Размером с молекулу 3

Материя — это попросту ум, ослабленный привычками до такой степени, что отказ от этих привычек чрезвычайно труден.



Вступление. Пустота 16.

«Повар» показался им обоим до боли знакомым, будто они знали его всегда. По крайней мере, кот — наверняка. Хотя в этом он никогда бы не признался — просто из вредности и нежелания тянуть резину.

Они сидели за большим обеденным столом на берегу реки — так, по крайней мере, ему почудилось сперва. Прямо за рекой расстилалось огромное поле, а на самом горизонте темнел лес. Феерически красные и жёлтые цветы напоминали ему о лежанках на траве с котом — в прошлой, а может, и в позапрошлой жизни. Кажется, там ещё были маленькие водоёмы, тростник и почти заброшенный летний лагерь, который во снах больше походил на «High Adventure Base Sky Event».

Всё здесь было именно таким, каким мог бы ожидать увидеть мир человек, уставший от космических путешествий. Кстати, был ли он человеком? Или это опять ему приснилось?

Весь этот мир, который когда-то так настойчиво пытался его понять и в нём разобраться, — абсолютно не нужен и совершенно неправдоподобен. Всё, что он искал, всё, что, по его представлениям (включая его собственное тело), должно было стремиться к совершенству, оказалось не более чем иллюзией — слепком внутреннего стремления, которого у него самого почему-то не было. Причины он не знал.

Они всё ещё сидели за столом. Рыжий кот окончательно преобразился из недочеловека в обычного кота. По крайней мере, так было привычнее и... загадочнее. Тот, кто открыл им дверь, никак не вписывался в его представления о живых — и уж тем более о человеческих (это слово намертво прилипло к нему) — существах. Хозяин Кроличьей Норы мог быть кем угодно, но только не человеком. Может, просто маленьким демиургом этого измерения? А может, и чем-то гораздо большим. Он не знал, но поваром он был точно хорошим.

Там, где начиналась река, была видна большая гора. Это было далеко, но сразу становилось ясно, откуда река берет свое начало. Гора казалось, уходила в небо и… Он снова закрыл глаза и почувствовал живительную радость: прохладу горного ручья и чистый, не замутнённый умом, свежий воздух.

Неожиданно рядом у ручья он увидел кота на офисном стульчике с традиционной чашкой кофе в руках. — Мы, между прочим, пришли в гости, если ты уже забыл. Нечего тут изображать из себя индюка. В этом мире присутствуют твои воспоминания и даже мои, но это точно не повод в присутствии повара, как назвал его твой говорятор, удаляться в свои воспоминания или кайфовать от того, что здесь так хорошо. Давай уже возвращайся.

Он открыл глаза и увидел, что его тело все еще садится на заботливо подставленный котом стул. Это означало, что кот заботливо переместил его в самое начало чаепития, чтобы он не удивил повара своей глупостью. Впрочем, возможно, время опять толком не совпало с настоящим, и все случилось так, как было нужно. К кофе за столом прибавился жареный сыр, он уже ничему не удивлялся, а чему можно было удивляться в компании повара и рыжего кота.

Глава 2

— Ну что, протрезвели от трансцендентных восторгов? — спросил Повар, расставляя на столе тарелки с идеально проплавленным, дымящимся сыром. Запах был настолько божественным, что даже кот на мгновение забыл о сарказме и замер в почтительном, а может, просто жадном, ожидании. — Садитесь, угощайтесь. Не каждый день ко мне в гости заглядывают. Обычно все носятся мимо, в своих ракетах-скорлупках, ищут смыслы в пустоте. А он тут, на сковороде.

Они молча принялись за еду. Сыр таял во рту, и с каждым кусочком странное ощущение нереальности происходящего не исчезало, но как бы обретало вкус. Становилось на удивление уютным и привычным.

— Вы нас ждали? — наконец спросил он, откладывая вилку.

— Ждал? — Повар хмыкнул, снимая засаленный фартук. Под ним оказалась такая же засаленная майка с потускневшим рисунком какого-то космического корабля. — Я всё жду. Это моя основная функция. Ждать, пока кто-нибудь допрёт до двери. Одни тыкаются в неё носом, не видят и улетают дальше. Другие стучат, но пугаются скрипа и убегают. А вы вот дошли. Молодцы. Хотя, — он прищурился, глядя на кота, — не впервой, да, рыжий?

Кот лишь многозначительно облизнулся, вытирая лапой усы.

— А кто вы? — напрямую спросил он. — Вы… Бог?

Повар откинулся на спинке стула, который заскрипел, но выдержал. — Слова, слова. «Бог», «Демиург», «Архитектор», «Великий Повар»… Называйте как хотите. Я тут за тем, чтобы печься. В прямом и переносном смысле. Вы же сами только что проходили лекцию о времени. Так вот, я тот, кто сидит по ту сторону киноленты. Тот, у кого все кадры уже есть, и он может перематывать плёнку туда-сюда, поджаривая сыр на паузах.

— Вы создали этот мир? Все миры? — не унимался он.

— Создал? — Повар задумался, будто перебирая в памяти что-то. — Скорее, начал готовить. По молодости, знаете ли, аппетит был неплохой. Захотелось чего-то… сложного. Многокомпонентного. С интригой. Вот и запустил процесс. Бросил в пустоту щепотку «Я есть», добавил ложку времени, хорошенько взболтал пространством… И пошло-поехало. Само закипело. А я уже только помешиваю, слежу, чтобы не пригорело.

Он посмотрел на кота, потом на бескрайний идиллический пейзаж за рекой, на гору, упирающуюся в небо. — Но зачем? Всё это… иллюзия. Майя. Говорятор. Мы сами только что…

— А кто сказал, что иллюзия — это плохо? — перебил Повар. — Вы же сыр едите? Он вкусный? Вот и всё. Иллюзия вкуса, иллюзия насыщения, иллюзия удовольствия. Но разве это делает его менее реальным для вашего языка? Вы запутались в собственных определениях. Вы решили, что если что-то не является абсолютной, неизменной истиной, то это — обман. А я вам скажу: самое интересное всегда происходит в процессе готовки, а не в поедании готового блюда. В кипении, в брожении, в смешивании несмешиваемого. В этой самой иллюзии.

— Но страдания, боль, невежество… этот бесконечный цикл рождений и смертей… — в его голосе прозвучала давняя обида.

— Острота перца, — невозмутимо парировал Повар. — Без него блюдо пресное. Слишком уж безопасное. Слишком уж… предсказуемое. Вы же сами ищете приключений на свою голову, летите к пустоте, стучитесь в двери. Ищете остроты. А когда находите, начинаете жаловаться, что оно острое. Забавно.

Кот, до этого момента хранивший молчание, откашлялся. — Он, конечно, ещё тот философ, — кивнул он в сторону своего спутника, — но вопрос у нас более практический. Мы тут, можно сказать, застряли. На шестнадцатом цикле. Ищем выход. Избавление. Просветление. Или хотя бы неплохой сырной сырницы. Ты же знаешь, куда нам двигаться?

Повар улыбнулся, и в его улыбке было что-то одновременно бесконечно древнее и по-детски озорное. — Двигаться? Вы уже пришли. Вам больше некуда двигаться. Вы достигли предела карты. Дальше — только я. А я — не цель. Я — начало. Или конец. Смотря с какой стороны посмотреть.

Он обвёл взглядом их обоих, и его взгляд стал серьёзнее. — Вы спрашиваете, зачем вы? Вы — мои лучшие критики. Дегустаторы. Самое сложное и удачное блюдо в меню. Две противоположности, которые вечно тянут друг друга за лямки. Один, — он кивнул на него, — чтобы вечно искать, сомневаться и страдать, проходя один и тот же лабиринт снова и снова, каждый раз находя новые тупики. Другой, — взгляд скользнул на кота, — чтобы вечно его подгонять, тыкать мордой в очевидное, смеяться над его важностью и напоминать, что все великие истины в мире ничего не стоят без вовремя поданного бутерброда. Вы — баланс. Вопрос и ответ. Гравитация и крылья. Без вас моя кухня была бы ужасно скучным местом.

Он замолчал, давая словам улечься. Тишину нарушало лишь журчание реки и довольное урчание кота, который, кажется, нашёл под столом ещё один кусочек сыра.

— Так что… — наконец выдохнул он. — Выхода нет?

— Выход есть всегда, — сказал Повар. — Он прямо перед вами. Просто вы привыкли искать его в виде двери с надписью «Выход». А он… — Повар обмакнул палец в растопленный сыр на тарелке и нарисовал на столешнице идеальную окружность. — Он вот. Вокруг. Внутри. Вы уже в нём. Вам не нужно из него выходить. Вам нужно просто это осознать. И перестать метаться. Или метаться дальше, если нравится. Мне-то что? Мне лишь бы готовить.

Он посмотрел на нарисованный сырный круг, на кота, на бесконечный горизонт. И впервые за долгие циклы, жизни и воплощения ощутил не пустоту, а невероятную, оглушительную полноту бытия. Он был здесь. И этого было достаточно.

Похоже, путешествие только начиналось.

Глава 3

По окончании застолья его потянуло в начало реки. Среди искусных, но живых декораций раскрывался настоящий мир, его мир, а может быть, рыжего кота. Но, конечно, это был совсем не КП. Тогда его душа еле справлялась с жизнью.

Он отошёл от стола, оставив Повара и кота дожевывать сыр, и сделал несколько шагов к тому месту в сторону  и остановился, поражённый.

Там, где только что был знакомый, хоть и идеализированный пейзаж, теперь разворачивалась картина, от которой перехватило дыхание. Весь мир словно был написан маслом рукой безумного и гениального бога. Поля, холмы и само небо состояли из густых, сочных мазков. Цвета кричали, пели оперными ариями — малиновые травы, ультрамариновые воды, золотые кроны деревьев, пронзительно-изумрудное небо. Воздух дрожал, как над раскалённой сковородой, и пах не водой и пыльцой, а скипидаром, краской и озоном после грозы. Он протянул руку и коснулся стебля причудливого цветка — тот тут же рассыпался под его пальцами на десятки идеальных, переливающихся капель-мазков, которые замерли в воздухе, прежде чем снова стечь на землю живой палитрой.

Он заметил, что в этом мире всё соответствовало тому, как он себя представлял когда-то на Клопунпае. Мир был живым и жил сам по себе, но в то же время  ждал его появления. Это значило, что скоро он может увидеть своих близких и, возможно, даже рыжего кота в глубокой юности, таким, каким он был пару сотен лет тому назад или даже больше. Впрочем, это могло также означать то, что всё, что он увидит в этом мире, он сам и сотворил, а точнее его говорятор.

«Но было ли это тоже иллюзией или всё-таки это что-то другое?» — ответа у него, как обычно, не было от слова совсем.


— То, про что ты думаешь, это твой личный рай, как можно было бы сказать, — раздался знакомый голос с нотками ленивой иронии. На огромном грибе-поганке, выписанном в стиле сюрреализма, сидел Рыжий Кот. Он был таким же, каким и всегда, и это единственное знакомое пятно в этом безумном калейдоскопе. — Именно то, что придумал твой говорятор, не иначе. Твои воспоминания, твои потроха, размазанные по холсту. Приятно?

— Он… реальный? — спросил он, всё ещё не в силах оторвать взгляд от фантасмагории вокруг.

— Реальный? — Кот фыркнул. — Скажем так: для тебя сейчас — да. Это более чем реально. Это и есть твоя реальность, сляпанная из того, что было. Твои лежанки на траве, твой летний лагерь, твои «High Adventure». Всё, до чего дотянулся твой внутренний Повар. Ты же слушал его? Материя — это ум, ослабленный привычкой. А тут ты просто ослабил хватку, вот ум и разошёлся на всю катушку. Прет, как умалишённый.

— Зачем?

— А чёрт его знает. Может, чтобы ты наконец увидел, что всё, что ты искал, было не вовне, а вот тут, — Кот тыкнул лапой ему в грудь. — А может, это просто такой бонус для достигших Предела Карты. Личный кинотеатр с фильмом о себе любимом. Сытно поели — теперь можно и потянуться, полюбоваться на внутреннее убранство.

— То есть это конец? Мы достигли?

— Конец? — Кот изогнул спину и сладко потянулся, его очертания на мгновение поплыли, как мазок кистью. — Да это же только начало, балда! Ты же только что добрался до разделочной доски. Увидел, из чего тебя нарезали. Поздравляю. Теперь главное — не застрять тут, разглядывая узоры на собственной колбасе. А то так и будешь вечно бродить по своим воспоминаниям, принимая их за рай.

Он посмотрел на реку. Она брала начало у подножия той самой далёкой горы и текла сюда, сверкая, как жидкий кобальт. И он понял, что хочет подняться выше. Увидеть, что там.

— Небось, на гору захотелось? — угадал Кот. — Ну да, оно и видно. Инстинкт самозванца. Всегда кажется, что там, на вершине, и есть тот самый главный Повар, а этот, что с сыром, — так, су-шеф. Ладно, пошли, что ли. А то ты тут растаешь, как тот цветок, и придётся тебя снова в кого-то собирать.

И кот спрыгнул с гриба, и его рыжая шерсть на мгновение слилась с медной краской поляны. Он пошёл к реке, не оглядываясь.

Он сделал последний взгляд на свой нарисованный рай — прекрасный, но бесконечно тоскливый в своём совершенстве. И пошёл за котом. Вверх по течению. Навстречу горе, которая, он чувствовал, была сделана из чего-то совсем иного. Возможно, из вопросов, на которые у него всё ещё не было ответов.

Возможно, все потому, что безмолвным ответом должен был стать он сам.