Мертвый человек

Придя с работы, он сел в кресло. Хотел лишь, как обычно, немного отдохнуть и начать заниматься домашними делами, но задумался о чем-то, уставившись в выключенный телевизор.

Не слышно было даже тиканья часов. Тишина, отсутствие запахов и больничная стерильность квартиры давили на него так сильно, что в ушах зазвенело. Он выскочил из вегетативного состояния и пошел в коридор.

«Надо срочно прогуляться, иначе я с ума сойду в этой тишине», — сказал он громко, с выражением, будто сообщил о своих намерениях кому-то в другой комнате. Однако в ответ он услышал только эхо.

Оделся легко: серые трико, зауженные к низу резинками, обычные уличные кроссовки в сетку, валявшиеся в шкафу еще с прошлого сезона, и ветровка. Он не взял с собой ничего нужного: ни документов, ни мобильного, ни денег. Нечто внутри не просто подсказывало, но внушало ему твердую уверенность, что прогулка будет недолгой и ничего из этого не понадобится.

Его возвращения домой ждать некому. Животных нет; с женой они развелись несколько лет назад. Говорила — «Выходила замуж за перспективного, а сейчас?»

«На автомойке работает и с мамой в одной квартире живет. Не стремится никуда. Я на отдых хочу! Дети моря не видели!».

А ему что? Жилплощадь есть.

Да, с мамой, но трехкомнатная.

«Зачем тратиться на ипотеку, когда есть своя? Да и не время сейчас для морей. Мама тем более старенькая уже, ей помощь нужна».

Но долго терпеть она не стала. Ее он понять не смог, а объяснять она устала. Быт, видимо, так сильно заел. Сначала была любовь, а потом поняла, что на одной любви далеко не уедешь.

Забрала детей и уехала к родителям в деревню. А сейчас, по слухам, нашла себе нового мужа и обратно переехала в город. Должно быть — в собственную квартиру. Может и за границей была.

Он машинально открыл окна, чтобы квартира проветривалась. Следом дверь в ванную и дверь в туалет. «Для циркуляции!» — это фраза внезапно всплыла в его голове. Все это он делал как-то неосознанно, в процессе сборов. А когда одетый встал спиной к двери, чтобы осмотреться, вдруг он что-то забыл, тут вспомнил, что мать всегда так делала и приговаривала «для циркуляции!». Но так было только если они надолго куда-то уходили.

Стрелки часов застыли на 18:25. Он это понял только когда повернул ключ в замке. «Зачем я всегда смотрю на часы, когда ухожу?» — он задался этим вопросом уже сбегая вниз по лестнице. Привычка эта тянется за ним со школьных времен.
Мама сильно расстроилась из-за их развода. Любила его больше жизни — единственный сын ведь, потому на его стороне всегда была. Даже если он был не прав, и даже если невестка ее правду все говорила (и про работу, и что съехать надо на собственную квартиру, про моря и путешествия). Но не могла мать по-другому.

Сердце болело, когда против самой себя шла — и все равно шла. Но больше сына она любила только своих внуков — Катеньку и Петеньку, как она их ласково называла. Жена как уехала, с детьми с тех пор не виделись ни он, ни их бабушка.
Мать одна не могла просто так приехать к чужим людям, хоть и внуки были ее родные — стеснялась. Да и старенькая она уже была ехать одной, двести с лишним километров. Сначала на электричке три часа, потом на автобусе час. А он с ней не мог поехать — стыдно им на глаза показаться. Взрослый мужчина, опора семьи, отец — пример подавать должен — а толком для семьи ничего не сделал. По словам жены. А переубедить себя в обратном он тоже не смог. Съел сам себя изнутри, а детям ничего не оставил — лишь оболочку от отца.

Выйдя из подъезда, он повернул налево в недоумении — с чего это он вдруг решил пойти этим маршрутом, ведь они обычно с Катей и Петькой ходили на площадку прямо перед домом. Она новая, пластиковая, яркая, да и окна их кухни выходили прямо на нее.

А во внутреннем дворе площадка детская с «коробкой» — старая, из дерева, обшарпанная вся. Ремонт эта площадка видела последний раз только когда ее строили, а потом уже демонтировали сотрудники «ЖЭУ». То ли из-за аварийности, то ли просто алкаши накинули одежду, похожую на ЖКУ-шную и растащили все по металлоприемникам, а палки по подъездам — вдруг пригодятся.

Вот мама его с детьми как раз только туда, во двор, и любила ходить.

К горкам и качелям их близко не подпускала, а в песочницу посадит, сама рядом на лавку, голову вверх поднимет и что-то рассказывает-рассказывает детям, пока те сами по себе возятся. Видел он издалека пару раз их прогулки. Потом спрашивал у Кати с Петей, «что вам бабушка такое рассказывает?»

А они говорят «а мы не слушаем, что-то про жизнь, кажется».

По той же школьной привычке он никогда не заходил во внутренний двор своего дома. Когда родители школьникам начинают давать карманные деньги, они естественно нет-нет да начинают тратить их на всякую ерунду.
Помладше ребята начинают покупать дешевые жвачки, газировку и сухарики в складчину. А школьники из старших классов, как делали они, по крайней мере, скидывались — покупали пачку сигарет и, если повезет, бутылку пива, а если нет, то хотя бы простую сладкую газировку. В этом внутреннем дворе и собирались после уроков. Покурить, выпить, почувствовать себя свободными взрослыми, а не детьми с портфелями — вот где был кайф.

А потом всю их компанию начали гонять гопники. Район их не славился дружелюбием. Как и любой, наверное, район в глубокосибирском городке. Огромное количество плохого и дешевого панельного жилья сделали свое дело. Пара гоп-стопов, несколько сотен отданных, когда по своей воле, а когда не совсем, рублей — и желание наведываться во двор как не бывало. С тех пор он туда ни ногой.

Маму он похоронил пару месяцев назад.

Развод сына ее подкосил, да и разлуку с внуками переносить было тяжело. Болеть начала сильно. Все, в общем, как у всех: давление, бесконечные поликлиники, врачи, горы лекарств, увеличивающиеся каждый день. Вот вроде бы на ее юбилее она с горящими глазами отплясывала с ним в кафе, а на последний день рождения сын дарит ей электронный тонометр, чтоб за давлением следить было проще.

Потом, опять же, как у всех — инсульт, долго ехала скорая и все. И все.

Пройдя через арку, он вышел к большой детской площадке. За просторной зеленой поляной стояла огромная хоккейная «коробка». На бортиках сидели ребята постарше. Он сразу вспомнил свои школьные годы.

«Эх!» — он улыбнулся и слегка помотал головой, — «и мы так когда-то собирались…»

Чуть ближе, на единственных качелях, на металлических, с огромными вышарканными черными пятнами горках, и на одноэтажных детских развлекательных замках качались, катались и бегали несколько детишек, под охранным взором пары мам и бабушек.

В центре этой зеленой поляны он увидел лавку, а рядом пустую песочницу, и вновь неопределенное и непонятное желание глубоко внутри призывало его присесть на эту лавку. Что-то словно грызло изнутри, запустило корни и управляло его мыслями. Он не успевал даже понять почему вдруг принял это решение, но оно уже было принято безоговорочно и без его ведома.

Словно кто-то за спиной управлял им.

«Да уж, сегодня точно вечер высших сил» — подумал он с усмешкой, топая ногами к этой лавке, словно бы чья-то рука поддерживала его за спину, и он шел слегка на нее опершись.

«Ну и что я, собственно, здесь забыл?» — спросил сам у себя, усевшись на лавку и воткнув руки в боки.

«Чего принесла меня сюда нелегкая?»

Он посмотрел по сторонам: слева играющие дети, родители которых начали очень боязливо и подозрительно на него коситься. Это и неудивительно — взрослый мужик притопал из ниоткуда и уселся посреди детской площадки. Сейчас или в одиночку начнет бухать, или тут компашка целая соберется. Они аккуратно подобрались поближе к своим детям, и, делая вид, что им уже давно пора уходить, начали, почти спиной, отступать с площадки.

Усевшись, он посмотрел перед собой и невольно задрал голову так, что шея хрустнула от неожиданной нагрузки — исполинская, как крепость, девятиэтажная панельная стена нависла над ним бесцветным чудищем.

Местные называют этот дом буквально «китайской стеной».

Серая, постоянно сырая на вид, с вкраплением белых, пластиковых, но с большинством черных, деревянных окон и лоджий. Некоторые лоджии просто завалены мусором, некоторые пустые, даже без изначального ремонта. А были лоджии с отделкой — красивой деревянной, желто-янтарной вагонкой.

Но они так редко проскакивали перед глазами, что на всем доме можно таких солнечных пятен насчитать не больше десяти, а может и меньше.

«Я давно заметил, что по лоджиям и балконам, в большинстве своем, можно судить и о жильцах» — внезапно пришедшая мысль выдернула его из чувственного созерцания панельки.

«Да-а…» — протянул он про себя, — «Когда так долго и скучно живешь в одном и том же месте начинаешь замечать такие мелочи. И размышлять о них. А ни одному нормальному человеку такое б и в голову не пришло. Отчасти это и сводит с ума. Определенная степень изоляции умножается на однотипность картинки мелькающей каждый божий день, и результатом всего является человеческая ментальность проживающих здесь, да и не только здесь, людей. По всей стране так живут. Ну и понесло же меня!» — подумал он.

Его мысли прервало резкое появление солнца. Облака бежали быстро, и оно то исчезало, то появлялось, но именно в этот миг оно словно всей своей накопленной за весь день энергией решило выплеснуться напоследок перед закатом. Будто это сентябрьское солнце было сегодня последний раз на небосводе. А свет, отражавшийся от сотен окон в этой огромной панельной «китайской» стене просто ослепил его.

Он на мгновение потерял свою мысль — ее выбило из него тысячами вспышек света — и он замер. Застыл уставившись на всю эту ранее невиданную красоту.

«Оказывается, как же здесь красиво по вечерам…», — с жалостью проговорил он, — «И чего мы никогда сюда не ходили? Это столько закатов мы с ребятишками пропустили… Сколько красоты пропустили», — уже почти шепотом бубнил себе под нос.

Мерцало буквально каждое окно, каждая лоджия и каждый балкон начал играть своими диковинными красками — серый смешивался с белым и черным, а к нему добавлялся блеск желтого солнца и отражение голубого неба, и вся эта амальгама красок сияла, сияла и сияла.

«Сколько красоты» — не переставая бубнил он.

«Боже!» — вдруг осенило его, — «Да как тут красиво! А мы не ходили сюда никогда. Умеет жизнь иногда удивить! Живу сорок лет, а все новое встречаю!»

Он резко осекся от этой мысли. Ему вдруг сделалось обидно, и непонятно почему больно и горько внутри, прямо в животе. Дыхание перехватило, и он замер с выступившими на глазах слезами.

«Сорок лет. Ведь я ж здесь родился, и детство тут прошло, пацаном тут бегал».

Руки его затряслись, а слезы хлынули на свободу.

«Женился, детей сделал, развелся, мать похоронил. А я так и не был нигде. Ни сам, ни с детьми. Ни мать не свозил» — продолжал он бубнить.

«Детям, детям жизнь испортил! Уперся как баран в эту квартиру, работу. Все потерял. Катя! Петенька! Какая сволочь! — он начал колотить себя по коленям. «Какая упертая сволочь! Сдалась мне эта квартира?! И мать, и жена твердила «продай, продай! Возьмем новую, съездим в отпуск. Мир посмотрим! А я…» — он со всей силы саданул левой рукой по лавке, но боль он уже не чувствовал.

Мысль, которая пришла следом за этими словами, была настолько ошеломительной, что в глазах его потемнело. В ушах бил бешенный пульс, а сквозь темную пелену перед глазами он продолжал видеть яркие желтые, белые, красные вспышки от окон своего дома.

«А что если продать квартиру?! Прямо сейчас?! Завтра! Вместо работы! Потом взять Катьку с Петей, жену, если согласится, и рвануть… Почему я не подумал об этом раньше?!» — вопило все его нутро.

Говорить он уже не мог, но мозг судорожно рисовал фееричной красоты картины его счастливого будущего.

«Можно же было просто продать и уехать, сколько стоит материна квартира? Два, три, пять миллионов? Продам за три! Пока туда-сюда дело идет, успею сделать загранник себе, потом ей! А потом… В пустыню! Точно! Или нет — джунгли! Но только бы туда, где нет снега, дождя серости, все всегда июль, трава, солнце, июль, июль!»

Он попытался сделать вдох и не смог. Грудь сковало, будто на него упала бетонная панельная плита. Он успел лишь на секунду прислушаться к себе — и не почувствовал биение сердца.

Потом — на мгновение ужас показался в выпученных глазах и тотчас же они остекленели. Он упал с лавки.

На следующее утро жителей этого дома будил не будильник, а двое участковых. Делали обычное дело — обход жителей близлежащей территории по причине обнаружения трупа неизвестного происхождения. И в каждую квартиру размеренно, с одинаковой интонацией произносили:

— «У вас на придомовой территории сегодня утром был обнаружен мертвый мужчина. Без документов, без личных вещей, которые могли бы помочь нам в опознании. Мы ищем свидетелей, может кто-то что-то видел или знает. Было бы здорово если бы вы могли пройти с нами как понятой. Двух человек еще не хватает. Ни у кого муж, отец не пропадал из вашего дома, не знаете?»

Как позже выяснилось, на детскую площадку внутри дома выходит камера домофона одного из одиннадцати подъездов. На ней было видно, как мужчина около семи часов вечера пришел на площадку, сел, посидел на лавке, потом вдруг упал и больше не вставал. К нему с футбольного поля «коробки», подошли ребята, постояли и ушли обратно.

Позже нашли этих ребят, они рассказали, мол, пришел какой-то бродяга, в порванных штанах в грязной куртке и сапогах, приплелся еле-еле, присел на лавку, 10 минут пялился в небо, потом начал качаться туда-сюда и упал.

— «Ну, мы к нему подбежали спросили «вам плохо?», «может помочь чем?», «скорую может?». А он что-то промычал, и глазами так в небо уставился, не моргает, в слезах весь. Ну мы так и подумали — просто алкаш, белку поймал может, и пошли по своим делам.