Мамука

              Разум и совесть не могут быть лишены своих прав.
              Им можно налгать, но их нельзя обмануть.
               
                ГЁТЕ

      Поздняя осень 1985 года. Гарнизонный дом офицеров-клуб ныне был полон как никогда. Веселья же не ожидалось. Не было свежих афиш о показе кинофильмов, художественной самодеятельности и танцев, но часть свободного места на прямоугольном фоне доски объявления занимал белый лист ватмана. Наскоро начертанный плакатным пером текст, который скупо информировал об открытом судебном заседании, нещадно телепал пронизывающий ноябрьский ветер…
Все командиры для наполнения зрительного зала в офицерском клубе, должны были представить определенное количество солдат и сержантов срочной службы не для очень радужного мероприятия. На совещаниях уж как ряд дней звучали речи с обязательным металлом в голосе о всеобъемлющей дисциплине и строгой субординации:
     – «Дабы не повадно было… Показательно будут судить!».
Указания пронизывающего плана были как будто под трафарет:
     – «Всех, имеющих взыскания, склонных к нарушениям, обязательно представить на судебное заседание! Чтобы сидели, смотрели на виновного, и ду-у-умали…Если кто в наряде стоит из тех, кто нарушает и склонен… Срочно-о-о-о заменить и посадить на первые ряды!»
     Комсомольскому активу были даны указания по подготовке общих собраний с повесткой дня: «Воин-комсомолец, крепи боевую готовность личным примером!».
     Актив – это институт поведенческого контроля в воинских коллективах, функционирующий в рамках уставных требований и единоначалия. Если инициатива от актива на предмет воспитания кого-то, или группы лиц, предусматривает не очень быстрый процесс, а предметно обосновать воспитательное действие не очень удается, то командир действует по принципу: «Упал – отжался… Не доходит через голову – дойдет через ноги».
     Итог почти всегда один – отработанная функция идеологического контроля со стороны комсомольского актива, подкрепленная системой единоначалия, для решительного и неуклонного приведения многообразия взглядов к единому.
В преддверии судебного заседания, как будто невзначай, обнаружили и вскрыли величайший зловонный нарыв. По сему в основу деятельности командиров подразделений, которые непосредственно связаны с солдатами и сержантами срочной службы, было в очередной раз вменено:
     – «Контроль круглосуточно!!!», «Глаз не спускать!!!», – что тотально должно непосредственно привести к: «СЛУЖИ ПО УСТАВУ – ЗАВОЮЕШЬ ЧЕСТЬ И СЛАВУ!».
     Высокая задача от руководства проникала в умы и сердца до хруста, что значит весьма глубоко, как для «салаг зеленых», так и для «дедов» с «дембелями».

     Офицерский клуб хоть и не очень хорошо отапливался в холодное время года, но плотное заполнение серой шинельной массой рядов в зале делало свое дело – становилось теплее. Офицеры и прапорщики в парадно-выходных шинелях зорко следили за своими подчиненными, иногда отрывисто давали указания и называли фамилии. Разместиться всем в концертном (кино) зале по местам не получилось, принесли дополнительно стулья, табуреты, что дало возможность обустроить еще около двадцати солдат.
     На сцене, ближе к центру, на фоне пропитанных пылью малиновых штор-драпировки, сиротливо ожидала своей участи трибуна из тяжелых пластин темно-вишневой полировки.
     Между подножием сцены и первого ряда прибывших на судебное заседание, два сдвинутых стола под зелёным сукном скатерти – это для состава суда. Напротив, одиноко стоящий деревянный жесткий стул. Это самое место и было уготовано для подсудимого.
     Не приходилось еще принимать участие в качестве общественного защитника, но сия данность была уготована как раз под закат моей комсомольской деятельности – по истечении календарного года в этом самом гарнизоне.
     Тогда мне предстояло выступить на судебном заседании, и я взглядом уже проложил свой маршрут до тех самых темно-вишневых пластин трибуны. Сначала путь к трибуне, а потом должна будет прозвучать и речь защитительная. Все это виделась мне именно так – я иду верным путем, как тот пешеход по переходу, и на зеленый свет. Но, удастся ли мне сохранить при этом веру в справедливость до последней минуты? 

     Был непростой разговор с начальником штаба. Моя позиция – подготовить общественного защитника из числа комсомольского актива, пусть будет либо сержант, либо солдат старшего призыва. Чтобы Мамука мог почувствовать товарищеское участие со стороны рядового комсомольца, и своего старшего товарища. Но, увы, седой не по возрасту начальник штаба безоговорочно наделил меня гуманными полномочиями, которые никак не вписывались в штатные обязанности и инструкции секретаря комитета ВЛКСМ «светодивизиона».
     Собирая материал для выступления с целью защитить солдата, не раз советовался именно с начальником штаба, потому как другого выбора не было. Именно тогда он управлял «светодивизионом». Трагедия соответственно повлияла на командира-подполковника и его зама по политчасти. Так что комбат со своим замом никак не фигурировали, и даже не отсвечивали. Подполковник «светодивизиона» недомогал, и явно готовился к замене, а майор как-то «подрастворился», так как высокий идеологический и воспитательный напор в воздухе не витал. Если давать описание фигурально, то эти двое были схожи с кротами, которые искали место под солнцем, но при сём не высовывались.

     Каждодневная армейская жизнь напрочь стерла временные грани между воскресеньем и понедельником. Первоочередная задача – подготовка и организация бесперебойной боевой работы полка истребителей-перехватчиков ПВО.
     Для меня же тогда важнейшей задачей была линия поведения в судебном процессе. Начальник штаба молча выслушивал мои вопросы, и скупыми тезисами выдавал рекомендации. При всем этом советы были дельные, а одобрение не очень искусно завуалированное, что придавало мне хороший настрой.
     – «Текст хороший подготовил… Знай, что надо показать предыдущую службу-жизнь как можно ярче… Похвалить… Просить суд о снисхождении, ведь самое ценное – жизнь человека и нашего солдата!». Потом почему-то вспомнил о последнем служебном расследовании:
     – «Как копался, добывал факты, подвел к материальной ответственности …(выругался, нецензурно и назвал одну из фамилий старшего офицера), так и выступай со своей защитительной речью! Без оглядки на кого-либо…», потом чуть сделал паузу, и уже с раздражением и напором:
     – «Тебе все равно ходу не будет здесь… Отыгрался (нецензурное выражение)… на скрипке. Комбат новый у нас будет, но уже насчет тебя имеет свое мнение… Защищай солдата… И-и-и, не поминай лихом».
Удивляюсь порой, задавая себе самому вопрос:
     – «Как было возможно совмещать деятельность секретаря комитета ВЛКСМ со всеми теми гуманными и высокоответственными задачами, стоящими перед молодыми людьми, с довольно скандальными поисково-собирательными функциями военного дознавателя, дабы предметно найти и представить доказательства виновности на неких расхитителей-шмекеров?!»
     Можно было и просто «забить» на судебную тяжбу, на собирание по крохам объективных данных для защиты сына солнечной и гостеприимной Грузии – Мамуки, ведь на то самое время моя «песня» комсомольского лидера «светодивизиона» реально отзвучала.
     Когда сидели мы и расписывали «пульку» в одной компании с полковыми ребятами-технарями, лично для меня было озвучено дружеское и реальное мнение:
     – «Солдата все равно посадят… Хоть ты расшибись в доску, никому твоя защита не нужна… Для «галочки» нужно соблюдение этой самой процедуры…». Сказано было все верно, никакого взыскания я бы не получил, если решительно отгородился от этого дела. В осень-зиму меня просто откомандируют на какую-нибудь должность, в неизвестно какой гарнизон, но с предоставлением нормального жилья, и это было уже известно многим.
     Взысканий я не имел, все поручения, которые я выполнял далеко не в рамках комсомольского лидера, имели логическую завершенность, а определенный материал на ряд военнослужащих далеко не рядового состава, четко «засел» в тех бумагах, которые я оставлял себе. Печаталось все под копирку как под черную, так и синюю – дополнительно все документы были запечатлены посредством фотоаппарата «ФЭД-3».
Ничего не стоило написать стандартный текст-характеристику на любого воина-комсомольца, будь то командир взвода или рядовой. Это процесс лично для меня был в числе творческих, и каких-либо затруднений я не испытывал, тем более – фактических данных было достаточно.
     Но, в любом случае, где должны царить и властвовать положения Военной присяги, Уставов ВС СССР, наставления и инструкции по бесперебойной организации безопасности полетов и профессиональной эксплуатации автомобильной, специальной техники, следовало предвидеть будущность молодого солдата, которому до «дембеля» еще «как медному котелку…», и пусть он будет трижды беспартийный… Но, именно он будет превозмогать где-то лишения и тяготы совсем уже не службы, а нести наказание за трагическую смерть.

                РЕТРОСПЕКТИВА-ПОВЕСТВОВАНИЕ о житье-бытье ратном
     Помню, как в нашу учебную роту (школа младших авиационных специалистов – ШМАС , в/ч 74984, что на станции «Бада», Хилокского района, Читинской области), весной 1979 года прибыла группа призывников из Грузии. К тому времени я уже отслужил более 6-ти месяцев, и овладел навыками командира отделения. Когда грузины получили солдатское обмундирование, то старшина роты дал указание научить пришивать погоны с петлицами, потренировать как качественно наматывать портянки и подшивать подворотничок.
     Не могу сказать сейчас, сколько их всего было, но точно, не менее семи-восьми. Один паренек выделялся из группы своих товарищей. Был он невысокого роста, худой, подвижный, белокожий, рыжеволосый, голубоглазый, доброжелательный и веселый. Остальные, как на подбор – выше среднего роста, темноволосые, смуглые, кареглазые, носы крупные, чуть с горбинкой, гармонично сложены, физически развиты, в поведении – немногословные, чуть медлительные, но исполнительные и аккуратные.
     Когда выпадали свободные минуты, рыжеволосый солдат-грузин играл на гитаре и пел песни в курилке из репертуара «Машина времени». Ребят-салабонов пока полновесно не коснулся груз армейской службы. Наблюдалось это характерное веяние и в отношении других молодых солдат, ведь шел курс молодого бойца – «карантин», так называлось это самое время подготовки для принятия военной присяги.   
Спустя непродолжительное время они все стали подчиненными моего сослуживца, которому было присвоено звание младший сержант, я же с несколькими товарищами убыл в Иркутское высшее военное инженерное авиационное училище (ИВВАИУ) для подготовки к сдаче экзаменов в Курганское ВВПАУ.
     Уже потом, спустя несколько лет, имея в своем арсенале пусть небогатый, но уже опыт службы в качестве солдата – курсанта – офицера, я буду самостоятельно руководить-командовать сержантами и солдатами, призванными из разных уголков нашей необъятной Родины, включая все союзные республики Советского союза.
     Ребята-грузины были общительными, с удовольствием вспоминали о своей родине, родных и близких, хранили в прикроватных тумбочках письма и фотографии многочисленной родни. Было видно, как они привязаны к отечеству, привержены к старине, рассказывая о древних преданиях и обычаях, доверчивы и откровенны.
Если кто на политических занятиях откровенно «плавал», не мог рассказать основные положения военной присяги, передать смысл своими словами, пусть даже примитивно, не мог привести хоть какой-то пример, с опаской подходил к географической карте мира, то спасительным был вопрос о том, как защищали свою Родину от фашистских захватчиков солдаты советской армии, есть ли среди земляков герои-воины? Такой подход с моей стороны не был отступлением от темы занятия, не стоит считать это упрощением, это была необходимость.
     Ряд солдат из республик Средней Азии, регионов Северного Кавказа недостаточно свободно могли излагать свои мысли, кто-то не мог записывать текст на слух. Давались задания – переписка-копирование, пусть даже это примитивная зарисовка текстов статей Устава гарнизонной и караульной службы ВС СССР, и изложение текстов поздравительного характера на открытках на русском языке, с последующей отправкой родным и близким. Проблем хватало в части «ЛикБеза», потому и было организовано обязательное чтение стихов вслух, как индивидуально, так и в составе нескольких человек.   
     Доверие в подразделении, где каждый день один состав караула сменяет другой, является качественной стороной службы, тем более все с боевым оружием (штатная численность роты охраны предусматривала 58 военнослужащих срочной службы). Важно, как было организовано взаимодействие в солдатской среде, ведь состав роты состоял из солдат и сержантов, которые представляли различные регионы РСФСР и союзные республики Советского Союза.
     Каких-либо проявлений «дедовщины» по отношению к молодым солдатам за год с небольшим, именно столько я прослужил в этом подразделении, установлено не было.   
    
     Это небольшой фрагмент о службе в роте охраны, которой умело и дальновидно управлял капитан Денисов С.В (в/ч 13688, ОБАТО). В свою очередь я организовывал и проводил политическую и организационную работу в массах, включая плановые занятия по политической подготовке, исследовал морально-психологический климат.
     В период отсутствия командира, всемерно не давал расслабляться личному составу, нацеливая на службу и дружбу. Толковал в различных интерпретациях правило жизни: СЛУЖБА – ПОЧЕТНАЯ ОБЯЗАННОСТЬ ДЛЯ ДОСТОЙНЫХ граждан нашей советской Родины. Итог – возвращение живыми и здоровыми к своим родным и близким, к мирному труду и созиданию. Это было не высокопарно, как может показаться кому-то в настоящее время.
     Доверие – прочный мостик для тесной связи офицера-воспитателя с военнослужащими срочной службы, который следовало выстроить, воплотив в собственную службу-жизнь аксиому от КВВПАУ: «Политработник – инженер человеческих душ». Нет у меня полной уверенности и на сей день, что смог полноценно преуспеть в этом деле. Но знал четко, важным слагаемым взаимодействия офицера и подчиненных ему военнослужащих – непосредственное обращение по любому вопросу, независимо от времени суток, пусть то будет не совсем хорошая новость из письма солдату из дома, кража аккумулятора, утраченная шинель, сломанный штык-нож или поселившаяся близ причинного места лобковая вошь.
     Кто попадал в Безречную, достаточно быстро вливался в систему военной службы, потому как другого не предвиделось – в коллективе не пропадешь. Если у кого возникал интерес, а потом и стандартный вопрос:
     – «Почему так называется это место? М-м-м-м…? Это потому, что здесь нет реки?», – то ответ получали такой:
     – «Река-то есть… Не очень близко отсюда, но есть. Тебе же, «зелень», будет совсем не до реки, если…».
     Догадки с вопросами у пытливых умов прекращали свое формирование, в извилинах возникало суровое и глобальное понимание. Таким образом все становилось именно на свои, весьма необходимые для службы-жизни, рельсы. Суровый климат, унылая местность, отсутствие нормальных бытовых условий как будто «отнимали речь». Потому и толковалось название местности «Безречная», исходя буквально от самого простого – «Без Речи». Получалось типа: посмотрел, прочувствовал чуток, и слов уже нет.
    
    
     В осеннюю пору 1984 года, по рекомендации политотдела 22-го Халхингольского истребительного авиационного Краснознамённого полка ПВО, я был избран секретарем комитета ВЛКСМ в/ч 11043 ОБС и РТО, именуемый как «светодивизион», что располагался по соседству с ротой охраны ОБАТО АИП ПВО. Должность освобожденная, так что «Планируй-Твори-Вдохновляй».
     Мысленно строил творческие планы на основе задач ленинского комсомола, и как будто видел значимость своей службы в системе ВЛКСМ пока что в пределах одной воинской части.
     Голосование за меня со стороны членов ВЛКСМ «светодивизиона», как за лидера школы ленинского комсомола, внедрило великое желание – «засветить» необходимость воспитательного процесса и вдохновить армейских комсомольцев на каждодневный ратный труд…
     Не стоит продолжать на этой самой волне сей абзац, ведь на самом высоком месте стоит жизнь человека. Заполняя  ж и з н ь  обязательствами в цифрах от ВЛКСМ, так же прочих первичных организаций, включая и КПСС (это рассуждения исходя от того самого времени), украшая процентным содержанием доклады, протоколы отчеты, а в итоге – сие совсем не могло полноценно указывать на некое жизненное  о б о г а щ е н и е.
    

     Рядовой Мамука проходил службу водителем «АПМ-90», на самой известной аэродромной машине-долгожителе ЗиЛ-130 (посадочно-светомаячная станция-прожектор) – установка для освещения взлетно-посадочных полос войсковых аэродромов в темное время суток.
     Не имел он значительного отличия во внешности, чтобы можно было запросто сказать, что вот он, типичный представитель закавказской советской социалистической республики Грузия. Военнослужащих срочной службы, исходя из личного указания заместителя командира «светодивизиона» по политической части, исследовать поручено было именно мне. Эту самую рутинную работу мне приходилось выполнять постоянно, отодвинув «на потом» творческие полеты комсомольского лидера.
     Согласно личных бесед с солдатами и сержантами, следовало внимательно, с определенной долей осторожности, прогнозировать их воинскую и комсомольскую активность, независимо от срока службы, а также каким-то образом пытаться предугадывать склонность к нарушениям требований Уставов Вооруженных сил СССР.
     Прибыл Мамука для собеседования в крошечный кабинет с застекленной хиленькой дверью с надписью КОМИТЕТ ВЛКСМ, расположенный в торце коридора штаба «светодивизиона».
     Типовая одежда для автомобилистов, которые большую часть времени проводят в автопарке и на территории аэродрома, это благоухающая горюче-смазочными материалами техничка, застиранная пилотка, нагуталиненные кирзовые сапоги.
Было предложено заполнить типовую анкету собственноручно.
     Понаблюдав, как солдат неуверенно зажал между пальцами большой, костистой, более чем смуглой от масла и мазута кисти руки авторучку, как медленно, чуть шевеля губами, читал текст вопросов в течении нескольких минут, мною было принято решение – помощь нужна.
     Анкета была заполнена спустя час с небольшим. Трудности с написанием текста были явные. Пришлось прибегнуть к простой методике, я сам взял анкету и стал читать обозначение по пунктам, Мамука отвечал, и уже вместе мы записывали необходимое. Так получились две одинаковые анкеты, заполненные разными почерками.

     Кто оказывался в воинских частях по призыву, минуя учебные подразделения типа ШМАС системы МО ВС СССР, да еще имея водительское удостоверение, активно «обкатывался» по службе, независимо от того, что и присягу воинскую еще не принял. Такие почти безвылазно находились в автопарке.
     Практическое обучение организовывали командиры подразделений. В меньшей степени «солдатам-стручкам» (молодые солдаты)  растолковывали теорию, так как в основу обучения была положена практика, на острие которой было сие: «Не умеешь – научим, не хочешь – заставим».

     Подготовка очередного выпуска боевого листка комсомольскими активистами шла полным ходом на КТП. Дежурный по автопарку прапорщик штамповал путевые листы в дальней комнате, а солдаты что-то «творили». Случайно застал я их за этим делом. Старательно, подвысохшими фломастерами, в которые периодически капали керосин, рисовали, писали текст воины-комсомольцы. Они же, увидев офицера, подскочили с мест, поприветствовали:
     – «Здравия желаю!», – и тут же один из них попросили придумать какое-нибудь оглавление-заголовок. Желательно – крылатое и запоминающееся. На что я отреагировал, вспомнив лозунг связистов: «И в дождь, и в грязь – надежна связь!». Через секунду увидел, как виновато активисты стали друг друга оглядывать, в их глазах читалось неприкрытое недоумение.
     – «А-а-м-м-м, мы ведь водители, товарищ лейтенант… У нас же не радиостанции, и не локаторы…». Не было на тот момент времени, разъяснять активистам, что вся техника «светодивизиона», как мобильная, так и стационарная, являет собой единый комплекс системы связи не только нашей части, но и всего гарнизона, а тем более это связано с организацией и обеспечением полетов авиационного полка.
     Чтобы не акцентировать внимание на не очень ухоженное, промасленное и пахучее техническое обмундирование активистов, сходу предложил, как более подходящее: «Воин, за рулём – на посту боевом!».

     Освещение в автопарке скудное. Как будто была запланирована вечная экономия электрической энергии, в боксах в основном были автомобили со спецоборудованием, два «УАЗика», а остальные просто на открытой стоянке.
«АПМ-90» в боксах как раз и не стояли. Эти рабочие лошадки в холодное время года, перед выездом на полеты, постоянно буксировали-таскали для запуска «с толкача».   
     Даже если полеты не в светлое время суток, то «прожектора» начинали таскать на тросах уже после обеда.
     Особо ответственным периодом для «прожекторов» было темное время суток – ночные полеты. «ЗиЛы», после запуска двигателя, могли молотить целый день – главное не заглохнуть, и к определенному времени занять свою позицию на аэродроме.
     Бытовало некое задание-наказ: «Завел «АПМ-ку», можешь рассчитывать на завтрак. Ну-у-у, а уж если сорвешь выезд на аэродром…». Никто не хотел попасть под раздачу по поводу несвоевременного выезда на аэродром. Нет, не били, не глумились, а просто складывалось не очень хорошее отношение к тем, кто припозднился или сорвал выезд спецтехники на полеты.
     Командиры периодически получали серьезные внушения, потом совместно со своими подчиненными активно проводили время в автопарке, матерились, нервно заходили на КТП, курили, пили чай, и без великого удовольствия вновь устремлялись к «прожекторам». В целом, водители спецмашин были в цене.
     Каждый командир всемерно желал – спал и видел, что его водители-специалисты были все как один квалифицированные, самостоятельные, подтянутые, всегда чистом обмундировании, активные и инициативные. Но, увы, это была утопия – проблемы сыпались как из рога изобилия. Сказывалась хроническая нехватка запасных частей, давал о себе знать износ двигателей, вечно подтекающие радиаторы, а никчемные аккумуляторы создавали постоянную нервозность.

     Трагедия случилась после окончания ночных полетов. Погиб человек. Обычно вся техника возвращается в автопарки, перевозка лётного, инженерно-технического состава полка осуществляется на автобусе или в кунге тягача. В кузовах тягачей с тентами в основном перевозились прапорщики, сержанты, солдаты, а в кабинах всех автомобилей, включая АТР ОБАТО и «светодивизиона», должны быть старшие из числа офицеров и прапорщиков. Но случалось, что в отсутствие старшего, в кабине находились солдаты и сержанты срочной службы. Добираться до казармы далековато, еще и в холодное время, вот и набивались порой в кабины по 3 человека помимо водителя. Ехать не очень комфортно в таких условиях, но зато в тепле, весело, да еще и сигаретку выкурить удавалось в такой тесной компании.
     Было возбуждено уголовное дело как будто между прочим, без встряски, но с перспективой – наказаны будут многие. По тому как, текущая учебно-боевая работа гарнизона активно продолжалась, незаметно, но уверенно и последовательно в этой круговерти сформировался пакет документов для установления виновности.
     Разбираться в деле, где есть факты нарушений эксплуатации техники достаточно просто, по сравнению с тем, когда гибнет кто-либо в связи с нарушением правил перевозки военнослужащих (людей), как в этом самом случае. При этом сам же нарушитель в итоге и становится жертвой. Хотя, собственно спец-автомобиль, предназначается не для перевозки людей, и нарушение как таковое, исходя их конкретного случая, было хронически длящимся.
     В кузове «АПМ-90» могло бы спокойно разместиться до пяти человек без определенной угрозы для здоровья и жизни человека. Но ведь очень хочется проехать в кабине, не считаясь с правилами безопасности, создавая при этом неудобства водителю в управлении автомобилем.

     Водитель командирского «УАЗика» периодически появлялся на аэродроме в период полетов. Это бывало в разные дни. Если командир по каким-либо причинам отсутствует, водитель предоставлен сам себе, «УАЗик» в автопарке, в боксе.
В наряд командирского водителя не назначают, каких-либо поручений от командира взвода, роты он не выполняет, но создает вид, что есть необходимость заниматься автомобилем. Бывало, что только иногда оказывал помощь своему земляку из Краснодарского края в ремонте «УАЗика», на котором тот возил заместителя командира «светодивизиона» по технической части. А в целом – помелькал туда-сюда, здесь-там, и уже и нет его …
     Как попал он на аэродром, на КДП, удалось установить. Когда на тягаче технической роты привезли ужин для всех участвующих в обеспечении полетов, тогда там и появился водитель командира «светодивизиона».
     Делать нечего, «дембель» приближается не очень быстро, а на аэродроме настоящая учебно-боевая динамика, и интерес великий.
     Истребители-ракетоносцы стремительно взмывают в необъятную высь свинцового неба – секунды, и их уже не видно, остается только звук. На посадку ракетоносцы заходят после выполненного задания как будто даже подуставшие, шаркнут пневматиками, пробегутся по бетонке надувая тормозные парашюты, и замедлив свой бег, умиротворенно посвистывая двигателями, катятся по «рулёжке».

     Погибшим оказался водитель командирского «УАЗика» «светодивизиона». Срок службы подходил к завершению, до приказа о демобилизации оставалось порядка 100 дней, что определяло его в категорию «дембелей». Не секрет, а данность, эта самая категория каждодневно пыталась показать окружающим свою независимость, заручившись определенными послаблениями со стороны некоторых офицеров и прапорщиков.
     Наблюдал я за его поведением, периодически проводя профилактические беседы с обязательным заполнением листов бесед, нацеливая на плодотворное окончание службы в рядах вооруженных сил СССР. Цель была – оградить от негативного влияния такого рода «дембелей», как водитель командира, других солдат и сержантов более младшего призыва. Но на то самое время, когда водитель командирского «УАЗика» был здоров, весел и неукротим в своих желаниях, уже характеристика была сформирована, в которой отрицательного было больше, чем положительного.
     В основном от командирского водителя исходил некий расслабон, на комсомольских собраниях он не присутствовал, отдельных поручений не выполнял, периодически отклонялся от маршрута, в автопарк пребывал с опозданием, нарушал внутренний порядок в подразделении, и даже как будто «случайно попал» в компанию военнослужащих, употреблявших спиртные напитки.
     В любой воинской части водители командиров негласно имели особый статус. Чтобы взять этих лиц под жесткий контроль, сделав их покладистыми и даже «шелковыми», следовало постоянно фиксировать их нарушения. Это удавалось. Не раз по службе получалось «прихватывать на горяченьком» таких приближенных к «командирскому телу» извозчиков – на краже материальных ценностей, включая пособничество в перевозке похищенного на командирском автомобиле, унижении солдат младших сроков службы, пьянстве, продаже бензина гражданским лицам и т.п. Этот самый информационный «багаж» на такого рода лиц, в одночасье, очень хорошо срабатывал.
     Мало кто из командиров воинской части принимал строгие меры к своим личным водителям по фактам нарушений, тем самым ограждая нарушителя от воздействия со стороны командиров и начальников служб и подразделений. Если кто и был уличен в нарушениях уставных требованиях, то каких-либо санкций со стороны командира взвода, роты к командирскому водителю не применялось, командир части запрещал. Вот такое типовое «крышевание» бытовало в «светодивизионе».

     Подготовленная комсомольская характеристика на погибшего не особо удивила начальника штаба. Видел я, как начал он чтение текста об армейской жизнедеятельности члена ВЛКСМ, как пробежала тень по лицу. Откинувшись на несколько секунд в кресле, внимательно посмотрел на меня, изрек врастяжку, и задумчиво как-то:
     – «Ничего примечательного… Жизнь-то все равно была…. Отец его приезжает, будет интересоваться. Не знаю, насколько будет для него важна характеристика на его сына-комсомольца? Надо бы написать что-то стандартно-округлое со ссылкой на постоянную занятость…», – на что я согласился, и через час обновленный текст характеристики нашел свое место в соответствующей папке на столе начальника штаба.
    
     На следующий день приехал отец погибшего. Невысокого роста, коренастый мужчина на вид 45-47-ми лет, появился в штабе после утреннего развода. Дежурный по автопарку прапорщик проводил его в кабинет начальника штаба, где он пробыл до самого обеда. Периодически выходил из штаба, курил. К начальнику штаба, один за другим, спешно зашли командир взвода и командир роты. Не мог я наблюдать ранее такого активного движения в коридоре штаба за неполный год своей службы в «светодивизионе», какое пришлось наблюдать мне в течение неполного дня из своего кабинета-пенала через стекло двери.
     Обеденный перерыв несколько умиротворил нутро штабного помещения, двери плотно затворились, оттиски печатей глубоко вдавили веревочные усы в толщу мастики. Отца погибшего солдата увезли в летно-техническую столовую. Внешнее выражение его лица и заторможенные движения никак не указывали на желание пообедать.
     Где-то ближе к 17-ти часам, когда в штабе стали появляться военнослужащие, заступающие в суточный наряд, начальник штаба вызвал меня, и в несвойственной для него манере общения, сказал:
     – «К тебе зайдет отец погибшего, хочет поговорить насчет Мамуки… Он ознакомился с материалами происшедшего… И-и-и, знаешь, как будто со всем согласен… Но, что-то все равно не договаривает. У тебя есть характеристика на Мамуку?», – на что я ответил, что имеется материал на всех сержантов и солдат срочной службы, включая погибшего.
     Разговор с отцом погибшего солдата состоялся. Сидели сначала в кабинете-пенале, потом вышли на территорию автопарка. Моего невольного собеседника не особо интересовали условия службы, о которых я хотел поведать. Даже когда пытался рассказать ему о земляке, который был одного призыва с его погибшим сыном, то почувствовал раздражение.
     Отвечал тогда я на самые разнообразные вопросы зрелого мужчины-отца семейства, который преодолел не менее 5-ти часовых поясов, чтобы воочию убедиться в постигшем его горе, в несвоевременной и трагичной кончине своего сына. В ходе разговора было разъяснено положение уголовного законодательства РСФСР (Уголовный кодекс от 1960 г.) в отношении воинских преступлений, в части статьи 252 «Нарушение правил вождения или эксплуатации машин», что за нарушение правил вождения или эксплуатации боевой, специальной или транспортной машины, повлекшее несчастные случаи с людьми или другие тяжкие последствия, – предусмотрено наказание на срок от двух до десяти лет.

     Особо его заинтересовала характеристика, которая была составлена на Мамуку. Ничего сверхвыдающегося в отношении солдата, которому предстояло понести наказание, в тексте не было. Недвусмысленно было указано, что он пользуется заслуженным авторитетом среди товарищей, интересы военной службы реально ставит выше собственных, неоднократно приходил на помощь товарищам при подготовке техники к обеспечению полетов, и что он достоин принятия в ряды ВЛКСМ.
     Никак не воспринималось отцом погибшего солдата почему-то вышеизложенное в отношении Мамуки, а на разъяснение:
     – «Если Ваш сын погиб в связи с тем, что самостоятельно принимал решение, пользуясь неким особым отношением со стороны командира части… Не единичны случаи, когда он был предоставлен самому себе, не был под контролем со стороны непосредственных командиров и начальников… Нарушил правила техники безопасности, связанные с эксплуатацией, включая перевозку людей, то почему текущая деятельность-служба рядового (Мамуки) должна быть перечеркнута? Ведь в армии служат не за страх, а за совесть… Молодой солдат нарушил определенные правила-инструкции, и Ваш сын погиб… Но, это не значит, что мы должны «отречься от него», забыть всю пользу, которую он принес за свой недолгий срок службы…», – на что был всплеск негодования и неприкрытой злости в отношении Мамуки:
     – «Как теперь я должен жить с этим?! Я и моя семья…, мы все будем страдать… А-а-а, этот (Мамука), будет жить дальше?!». Потом еще были резкие, нецензурные выражения, моментально сформировавшие не терпящее возражений умозаключение:
     – «Виновный в смерти моего сына имеет незаслуженно хорошую характеристику для суда!».
     Решение в отношении Мамуки начальником штаба было принято своевременно, и таковое следует считать не только дальновидным, но и мудрым – оградить солдата от какого-либо общения с отцом погибшего.
     – «Хочу видеть того солдата, который убил моего сына!», – вот такое желание-требование у него было.
     В разговоре со мной всячески пытался узнать, где он (Мамука) находится. Все военнослужащие из числа офицеров и прапорщиков были проинструктированы, что если отец погибшего солдата будет узнавать, где Мамука, то отвечать: «Находится в изоляторе. Встреча с ним невозможна в интересах следствия…».
     В изоляторе он не находился, а был здесь, неподалеку. Занимался ремонтом техники, а обед и ужин ему приносили из столовой на КТП автопарка. Морально Мамука был готов, что его осудят, придется нести наказание по причине гибели сослуживца, который пытался проехать в качестве нежеланного «пассажира» на подножке, но не удержался, сорвался с движущего автомобиля, и угодил по колеса.
Он просил не сообщать домой, его родным о том, что он совершил правонарушение. 
     Был разговор об этом. Изначально, когда произошла трагедия, было принято решение – не сообщать родным Мамуки. Да, и сообщать об этом не следовало, ведь виновность, согласно законодательства РСФСР, еще не была доказана. Тянули до последнего.
     Когда же следствие завершилось, был направлен пакет документов спецпочтой, по месту его призыва, в один из военных комиссариатов Грузинской ССР.

     Согласно Основ уголовного судопроизводства от 1958 г. Союза ССР и союзных республик предусматривалось участие представителя общественности в уголовном производстве в качестве защитника (ст.22), поручительство общественных организаций как меры пресечения (ст.33), участие общественного обвинителя или защитника в судебном разбирательстве (ст.41). Но в той самой череде событий, когда следовало выстраивать линию защиты на предмет тех же смягчающих обстоятельств в отношении Мамуки, его поведении-действии (бездействии), включая даже какие-либо слова, крик, возмущение: «не положено…, не поеду…», и т.п. в предкульминационной стадии трагедии, ничего не предпринималось.
     Всё замкнулось на Мамуке, как на лице виновном.

     Оглашенный в стенах офицерского клуба судебный приговор, определенным образом прекратил свободу течения времени для Мамуки в отдаленном гарнизоне. Теперь ему следовало продолжить свою жизнь в рамках уголовного законодательства РСФСР.
     Если же рассуждать о моем участии, как общественном защитнике от коллектива «светодивизиона», то согласно ст. 250 УПК РСФСР 1960 г. я должен быть в курсе основных доказательств, которые могли быть истолкованы согласно того, что происходило накануне:
     - кто отвечал за возвращение-прибытие «спецавтомобиля» в автопарк после полетов;
     - кто находился в кабине автомобиля;
     - каким образом (кто именно) размещались в кабине помимо водителя другие лица (их количество);
     - поведение лиц, находившихся в кабине;
     - как реагировал водитель на то, когда потерпевший пытался влезть в кабину автомобиля, и каким образом, и т.п.
     Все эти задокументированные факты (?) должны были всесторонне исследоваться (вплоть до организации производства, путь даже упрощенного, следственного эксперимента), но подвергать сомнению систему уголовного преследования в тот самый период времени было нереально. Потому что система имела свою особенную суть. Система должна была просто «придавить» кого-либо, дабы всё показательно «свершилось», да и чтобы «неповадно было», а там глядишь, и воинская дисциплина окрепнет.

     Сложно излагать суду мнение, которое бы смягчило вину, и собственно наказание, когда поручено было только подготовить характеризующий материал, и с подачи начальника штаба – попытаться подготовиться к процессу в качестве защитника.
     Не думаю, что тогда, с трибуны, мое обращение к суду что-то поменяло бы. Задавая же вопросы о том, как себя вел потерпевший, со слов самого Мамуки, тех кто находился в кабине, могло вызвать некое возмущение у суда – меня бы просто «заткнули», указав на правомерность обвинения, а все объективные факты всесторонне и глубоко исследованы.
     Предполагалось в выступлении просить суд от имени воинского коллектива «светодивизиона» – об освобождении Мамуки от наказания и отдачи его на поруки – это был один из законных вариантов.
     Защитительная речь была подготовлена именно в таком ракурсе. Выступление со стороны защиты должно звучать честно, беспристрастно и правдиво. Но, к великому сожалению, не была мною учтена обязательность суда – заслушать сторону защиты по причине полного несоответствия его (суда) взглядам на предмет защиты. 
     Поступательное движение с моей стороны было приостановлено. Об исследовании имеющихся доказательств в деле, что «сформировали» виновность Мамуки, не могло быть и речи. Желание заявлять перед судом ходатайства и отводы – уровень мечты, а участие полноценное в судебных прениях для изложения мнения на тот момент – утопия.   
    
     Так и не добрался я до той самой трибуны. Не было судом предоставлено слово общественному защитнику. Лишь только в скороговорье чтения угловато-неуютного текста приговора было отмечено:
     – «…характеристика на … осужденного по статье…, имеется в деле».

   
     Фамилию Мамуки, человека, который незаслуженно пострадал не от некой недальновидности руководства воинской части, а именно, от преступной близорукости командиров всех степеней, не указываю. К уголовной ответственности был привлечен молодой солдат, который и на сегодняшний день являет собой абрис честности, порядочности, юношеской доверчивости.
     Система обучения, воспитания, защиты человека и гражданина в воинском коллективе, судя только лишь по этому случаю, существенно захромала, дала сбой, оставив даже не печальный, а трагичный оттиск в умах и сердцах многих.
     Спросите если: «Почему этот случай так подробно описан? Мало ли кто подвергался наказанию за воинские преступления?», – ответ мой будет предельно прост:
     – «Потому что об этом я никогда не забывал».
    

  Дудник А.Г.
  д.п. Ашукино, Пушкинский район,
  Московская область, январь 2025 г.