Стариканы

Хроники группы С-*32.

Сорок лет назад это было. Около того…
Белоснежный барк “Седов” стоял в Бремерхафене. Все причалы были заняты парусниками под флагами разных стран. Будто не конец двадцатого века, а девятнадцатый век на дворе…  И век парусников всё длится и длится! Международная регата — гонки высоких судов “Катти Сарк” нагрянула в гавань! Кстати, одноимённая своему спонсору, тому знаменитому сорту виски! Морской праздник расцветил флагами, приветственными транспарантами набережные. Фестиваль, посвящённый морякам, парусам, рыбным деликатесам, крепким напиткам, был в самом разгаре. Гуляющих, отдыхающих — с избытком. Это помимо самих участников регаты, переполненных восторгом и задором. Примыкающие к воде улицы и площади были заполнены публикой. Разного рода мероприятия: спортивные, концертные, танцевальные — следовали одно за другим с утра до позднего вечера.

Гвоздём программы несомненно были сами суда: маленькие и большие, деревянные и стальные, древние и современные. Подзнаменованы все общим ветряным движителем — парусом. Каждое судно, гордое своей историей, принимало посетителей. Советские, самые большие в мире парусники, не были исключением. Объявили день открытых дверей. Выстроились длинные, на сотни метров в длину очереди из желающих подняться на борт какого-нибудь парусника. Без преувеличения (но и без скромности) скажу, что самая длинная очередь была именно на “Седов”.
Вахтенные у трапа курсанты, по команде сверху, пускали очередную группу экскурсантов. (Экскурсии бесплатно, не как напитки.) Люди, человек двадцать за раз, подымались по парадному трапу на борт. Здесь, на палубе их ждал очередной гид-экскурсовод в парадной форме и с нашивкой МВИМУ на рукаве фланки. Далее их ожидала экскурсия по палубам барка. Проход вдоль одного борта к носу и вдоль противоположного на ют. Так группа за группой и час за часом, без конца. Очередь, выстроявшись на берегу с самого утра, никогда не убывала, и конца её не увидать (уж с борта “Седова” — это точно).

Гиды — симпатичные и улыбчивые молодые парни — рассказывали посетителям об истории и устройстве барка на чуждом для них языке. Что там понимали немецкие аборигены из речей гидов, заполненных историческими датами и цифровыми параметрами судна, трудно предположить, но эмоциональный контакт, такой важный в общении с аудиторией, был на высоте. Перемигивались с миловидными барышнями, шутили жестами по всякому поводу.
Уместно будет уточнить, что Бремерхафен в какой-то из отрезков своей истории был родным портом барка. Изначально построенный как грузовое судно «Магдалена Виннен», барк в 1936 году был переоборудован для учебных целей. Сменил имя, с нежного и девичьего, на бодрящее и несгибаемое “Коммодор Йонсен”. Аж по 1945 год на паруснике проходили морскую практику кадеты северонемецкого Ллойда и кригсмарине.
Возможно, вследствие родственной связи именно к данному порту и произошёл инцидент, который не произошёл бы в другом каком-нибудь порту.
Пёстрые группы иностранцев переходили от одного места сбора группы к другому. Да, поясню: на любом судне невозможно избежать узкостей. Поэтому текст экскурсии гиды проговаривали в специально оговорённых точках, а узкие места проходили в ускоренном темпе. Так можно было уместить больше гостей одновременно на борту барка. У штурвала, на шкафуте, на баке, на юте как раз располагались такие точки сбора для коротких объяснений и встречных вопросов. После юта следовало проводить группу к трапу на выход.

Герой настоящего рассказа, курсант был одним из тех гидов, которые водили посетителей по учебному парусному судну “Седов”. Подходила к завершению очередная экскурсия. Следовало освободить последнюю локацию на корме, попрощаться с довольными гостями и проводить людей к выходу. Но четверо пожилых джентльменов потихонечку отделились от остальной группы, приотстали. Они расположились на капе машинного отделения, где можно было удобно посидеть.
На этом месте по традиции всех поколений в свободное время кучковались курсанты. Беседовали, курили, дурачились… Конечно в те часы открытых дверей курсантов здесь не было, это я поясняю про традиции курсантов, всевременные и переходящие из поколения в поколение.

Так вот, стариканы расположились именно здесь. Один из них отложил трость и протянул несгибающуюся свою ногу, другой раскурил трубку, третий отвинчивал крышечку походной фляжки, четвёртый готовил стаканчики. Наш гид заметил раскольничьи действия мушкетёров и, сопроводив группу к трапу, вернулся к ним на ют.
— Сорок лет назад это было. Около того…  — стал объяснять на ломаном русском тот который с палочкой. — Мы были такими же, как вы теперь. Были кадетами на судне. Лазили по реям. Хотим, значит, помянуть те годы. Мы быстро…
“Кто? Вы? Старичьё… Как это возможно?” — пронеслось в голове юноши.
Он и его ровесники, имевшие опыт воспоминаний не глубже предыдущей своей десятилетки, проведённой в школе за партой, эти юнцы искренне полагали, что всё имевшее место быть ранее, и вовсе никогда не происходило. “На бом-брамсель с палочкой, чтоль, поднимался?” — чуть не ляпнул юный курсант.
А пожилые джентльмены дружески улыбались. Было видно, они пребывают в превосходном настроении духа (даже тот немощный, который с палочкой). Их встреча друг с другом, с судном из юности придавала бравады, заставляла трепетать, наэлекризовывала, заряжала удалью старых кадетов. И, надо сказать, наш юный друг даже заразился той настальгической эйфорией, которая владела мариманами. Сонм вопросов и клубок недоверия в голове. “Да как же так, ведь парусник недавно из ремонта? Да разве были курсанты до того? Не все ещё мамонты вымерли?...”
Весёлый старикан знакомил со своими друзьями. Этот, дескать, капитан и этот тоже…
— Крепким шнапсом по старой дружбе! А тот с трубкой, если хочешь знать, вот здесь, на юте когда-то первый раз закурил! — балагурили и перемигивались стариканы. — В общем, здоровья всем организмам! Вздрогнем!

— Это что здесь происходит?! — сиреной взявшейся ниоткуда, верещал помполит Нашениек Валдис Янович. — И опять ты! Тебя ещё в Ньюкасле лишили всех увольнений, пимса дырса*! А ты, значит, и на борту нарушать! Почему у тебя посетители отстали! Айзвериес!** Отвечай, сия минута! — В страшном негодовании прибалтийский акцент Нашениека становился сильнее, и он путал слова разных языков.
___________________________________
*~жопа с ручкой, **заткнись (латышский).
___________________________________
Помполит был не один. Он пригнал с собой отделение дежурных курсантов и теперь командовал:
— В круг их обступайте! К трапу, к трапу!
Пожилые джентльмены растерялись. Особенно жалко и расстроенным выглядел тот, с палочкой. Он пытался сказать, объясниться, использовал весь свой запас русских слов:
— Мы были такими же, как и вы… курсантами! Никакой разницы… Сорок лет назад… Как вы не можете понять?
Словом: мушкетёры в плотном кольце обступивших их гвардейцев кардинала Нашениека, которых настойчиво вытесняли к трапу и наружу. Собственно, опешившие они и не сопротивлялись. Тем не менее наши трудились показательно. Надо же — целый инцидент! На борту советского судна провокация!
Нашениек, между тем, (он же ещё и полиглот) увещевал пожилым мариманам вслед:
— Данн! Коммен зи, битте, данн!

Это “данн”, в переводе с немецкого “ПОТОМ”, звучало в его устах, как “НИКОГДА”. В самом деле, когда потом? Время открытых дверей закончится, и никаких посетителей вообще на трап не пустят.
“ПОТОМ” — странное и многообещающее слово. Оно всегда в будущем и не наступает НИКОГДА. Туманное "ПОТОМ" не существует в настоящем. Лишь уловка и обман — вот что такое "потом" иных людей. Те, кому оно обращено, конечно, понимают это. Некоторые потом.

— У меня же брифинг в салоне! — верещал Нашениек. Он как раз где-то услышал это слово и повсеместно вставлял его в свою речь.
В оформленном ценными породами дерева салоне парусника с фуршетом принимали иностранных гостей. Гостей “важных”, к истории парусника непричастных. Стариканы, живые артефакты, демонстрирующие собой перипетии судьбы парусника, неспешно, так же неизменно вчетвером, удалялись. Растворились в разноликой толпе.
— Вот как надо действовать! Решительно! — похвалялся Нашениек. — Учить вас тут всему или брифинг?
— Или брифинг… и фуршет на всю твою масляную рожу, — послышался ответ из группы курсантов.

В кубрике, чуть позже. К отбою дело шло.
— Ну, чем закончилось?
— Ну, чего, нарядов влепили…
— Считай повезло. Помнишь Юру эресуннского?
— Какого-какого?
— В Эресунн его ссадили… теперь визы лишат, небось.
Это два друга, они валялись каждый на своей подвешенной на цепях койке и немногословно обменивались впечатлениями. Непутёвый гид занимал верхнюю.
Вдруг от двери кубрика послышалось громкое и радостное восклицание.
— Саня, это откуда?
— В суматохе один из четверых стариканов сунул. А я быстро во фланку спрятал!
— Ну и ну! Ай да “фашисты недобитые”! Откуда только знают?
— А красивая груша какая! Вот бы съесть!
— Как она в бутылку попала? Не, в натуре, как её засунули? Такая румяная! Давайте скорее попробуем грушу!
— Так надо выпить сначала…
— Откупоривай, передавай по кругу! И свет выключи!
— Из горла, что ли?
— Эй, вы, двое, хватит там шептаться, присоединяйтесь!
Полной темноты не было, слабый свет дежурного освещения синим туманом заполнил кубрик. В этом свете только и увидели друзья переходящую из рук в руки бутылку, внутри которой помещалась сказочная манящая груша. Конечно, в неверном синем сиянии груша выглядела отнюдь не румяной, скорее полупрозрачной, как изваяние из голубого льда. Но, в самом деле, соблазн её съесть был велик.
— Держи, Игорь, — хлебнув, передал бутылку другу дальше по кругу герой рассказа.
В один круг и опустошили. Кто-то закашлялся, непривычный к алкоголю.
— Тресните ему по хребтине, — прописал верное средство свойский доктор.
— Как будем вынимать? Горлышко-то у бутылки узкое, — решали голоса в полумраке.
— Как-как, дай сюда.
— Осторожней, стекло!
Чьи-то пальцы осторожно отделяли грушу из осколков. Все замерли.
— Кто принёс, пробуй.
В следующий миг лицо счастливчика перекосилось, глаза вылезли из орбит.
— Тьфу, горькая, запах противный! Ешьте сами, кто хочет.
И пробовали все. И убеждались, что на самом деле гадость. Дошла очередь до каждого. Рассматривая надкусанную грушу, каждый удивлялся, какая она сморщенная и противная вне бутылки.
Снова повалились на койки.
— Не понял юмора с грушей. Нафига она там в бутылке была? — спрашивал голос с верхней.
— Для настроя! Но напиток главное. Беседовать под него и наслаждаться не спеша,  — рассуждал голос с нижней койки в ответ.
— Крепкий, зараза… — сверху.
— Аромат, благородный букет… — снизу.
— Всё-таки зря взашей “фашистов-то”. Ведь пузырь даже подарили.
Снизу голос уже не откликнулся. А курсанту на верхней койке рисовалась неприглядная картина, как выталкивали вон, обступив вкруг, пожилого мужчину с палочкой. Тот потерянно подчинялся. Никак только не удавалось разглядеть лицо старикана. Наконец узрел...
В зеркале. Сорок лет спустя. Около того…

21 сентября 2025 года.