Старуха и осень. Из папки штрихами

Для Игры «Нарисуй мне осень - 2025»
http://proza.ru/2025/08/30/139


Когда в доме стало тихо даже для одиночества, старуха перестала закрывать форточку, привыкла дремать днём, сидя в потёртом кресле, и не спать ночами.

За окном рос клён. Весной радовал мягкими зелёными листочками, летом затенял от нахального и любопытного солнечного света, осенью краснел и, смущаясь старческой наготы, скидывал яркие ажурные листья, зимой царапал голыми ветвями низкое снежное небо и тихо скрипел. Клён был старым. В этом они со старухой были похожи.

Она постарела резко и как-то карикатурно. Когда отражение показало чужое лицо, решила забыть, как выглядит, а зеркало отправилось на помойку.

Две осени назад отказали ноги. Каждый стук ходунков по рассохшимся половицам стал непомерной платой за ложку пустой каши с куском хлеба и стакан слабого чая без сахара. Нехитрые продукты раз в неделю приносила соседка. Нет, деньги были, но старуха не собиралась перекармливать уродство. Может поэтому, почти не болела: все трудно произносимые и новомодные хвори обходили стороной худое дряхлое тело.

Книг и газет старуха не читала. В молодости придуманные судьбы вызывали недоумение, к старости берегла остатки зрения. Когда очки разбились, буквы-мураши разхулиганились окончательно: разбегались в разные стороны, прятались от подслеповатого взгляда и с трудом складывались в обрывочные фразы, пустые и малозначимые.

Когда-то в доме говорило радио. Говорило и пело. Пело, говорило и сломалось. Песни старуха любила, бывало и подпоёт, когда душа просит, а новости не жаловала - редко о хорошем рассказывали, а о плохом и слушать незачем.

Злой старуха не была, а доброй быть не пришлось, да и не умела. Работала много. До пенсии - санитаркой в больнице. Когда за тяжёлыми судно выносила или с ложечки кормила не злилась, не брезговала: хворый, что малый, заботы и тепла просит. Когда выздоравливали, провожала и забывала. Поправились и хорошо, пускай живут, чего о них помнить, раз поправились и всё хорошо. А как на пенсию вышла, на кладбище устроилась за могилками ухаживать. Вот их, подопечных своих, часто вспоминала: и Ванечку с медвежонком, и Акулину под рябинкой и Сан-Саныча с огромным чертополохом. Как ни выдёргиваешь его окаянного - растёт и здравствует. И Верочка - подруга давняя - рядышком. Крепко дружили с Верочкой, да виделись не часто. При встрече чаю напьются, песню споют, всплакнут о своём и по домам. А разговаривали мало, не привыкли о сложном говорить, а о простом и без слов понятно. Шестую осень провожала старуха без Верочки.

Осенью после дождя на кладбище сыро, туманно и как-то пронзительно тихо. Даже опавшая листва среди могил не шуршит, не будит. Лишь иногда одинокий солнечный луч выглянит из-за туч, коснётся гранита, как ладошкой погладит, весточку передаст. Осенью на кладбище особенно чувствуется время.

А светофор на перекрёстке всё красным и красным мигает. Как ни выглянет старуха в окно, всё красным. Сломался, наверное. В последние годы всё вокруг ломается.

Детей у старухи не случилось. Не пришли дети. А муж был - Мишка, Михаил, Мишенька. Ладный, кучерявый и рукастый. Был и сплыл. Был бы лысым, кривеньким или лодырем каким, может и задержался бы до деток, а так уплыл на корабле дальнего плавания с попутным ветром и дороги домой вернуться не нашёл. В последние годы зачем-то звонить стал. Редко, но звонил. Позвонит, старуха трубку поднимет, а он молчит и вздыхает. Жив значит. И она молчит. А что тут скажешь - живы и ладно. Так и жила старуха безмужней и бездетной, пока в дом не прибился серый кот помоечной породы с оторванным ухом.

Кот постарел раньше. Кошачий век короткий. Осень назад ушёл в листопад. С котом было теплее. Старуха часто мёрзла. Ходила в пуховых носках, бурках и тёплой кофте, подпоясанной шалью. Зимой надевала шапку.

В комнате было чисто и пусто: старое кресло, торшер под зелёным абажуром и табурет, на котором стоял дисковый телефон с отбитой трубкой. От всего лишнего она избавилась заранее, пока силы позволяли. На окне болталась занавеска, старуха любила смотреть, как порывы ветра оживляют паруса полинялой ткани. Ночами, после телефонного звонка, старуха доставала подаренный мужем гребень и бережно расчёсывала тонкие седые пряди. И серёжки примеряла, мамины с камушками, и колечко серебряное свадебное. Примерит, вспомнит и снимет. Не для колечка морщинистые руки… не для колечка.

Телефонный звонок раздался под вечер:

- Я тут это, - незнакомый голос запнулся, подбирая слова, - короче… Михайло просил набрать… когда того… так и сказал - набрать… и номер дал… поймёте, сказал. Того он, короче… ну, вы поняли?

Старуха молча положила трубку, вздохнула, взяла огрызок карандаша, достала из-под телефона пожелтевший листок в клеточку из школьной тетрадки и дрожащей рукой вычеркнула последний живой номер, помянула Мишеньку добрым словом, бережно свернула листок, спрятала в нагрудный карман кофты и выдернула телефонный шнур из розетки.

Постояла. Подумала. С трудом наклонилась, вытащила из-под кресла потрескавшийся дерматиновый чемодан, перетянутый верёвкой, и поставила посреди комнаты. Поставила. Села. И закрыла глаза.

За окном старый клён голыми корявыми ветками раздвигал тяжёлые осенние тучи, а на переходе зелёным зрачком приветливо мигал светофор.