Отверженные том 1, книга 1 Справедливый человек

***Авторское право Виктор Гюго.
***
КНИГА ПЕРВАЯ — СПРАВЕДЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

 ГЛАВА I — М. МИРИЕЛЬ
 ГЛАВА II — М. МИРИЕЛЬ СТАНОВИТСЯ М. УЭЛКОУМОМ
 ГЛАВА III — ЖЕСТКИЙ ЕПИСКОПСКИЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ ДЛЯ ХОРОШЕГО ЕПИСКОПА
 ГЛАВА IV — ДЕЛА, СООТВЕТСТВУЮЩИЕ СЛОВАМ ГЛАВА V — МОНСЕНЬОР БЬЕНВЕНУ СДЕЛАЛ ТАК, ЧТО ЕГО КАССЫ ПРОСЛУЖИЛИ СЛИШКОМ ДОЛГО
 ГЛАВА VI — КТО ОХРАНЯЛ ЕГО ДОМ ГЛАВА VII — КРАВАТ
 ГЛАВА VIII — ФИЛОСОФИЯ ПОСЛЕ ВЫПИВКИ ГЛАВА IX — БРАТ В ОПИСАНИИ СЕСТРЫ
 ГЛАВА X — ЕПИСКОП ПЕРЕД НЕИЗВЕСТНЫМ СВЕТОМ ГЛАВА XI — ОГРАНИЧЕНИЕ
 ГЛАВА XII — УЕДИНЕНИЕ МОНСЕНЬОРА ВЕСТА ГЛАВА XIII. Во что он верил
 ГЛАВА XIV. О ЧЕМ ОН ДУМАЛ
***

Название: «Отверженные»

Автор: Виктор Гюго
Перевод Изабель Ф. Хэпгуд
Томас И. Кроуэлл и Ко.№ 13, Астор-Плейс
Нью-Йорк. Авторское право 1887 года

Содержание «Отверженные»

 ПРЕДИСЛОВИЕ
 ТОМ I — ФАНТИН
 КНИГА ПЕРВАЯ — СПРАВЕДЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК
 ГЛАВА I — М. МИРИЕЛЬ ГЛАВА II — М. МИРИЕЛЬ СТАНОВИТСЯ М. УЭЛКОУМОМ
 ГЛАВА III — ЖЕСТКИЙ ЕПИСКОПСКИЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ ДЛЯ ХОРОШЕГО ЕПИСКОПА
 ГЛАВА IV — ДЕЛА, СООТВЕТСТВУЮЩИЕ СЛОВАМ
 ГЛАВА V — МОНСЕНЬОР БЬЕНВЕНУ СДЕЛАЛ ТАК, ЧТО ЕГО КАССЫ ПРОСЛУЖИЛИ СЛИШКОМ ДОЛГО ГЛАВА VI — КТО ОХРАНЯЛ ЕГО ДОМ ГЛАВА VII — КРАВАТ
 ГЛАВА VIII — ФИЛОСОФИЯ ПОСЛЕ ВЫПИВКИ ГЛАВА 9 — БРАТ В ОПИСАНИИ СЕСТРЫ
 ГЛАВА X — ЕПИСКОП ПЕРЕД НЕИЗВЕСТНЫМ СВЕТОМ ГЛАВА XI — ОГРАНИЧЕНИЕ
ГЛАВА XII — УЕДИНЕНИЕ МОНСЕНЬОРА ВЕСТА ГЛАВА XIII. Во что он верил
 ГЛАВА XIV. О ЧЕМ ОН ДУМАЛ

 КНИГА ВТОРАЯ. ПАДЕНИЕ

 ГЛАВА I. ВЕЧЕР ПОСЛЕ ЦЕЛОГО ДНЯ ПРОГУЛОК

 ГЛАВА II. БЛАГОРАЗУМИЕ, ПРЕДУПРЕЖДАЮЩЕЕ МУДРОСТЬ

 ГЛАВА III. ГЕРОИЗМ ПАССИВНОГО ПОВИНОВЕНИЯ

 ГЛАВА IV. ПОДРОБНОСТИ О СЫРОВАРНЯХ ПОНТАРЛИЕРА

 ГЛАВА V. СПОКОЙСТВИЕ

 ГЛАВА VI — ЖАН ВАЛЬЖАН

 ГЛАВА VII — ВНУТРИ ОТЧАЯНИЯ

 ГЛАВА VIII — БИЛЛОУ И ТЕНИ

 ГЛАВА IX — НОВЫЕ БЕДЫ

 ГЛАВА X — ВОЗБУЖДЁННЫЙ ЧЕЛОВЕК

 ГЛАВА XI — ЧТО ОН ДЕЛАЕТ

 ГЛАВА XII — РАБОТАЕТ ЕПИСКОП

 ГЛАВА XIII — МАЛЕНЬКИЙ ЖЕРВЕ


 КНИГА ТРЕТЬЯ — В 1817 ГОДУ

 ГЛАВА I — 1817 ГОД

 ГЛАВА II — ДВОЙНОЙ КВАРТЕТ

 ГЛАВА III — ЧЕТЫРЕ НА ЧЕТЫРЕ

 ГЛАВА IV — ТОЛОМЕЙ ТАК РАД, ЧТО ПОЁТ ИСПАНСКУЮ ПЕСЕНКУ

 ГЛАВА V — У БОМБАРДЫ

 ГЛАВА VI — ГЛАВА, В КОТОРОЙ ОНИ ОБОЖАЮТ ДРУГ ДРУГА

 ГЛАВА VII — МУДРОСТЬ ТОЛОМЕЯ

 ГЛАВА VIII — СМЕРТЬ ЛОШАДИ

 ГЛАВА IX — СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ МИРТ

 КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ — ДОВЕРЯТЬ ИНОГДА ЗНАЧИТ ОТДАВАТЬ СЕБЯ В РУКИ ЧЕЛОВЕКА

 ГЛАВА I — ОДНА МАТЬ ВСТРЕЧАЕТСЯ С ДРУГОЙ МАТЕРЬЮ

 ГЛАВА II — ПЕРВЫЙ ОБРАЗЕЦ ДВУХ НЕПРИВЛЕКАТЕЛЬНЫХ ФИГУР

 ГЛАВА III — ЖАВОРОНОК


 КНИГА ПЯТАЯ — НИЗВЕРЖЕНИЕ

 ГЛАВА I. ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ ЧЕРНЫХ СТЕКЛЯННЫХ БЕЗделуШЕК

 ГЛАВА II — МАДЕЛЕЙН

 ГЛАВА III — СУММЫ, ПЕРЕДАННЫЕ ЛАФИТТУ

 ГЛАВА IV — М. МАДЕЛЕЙН В ТРАУРЕ

 ГЛАВА V — СМУТНЫЕ ОБРАЗЫ НА ГОРИЗОНТЕ

 ГЛАВА VI — ОТЕЦ ФОШЕЛЕВЕНТ

 ГЛАВА VII — ФОШЕЛЕВЕНТ СТАНОВИТСЯ САДОВНИКОМ В ПАРИЖЕ

 ГЛАВА VIII. МАДАМ ВИКТУРНЬЕН ТРАТИТ ТРИДЦАТЬ ФРАНКОВ НА НРАВСТВЕННОСТЬ

 ГЛАВА IX. УСПЕХ МАДАМ ВИКТУРНЬЕН

 ГЛАВА X. РЕЗУЛЬТАТ УСПЕХА

 ГЛАВА XI. ХРИСТОС НАС ОСВОБОДИЛ

 ГЛАВА XII. БЕЗДЕЙСТВИЕ М. БАМАТАБУА

 ГЛАВА XIII. РЕШЕНИЕ НЕКОТОРЫХ ВОПРОСОВ, СВЯЗАННЫХ С МУНИЦИПАЛЬНОЙ ПОЛИЦИЕЙ


 КНИГА ШЕСТАЯ — ДЖАВЕРТ

 ГЛАВА I — НАЧАЛО ОТДЫХА

 ГЛАВА II — КАК ЖАН МОЖЕТ СТАТЬ ЧЕМПИОНОМ

 КНИГА СЕДЬМАЯ — ДЕЛО ЧЕМПМАТЬЕ

 ГЛАВА I — СЕСТРА ПРОСТОДУШКА

 ГЛАВА II — ПРОЗОРЛИВОСТЬ МАСТЕРА СКАФФЛЕРА

 ГЛАВА III — БУРЯ В ГОЛОВЕ

 ГЛАВА IV — ФОРМЫ, КОТОРЫЕ ПРИНИМАЕТ СТРАДАНИЕ ВО ВРЕМЯ СНА

 ГЛАВА V — ПРЕПЯТСТВИЯ

 ГЛАВА VI — СЕСТРА ПРОСТОДУШКА ПОДВЕРГАЕТСЯ ИСПЫТАНИЮ

 ГЛАВА VII — ПУТЕШЕСТВЕННИК ПО ПРИБЫТИИ ПРИНИМАЕТ МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ

 ГЛАВА VIII — ВХОД ПО ДОБРОЙ ВОЛЕ

 ГЛАВА IX — МЕСТО, ГДЕ ФОРМИРУЮТСЯ УБЕЖДЕНИЯ

 ГЛАВА X — СИСТЕМА ОТРИЦАНИЯ

 ГЛАВА XI — ШАМПМАТЬЕ ВСЕ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ УДИВЛЕН


 КНИГА ВОСЬМАЯ — КОНТРНАСТУПЛЕНИЕ

 ГЛАВА I — В КАКОМ ЗЕРКАЛЕ М. МАДЛЕН СМОТРИТ НА СВОИ ВОЛОСЫ

 ГЛАВА II — ФАНТИН РАД

 ГЛАВА III — ДЖАВЕРТ ДОВОЛЕН

 ГЛАВА IV — ВЛАСТЬ ВОССТАНАВЛИВАЕТ СВОИ ПРАВА

 ГЛАВА V — ПОДХОДЯЩАЯ ГРОБНИЦА



 ТОМ II — КОСЕТ

 КНИГА ПЕРВАЯ — ВАТЕРЛОО

 ГЛАВА I. ЧТО ВСТРЕЧАЕТСЯ НА ПУТИ ИЗ НИВЕЛЯ

 ГЛАВА II. УГОМОН

 ГЛАВА III. ВОСЕМНАДЦАТОЕ ИЮНЯ 1815 ГОДА

 ГЛАВА IV. А

 ГЛАВА V. ТАЙНА СРАЖЕНИЙ

 ГЛАВА VI. ЧЕТЫРЕ ЧАСА ПОПОЛУДНИ

 ГЛАВА VII. НАПОЛЕОН В ХОРОШЕМ НАСТРОЕНИИ

 ГЛАВА VIII. ИМПЕРАТОР ЗАДАЁТ ВОПРОС ГИДУ ЛАКОСТУ

 ГЛАВА IX — НЕОЖИДАННОЕ

 ГЛАВА X — ПЛАТО МОН-СЕН-ЖАН

 ГЛАВА XI — ПЛОХОЕ РУКОВОДСТВО ПО НАПОЛЕОНУ; ХОРОШЕЕ РУКОВОДСТВО ПО БЮЛОВУ

 ГЛАВА XII — СТРАЖА

 ГЛАВА XIII — КАТАСТРОФА

 ГЛАВА XIV — ПОСЛЕДНИЙ КВАРТАЛ

 ГЛАВА XV — КАМБРОН

 ГЛАВА XVI — QUOT LIBRAS IN DUCE?

 ГЛАВА XVII — МОЖНО ЛИ СЧИТАТЬ ВОДРУЛЬ ПЛОХОЙ СРАЖЕНИЕМ?

 ГЛАВА XVIII — ВОЗВРАЩЕНИЕ БОЖЬЕЙ МИЛОСТИ

 ГЛАВА XIX — ПОЛЕ БИТВЫ НОЧЬЮ


 КНИГА ВТОРАЯ — КОРАБЛЬ «ОРИОН»

 ГЛАВА I — НОМЕР 24 601 СТАНОВИТСЯ НОМЕРОМ 9430

 ГЛАВА II — В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ ПРОЧИТАЕТ ДВА СТИХА, КОТОРЫЕ ЯВЛЯЮТСЯ
 Возможно, дьявольский состав

 ГЛАВА III. ЦЕПЬ НА ЛОДЫЖКЕ ДОЛЖЕН БЫЛ ПОДВЕРГНУТЬСЯ ОПРЕДЕЛЁННОЙ ПОДГОТОВКЕ
 МАНИПУЛЯЦИИ, ЧТОБЫ ЕГО МОЖНО БЫЛО РАЗОРВАТЬ СИЛОЙ УДАРА МОЛОТКА

 КНИГА ТРЕТЬЯ — ВЫПОЛНЕНИЕ ОБЕЩАНИЯ, ДАННОГО УМЕРШЕЙ ЖЕНЩИНЕ

 ГЛАВА I — ВОПРОС О ВОДЕ В МОНФЕРМЕЕ

 ГЛАВА II — ДВА ПОЛНЫХ ПОРТРЕТА

 ГЛАВА III. МУЖЧИНЫ ДОЛЖНЫ ПИТЬ ВИНО, А ЛОШАДИ ДОЛЖНЫ ПИТЬ ВОДУ

 ГЛАВА IV. ПОЯВЛЕНИЕ КУКЛЫ НА СЦЕНЕ

 ГЛАВА V. МАЛЕНЬКАЯ ОДНА-ОДИНЁШКА

 ГЛАВА VI. КОТОРАЯ, ВОЗМОЖНО, ДОКАЗЫВАЕТ ИНТЕЛЛЕКТ БУЛАТРУЭЛЬ

 ГЛАВА VII. КОСЕТТ ПОИСКИМ СПОСОБОМ В ТЕМНОТЕ

 ГЛАВА VIII—НЕПРИЯТНОСТЬ ПРИЕМА В СВОЙ ДОМ БЕДНЯКА
 ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ МОЖЕТ БЫТЬ БОГАТЫМ ЧЕЛОВЕКОМ

 ГЛАВА IX—ТЕНАРДЬЕ И ЕГО МАНЕВРЫ

 ГЛАВА X—ТОТ, КТО СТРЕМИТСЯ УЛУЧШИТЬ СЕБЯ, МОЖЕТ УХУДШИТЬ СВОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
 Хуже

 ГЛАВА XI—СНОВА ПОЯВЛЯЕТСЯ ЧИСЛО 9430, И КОЗЕТТА ВЫИГРЫВАЕТ ЕГО В ЛОТЕРЕЮ


 КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ — ДОМИК ГОРБО

 ГЛАВА I — МАСТЕР ГОРБО

 ГЛАВА II — ГНЕЗДО ДЛЯ СОВЫ И ПЕВУНА

 ГЛАВА III — ДВА НЕСЧАСТЬЯ СОЗДАЮТ ОДНО СЧАСТЬЕ

 ГЛАВА IV — ЗАМЕЧАНИЯ ГЛАВНОГО АРЕНДОДАТЕЛЯ

 ГЛАВА V. ПЯТАЯ МОНЕТА ПАДАЕТ НА ЗЕМЛЮ И ВЫЗЫВАЕТ ШУМ


 КНИГА ПЯТАЯ — ДЛЯ ЧЁРНОЙ ОХОТЫ, НЕМЫЙ ОТРЯД

 ГЛАВА I — ЗИГЗАГИ СТРАТЕГИИ

 ГЛАВА II — ПОВЕЗЛО, ЧТО НА МОСТУ Д’ОСТЕРЛИЦ ЕСТЬ КАРАБКИ

 ГЛАВА III — А ИМЕННО, ПЛАН ПАРИЖА В 1727 ГОДУ

 ГЛАВА IV — НАИЗУСТЬ

 ГЛАВА V — ЧТО БЫЛО БЫ НЕВОЗМОЖНО ПРИ ГАЗОВЫХ ФОНАРЯХ

 ГЛАВА VI — НАЧАЛО ЗАГАДКИ

 ГЛАВА VII — ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗАГАДКИ

 ГЛАВА VIII — ЗАГАДКА СТАНОВИТСЯ ДВОЙНОЙ

 ГЛАВА IX — ЧЕЛОВЕК С КОЛОКОЛЬЧИКОМ

 ГЛАВА X — В КОТОРОЙ ОБЪЯСНЯЕТСЯ, КАК ДЖАВЕРТ ВЫШЕЛ НА СЛЕД


 ШЕСТАЯ КНИГА — МАЛЕНЬКИЙ ПИКПУС

 ГЛАВА I — ДОМ № 62 ПО УЛИЦЕ ПЕТИ-ПИКЮС

 ГЛАВА II — ПОСЛУШАНИЕ МАРТИНА ВЕРГИ

 ГЛАВА III — АСКЕТИЗМ

 ГЛАВА IV — ГЕТЕРОСЕКСУАЛЬНОСТЬ

 ГЛАВА V — ОТВЛЕКАЮЩИЕ ФАКТОРЫ

 ГЛАВА VI — МАЛЕНЬКИЙ МОНАСТЫРЬ

 ГЛАВА VII — НЕКОТОРЫЕ ОБРАЗЫ ЭТОЙ ТЬМЫ

 ГЛАВА VIII — ПОСЛЕ КОРДА ЛАПИДЕС

 ГЛАВА IX — СТОЛЕТИЕ ПОД ПОКРОВИТЕЛЬСТВОМ ГУИМПА

 ГЛАВА X — ИСТОКИ БЕССМЕРТНОГО ПРЕКЛОНЕНИЯ

 ГЛАВА XI — КОНЕЦ МАЛЕНЬКОГО ПИСЬМА


 КНИГА СЕДЬМАЯ — ПРИМЕЧАНИЕ

 ГЛАВА I — МОНАСТЫРЬ КАК АБСТРАКТНАЯ ИДЕЯ

 ГЛАВА II — МОНАСТЫРЬ КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКТ

 ГЛАВА III — ПРИ КАКИХ УСЛОВИЯХ МОЖНО УВАЖАТЬ ПРОШЛОЕ

 ГЛАВА IV — МОНАСТЫРЬ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПРИНЦИПОВ

 ГЛАВА V — МОЛИТВА

 ГЛАВА VI — АБСОЛЮТНАЯ ЦЕННОСТЬ МОЛИТВЫ

 ГЛАВА VII — МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ, КОТОРЫЕ СЛЕДУЕТ СОБЛЮДАТЬ В ОБВИНЕНИЯХ

 ГЛАВА VIII — ВЕРА, ЗАКОН


 КНИГА ВОСЬМАЯ — Кладбища принимают то, что им поручают

 ГЛАВА I — О ТОМ, КАК ПОСТУПАЮТ В МОНАСТЫРЬ

 ГЛАВА II — ФАШЕЛЕВЕНТ ПЕРЕД ЛИЦОМ ТРУДНОСТЕЙ

 ГЛАВА III — МАТУШКА ИННОСЕНС

 ГЛАВА IV — В КОТОРОЙ ЖАН ВАЛЬЖАН ВЫГЛЯДИТ ТАК, БУДТО ЧИТАЛ
 ОСТИН КАСТИЛЬЕХО

 ГЛАВА V — НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО БЫТЬ ПЬЯНЫМ, ЧТОБЫ БЫТЬ БЕССМЕРТНЫМ

 ГЛАВА VI — МЕЖДУ ЧЕТЫРЬМЯ ДОСКАМИ

 ГЛАВА VII, В КОТОРОЙ БУДЕТ УКАЗАНО ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПОГОВОРКИ: НЕ
 ТЕРЯЙ КАРТУ

 ГЛАВА VIII, В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ ОБ УСПЕШНОМ ДОПРОСЕ

 ГЛАВА IX, В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О ЗАКЛЮЧЕНИИ В МОНАСТЫРЬ



 ТОМ III — МАРИУС

 КНИГА ПЕРВАЯ — ПАРИЖ, ИЗУЧЕННЫЙ ДО АТОМНОГО УРОВНЯ

 ГЛАВА I — ПАРВУЛ

 ГЛАВА II — НЕКОТОРЫЕ ЕГО ОСОБЕННОСТИ

 ГЛАВА III — ОН СОГЛАСЕН

 ГЛАВА IV — ОН МОЖЕТ БЫТЬ ПОЛЕЗЕН

 ГЛАВА V — ЕГО ГРАНИЦЫ

 ГЛАВА VI — НЕМНОГО ИСТОРИИ

 ГЛАВА VII — ГАМИН ДОЛЖЕН ИМЕТЬ СВОЁ МЕСТО В КЛАССИФИКАЦИИ ИНДИИ

 ГЛАВА VIII — В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ НАЙДЁТ ОЧАРОВАТЕЛЬНОЕ ВЫСКАЗЫВАНИЕ ПОСЛЕДНЕГО КОРОЛЯ

 ГЛАВА IX — СТАРАЯ ДУША ГАУЛА

 ГЛАВА X — ЭССЕ ПАРИЖ, ЭССЕ ЧЕЛОВЕК

 ГЛАВА XI — НАСМЕХАТЬСЯ, ПРАВИТЬ

 ГЛАВА XII — БУДУЩЕЕ, СКРЫТОЕ В НАРОДЕ

 ГЛАВА XIII — МАЛЕНЬКИЙ ГАВРОШ


 КНИГА ВТОРАЯ — ВЕЛИКИЙ БУРЖУАЗ

 ГЛАВА I — ДЕВЯНОСТО ЛЕТ И ТРИДЦАТЬ ДВА ЗУБА

 ГЛАВА II — КАКОВ ПАСТЫРЬ, ТАКОВ И ПАСТЫРЬ

 ГЛАВА III — ЛЮК-ЭСПРИ

 ГЛАВА IV — СТАРЦЕВАТЕЛЬ-СТОЛЕТНИК

 ГЛАВА V — БАСК И НИКОЛЕТТА

 ГЛАВА VI — В КОТОРОЙ МЫ ВИДИМ МАГНОН И ДВУХ ЕЁ ДЕТЕЙ

 ГЛАВА VII — ПРАВИЛО: НИКОГО НЕ ПРИНИМАТЬ, КРОМЕ ВЕЧЕРА

 ГЛАВА VIII — ДВА НЕ СОСТАВЛЯЮТ ПАРУ


 КНИГА ТРЕТЬЯ — ДЕДУШКА И ВНУК

 ГЛАВА I. СТАРИННЫЙ САЛОН

 ГЛАВА II — ОДИН ИЗ КРАСНЫХ ПРИЗРАКОВ ТОЙ ЭПОХИ

 ГЛАВА III — УМИРОТВОРЕНИЕ

 ГЛАВА IV — КОНЕЦ РАЗБОЙНИКА

 ГЛАВА V — ПОЛЬЗА ПОСЕЩЕНИЯ Мессы, ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ СТАТЬ
 РЕВОЛЮЦИОНЕРОМ

 ГЛАВА VI — ПОСЛЕДСТВИЯ ВСТРЕЧИ С надзирателем

 ГЛАВА VII — НЕМНОГО О ДЕТСКИХ ИГРУШКАХ

 ГЛАВА VIII — МРАМОР ПРОТИВ ГРАНИТА

 КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ — ДРУЗЬЯ А. Б. В.

 ГЛАВА I — ГРУППА, КОТОРАЯ ЕЛЕ ИЗБЕЖАЛА СТАНОВЛЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ

 ГЛАВА II — ПОХОРОННАЯ РЕЧЬ БОССЮЭ НА БЛОНДИНЬЯХ

 ГЛАВА III — УДИВЛЕНИЕ МАРИУСА

 ГЛАВА IV — ЗАДНЯЯ КОМНАТА КАФЕ «МУЗАЙН»

 ГЛАВА V. РАСШИРЕНИЕ ГОРИЗОНТА
 ГЛАВА VI. RES ANGUSTA


 КНИГА ПЯТАЯ — ПРЕВОСХОДСТВО НЕСЧАСТЯ

 ГЛАВА I — МАРИУС БЕДНЯК

 ГЛАВА II — МАРИУС НИЩИЙ

 ГЛАВА III — МАРИУС ВЗРОСЛЫЙ

 ГЛАВА IV — М. МАБЕФ

 ГЛАВА V — БЕДНОСТЬ — ХОРОШИЙ СОСЕД ДЛЯ НИЩЕТЫ

 ГЛАВА VI — ЗАМЕНИТЕЛЬ


 КНИГА ШЕСТАЯ — СОЕДИНЕНИЕ ДВУХ ЗВЁЗД

 ГЛАВА I — СОБРИКЕТ: СПОСОБ ОБРАЗОВАНИЯ ФАМИЛИЙ

 ГЛАВА II — LUX FACTA EST

 ГЛАВА III — ВЛИЯНИЕ ВЕСНЫ

 ГЛАВА IV — НАЧАЛО СЕРЬЕЗНОГО ЗАБОЛЕВАНИЯ

 ГЛАВА V — РАЗНЫЕ ГРОЗЫ НАД МАДАМ БУГОН

 ГЛАВА VI — В ПЛЕНЕ

 ГЛАВА VII — ПРИКЛЮЧЕНИЯ БУКВЫ U, ПЕРЕДАННОЙ В РУКИ ДОГАДОК

 ГЛАВА VIII. ВЕТЕРАНЫ И САМИ МОГУТ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫ

 ГЛАВА IX. ЗАТМЕНИЕ


 КНИГА СЕДЬМАЯ. ПАТРОН МИНЕТО

 ГЛАВА I. ШАХТЫ И ШАХТЁРЫ

 ГЛАВА II. САМЫЕ НИЖНИЕ УРОВНИ

 ГЛАВА III. БАБЕ, ГЮЛЕМЕР, КЛАКЕЗО и МОНПАРНАС

 ГЛАВА IV. СОСТАВ ОТРЯДА


 КНИГА ВОСЬМАЯ — «ЗЛОЙ БЕДНЯК»
 ГЛАВА I — МАРИУС, ИЩУ ДЕВОЧКУ В ШЛЯПКЕ, НАТЫКАЕТСЯ НА МУЖЧИНУ
 В ШЛЯПЕ

 ГЛАВА II — СОКРОВИЩНАЯ НАХОДКА

 ГЛАВА III — КВАДРИФРОНС

 ГЛАВА IV — РОЗА В НЕСЧАСТИИ

 ГЛАВА V — ПРОВИДЕНЦИАЛЬНАЯ ДЫРКА

 ГЛАВА VI. ДИКИЙ ЧЕЛОВЕК В СВОЁМ ЛОГОВЕ
 ГЛАВА VII. СТРАТЕГИЯ И ТАКТИКА

 ГЛАВА VIII — ЛУЧ СВЕТА В КОЛОДЦЕ

 ГЛАВА IX — ЖОНДРЕТТ ЕЛЕ СДЕРЖИВАЕТ СЛЁЗЫ

 ГЛАВА X — ТАРИФ ЛИЦЕНЗИРОВАННЫХ ТАКСИ: ДВА ФРАНКА В ЧАС

 ГЛАВА XI — ПРЕДЛОЖЕНИЯ УСЛУГ ОТ НИЩЕТЫ ДО ОТЧАЯННОГО ПОЛОЖЕНИЯ

 ГЛАВА XII — КАК ИСПОЛЬЗУЮТ МОНЕТУ В ПЯТЬ ФРАНКОВ ОТ МСЬЕ ЛЕБЛАНА

 ГЛАВА XIII — SOLUS CUM SOLO, IN LOCO REMOTO, NON COGITABUNTUR ORARE
 ОТЧЕ НАШ

 ГЛАВА XIV — В КОТОРОЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ УДАРЯЕТ АДВОКАТА ДВУМЯ КУЛАКАМИ

 ГЛАВА XV — ЖОНДРЕТ ДЕЛАЕТ ПОКУПКИ

 ГЛАВА XVI — В КОТОРОЙ БУДУТ НАЙДЕНЫ СЛОВА ДЛЯ АНГЛИЙСКОЙ ПЕСНИ, КОТОРАЯ
 БЫЛА В МОДЕ В 1832 ГОДУ

 ГЛАВА XVII — КАК ИСПОЛЬЗОВАЛИ ПЯТЬ ФРАНКОВ МАРИУСА

 ГЛАВА XVIII — ДВА СТУЛА МАРИУСА РАСПОЛОЖЕНЫ НАПРОТИВ ДРУГ ДРУГА

 ГЛАВА XIX — ПОГРУЖЕНИЕ В НЕИЗВЕСТНЫЕ ГЛУБИНЫ

 ГЛАВА XX — ЛОВУШКА

 ГЛАВА XXI — ВСЕГДА СЛЕДУЕТ НАЧИНАТЬ С АРЕСТА ЖЕРТВ

 ГЛАВА XXII — МАЛЕНЬКАЯ, КОТОРАЯ ПЛАКАЛА ВО ВТОРОМ ТОМЕ

 ТОМ IV — СЕН-ДЕНИ

 КНИГА ПЕРВАЯ — НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИСТОРИИ

 ГЛАВА I — ХОРОШО ОБРАБОТАННАЯ

 ГЛАВА II — ПЛОХО СШИТАЯ

 ГЛАВА III — ЛУИ ФИЛИПП

 ГЛАВА IV — ТРЕЩИНЫ ПОД ФУНДАМЕНТОМ

 ГЛАВА V — ФАКТЫ, ИЗ КОТОРЫХ РОЖДАЕТСЯ ИСТОРИЯ И КОТОРЫЕ ИСТОРИЯ ИГНОРИРУЕТ
 ГЛАВА VI — ЭНЖОЛЬРАС И ЕГО ПОМОЩНИКИ


 КНИГА ВТОРАЯ — ЭПОНИНА

 ГЛАВА I — ЛУГ ЖАРКА

 ГЛАВА II — ЗАРОЖДЕНИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЙ В ИНКУБАТОРЕ ТЮРЕМ

 ГЛАВА III — ЯВЛЕНИЕ ОТЦУ МАБЕФУ

 ГЛАВА IV — ЯВЛЕНИЕ МАРИУСУ


 КНИГА ТРЕТЬЯ — ДОМ НА УЛИЦЕ ПЛЮМЕ

 ГЛАВА I — ДОМ С ТАЙНОЙ

 ГЛАВА II — ЖАН ВАЛЬЖАН КАК НАЦИОНАЛЬНЫЙ ГЕРОЙ

 ГЛАВА III — FOLIIS AC FRONDIBUS

 ГЛАВА IV — СМЕНА ВОРОТ

 ГЛАВА V — РОЗА ПОНИМАЕТ, ЧТО ОНА — ДВИГАТЕЛЬ ВОЙНЫ

 ГЛАВА VI — БИТВА НАЧАЛАСЬ

 ГЛАВА VII — ОДНОЙ ПЕЧАЛИ ПРОТИВОПОСТАВЬ ПОЛПЕЧАЛИ

 ГЛАВА VIII — ЦЕПНАЯ ПСЫ


 КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ — САХАР ИЗ ВНИЗУ МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ САХАРОМ СВЫСОКА

 ГЛАВА I — РАНА СНАРУЖИ, ИСЦЕЛЕНИЕ ВНУТРИ

 ГЛАВА II — МАТУШКА ПЛУТАРХ БЕЗ ТРУДА ОБЪЯСНЯЕТ
 ФЕНОМЕН


 КНИГА ПЯТАЯ — КОНЕЦ КОТОРОЙ НЕ ПОХОЖ НА НАЧАЛО

 ГЛАВА I — УЕДИНЕНИЕ И КАЗАРМЫ

 ГЛАВА II — ПЕРЕЖИВАНИЯ КОЗЕТТЫ

 ГЛАВА III — С КОММЕНТАРИЯМИ ТУССЕНА

 ГЛАВА IV — СЕРДЦЕ ПОД КАМНЕМ

 ГЛАВА V — КОЗетта после письма

 ГЛАВА VI — СТАРЫХ ЛЮДЕЙ ЗАСТАВЛЯЮТ УХОДИТЬ ВОВРЕМЯ


 КНИГА ШЕСТАЯ — МАЛЕНЬКИЙ ГАВРОШ

 ГЛАВА I — ЗЛОБНАЯ ИГРА ВЕТРА

 ГЛАВА II — В КОТОРОЙ МАЛЕНЬКИЙ ГАВРОШ ПОЛУЧАЕТ ВЫГОДУ ОТ НАПОЛЕОНА ВЕЛИКОГО

 ГЛАВА III — НЕУДАЧИ В ПОЛЕТЕ


 КНИГА СЕДЬМАЯ — СЛЕНГ

 ГЛАВА I — ПРОИСХОЖДЕНИЕ

 ГЛАВА II — КОРНИ

 ГЛАВА III — СЛЕНГ, КОТОРЫЙ ПЛАЧЕТ, И СЛЕНГ, КОТОРЫЙ СМЕЕТСЯ

 ГЛАВА IV. ДВА ДОЛГА: БДЕТЬ И НАДЕЯТЬСЯ

 КНИГА ВОСЬМАЯ — ОЧАРОВАНИЯ И РАЗРУШЕНИЯ

 ГЛАВА I — ПОЛНЫЙ СВЕТ

 ГЛАВА II — СМУЩЕНИЕ ОТ ИДЕАЛЬНОГО СЧАСТЬЯ

 ГЛАВА III — НАЧАЛО ТЬМЫ

 ГЛАВА IV — ПО-АНГЛИЙСКИ «КЭБ», ПО-СЛЕНГУ «БАРКС»

 ГЛАВА V — НОЧНЫЕ СОБЫТИЯ

 ГЛАВА VI — МАРИУС ВНОВЬ СТАНОВИТСЯ ПРАКТИЧНЫМ НАСТОЛЬКО, ЧТО ДАЁТ
 КОЗЕТТЕ СВОЙ АДРЕС

 ГЛАВА VII — СТАРОЕ СЕРДЦЕ И МОЛОДОЕ СЕРДЦЕ В ПРИСУТСТВИИ ДРУГ
 ДРУГА


 КНИГА ДЕВЯТАЯ — КУДА ОНИ ИДУТ?

 ГЛАВА I — ЖАН ВАЛЬЖАН

 ГЛАВА II — МАРИУС

 ГЛАВА III — М. МАБЕФ

 КНИГА ДЕСЯТАЯ — 5 ИЮНЯ 1832 ГОДА

 ГЛАВА I — ПОВЕРХНОСТНЫЙ АСПЕКТ ВОПРОСА

 ГЛАВА II — КОРЕННАЯ ПРИЧИНА

 ГЛАВА III — ПОХОРОНЫ; ПОВОД ВОЗРОДИТЬСЯ

 ГЛАВА IV — БУРНЫЕ СОБЫТИЯ ПРОШЛЫХ ДНЕЙ

 ГЛАВА V — ОСОБЕННОСТИ ПАРИЖА


 КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ — АТОМ ОБЩАЕТСЯ С УРАГАНОМ

 ГЛАВА I—НЕКОТОРЫЕ ПОЯСНЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ПРОИСХОЖДЕНИЯ ГАВРОША
 ПОЭЗИЯ.

 ГЛАВА II—ГАВРОШ На МАРШЕ

 ГЛАВА III —СПРАВЕДЛИВОЕ ВОЗМУЩЕНИЕ ПАРИКМАХЕРА

 ГЛАВА IV—РЕБЕНОК ПОРАЖЕН СТАРИКОМ

 ГЛАВА V—СТАРИК

 ГЛАВА VI—НОВОБРАНЦЫ


 КНИГА ДВЕНАДЦАТАЯ — КОРИНФ

 ГЛАВА I — ИСТОРИЯ КОРИНФА С МОМЕНТА ЕГО ОСНОВАНИЯ

 ГЛАВА II — ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИГРЫ

 ГЛАВА III — НА ГРАНТАИР НАЧИНАЕТ СХОДИТЬ НОЧЬ

 ГЛАВА IV — ПОПЫТКА УТЕШИТЬ ВДОВУ ХЮЧЕЛАУП

 ГЛАВА V — ПОДГОТОВКА

 ГЛАВА VI — ОЖИДАНИЕ

 ГЛАВА VII. ЧЕЛОВЕК, НАЙДЕННЫЙ НА УЛИЦЕ БИЛЕТ

 ГЛАВА VIII — МНОГО ВОПРОСОВ ПО ПОВОДУ НЕКОТОРОГО ЛЕ
 КАБУКА


 КНИГА ТРИНАДЦАТАЯ — МАРИУС УХОДИТ В ТЕНЬ

 ГЛАВА I — ОТ РЮ-ПЛЮМЕ ДО КВАРТАЛА СЕН-ДЕНИ

 ГЛАВА II — ПАРИЖ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ СОВЫ

 ГЛАВА III — КРАЙНИЙ УГОЛОК


 КНИГА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ — ВЕЛИЧИЕ ОТЧАЯНИЯ

 ГЛАВА I — ФЛАГ: ПЕРВЫЙ АКТ

 ГЛАВА II — ФЛАГ: ВТОРОЙ АКТ

 ГЛАВА III — ГАВРОШУ СТОИЛО БЫ ПРИНЯТЬ
 КАРАБИН ЭНЖОЛЬРАСА

 ГЛАВА IV — БОЧКА С ПОРОХОМ

 ГЛАВА V — КОНЕЦ СТИХОВ ЖАНА ПРОВАЙЕРА

 ГЛАВА VI — АГОНИЯ СМЕРТИ ПОСЛЕ АГОНИИ ЖИЗНИ

 ГЛАВА VII — ГАВРОШ КАК ГЛУБОКИЙ АНАЛИТИК

 КНИГА ПЯТНАДЦАТАЯ — УЛИЦА ОРУЖЕЙНИКОВ

 ГЛАВА I — ПЬЯНИЦА — ЭТО ПОСТОЙ

 ГЛАВА II — УЛИЧНЫЙ ЁЖ — ВРАГ СВЕТА

 ГЛАВА III — КОГДА КОЗЕТТА И ТУССЕН СПЯТ

 ГЛАВА IV — ИЗБЫТОЧНОЕ УСЕРДИЕ ГАВРОША

 ТОМ V — ЖАН ВАЛЬЖАН

 КНИГА ПЕРВАЯ — ВОЙНА ЗА ЧЕТЫРЬМИ СТЕНАМИ

 ГЛАВА I — ХАРИБДА ФОБУРА СЕН-АНТУАН И СЦИЛЛА

 ГЛАВА II — ЧТО ДЕЛАТЬ В БЕССМЕРТИИ, ЕСЛИ НЕ С кем ОБЩАТЬСЯ

 ГЛАВА III — СВЕТ И ТЕНЬ

 ГЛАВА IV — МИНУС ПЯТЬ ПЛЮС ОДИН

 ГЛАВА V — ГОРИЗОНТ, КОТОРЫЙ ВИДИТСЯ С ВЕРШИНЫ БАРРИКАДЫ

 ГЛАВА VI — МАРИУС ХАГГАРД, ЯВЕРТ ЛАКОНИЧНЫЙ

 ГЛАВА VII — СИТУАЦИЯ УСУГУБЛЯЕТСЯ

 ГЛАВА VIII — АРТИЛЛЕРИСТЫ ЗАСТАВЛЯЮТ ЛЮДЕЙ ОТНОСИТЬСЯ К НИМ СЕРЬЕЗНО

 ГЛАВА IX — ИСПОЛЬЗОВАНИЕ СТАРЫХ ТАЛАНТОВ ПОЭТА И
 БЕЗОШИБОЧНАЯ СТРЕЛЬБА, ПОВЛИЯВШАЯ НА ВЫНЕСЕНИЕ ПРИГОВОРА В 1796 ГОДУ

 ГЛАВА X — РАССВЕТ

 ГЛАВА XI — ВЫСТРЕЛ, КОТОРЫЙ НИЧЕГО НЕ ПРОМАХИВАЕТСЯ И НИКОГО НЕ УБИВАЕТ

 ГЛАВА XII — БЕСПОРЯДОК СТОРОННИКА ПОРЯДКА

 ГЛАВА XIII — Мимолётные вспышки

 ГЛАВА XIV — В КОТОРОЙ ПОЯВИТСЯ ИМЯ ЛЮБОВНИЦЫ ЭНЖЛОРА

 ГЛАВА XV — ГАВРОШ НА УЛИЦЕ

 ГЛАВА XVI — КАК ИЗ БРАТА СТАНОВИТСЯ ОТЕЦ

 ГЛАВА XVII — MORTUUS PATER FILIUM MORITURUM EXPECTAT

 ГЛАВА XVIII — СТЕРВЯТНИК СТАНОВИТСЯ ЖЕРТВОЙ

 ГЛАВА XIX — ЖАН ВАЛЬЖАН МСТИТ

 ГЛАВА XX — МЁРТВЫЕ ПРАВЫ, А ЖИВЫЕ НЕ ВИНОВАТЫ

 ГЛАВА XXI — ГЕРОИ

 ГЛАВА XXII — ОТ НОГИ К НОГЕ

 ГЛАВА XXIII — ОРЕСТ ПОСТИТ, А ПИЛАД НАПИВАЕТСЯ

 ГЛАВА XXIV — ПЛЕННИК


 КНИГА ВТОРАЯ — КИШЕЧНИК ЛЕВИАФАНА

 ГЛАВА I — ЗЕМЛЯ, ОБЕЗДОЛЕННАЯ МОРЕМ

 ГЛАВА II — ДРЕВНЯЯ ИСТОРИЯ КАНАЛИЗАЦИИ

 ГЛАВА III — БРЮНО

 ГЛАВА IV

 ГЛАВА V — НАСТОЯЩИЙ ПРОГРЕСС

 ГЛАВА VI — БУДУЩИЙ ПРОГРЕСС


 КНИГА ТРЕТЬЯ — ГРЯЗЬ, НО ДУША

 ГЛАВА I — КАНАЛИЗАЦИЯ И ЕЁ ПРЕВРАЩЕНИЯ

 ГЛАВА II — ОБЪЯСНЕНИЕ

 ГЛАВА III — «СПУЩЕННЫЙ» ЧЕЛОВЕК

 ГЛАВА IV — ОН ТОЖЕ НЕСЁТ СВОЙ КРЕСТ

 ГЛАВА V — В ПЕСКЕ, КАК И В ЖЕНЩИНЕ, ЕСТЬ ИЗЫСКАННОСТЬ
 ЧТО ТАКОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО

 ГЛАВА VI — ФОНТИС

 ГЛАВА VII — ИНОГДА СУДНО САЖАЕТСЯ НА МЕЛ, КОГДА ЧЕЛОВЕКУ КАЖЕТСЯ, ЧТО ОН ВЫСАЖИВАЕТСЯ НА БЕРЕГ

 ГЛАВА VIII — ОБОРВАННЫЙ ХВОСТ

 ГЛАВА IX — МАРИУС ПРЕДСТАВЛЯЕТ НЕКОГО, КТО МОЖЕТ РАССУДИТЬ В ЭТОМ ВОПРОСЕ,
 СЛЕДСТВИЕ СМЕРТИ

 ГЛАВА X — ВОЗВРАЩЕНИЕ СЫНА, КОТОРЫЙ ПОТРАТИЛ ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ

 ГЛАВА XI — СОКРАЩЕНИЕ В АБСОЛЮТЕ

 ГЛАВА XII — ДЕДУШКА


 КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ — ДЖАВЕРТ В БЕДЕ

 ГЛАВА I


 КНИГА ПЯТАЯ — ВНУК И ДЕДУШКА

 ГЛАВА I — В КОТОРОЙ ВНОВЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ ДЕРЕВО С ЦИНКОВОЙ ОБЛИЦОВКОЙ

 ГЛАВА II — МАРИУС, ВЫХОДЯЩИЙ ИЗ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ, ГОТОВИТСЯ К ВНУТРЕННЕЙ
 ВОЙНЕ

 ГЛАВА III — НАПАДЕНИЕ НА МАРИУСА

 ГЛАВА IV — МАДЕМУАЗЕЛЬ ЖИЛЕНОРМАН В КОНЦЕ КОНЦОВ ПРИХОДИТ К ВЫВОДУ, ЧТО НЕ ТАК ПЛОХО, ЧТО МСЬЕ ФОШЕЛЕВЕНТ ВОШЕЛ С ЧЕМ-ТО
 ПОД МЫШКОЙ

 ГЛАВА V— ВНЕСИТЕ СВОИ ДЕНЬГИ В ЛЕСУ, А НЕ У НОТАРИУСА

 ГЛАВА VI—ДВА СТАРИКА ДЕЛАЮТ ВСЕ, КАЖДЫЙ ПО-СВОЕМУ
 ЧТОБЫ КОЗЕТТА БЫЛА СЧАСТЛИВА

 ГЛАВА VII — ВЛИЯНИЕ СНОВ, СМЕШАННЫХ Со СЧАСТЬЕМ

 ГЛАВА VIII—ДВОЕ МУЖЧИН, КОТОРЫХ НЕВОЗМОЖНО НАЙТИ


 КНИГА ШЕСТАЯ — БЕССОННАЯ НОЧЬ

 ГЛАВА I — 16 ФЕВРАЛЯ 1833 ГОДА

 ГЛАВА II — ЖАН ВАЛЬЖАН ПО-ПРЕЖНЕМУ НАКЛАДЫВАЕТ ПОВЯЗКУ НА РУКУ

 ГЛАВА III — НЕРАЗЛУЧНЫЕ

 ГЛАВА IV — БЕССМЕРТНАЯ ПЕЧЕНЬ


 КНИГА СЕДЬМАЯ — ПОСЛЕДНИЙ ГЛОТОК ИЗ КУВШИНА

 ГЛАВА I — СЕДЬМОЙ КРУГ И ВОСЬМОЕ НЕБЕ

 ГЛАВА II — ТЕМНОТА, КОТОРУЮ МОЖЕТ СОДЕРЖАТЬ ОТКРОВЕНИЕ

 КНИГА ВОСЬМАЯ — ИСЧЕЗНОВЕНИЕ СУМЕРЕК

 ГЛАВА I — НИЖНЯЯ ПАЛАТА

 ГЛАВА II — ЕЩЁ ОДИН ШАГ НАЗАД

 ГЛАВА III — ОНИ ВСПОМИНАЮТ САД НА УЛИЦЕ ПЛЮМЕТ

 ГЛАВА IV — ПРИВЛЕЧЕНИЕ И ИСЧЕЗНОВЕНИЕ


 КНИГА ДЕВЯТАЯ — ВЫСШАЯ ТЕНЬ, ВЫСШИЙ РАССВЕТ

 ГЛАВА I — ЖАЛОСТЬ К НЕСЧАСТНЫМ, Но СНИСХОЖДЕНИЕ К СЧАСТЛИВЫМ

 ГЛАВА II —ПОСЛЕДНИЕ МЕРЦАНИЯ ЛАМПЫ БЕЗ МАСЛА

 ГЛАВА III— ПЕРО ТЯЖЕЛО ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ ПОДНЯЛ РУЧКУ ФОШЛЕВАНА.
 Корзина

 ГЛАВА IV — БУТЫЛКА ЧЕРНИЛ, КОТОРЫЕ УДАЛОСЬ ОТБЕЛИТЬ

 ГЛАВА V — НОЧЬ, ЗА КОТОРОЙ НАСТУПАЕТ ДЕНЬ

 ГЛАВА VI — ТРАВА УКРЫВАЕТ, А ДОЖДЬ СТИРАЕТ


 ПИСЬМО М. ДАЭЛЛИ

 ПРИМЕЧАНИЯ:




 Список иллюстраций


 Книжная полка

 Обложка книги

 Форзацы

 Фронтиспис первого тома

 Титульный лист первого тома

 Титульный лист с обратной стороны

 Утешитель

 Падение

 Пробуждение

 Коссетта подметает

 Свечи в огонь

 Отец Шампьонэ на суде

 Фронтиспис второго тома

 Титульный лист второго тома

 Корабль «Орион», несчастный случай

 Хижина Горбо

 Чёрная охота

 Жавер на охоте

 Воскресение

 Банкнота роялистов

 Фронтиспис , Том Третий

 Титульный лист третьего тома

 Маленький Гаврош

 Друзья из А, Б и В

 Совершенство несчастья

 Роза в беде

 Раскалённое добела долото

 Схватил булыжник

 Фронтиспис четвёртого тома

 Титульный лист четвёртого тома

 Уличный оратор

 Таблица кодов

 Помощь снизу

 Козетта с письмом

 Сленг

 Великолепие отчаяния

 Фронтиспис пятого тома

 Титульный лист пятого тома

 Последняя капля из чаши

 Закат в сумерках

 Тьма



 «Отверженные»




 ПРЕДИСЛОВИЕ


 До тех пор, пока в силу закона и обычая будут существовать приговоры к
проклятию, выносимые обществом, искусственно создающим ад на земле
цивилизация на Земле, добавляющая элемент человеческой судьбы к божественному предназначению; до тех пор, пока не будут решены три великие проблемы века —
деградация человека из-за нищеты, развращение женщины из-за голода,
увечье детей из-за недостатка света, —
до тех пор, пока в любой части света возможна социальная асфиксия;
другими словами, и в более широком смысле, до тех пор, пока на земле существуют невежество и нищета, книги, подобные «Отверженным», не могут не приносить пользы.

ДОМ ОТЕВЬЕЛЯ, 1862.




ТОМ I
ФАНТИНА




ПЕРВАЯ КНИГА — СПРАВЕДЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК



ГЛАВА I — М. МИРИЭЛЬ


В 1815 году Шарль-Франсуа-Бьенвеню Мириэль был епископом Д——.
Это был пожилой человек, около семидесяти пяти лет; он занимал кафедру Д—— с 1806 года.

Хотя эта деталь не имеет никакого отношения к сути того, о чём мы собираемся рассказать, будет нелишним, хотя бы ради точности во всех аспектах, упомянуть здесь различные слухи и замечания, которые ходили о нём с того самого момента, как он прибыл в епархию. Правда это или нет, но то, что говорят о людях, часто занимает такое же важное место в их жизни, как и то, что они делают.
прежде всего в их судьбах, как и в том, что они делают. Месье Мириэль был
сыном советника парламента Экс-ан-Прованса; следовательно, он принадлежал к адвокатскому сословию. Говорили, что его отец, назначив его наследником своего поста, женил его в очень раннем возрасте, в восемнадцать или двадцать лет, в соответствии с обычаем, который довольно широко распространён в семьях парламентариев. Однако, несмотря на этот брак, говорили, что Шарль Мириэль был притчей во языцех. Он был хорошо сложен, хотя и невысокого роста, элегантен, грациозен и умён.
вся первая часть его жизни была посвящена миру и галантности.


Наступила революция; события сменяли друг друга с головокружительной быстротой;
парламентские семьи, обездоленные, преследуемые, гонимые, были рассеяны.
Господин Шарль Мириэль эмигрировал в Италию в самом начале революции.
Там его жена умерла от болезни лёгких, которой она давно страдала.
У него не было детей. Что же произошло дальше
в жизни господина Мириэля? Разрушение французского общества былых времён, падение его собственной семьи, трагические события 1793 года, которые
Возможно, они были ещё более тревожными для эмигрантов, которые наблюдали за ними издалека, с присущей ужасу способностью преувеличивать.
Не они ли породили в нём мысли об отречении и уединении? Не был ли он
посреди всех этих отвлекающих факторов, этих страстей, поглощавших его жизнь, внезапно поражён одним из тех таинственных и ужасных ударов, которые иногда обрушиваются на человека, не дрогнувшего перед лицом общественных катастроф, поражая его существование и судьбу? Никто не мог сказать наверняка: было известно лишь то, что по возвращении из Италии он стал священником.

В 1804 году г-н Мириэль был кюре в Б—— [Бриньоль]. Он был уже в преклонном возрасте и вёл очень уединённый образ жизни.

 Примерно в эпоху коронации какое-то незначительное дело, связанное с его служением, — какое именно, точно неизвестно, — привело его в Париж. Среди других влиятельных лиц, к которым он обращался за помощью для своих прихожан, был г-н кардинал Феш. Однажды, когда император приехал навестить своего дядю, достойный кюре, ожидавший в приёмной, оказался рядом с Его Величеством.  Наполеон, заметив его, сказал:
Этот старик, наблюдавший за ним с некоторым любопытством, обернулся и резко спросил: —

 «Кто этот добрый человек, который так на меня смотрит?»


 «Сир, — сказал господин Мириэль, — вы смотрите на доброго человека, а я — на великого. Каждый из нас может извлечь из этого пользу».


В тот же вечер император спросил у кардинала имя кюре,
а некоторое время спустя господин Мириэль с крайним удивлением узнал, что
он был назначен епископом Д——

 Что же на самом деле было правдой в историях, которые сочиняли о ранних годах жизни господина Мириэля? Никто не знал. Лишь немногие
Семьи Мириэль и его самого были знакомы ещё до Революции.

 М. Мириэль пришлось пережить то, что переживает каждый новичок в маленьком городке, где много болтливых ртов и очень мало думающих голов.
 Он был вынужден пройти через это, несмотря на то, что был епископом, и именно потому, что был епископом. Но, в конце концов, слухи, с которыми было связано его имя, были всего лишь слухами — шумом, разговорами, словами; даже не словами, а _palabres_, как выразился бы энергичный язык Юга.

 Как бы то ни было, после девяти лет епископской власти и
С тех пор как он поселился в Д——, все истории и темы для разговоров, которые поначалу занимали умы в маленьких городках и среди маленьких людей, канули в глубокое забвение. Никто бы не осмелился их упомянуть; никто бы не осмелился их вспомнить.

 Месье Мириэль приехал в Д—— в сопровождении пожилой старой девы, мадемуазель Батистины, которая была его сестрой и на десять лет его моложе.

 Единственной служанкой в их доме была девушка того же возраста, что и
Мадемуазель Батистина, в девичестве мадам Маглуар, которая сначала была _служанкой господина кюре_, а теперь носила двойной титул горничной
Мадемуазель и экономка монсеньора.

 Мадемуазель Батистина была высокой, бледной, худой и нежной.
Она воплощала идеал, выраженный словом «респектабельная», ведь, кажется,
чтобы быть достойной уважения, женщина должна быть матерью. Она никогда не была красавицей; вся её жизнь, которая представляла собой лишь череду святых дел, в конце концов наделила её чем-то вроде бледности и прозрачности. С годами она обрела то, что можно назвать красотой добродетели. То, что в юности было худобой, в зрелости стало прозрачностью; и эта прозрачность
позволила увидеть ангела. Она была скорее душой, чем девственницей.
Её тело казалось сотканным из тени; в нём едва ли было достаточно плоти для секса; немного материи, заключающей в себе свет; большие глаза, вечно опущенные вниз; — всего лишь предлог для того, чтобы душа оставалась на земле.

Мадам Маглуар была маленькой, толстой, белой старушкой, дородной и суетливой.
Она всегда задыхалась — во-первых, из-за своей активности, а во-вторых, из-за астмы.

 По прибытии господин Мириэль был поселён в епископском дворце со всеми почестями, предусмотренными императорскими указами, согласно которым епископ
сразу после генерал-майора. Мэр и президент нанесли ему
первый визит, а он, в свою очередь, нанес первый визит генералу
и префекту.

Установка закончилась, город ждал, когда же увидит своего епископа за работой.



ГЛАВА II—М. МИРИЭЛЬ СТАНОВИТСЯ М. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!


Епископальный дворец Д - примыкает к больнице.

Епископский дворец представлял собой огромный и красивый дом, построенный из камня в начале прошлого века господином Анри Пюже, доктором богословия Парижского факультета, аббатом Симора, который был епископом Д—— в
1712. Этот дворец был настоящей сеньориальной резиденцией. Всё в нём дышало величием: покои епископа, гостиные,
кабальные комнаты, главный двор, который был очень большим, с
проходами, опоясывающими его под аркадами в старинном флорентийском стиле, и сады с великолепными деревьями. В столовой, длинной и роскошной галерее, которая располагалась на первом этаже и выходила в сад, 29 июля 1714 года господин Анри Пюже принимал высокопоставленных гостей:
господина Шарля Брюлара де Женлиса, архиепископа; принца д’Эмбрена; Антуана
де Месгриньи, капуцин, епископ Грасса; Филипп де Вандом,
великий приор Франции, аббат Сен-Оноре-де-Лерин; Франсуа де
Бертон де Крийон, епископ, барон де Ванс; Сезар де Сабран де
Форкалькье, епископ, сеньор де Гландев; и Жан Соанен, священник
Оратория, штатный проповедник короля, епископ, сеньор де
Сенез. Портреты этих семи почтенных особ украшали эту комнату.
А эта памятная дата, 29 июля 1714 года, была выгравирована золотыми буквами на столе из белого мрамора.


Больница представляла собой низкое и узкое одноэтажное здание с
небольшой сад.

Через три дня после своего прибытия епископ посетил больницу.
Когда визит закончился, он попросил директора больницы быть столь любезным и прийти к нему домой.


«Господин директор больницы, — сказал он ему, — сколько у вас сейчас больных?»



«Двадцать шесть, монсеньор».



«Именно столько я и насчитал», — сказал епископ.

«Кровати, — продолжил директор, — стоят очень близко друг к другу».



 «Я тоже это заметил».


 «В коридорах нет ничего, кроме комнат, и воздух в них меняется с трудом».



 «Мне тоже так кажется».


«А потом, когда выглядывает солнце, сад становится слишком маленьким для выздоравливающих».


«Так я себе и сказал».


«В случае эпидемий — в этом году у нас был тиф, а два года назад — потница, и иногда у нас бывает по сотне больных — мы не знаем, что делать».


«Именно эта мысль пришла мне в голову».


— Что вы будете пить, монсеньор? — спросил директор. — Нужно отказаться от себя.


 Этот разговор происходил в обеденном зале галереи на первом этаже.

 Епископ на мгновение замолчал, а затем резко повернулся к
директор больницы.

«Месье, — сказал он, — как вы думаете, сколько коек поместится в одном только этом зале?»


«В столовой монсеньора?» — воскликнул ошеломлённый директор.

Епископ окинул взглядом комнату и, казалось, начал что-то прикидывать и подсчитывать в уме.

«Здесь поместится целых двадцать коек», — сказал он, словно обращаясь к самому себе. Затем, повысив голос: —

«Подождите, месье директор больницы, я вам кое-что скажу.
Очевидно, здесь произошла ошибка. Вас тридцать шесть, а маленьких палат пять или шесть. Нас здесь трое, и мы
У меня есть место для шестидесяти. Это какая-то ошибка, говорю вам; у вас мой дом, а у меня ваш. Верните мне мой дом, вам здесь самое место».


 На следующий день тридцать шесть пациентов разместились в епископском дворце, а епископ поселился в больнице.

 У господина Мириэля не было собственности, его семья разорилась во время революции. Его сестра получала ежегодный доход в размере пятисот франков, которого хватало на её личные нужды в доме священника.
 Господин Мириэль получал от государства жалованье как епископ
пятнадцать тысяч франков. В тот самый день, когда он поселился в больнице,
г-н Мириэль раз и навсегда решил распорядиться этой суммой следующим образом.
Мы приводим здесь запись, сделанную его собственной рукой: —

ЗАПИСКА О РЕГУЛИРОВАНИИ МОИХ БЫТОВЫХ РАСХОДОВ.

На маленькую семинарию... . . . . . . . . . . . . . 1500 ливров
Общество миссии . . . . . . . . . . . . . . 100 ”
 Для лазаристов из Мондидье . . . . . . . . . . 100 ”
 Семинария для иностранных миссий в Париже . . . . . . 200 ”
 Конгрегация Святого Духа . . . . . . . . . . 150 ”
 Религиозные учреждения Святой Земли . . . . . 100 ”
 Благотворительные общества помощи матерям . . . . . . . . . . 300 ”
 Дополнительно для Арля . . . . . . . . . . . . 50 ”
 Работа по улучшению условий содержания в тюрьмах . . . . . . . 400 ”
 Работа по оказанию помощи заключённым и их освобождению . . . 500 ”
 Освобождение отцов семейств, заключённых в тюрьму за долги . . . 1000 ”
 Доплата к зарплате бедных учителей епархии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2000 ”
 Общественное зернохранилище Верхних Альп . . . . . . . . 100 ”
 Объединение дам из Д——, Маноска и Систерона для бесплатного обучения бедных девушек . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1500 ”
 Для бедных . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6000 ”
 Мои личные расходы . . . . . . . . . . . . . . . 1000 ”
 ———
Итого . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15 000 ”


М. Мириэль не вносил никаких изменений в этот порядок на протяжении всего периода, пока занимал пост епископа Д——. Как уже было сказано, он называл это
_регулированием своих домашних расходов_.

Мадемуазель Батистина с полным смирением приняла это решение.
Эта святая женщина считала монсеньора Д—— одновременно своим братом и своим епископом, своим другом по плоти и своим начальником в Церкви. Она просто любила его и почитала. Когда он говорил, она склоняла голову; когда он действовал, она подчинялась. Их единственная служанка, мадам Маглуар, немного ворчала. Как вы могли заметить, господин епископ оставил себе только тысячу ливров, которые вдобавок к пенсии мадемуазель
Баптистина зарабатывала полторы тысячи франков в год. На эти полторы тысячи франков жили две старухи и старик.


И когда в Д—— приезжал деревенский священник, епископ всё равно находил способ его принять, благодаря строгой экономии мадам Мальур и разумному управлению мадемуазель Баптистины.


Однажды, пробыв в Д—— около трёх месяцев, епископ сказал:

“И все же я довольно стеснена всем этим!”


“Я бы так и подумала!” - воскликнула мадам Маглуар. “Монсеньор даже не потребовал пособия, которое департамент задолжал ему за этот период."
"Монсеньор даже не потребовал пособия, которое департамент задолжал ему за
на содержание его кареты в городе и на его поездки по епархии. В прежние времена это было обычным делом для епископов».


— Постойте! — воскликнул епископ. — Вы совершенно правы, мадам Маглуар».


 И он выдвинул своё требование.

Некоторое время спустя Генеральный совет рассмотрел это требование и выделил ему ежегодную сумму в размере трёх тысяч франков под следующим заголовком: «Пособие господину епископу на транспортные расходы, почтовые расходы и расходы на пастырские визиты». _

 Это вызвало большой резонанс среди местных горожан, и один сенатор
Империи, бывший член Совета пятисот, который поддержал переворот 18 брюмера и был обеспечен великолепным сенаторским поместьем в окрестностях города Д——, написал господину Биго де Преампено, министру по делам культа, очень гневное и конфиденциальное письмо на эту тему, из которого мы приводим следующие подлинные строки: —

«Расходы на перевозку? Что с этим можно сделать в городе с населением менее четырёх тысяч человек?» Расходы на поездки? Какой смысл в этих поездках?
Далее, как можно опубликовать
Что можно сделать в этих горных краях? Здесь нет дорог. Никто не путешествует иначе, как верхом. Даже мост между Дюрансом и Шато-Арну едва выдерживает повозки, запряжённые волами. Все эти священники такие жадные и алчные. Этот человек поначалу вёл себя как хороший священник. Теперь он такой же, как и все остальные; ему нужна карета и почтовая повозка, ему нужна роскошь, как у епископов в былые времена. Ох уж это духовенство! Дела пойдут плохо, господин граф,
пока император не освободит нас от этих негодяев в чёрных шапках. Вниз
с Папой! [Дела принимали дурной оборот из-за Рима.] Что касается меня,
то я за Цезаря и только за Цезаря». И т. д., и т. п.

С другой стороны, это дело доставило большое удовольствие мадам
Маглуар. «Хорошо, — сказала она мадемуазель Батистине, — монсеньор начал с других людей, но в конце концов ему пришлось закончить с самим собой.
Он упорядочил все свои благотворительные проекты. Итак, вот три тысячи
франков для нас! Наконец-то!


В тот же вечер епископ написал и вручил своей сестре меморандум
, в котором были изложены следующие условия:—

РАСХОДЫ НА ПЕРЕВОЗКУ И ПРОЕЗД.

На приготовление мясного супа для пациентов больницы. 1500 ливров
Для благотворительного общества помощи матерям в Эксе . . . . . . . 250 ”
 Для благотворительного общества помощи матерям в Драгиньяне . . . 250 ”
 Для подкидышей . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 500 ”
 Для сирот . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 500 ”
 ——-
Итого . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3000 ”


Таков был бюджет М. Мириэля.

Что касается случайных епископских привилегий, то есть платы за запрет на вступление в брак, разрешение на брак, частное крещение, проповеди, благословения, посещение церквей или
Часовни, венчания и т. д. — епископ взимал их с богатых с тем большей строгостью, что раздавал их нуждающимся.

 Со временем стали поступать денежные пожертвования.  Те, у кого они были, и те, у кого их не было, стучались в дверь господина Мириэля: последние — в поисках милостыни, а первые — чтобы положить деньги на хранение. Не прошло и года, как епископ стал
казначеем всех благотворительных организаций и кассиром для всех, кто
находился в бедственном положении. Через его руки проходили значительные суммы денег, но ничто не могло заставить его изменить свой образ жизни.
Он не стремился к роскоши или к чему-то сверх необходимого.

Далеко не так. Поскольку внизу всегда больше нищеты, чем наверху — братства, всё было отдано, так сказать, ещё до того, как было получено. Это было всё равно что вода на сухой земле: сколько бы денег он ни получал, у него никогда их не было. Тогда он раздет.

Согласно обычаю, епископы должны объявлять имена, данные им при крещении, во главе своих приходов и в своих пастырских посланиях.
Бедняки из сельской местности с каким-то трогательным чутьём выбрали
среди имён и прозвищ их епископа было то, которое имело для них значение; и они никогда не называли его иначе, кроме как монсеньор
Бьенвеню [Добро пожаловать]. Мы последуем их примеру и будем называть его так, когда нам понадобится его имя. Более того, это прозвище ему нравилось.

«Мне нравится это имя, — сказал он. — Бьенвеню заменяет монсеньора».


Мы не утверждаем, что представленный здесь портрет является достоверным; мы лишь констатируем, что он похож на оригинал.




 ГЛАВА III — ЖЁСТКИЙ ЕПИСКОПСКИЙ СУД ДЛЯ ХОРОШЕГО ЕПИСКОПА


Епископ не пропускал свои пастырские визиты только потому, что превратил
свой экипаж в подаяние. Епархия Ди... утомительна. Есть
очень мало равнин и очень много гор; почти ни одной дороги, как мы
только что видели; тридцать два curacies, сорок один vicarships, и два
сто восемьдесят пять вспомогательных часовни. Чтобы посетить все эти вполне
задача.

Епископу удалось сделать это. Он шёл пешком, когда был в окрестностях, ехал в повозке, запряжённой ослами, когда был на равнине, и на осле, когда был в горах. Его сопровождали две старухи. Когда
поездка была слишком тяжелой для них, он отправился один.

Однажды он прибыл в Сенес, древний епископальный город. Он был
верхом на осле. Его барсетку, в которой был в тот момент очень сухой, не
не позволяют ему другие сюрпризы. Мэр города приехал, чтобы
встретить его у городских ворот и с возмущением наблюдал, как он слезает со своего
осла. Некоторые горожане смеялись вокруг
него. — Господин мэр, — сказал епископ, — и господа горожане, я вижу, что шокировал вас. Вы считаете, что бедный священник не должен вести себя так высокомерно
чтобы прокатиться на животном, на котором ездил Иисус Христос. Я сделал это по необходимости, уверяю вас, а не из тщеславия».


 Во время этих поездок он был добр и снисходителен и больше говорил, чем проповедовал. Он никогда не искал далеко аргументы и примеры. Он приводил жителям одного округа пример из соседнего округа. В кантонах, где к беднякам относились сурово, он говорил:
«Посмотрите на жителей Бриансона! Они предоставили беднякам, вдовам и сиротам право косить на своих лугах
Они восстанавливают свои дома за три дня до того, как это сделают другие. Они безвозмездно восстанавливают разрушенные дома. Поэтому это страна, благословлённая Богом. За целое столетие среди них не было ни одного убийцы».


 В деревнях, которые жаждали наживы и урожая, он говорил: «Посмотрите на жителей Эмбруна! Если в сезон сбора урожая отец семейства
отправляет сына на службу в армию, а дочерей — на работу в город,
и если он болен и не может работать, кюре рекомендует
прихожанам молиться за него; а в воскресенье, после мессы,
все жители деревни — мужчины, женщины и дети — идут на поле бедняка и собирают для него урожай, а затем относят солому и зерно в его амбар». Семьям, раздираемым вопросами о деньгах и наследстве, он говорил: «Взгляните на горцев Девольни, живущих в такой дикой местности, что соловья там не слышно уже пятьдесят лет. Что ж, когда умирает отец семейства, мальчики отправляются на поиски
счастья, оставляя имущество девочкам, чтобы те могли
найти себе мужей». В кантонах, где любили судиться, и
Там, где фермеры разорялись на гербовой бумаге, он сказал: «Посмотрите на этих добрых крестьян в долине Кейрас! Их там три тысячи душ. Боже мой! Это похоже на маленькую республику. Там нет ни судей, ни приставов. Мэр делает всё. Он распределяет
налоги, добросовестно взимает их с каждого человека, беспристрастно
разбирает ссоры, бесплатно делит наследство, выносит приговоры
безвозмездно; и ему повинуются, потому что он справедлив среди простых
людей». В деревнях, где он не находил учителя, он снова цитировал
о жителях Кейраша: «Знаете ли вы, как они справляются?» — сказал он. «Поскольку маленькая страна с дюжиной или пятнадцатью очагами не всегда может содержать учителя, у них есть школьные учителя, которым платит вся долина. Они объезжают деревни, проводя неделю в одной, десять дней в другой, и обучают детей. Эти учителя ходят на ярмарки. Я видел их там. Их можно узнать по перьевым ручкам, которые они носят на шнурке от шляпы.
 У тех, кто учит только читать, одна ручка;
 у тех, кто учит читать и считать, две ручки; у тех, кто учит
Для чтения, счёта и латыни нужны три пера. Но как же стыдно быть невежественным! Поступай, как жители Кейраша!»


 Так он говорил серьёзно и по-отечески; за неимением примеров он придумывал притчи, переходя сразу к сути, с помощью нескольких фраз и множества образов, которые характеризовали истинное красноречие Иисуса Христа. И, будучи убеждённым сам, он убеждал других.




ГЛАВА IV. ДЕЛА, СООТВЕТСТВУЮЩИЕ СЛОВАМ
Его речь была весёлой и непринуждённой. Он держался на равных с двумя пожилыми женщинами, которые прожили свою жизнь рядом с ним. Когда он
Он рассмеялся, и это был смех школьника. Мадам Маглуар любила называть его «Ваша Светлость» [_Votre Grandeur_]. Однажды он встал с кресла и пошёл в библиотеку за книгой. Книга лежала на одной из верхних полок. Поскольку епископ был невысокого роста, он не мог дотянуться до неё. «Мадам Маглуар, — сказал он, — принесите мне стул». Моё величие [_грандиозность_] не простирается так далеко».


 Одна из его дальних родственниц, мадам графиня де Ло, редко упускала возможность перечислить в его присутствии всё, что у неё было.
Она назвала их «ожиданиями» своих трёх сыновей. У неё было много
родственников, которые были очень стары и близки к смерти и чьим
наследником был один из её сыновей. Младший из троих должен был
получить от своей двоюродной бабушки доход в сто тысяч ливров;
второй был наследником титула герцога, своего дяди; старший должен
был унаследовать титул пэра от своего деда. Епископ привык молча выслушивать эти невинные и простительные материнские похвальбы.
Однако однажды он, казалось, был более задумчив, чем обычно.
пока мадам де Ло в очередной раз рассказывала подробности всех этих
наследств и всех этих «ожиданий». Она нетерпеливо прервала себя:
«Боже мой, кузен! О чём ты думаешь?» «Я думаю, — ответил
епископ, — об одном странном высказывании, которое, кажется,
можно найти у святого Августина: «Возложи свои надежды на
того, от кого ты не наследуешь».


В другой раз, получив известие о кончине одного
сельского джентльмена, в котором упоминались не только
достоинства покойного, но и феодальные и дворянские титулы всех его
Родственники, растянувшиеся на целую страницу: «Какая у Смерти крепкая спина!»
 — воскликнул он. «Какое странное бремя титулов с радостью взваливают на него, и сколько же нужно иметь ума, чтобы таким образом поставить могилу на службу тщеславию!»


 Иногда он был склонен к добродушному подшучиванию, за которым почти всегда скрывался серьёзный смысл. Во время Великого поста в Д—— приехал молодой викарий и выступил с проповедью в соборе. Он был довольно красноречив. Темой его проповеди была благотворительность. Он призывал богатых помогать бедным, чтобы избежать ада, который он изобразил в самых мрачных тонах.
Он делал это с ужасающей жестокостью, на которую был способен, чтобы попасть в рай, который он представлял себе очаровательным и желанным. Среди слушателей был богатый отставной торговец, который в некотором роде был ростовщиком, по имени месье
Жеборан, сколотивший два миллиона на производстве грубой ткани, саржи и шерстяных галунов. За всю свою жизнь месье
Жеборан ни разу не подал милостыню ни одному бедняку. После этой проповеди стало известно, что каждое воскресенье он давал по су бедным старым нищенкам у дверей собора. Их было шестеро
поделись этим. Однажды епископ застал его за тем, как он
раздавал эту милостыню, и с улыбкой сказал своей сестре: “Вот,
Господин Жеборан покупает рай за су”.


Когда дело касалось благотворительности, его нельзя было смутить даже отказом
, и в таких случаях он отпускал замечания, которые
наводили на размышления. Однажды он просил милостыню в одной из гостиных города.
Там присутствовал маркиз де Шамптерсье, богатый и скупой старик, который умудрялся быть одновременно и ультрарояликом, и ультравольтерьянцем.
на самом деле существовал. Когда епископ подошёл к нему, он коснулся его руки:
_«Вы должны мне что-нибудь дать, господин маркиз»._ Маркиз обернулся и сухо ответил:
_«У меня есть свои бедняки, монсеньор». «Отдайте их мне», —
ответил епископ.

 Однажды он произнёс в соборе следующую проповедь: —

«Мои дорогие братья, мои хорошие друзья, во Франции насчитывается тринадцатьсот двадцать тысяч крестьянских домов, в которых есть только три отверстия: дверь, окно и труба. Восемнадцатьсот семнадцать тысяч лачуг имеют только два отверстия: дверь и одно окно. А триста сорок шесть
тысячи кают, кроме тех, в которых есть только одно отверстие - дверь. И это
происходит из-за вещи, которая называется налогом на двери и окна. Просто
разместите бедные семьи, пожилых женщин и маленьких детей в этих зданиях,
и посмотрите, какие в результате возникают лихорадки и болезни! Увы! Бог дает воздух
мужчинам; закон продает его им. Я не виню закон, но я благословляю Бога.
В департаменте Изер, вар, в двух департаментах
Альпы, Верхние и Нижние, крестьяне даже не имеют
тачки; они перевозят свой навоз на спинах людей; они
У них нет свечей, и они жгут смолистые палки и куски верёвки, смоченные в дёгте. Так обстоят дела во всей холмистой местности Дофине. Они пекут хлеб сразу на полгода; они пекут его с высушенным коровьим навозом. Зимой они разбивают этот хлеб топором и вымачивают его в течение двадцати четырёх часов, чтобы его можно было есть. Братья мои, сжальтесь! узри страдания, что окружают тебя со всех сторон!»


 Будучи уроженцем Прованса, он легко освоил местный диалект. Он сказал:
«En b;! moussu, s;s sag;?» — как в Нижнем Лангедоке.
«Ont; anaras passa?» — как в Нижних Альпах; «Puerte un bouen moutu embe un bouen fromage grase» — как в Верхнем Дофине. Это очень нравилось людям и немало способствовало тому, что он стал своим для всех духов. Он чувствовал себя как дома и в соломенном домике, и в горах. Он умел говорить самые возвышенные вещи самыми вульгарными выражениями. Поскольку он говорил на всех языках, он проникал в сердца всех людей.

Более того, он одинаково относился как к людям из высшего общества, так и к представителям низших классов. Он ничего не осуждал поспешно и необдуманно.
примите во внимание обстоятельства. Он сказал: «Осмотрите дорогу, по которой проехала машина, вызвавшая поломку».


 Будучи, как он с улыбкой называл себя, _бывшим грешником_, он не был суров в своих требованиях и исповедовал, с большой ясностью и без угрюмого вида свирепых праведников, учение, которое можно кратко сформулировать следующим образом:

«На человеке лежит его плоть, которая одновременно является его бременем и искушением. Он тащит её за собой и поддаётся ей. Он должен следить за ней, сдерживать её, подавлять её и подчиняться ей только в крайнем случае. Может случиться так, что...»
Даже в этом послушании может быть какой-то изъян; но этот изъян простителен; это падение, но падение на колени, которое может закончиться молитвой.

 «Быть святым — это исключение; быть честным человеком — это правило.  Ошибайтесь, падайте, грешите, если хотите, но будьте честны.

 «Наименьший из возможных грехов — это закон человеческий.  Отсутствие греха — это мечта ангела.  Всё земное подвержено греху. Грех — это
притяжение».


 Когда он увидел, что все громко восклицают и очень
быстро злятся, он сказал с улыбкой: «О! О!» — и добавил: «Судя по всему, это
Это великое преступление, которое совершает весь мир. Это лицемерие, которое испугалось и спешит выразить протест и укрыться.



 Он был снисходителен к женщинам и беднякам, на которых лежит бремя человеческого общества. Он сказал: «Грехи женщин, детей, немощных, неимущих и невежественных — это грехи мужей, отцов, хозяев, сильных, богатых и мудрых».



Кроме того, он сказал: «Обучайте невежественных как можно большему.
Общество виновато в том, что не даёт им образования
безвозмездно; она ответственна за ночь, которую она порождает. Эта душа
полна тени; в ней совершен грех. Виновен не тот,
кто совершил грех, а тот, кто создал
тень”.


Будет замечено, что у него была своя особая манера
судить о вещах: я подозреваю, что он почерпнул это из Евангелия.

Однажды он услышал, как в гостиной обсуждают уголовное дело, которое готовилось к рассмотрению и вот-вот должно было предстать перед судом. Несчастный человек, оказавшийся на грани нищеты, из любви к искусству отчеканил фальшивые деньги.
за женщину и за ребёнка, которого он от неё завёл. Фальшивомонетничество в ту эпоху всё ещё каралось смертной казнью. Женщину арестовали, когда она передавала первую фальшивую монету, сделанную мужчиной. Её задержали, но против неё не было никаких доказательств. Только она могла обвинить своего любовника и погубить его своим признанием. Она всё отрицала, но они настаивали. Она продолжала отрицать. Тогда адвокату короны пришла в голову идея. Он выдумал измену со стороны возлюбленной и преуспел в этом, ловко используя фрагменты писем
Он представился, убеждая несчастную женщину в том, что у неё есть соперница и что мужчина её обманывает. После этого, снедаемая ревностью,
она разоблачила своего любовника, во всём призналась и всё доказала.

 Мужчина был уничтожен. Вскоре его должны были судить в Эксе вместе с его сообщницей. Они рассказывали об этом деле, и каждый из них с энтузиазмом отзывался об умелости судьи. Введя в игру ревность, он заставил правду выплеснуться наружу в порыве гнева, он пробудил в людях жажду мести. Епископ молча выслушал всё это. Когда они закончили, он спросил:

«Где будут судить этих мужчину и женщину?»


 «В суде присяжных».


 Он продолжил: «А где будут судить королевского адвоката?»


 В Д—— произошло трагическое событие. Мужчина был приговорён к смертной казни за убийство.
 Он был несчастным человеком, не то чтобы образованным, не то чтобы невежественным, он был ярмарочным шарлатаном и писателем. Город проявлял большой интерес к судебному процессу. Накануне дня, назначенного для казни осуждённого, тюремный священник заболел. Нужен был священник, который мог бы причастить преступника в его последние минуты.
Они послали за кюре. Кажется, он отказался прийти, сказав: «Это не моё дело. Я не имею никакого отношения к этой неприятной задаче и к этому шарлатану. Я тоже болен, и, кроме того, это не моё место». Об этом ответе доложили епископу, который сказал: «_Месье ле кюре прав: это не его место, это моё»._

Он немедленно отправился в тюрьму, спустился в камеру к
«шарлатану», назвал его по имени, взял за руку и заговорил с ним.
Он провёл с ним весь день, забыв о еде и сне, молясь Богу за душу осуждённого и прося его
Он осудил этого человека за его собственные грехи. Он говорил ему самые лучшие истины, которые к тому же были самыми простыми. Он был ему отцом, братом, другом; он был епископом только для того, чтобы благословлять. Он научил его всему, подбадривал и утешал его. Этот человек был на грани смерти от отчаяния. Смерть была для него бездной. Стоя, дрожа, на её скорбном краю, он отпрянул в ужасе. Он не был настолько невежественным, чтобы оставаться абсолютно безразличным. Его осуждение, которое стало для него глубоким потрясением, в некотором смысле пробило брешь в той стене, которая отделяет нас от тайны
о вещах, и которые мы называем жизнью. Он непрестанно вглядывался за пределы этого
мира через эти роковые бреши и видел только тьму.
Епископ заставил его увидеть свет.

На следующий день, когда они пришли забирать несчастный негодяй, в
Епископ был еще там. Он последовал за ним и предстал перед взорами толпы
в своей пурпурной камилавке и с епископским крестом
на шее, бок о бок со связанным веревками преступником.

Он взошёл с ним на эшафот, он взошёл с ним на плаху.
Страдалец, который накануне был таким мрачным и подавленным,
Он сиял. Он чувствовал, что его душа примирилась с Богом, и надеялся на Бога.
 Епископ обнял его и в тот момент, когда нож уже был готов опуститься, сказал ему: «Бог воскрешает из мёртвых того, кого убивает человек; тот, кого отвергли братья, снова находит своего Отца. Молись, верь, возвращайся к жизни: Отец там». Когда он спустился с эшафота, в его взгляде было что-то такое, что заставило людей расступиться и пропустить его. Они не знали, что вызывает большее восхищение — его бледность или его невозмутимость. По возвращении в скромную
В своём жилище, которое он с улыбкой называл _своим дворцом_, он сказал сестре:
«Я только что провёл папское богослужение».

 Поскольку самые возвышенные вещи часто оказываются наименее понятными, в городе нашлись люди, которые, комментируя поведение епископа, сказали:
«Это притворство». _

 Однако это замечание прозвучало только в гостиных.
Народ, который не видит ничего смешного в святых делах, был тронут и восхищён им.

 Что касается епископа, то вид гильотины поверг его в шок, и прошло много времени, прежде чем он пришёл в себя.

На самом деле, когда эшафот уже установлен и готов к использованию, в нём есть что-то такое, что вызывает галлюцинации. Можно испытывать определённое безразличие к смертной казни, можно воздерживаться от суждений по этому поводу, от того, чтобы говорить «да» или «нет», пока не увидишь гильотину собственными глазами. Но если вы столкнётесь с ней, шок будет сильным; вам придётся принять решение и выступить за или против. Одни восхищаются ею, как де Местр; другие презирают её, как
Беккариа. Гильотина — это воплощение закона; её называют
_оправдывает_; оно не нейтрально и не позволяет вам оставаться нейтральным. Тот, кто видит его, дрожит от самой таинственной из дрожей.
 Все социальные проблемы ставят свой вопрос в зависимость от этого
разделочного ножа. Эшафот — это видение. Эшафот — это не столярная работа; эшафот — это не машина; эшафот — это не инертный механизм, сделанный из дерева, железа и верёвок.

Кажется, будто это существо, наделённое невесть какой мрачной
инициативой; можно было бы сказать, что этот кусок плотницкой работы видел, что
эта машина услышала, этот механизм понял, что эта древесина, это железо и эти верёвки обладают волей. В пугающем оцепенении, в которое повергает душу его присутствие, эшафот предстаёт в ужасном обличье, словно принимая участие в происходящем. Эшафот — сообщник палача; он пожирает, он ест плоть, он пьёт кровь; эшафот — это своего рода чудовище, созданное судьёй и плотником, призрак, который, кажется, живёт с ужасающей жизненной силой, состоящей из всей той смерти, которую он причинил.

Таким образом, впечатление было ужасным и глубоким. На следующий день после казни и во многие последующие дни епископ казался подавленным. Почти неистовое спокойствие, царившее во время похоронной церемонии, исчезло; его мучил призрак социальной справедливости.
 Он, который обычно возвращался после всех своих дел с сияющим удовлетворением, казалось, упрекал себя. Иногда он разговаривал сам с собой и тихим голосом произносил мрачные монологи. Это
фраза, которую его сестра подслушала однажды вечером и запомнила: «Я не
подумайте, что это было так чудовищно. Неправильно погружаться в
божественный закон до такой степени, чтобы не воспринимать человеческий закон. Смерть принадлежит
только Богу. По какому праву мужчины трогать неизвестные вещи?”


С течением времени эти впечатления ослабевшего и, вероятно, исчез.
Тем не менее, было отмечено, что епископ с тех пор избегал
проходя мимо места казни.

М. Мириэля могли в любой момент вызвать к постели больного или умирающего.
 Он не игнорировал тот факт, что в этом заключалась его величайшая обязанность и труд.
 Вдовы и сироты не нуждались в помощи
Он не стал его звать; тот пришёл сам. Он знал, как сесть и долго молчать рядом с мужчиной, потерявшим любимую жену, или с матерью, потерявшей ребёнка. Он знал, когда нужно молчать, а когда говорить. О, удивительный утешитель! Он стремился не стереть горе забвением, а возвысить и облагородить его надеждой. Он сказал:

«Будь внимателен к тому, как ты обращаешься с мёртвыми. Не думай о том, что исчезает. Смотри пристально. Ты увидишь живой свет твоих любимых умерших в глубинах небес». Он знал, что
вера полезна. Он стремился дать совет и успокоить отчаявшегося человека,
указав ему на человека, смирившегося с жизнью, и преобразить горе,
которое смотрит на могилу, показав ему горе, которое устремляет свой взор
на звезду.




ГЛАВА V—МОНСЕНЬЕР БЬЕНВЕНЮ ПРОШЛОМ СЛИШКОМ ДОЛГО ЕГО РЯСАХ


Частная жизнь М. Myriel был наполнен такими же мыслями, как и его
общественной жизни. Добровольная бедность, в которой жил епископ Д——,
была бы торжественным и чарующим зрелищем для любого, кто мог бы наблюдать за ней вблизи.

Как и все старики, и как большинство мыслителей, он мало спал.
Этот короткий сон был глубоким. Утром он час молился,
затем служил мессу либо в соборе, либо у себя дома. Отслужив мессу, он разговлялся ржаным хлебом, смоченным в молоке его собственных коров. Затем он приступал к работе.

 Епископ — очень занятой человек: он должен каждый день принимать секретаря епископства, который, как правило, является каноником, и почти каждый день — своих викариев. Ему нужно отчитывать прихожан, даровать привилегии, управлять целой церковной библиотекойy — для проверки: молитвенники, епархиальные катехизисы, часословы и т. д.;
— для написания распоряжений, утверждения проповедей, примирения кюре и мэров, ведения церковной и административной переписки;
— с одной стороны, государство, с другой — Святой Престол; и тысяча других дел.

То время, которое у него оставалось после этих тысяч дел,
обязанностей и молитв, он посвящал в первую очередь нуждающимся,
больным и страждущим; то время, которое у него оставалось после
страждущих, больных и нуждающихся, он посвящал работе. Иногда
он копал в своём саду; потом он читал или писал. Для обоих этих видов труда у него было одно слово: он называл их _садовыми работами_. «Разум — это сад», — говорил он.

 Ближе к полудню, когда погода была хорошей, он выходил на прогулку за город или в город и часто заходил в скромные жилища. Его видели идущим в одиночестве, погружённым в свои мысли, с опущенными глазами, опирающимся на длинную трость, облачённым в стёганый пурпурный шёлковый халат, в котором было очень тепло, в пурпурных чулках под грубыми башмаками и в плоской шляпе, из-под которой виднелись три золотых
кисточки из крупного жемчуга свисали с трёх его концов.

Где бы он ни появлялся, это было настоящее торжество. Можно было бы сказать, что в его присутствии было что-то согревающее и светлое.
Дети и старики выходили на порог, чтобы поприветствовать епископа, как приветствуют солнце. Он благословлял их, а они благословляли его. Они указывали на его дом всем, кто в чём-то нуждался.

[Иллюстрация: Утешитель]

То тут, то там он останавливался, заговаривал с мальчиками и девочками и улыбался их матерям. Он навещал бедняков, пока у него были деньги
Когда у него не было денег, он навещал богачей.

Поскольку он носил сутану долго и не хотел, чтобы это заметили, он никогда не выходил в город без своего стёганого пурпурного плаща.
Летом это доставляло ему некоторые неудобства.

Вернувшись, он обедал. Обед был похож на завтрак.

В половине девятого вечера он ужинал со своей сестрой, мадам
Маглуар стоит позади них и обслуживает их за столом. Ничто не могло бы быть более скромным, чем эта трапеза. Однако, если епископ приглашал на ужин одного из своих кюре, мадам Маглуар пользовалась этой возможностью, чтобы
подайте монсеньору превосходную рыбу из озера или вкусную дичь из гор. Каждый кюре находил повод для хорошей трапезы: епископ не вмешивался. За исключением этого, его обычный рацион состоял только из овощей, сваренных в воде, и масляного супа. Поэтому в городе говорили: _когда епископ не наслаждается трапезой кюре, он наслаждается трапезой трапписта_.

После ужина он полчаса беседовал с мадемуазель Батистиной и мадам Маглуар.
Затем он удалился в свою комнату и приступил к
Он писал, иногда на отдельных листах, а иногда на полях какого-нибудь фолианта. Он был образованным и довольно начитанным человеком. Он оставил после себя пять или шесть очень любопытных рукописей; среди прочих — диссертацию об этом стихе из Книги Бытия: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». С этим стихом он сравнивает три текста: арабский стих, в котором говорится: «Дули ветры Божьи»; Иосифа Флавия, который пишет:
_Ветер с небес обрушился на землю;_ и, наконец, халдейский пересказ Онкелоса, который переводит это так: _Ветер, дующий с
Бог дунул на поверхность вод_. В другой диссертации он
исследует богословские труды Гуго, епископа Птолемаидского,
прадеда автора этой книги, и устанавливает тот факт, что этому епископу
следует приписать различные небольшие работы, опубликованные в прошлом веке под псевдонимом Барликур.

Иногда во время чтения, независимо от того, какая книга была у него в руках, он внезапно погружался в глубокую задумчивость.
Из этого состояния он выходил только для того, чтобы написать несколько строк на страницах
сам том. Эти строки зачастую не имеют никакого отношения к книге, в которой они содержатся.
Сейчас перед нами записка, написанная им на полях книги в формате кварто под названием «Переписка лорда
Жермена с генералами Клинтоном, Корнуоллисом и адмиралами на американской станции. Версаль, Пуансо, книготорговец; и Париж, Писсо, книготорговец, набережная Августинцев._


Вот эта записка:

«О, Ты, Сущий!

«Екклесиаст называет Тебя Всемогущим; Маккавеи называют Тебя Творцом; Послание к Ефесянам называет Тебя свободой; Барух называет Тебя
Ты — Безмерность; в Псалмах ты назван Мудростью и Истиной; Иоанн называет тебя
Светом; в Книгах Царств ты назван Господом; в Исходе ты назван Провидением;
в Левите ты назван Святостью; в Ездры ты назван Правосудием; творение называет тебя Богом; человек называет тебя Отцом; но Соломон называет тебя Состраданием, и это самое прекрасное из всех твоих имён».


Около девяти часов вечера обе женщины удалились и поднялись в свои покои на втором этаже, оставив его одного на первом этаже до утра.

 Здесь необходимо дать точное представление о жилище епископа Д——




ГЛАВА VI. КТО ОХРАНЯЛ ЕГО ДОМ
Дом, в котором он жил, состоял, как мы уже говорили, из цокольного этажа и одного над ним; на цокольном этаже было три комнаты, на втором — три комнаты и чердак. За домом был сад площадью в четверть акра. Две женщины жили на втором этаже, а епископ — внизу. Первая комната, выходящая на
улицу, служила ему столовой, вторая была его спальней, а третья — молельней. Из этой молельни можно было выйти только через спальню, а из спальни — только через молельню.
Проходя через столовую. В конце анфилады, в молельне, была отдельная ниша с кроватью, которой пользовались в случае необходимости.
Епископ предлагал эту кровать сельским викариям, которых дела или потребности их приходов приводили в Д——


Больничная аптека, небольшое здание, пристроенное к дому и выходящее в сад, была переоборудована в кухню и погреб. Кроме того, в саду была конюшня, которая раньше служила больничной кухней, а в
Епископ держал двух коров. Сколько бы молока они ни давали, он неизменно отправлял половину утром больным в больницу.

_«Я плачу свою десятину»,_ — говорил он.

Его спальня была довольно большой, и в плохую погоду в ней было довольно холодно. Поскольку в Д—— очень дорого стоит древесина, он решил построить в коровнике отсек из досок. Здесь он
проводил вечера в суровые зимние месяцы: он называл это место своим
_зимним салоном_.

В этом зимнем салоне, как и в столовой, не было ничего, кроме
Из мебели там был только квадратный стол из белого дерева и четыре стула с соломенными сиденьями. Кроме того, столовая была украшена
старинным буфетом, выкрашенным в розовый цвет акварелью. Из такого же буфета, должным образом задрапированного белой скатертью и искусственным кружевом,
епископ соорудил алтарь, который украшал его молельню.

Его богатые прихожане и благочестивые женщины из Д—— не раз
собирали деньги на новый алтарь для молельни монсеньора.
Каждый раз он брал деньги и
Он отдал его бедным. «Самый прекрасный из алтарей, — сказал он, — это душа несчастного создания, утешенного и благодарного Богу».


 В его молельне стояли два соломенных аналоя, а в спальне — соломенное кресло. Когда ему случайно удавалось принять
одновременно семь или восемь человек, префекта, генерала,
штаб гарнизонного полка или нескольких учеников из маленькой
семинарии, стулья приходилось приносить из зимнего салона в
конюшню, аналой — из молельни, а кресло — из
Спальня: таким образом можно было собрать до одиннадцати стульев для гостей.
 Для каждого нового гостя комната разбиралась.

 Иногда случалось, что гостей было двенадцать; тогда епископ
справлялся с неловкостью ситуации, стоя перед камином, если было зима, или прогуливаясь по саду, если было лето.

В отдельном алькове стоял ещё один стул, но солома на нём была наполовину съедена, а ножек было всего три, так что он годился только для того, чтобы прислонить его к стене.  Мадемуазель Батистина тоже
В её комнате стояло очень большое деревянное кресло, которое раньше было позолоченным и обито пекином в цветочек.
Но им пришлось поднять эту бержер на второй этаж через окно,
потому что лестница была слишком узкой. Поэтому её нельзя было
считать подходящим предметом мебели.

Мадемуазель Батистина мечтала о том, чтобы купить
набор мебели для гостиной из жёлтого утрехтского бархата с
вытисненным узором в виде роз и с отделкой из красного дерева в стиле «лебединая шея», с диваном. Но
Это обошлось бы как минимум в пятьсот франков, а учитывая тот факт, что за пять лет она смогла накопить всего сорок два франка и десять су, она в конце концов отказалась от этой идеи. Однако кто из нас достиг своего идеала?

Нет ничего проще, чем представить себе спальню епископа. В сад вела застеклённая дверь; напротив неё стояла кровать — больничная железная кровать с зелёным балдахином. В тени кровати, за занавеской, лежали туалетные принадлежности.
которая всё ещё выдавала элегантные привычки светского человека:
там было две двери, одна рядом с камином, ведущая в молельню;
другая рядом с книжным шкафом, ведущая в столовую. Книжный шкаф представлял собой большой буфет со стеклянными дверцами, заставленный книгами; камин был деревянным, выкрашенным под мрамор, и в нём обычно не горел огонь. В
камине стояла пара железных жаровен, украшенных сверху двумя
вазами с гирляндами и желобками, которые раньше были покрыты
сусальным серебром, что было своего рода епископской роскошью; над
На каминной полке висело распятие из меди с облупившимся серебром,
укреплённое на фоне поношенного бархата в деревянной раме, с которой
слетела позолота. Рядом со стеклянной дверью стоял большой стол с
чернильницей, заваленный бумагами и огромными томами.
Перед столом стояло соломенное кресло, а перед кроватью —
приземистый аналой, позаимствованный из молельни.

По обе стороны от кровати к стене были прикреплены два портрета в овальных рамках.
 Небольшие позолоченные надписи на однотонной поверхности ткани рядом с этими фигурами указывали на то, что на портретах изображены
Аббат Шалио, епископ Сен-Клод; другой — аббат Турто, генеральный викарий Агда, аббат Гран-Шамп, орден Сито, епархия Шартра. Когда епископ поселился в этой квартире после того, как из неё вывезли пациентов больницы, он нашёл там эти портреты и оставил их. Они были священниками и, вероятно, жертвователями — две причины уважать их. Всё, что он знал об этих двух людях, — это то, что они были назначены королём: один — на должность епископа, другой — на должность приходского священника в один и тот же день, 27 апреля 1785 года.  Мадам Маглуар
Сняв картины со стен, чтобы протереть их, епископ обнаружил эти подробности, написанные белёсыми чернилами на маленьком пожелтевшем от времени клочке бумаги, прикреплённом к обратной стороне портрета аббата Гран-Шама с четырьмя вафлями.

 На его окне висела старинная штора из грубой шерстяной ткани, которая в конце концов так износилась, что мадам Мальур была вынуждена распороть большой шов прямо посередине. Этот шов имел форму креста. Епископ часто обращал на него внимание: «Как это восхитительно!» — говорил он.

Все комнаты в доме, без исключения, как на первом, так и на втором этаже, были выбелены, что является модным трендом в казармах и больницах.

 Однако в последние годы жизни мадам Маглуар обнаружила под обоями, которые были побелены, картины, украшавшие комнату мадемуазель Батистины, как мы увидим далее. До того как стать больницей, этот дом был старинным зданием парламента Буржуазии. Отсюда и такое убранство. Полы в комнатах были выложены красным кирпичом, который мыли каждую неделю, а перед всеми
кровати. В целом это жилище, за которым ухаживали две женщины, было безупречно чистым сверху донизу. Это была единственная роскошь, которую позволял себе епископ. Он говорил:
«Это ничего не отнимает у бедных»._

 Однако следует признать, что у него всё ещё оставались от прежнего имущества шесть серебряных ножей и вилок и половник для супа, которые мадам
Маглуар с восхищением любовался ими каждый день, пока они
великолепно блестели на грубой льняной ткани. И поскольку мы сейчас описываем
епископа Д—— таким, каким он был на самом деле, мы должны добавить, что он сказал
не раз повторял: «Мне трудно отказаться от того, чтобы есть из серебряной посуды».



 К этому столовому серебру следует добавить два больших массивных серебряных подсвечника, которые он унаследовал от двоюродной бабушки.
 В этих подсвечниках стояли две восковые свечи, и они обычно красовались на каминной полке епископа.
 Когда он приглашал кого-нибудь на ужин, мадам Маглуар зажигала две свечи и ставила подсвечники на стол.

В личных покоях епископа, в изголовье его кровати, стоял небольшой шкаф, в котором мадам Маглуар хранила шесть серебряных ножей и
вилки и большую ложку каждый вечер. Но нужно добавить, что ключ никогда не вынимали.


Сад, который был довольно сильно испорчен уродливыми постройками, о которых мы упоминали, состоял из четырёх пересекающихся аллей, расходящихся от пруда. Ещё одна дорожка огибала сад и шла вдоль белой стены, которая его окружала. Эти аллеи оставляли после себя четыре квадратных участка, обнесённых бордюром. В трёх из них мадам Маглуар выращивала овощи; в четвёртом епископ посадил несколько цветов; кое-где росли фруктовые деревья.  Мадам Маглуар
Однажды она заметила с лёгкой иронией: «Монсеньор, вы, умеющий всему найти применение, тем не менее владеете одним бесполезным участком. Там лучше выращивать салаты, чем букеты». «Мадам Маглуар, — возразил епископ, — вы ошибаетесь. Прекрасное так же полезно, как и полезное». После паузы он добавил: «А может, даже и полезнее».


Этот участок, состоявший из трёх или четырёх грядок, занимал у епископа почти столько же места, сколько его книги. Ему нравилось проводить там час или два,
подравнивая, пропалывая и выкапывая тут и там ямки в земле, чтобы посадить в них семена.
в которые он бросал семена. Он не был так враждебен к насекомым, как хотелось бы садоводам. Более того, он не претендовал на знание ботаники; он игнорировал группы и последовательность; он не прилагал ни малейших усилий, чтобы выбрать между Турнефором и естественным методом; он не принимал ни сторону бутонов против семядолей, ни сторону Жюссьё против Линнея. Он не изучал растения; он любил цветы. Он
очень уважал образованных людей; ещё больше он уважал невежд;
и, никогда не отступая от этих двух принципов, он поливал свой
Каждый летний вечер он поливал клумбы из жестяного лейки, выкрашенного в зелёный цвет.

 В доме не было ни одной запирающейся двери. Дверь в столовую, которая, как мы уже говорили, выходила прямо на соборную площадь, раньше была украшена замками и засовами, как дверь в тюрьме. Епископ приказал убрать все эти железные приспособления, и с тех пор дверь никогда не запиралась ни днём, ни ночью, кроме как на щеколду. Всё, что нужно было сделать первому встречному в любое время суток, — это подтолкнуть его. Поначалу обе женщины очень старались
за этой дверью, которая никогда не запиралась, но месье де Д—— сказал им:
«Если вам так будет спокойнее, поставьте засовы на свои комнаты».
В конце концов они прониклись к нему доверием или, по крайней мере, сделали вид, что прониклись.  Мадам Маглуар время от времени испытывала страх. Что касается епископа, то его мысль можно объяснить или, по крайней мере, обозначить тремя строками, которые он написал на полях Библии: «В этом и заключается разница: дверь к врачу никогда не должна быть закрыта, а дверь к священнику всегда должна быть открыта».


На другой книге, озаглавленной «Философия медицинской науки», он написал следующую заметку: «Разве я не такой же врач, как они? У меня тоже есть свои пациенты, а ещё есть те, кого я называю своими несчастными».


 И ещё он написал: «Не спрашивай, как зовут того, кто просит у тебя приюта. Тот, кто стесняется своего имени, и есть тот, кто нуждается в приюте».


Случилось так, что один достойный кюре, не знаю, был ли это кюре из
Кулубру или кюре из Помпьери, решил однажды спросить его,
вероятно, по наущению мадам Мальур, не знает ли он, что происходит с
Месье был уверен, что не совершает ничего предосудительного, в
определённой степени, оставляя дверь незапертой днём и ночью на
усмотрение любого, кто пожелает войти, и что, короче говоря, он
не боится, что в доме, который так плохо охраняется, может случиться
какая-нибудь беда. Епископ коснулся его плеча, с мягким действием силы тяжести, и сказал:
к ним, _“Ниси Доминус custodierit domumбыл, в vanum бдительными Квай
custodiunt ЕАМ” если Господь не охраняет дом, тщетно смотреть
которые его охраняют._

Затем он заговорил о чем-то другом.

Он любил повторять: «Храбрость священника так же достойна восхищения, как и храбрость полковника драгун, — только, — добавлял он, — наша храбрость должна быть спокойной».






Глава VII — Краватта
Здесь естественным образом всплывает один факт, который мы не должны упускать из виду, потому что он лучше всего показывает, каким человеком был епископ Д——.

После уничтожения банды Гаспара Беса, наводнившей ущелья Оллиуля, один из его помощников, Крават, укрылся в горах.
Некоторое время он скрывался со своими бандитами в
остатки отряда Гаспара Беса в графстве Ницца; затем он пробрался в Пьемонт и внезапно снова появился во Франции, в окрестностях Барселоннетта. Сначала его видели в Жозье, затем в Тюиле. Он спрятался в пещерах Жуг-де-л’Эгль, а оттуда спустился к деревням через ущелья Убайе и Убайет.

Он добрался даже до Эмбрена, однажды ночью проник в собор и
ограбил ризницу. Его разбойные нападения опустошили
провинцию. Жандармы вышли на его след, но тщетно. Он
Он всегда ускользал; иногда он оказывал сопротивление превосходящими силами. Он был дерзким негодяем. Посреди всего этого ужаса прибыл епископ. Он направлялся в Шателяр. Мэр вышел ему навстречу и убедил его повернуть назад. Краватт контролировал горы вплоть до Арша и дальше; даже с эскортом было опасно; это лишь напрасно подвергло бы риску трёх или четырёх несчастных жандармов.

— Поэтому, — сказал епископ, — я намерен отправиться без сопровождения.


 — Вы же не всерьёз это говорите, монсеньор! — воскликнул мэр.

“Я действительно говорю это так серьезно, что категорически отказываюсь от каких-либо жандармов и
выезжаю через час”.


“Выезжаю?”


“Выезжаю”.


“Один?”


“ Один.


“ Монсеньор, вы не сделаете этого!


«Там, в горах, — сказал епископ, — есть крошечная община, не больше этой, которую я не видел уже три года.
 Они мои добрые друзья, эти кроткие и честные пастухи. У них есть одна коза на каждые тридцать, за которыми они ухаживают. Они ткут очень красивые шерстяные нити разных цветов и играют на маленьких флейтах с шестью отверстиями, исполняя горные мелодии. Им нужно рассказать о добром Боге, пока не стало слишком поздно».
и потом. Что бы они сказали испуганному епископу? Что бы
они сказали, если бы я не поехал?


“ Но разбойники, монсеньор?


“Подождите, ” сказал епископ, “ я должен подумать об этом. Вы правы. Я могу
встретиться с ними. Им тоже нужно рассказать о добром Боге”.


“ Но, монсеньор, их целая банда! Стая волков!»


«Господин мэр, возможно, именно из этой стаи волков Иисус сделал меня пастырем. Кто знает пути Провидения?»


«Они ограбят вас, монсеньор».


«У меня ничего нет».


«Они убьют вас».


«Старый добрый священник, который идёт и бормочет свои молитвы?
Ба! Зачем?»


«О, Боже! А вдруг ты их встретишь!»


«Я бы попросил у них милостыню для своих бедняков».


«Не ходите, монсеньор. Во имя Небес! Вы рискуете своей жизнью!»


— Господин мэр, — сказал епископ, — неужели это всё? Я здесь не для того, чтобы оберегать свою жизнь, а для того, чтобы оберегать души.



Им пришлось позволить ему сделать то, что он хотел. Он отправился в путь в сопровождении лишь одного ребёнка, который вызвался быть его проводником. О его упрямстве
ходили слухи по всей округе, и это вызывало большое беспокойство.

Он не взял с собой ни сестру, ни мадам Маглуар. Он пересёк горы верхом на муле, никого не встретил и благополучно добрался до жилища своих «добрых друзей», пастухов. Он пробыл там две недели, проповедуя, совершая таинства, обучая и увещевая. Когда приблизилось время его отъезда, он решил торжественно спеть _Te Deum_. Он сообщил об этом кюре. Но что было делать? Епископских облачений не было.
В его распоряжении была лишь жалкая деревенская ризница с
несколько старинных стихарей из поношенного дамаста, украшенных искусственными кружевами.

 «Ба!» — сказал епископ. «Тем не менее, месье ле Кюре, давайте провозгласим наш _Te Deum_ с кафедры. Всё само собой устроится».


 Они устроили обыск в церквях по соседству. Всего великолепия этих скромных приходов, вместе взятых, не хватило бы, чтобы должным образом одеть соборный хор.

Пока они пребывали в замешательстве, двое неизвестных всадников привезли и поставили в пресвитерии большой сундук для епископа.
который тут же удалился. Сундук был открыт; в нём лежали
золотая парчовая риза, митра, украшенная бриллиантами,
архиепископский крест, великолепный посох — все папские
облачения, которые месяц назад были украдены из сокровищницы
Нотр-Дам-д’Эмбрён. В сундуке лежала бумага, на которой были
написаны следующие слова: «От Краватта монсеньору Бьенвеню».

«Разве я не говорил, что всё наладится само собой?» — сказал епископ. Затем он добавил с улыбкой: «Тому, кто довольствуется рясой викария, Бог посылает ризу архиепископа».


— Монсеньор, — пробормотал кюре, с улыбкой запрокинув голову.
 — Бог — или дьявол.


 Епископ пристально посмотрел на кюре и властно повторил:
— Бог!


 Когда он вернулся в Шастелар, люди вышли на улицу, чтобы поглазеть на него, как на диковинку, по всей дороге. В доме священника в Шастеларе
он встретился с мадемуазель Батистиной и мадам Маглуар, которые
ждали его, и сказал сестре: «Ну что ж! был ли я прав?
 Бедный священник отправился к своим бедным горцам с пустыми руками, а вернулся от них с полными руками. Я отправился в путь, неся с собой только свою веру
в Бога; я вернул сокровища собора».


 В тот вечер, перед тем как лечь спать, он снова сказал: «Давайте никогда не будем бояться ни разбойников, ни убийц. Это внешние опасности, мелкие опасности.
 Давайте бояться самих себя. Предрассудки — настоящие разбойники; пороки — настоящие убийцы. Великие опасности таятся внутри нас. Какая разница, что угрожает нашей голове или нашему кошельку! Давайте думать только о том, что угрожает нашей душе».


 Затем, обращаясь к сестре: «Сестра, священник никогда не должен принимать меры предосторожности против своего ближнего. То, что делает его ближний, делает Бог
позволяет. Давайте ограничимся молитвой, когда подумаем, что к нам приближается
опасность. Давайте помолимся не за себя, но о том, чтобы наш
брат не впал в грех из-за нас”.


Однако такие случаи в его жизни были редкостью. Мы рассказываем о тех, о которых
нам известно; но, как правило, он проводил свою жизнь, занимаясь одними и теми же делами в
тот же момент. Один месяц в его году был похож на один час в его сутках.

Что касается того, что стало с «сокровищами» собора в Эмбрене, мы должны счесть неуместным любое расследование в этом направлении. Сокровища состояли из
очень красивые вещи, очень соблазнительные вещи и вещи, которые были очень хорошо приспособлены для того, чтобы их украли ради блага несчастных. Украденные
они уже побывали в другом месте. Половина приключения была завершена;
оставалось только придать краже новое направление и заставить её совершить небольшое путешествие в сторону бедных. Однако мы не делаем никаких заявлений по этому поводу. Однако среди бумаг епископа была найдена довольно загадочная записка, которая может иметь какое-то отношение к этому делу.
Она сформулирована следующим образом: «Вопрос в том, чтобы решить
следует ли передать это собору или больнице»._





Глава VIII. Философия после выпивки

Вышеупомянутый сенатор был умным человеком, который шёл своим путём, не обращая внимания на то, что мешает ему и что называется совестью, верностью присяге, справедливостью, долгом. Он шёл прямо к своей цели, ни разу не свернув с пути, ведущего к его успеху и интересам. Он был старым адвокатом, смягчившимся от успеха; ни в коем случае не плохим человеком, который оказывал все возможные мелкие услуги своим
своим сыновьям, зятьям, родственникам и даже друзьям, которые
мудро извлекали из жизни пользу, использовали благоприятные
возможности и случайности. Всё остальное казалось ему очень глупым.
Он был умен и получил достаточно образования, чтобы считать себя
последователем Эпикура, хотя на самом деле он был всего лишь
продуктом Пиго-Лебрена. Он охотно и весело смеялся над бесконечными и вечными вещами, а также над «причудами старого доброго епископа».
Иногда он даже смеялся над ним с добродушной властностью в присутствии самого господина Мириэля, который его слушал.

По какому-то полуофициальному поводу, не помню какому,
граф*** [этот сенатор] и господин Мириэль должны были обедать с префектом.
За десертом сенатор, который был слегка навеселе, но сохранял
полное достоинство, воскликнул: —

«Эгад, епископ, давайте поговорим. Сенатору и епископу трудно смотреть друг на друга, не подмигивая. Мы оба авгуры. Я
собираюсь исповедаться вам. У меня есть своя философия”.


“И вы правы”, - ответил епископ. “Как человек создает свою
философию, так и человек опирается на нее. Вы находитесь на пурпурном ложе, сенатор”.


Сенатор воодушевился и продолжил:

 «Давайте будем хорошими товарищами».


 «Даже хорошими дьяволами», — сказал епископ.

 «Я заявляю вам, — продолжил сенатор, — что маркиз д’Аржан,  Пиррон, Гоббс и господин Нейжон не были негодяями.  У меня в библиотеке все философы с позолоченными краями».


— Как и вы сами, граф, — вмешался епископ.

 Сенатор продолжил: —

 — Я ненавижу Дидро; он идеолог, оратор и революционер, в глубине души верующий в Бога и более фанатичный, чем Вольтер. Вольтер высмеивал Нидхэма, и он был неправ, потому что угри Нидхэма доказывают, что
Бог бесполезен. Капля уксуса на ложку мучного паштета обеспечивает
_fiat lux_. Предположим, что капля больше, а ложка больше.;
у вас есть весь мир. Человек-это угорь. Тогда в чем же блага
Вечный Отец? Гипотеза о Иегове утомляет меня, епископ. Это хорошо для
ничего, но производить мелкий человек, рассуждения которого является полым. Долой
это великое Все, что мучает меня! Ура Зеро, который оставляет меня в покое! Между нами говоря, чтобы облегчить душу и исповедаться перед своим пастором, как мне и подобает, я признаюсь тебе
что у меня есть здравый смысл. Я не в восторге от вашего Иисуса, который проповедует отречение и самопожертвование до последней крайности. Это
совет скупого человека нищим. Отречение; зачем? Самопожертвование;
ради чего? Я не вижу, чтобы один волк приносил себя в жертву ради счастья другого волка. Тогда давайте придерживаться природы. Мы на вершине; давайте придерживаться высшей философии. В чём преимущество быть на вершине, если ты не видишь дальше кончика чужого носа?
Давайте жить весело. Жизнь — это всё. У этого человека есть другое будущее, где-то ещё, на
высоко, низко, где угодно, я не верю ни единому слову из этого. Ах!
 мне советуют жертвовать и отрекаться; я должен быть внимателен ко всему, что делаю; я должен ломать голову над добром и злом, над справедливым и несправедливым, над _fas_ и _nefas_. Почему? Потому что мне придётся отчитываться за свои поступки. Когда? После смерти. Какой прекрасный сон! После моей смерти найдётся очень умный человек, который сможет меня поймать. Если сможешь, забери горсть праха теневой рукой.
 Давайте скажем правду: мы, посвящённые, подняли
Завеса Изиды: нет ни добра, ни зла; есть только растительность. Давайте искать реальное. Давайте докопаемся до сути. Давайте разберёмся в этом досконально. Чёрт возьми! Давайте докопаемся до сути! Мы должны учуять истину; раскопать её в земле и схватить.
 Тогда она подарит вам изысканные радости. Тогда вы станете сильными и будете смеяться.
Я стою на твёрдой почве, стою. Бессмертие, Бишоп, — это шанс,
который ждёт, пока мы наденем башмаки мертвецов. Ах, какое очаровательное обещание! Верь в него, если хочешь! Как же повезло Адаму! Мы — души, и мы будем
ангелы с голубыми крыльями на лопатках. Помоги мне: разве не Тертуллиан сказал, что блаженные будут путешествовать от звезды к звезде? Отлично. Мы будем кузнечиками среди звёзд. А потом, кроме того, мы увидим Бога. Та-та-та! Что за чепуха все эти райские кущи! Бог — бессмысленное чудовище. Я бы не сказал этого в «Мониторе», ей-богу! но я могу прошептать это друзьям.
_Inter pocula_. Принести мир в жертву раю — значит упустить добычу из-за тени. Стать жертвой бесконечности! Я не такой дурак.
Я ничтожество. Я называю себя месье графом Ничтожеством, сенатором. Существовал ли я до своего рождения? Нет. Буду ли я существовать после смерти? Нет. Кто я?
Пылинка, собранная в организме. Что мне делать на этой земле?
Выбор остается за мной: страдать или наслаждаться. Куда приведет страдание
меня? В ничто; но я буду страдать. Куда приведет меня наслаждение
? В ничто; но я буду наслаждаться. Мой выбор
сделан. Человек должен есть или быть съеденным. Я буду есть. Лучше быть зубом, чем травой. Такова моя мудрость. А теперь иди туда, куда я тебя толкаю
Вот он, могильщик; для некоторых из нас — Пантеон: все проваливается в огромную дыру. Конец. _Финис_. Полная ликвидация. Это точка исчезновения. Смерть есть смерть, поверьте мне. Я смеюсь над мыслью о том, что кто-то может что-то сказать мне на эту тему. Сказки нянек; страшилки для детей; Иегова для мужчин. Нет, наше завтра — это ночь. За могилой нет ничего, кроме равного ей небытия.
Ты был Сарданапалом, ты был Винсентом де Полем — это не имеет значения.
Это правда. Тогда живи своей жизнью превыше всего.
Пользуйся своим «я», пока оно у тебя есть. По правде говоря, Бишоп, я тебе скажу,
что у меня есть своя философия и свои философы. Я не позволяю
вводить себя в заблуждение этой чепухой. Конечно, должно быть
что-то для тех, кто внизу, — для босоногих нищих,
точильщиков ножей и жалких неудачников. Легенды, химеры, душа,
бессмертие, рай, звёзды — всё это для них.
Они жадно поглощают его. Они намазывают его на свой чёрствый хлеб. У того, у кого нет ничего другого, есть добрый Бог. Это самое меньшее, что он может получить. Я против
у меня нет возражений против этого, но я оставляю месье Нейжона для себя.
Добрый Бог благ для народа.


Епископ хлопнул в ладоши.

“Это о чем-то говорит!” - воскликнул он. “Какая превосходная и действительно
чудесная вещь этот материализм! Не каждый, кто этого хочет, может
получить это. Ах, когда оно у тебя есть, ты больше не дурак, ты не позволишь
себе быть изгнанным, как Катон, или быть забитым камнями, как
Стивен, или быть сожжённым заживо, как Жанна д’Арк. Те, кому удалось
обрести этот восхитительный материализм, наслаждаются чувством
Они считают себя безответственными и думают, что могут поглощать всё без зазрения совести: должности, синекуры, почести, власть, неважно, как они её получили, выгодные отречения, полезные предательства, пикантные капитуляции перед совестью, — и что они войдут в могилу, переварив всё это. Как это приятно! Я не говорю этого о вас, сенатор. Тем не менее я не могу удержаться от того, чтобы не поздравить вас. У вас, великих лордов, как вы говорите, есть своя философия, и вы следуете ей.
изысканное, утончённое, доступное только богатым, подходящее для всех
соусов и прекрасно дополняющее сладострастие жизни. Эта
философия была извлечена из глубин и обнаружена особыми искателями.
Но вы, добродушные князья, не считаете плохим то, что вера в доброго Бога должна составлять философию народа, точно так же, как гусь, фаршированный каштанами, — это трюфельная индейка бедняков.





ГЛАВА IX. БРАТ В ОПИСАНИИ СЕСТРЫ
Чтобы дать представление о личных покоях епископа
О Д—— и о том, как эти две святые женщины подчиняли свои действия, свои мысли, даже свои женские инстинкты, которые легко ранить, привычкам и целям епископа, даже не утруждая себя тем, чтобы объяснить их. Мы не можем поступить иначе, чем привести здесь письмо мадемуазель Батистины к мадам виконтессе де Буашерон, подруге её детства. Это письмо находится в нашем распоряжении.

Д——, 16 декабря 18—. МОЯ ДОРОГАЯ МАДАМ: Не проходит и дня, чтобы мы не поговорили
о вас. Это наш установившийся обычай; но есть и другая причина
кроме того. Только представьте, во время мытья и вытирания пыли с потолков и
стен мадам Маглуар сделала несколько открытий; теперь наши две комнаты
завешаны старинной бумагой, побеленной поверх, что не дискредитирует замок
в твоем стиле. Мадам Маглуар сорвала всю бумагу.
Под ней были какие-то вещи. Моя гостиная, в которой нет мебели и которую мы используем для сушки белья после стирки, имеет высоту 15 футов, площадь 18 квадратных футов и потолок, который был
Раньше она была расписана и позолочена, с балками, как в вашей.
Пока здесь была больница, она была завешана тканью. А деревянные панели были в стиле наших бабушек.
Но вам стоит посмотреть мою комнату. Мадам Маглуар обнаружила под слоем бумаги толщиной не менее десяти сантиметров несколько картин, которые, хоть и не являются шедеврами, вполне сносны. Тема — посвящение Телемаха в рыцари Минервой в каком-то саду, название которого я не помню. Короче говоря, там, где римские дамы
отдыхали всего одну ночь. Что я могу вам сказать? У меня есть римляне,
и римские дамы [здесь неразборчивое слово], и весь поезд.
 Мадам Маглуар всё это отчистила; этим летом она собирается заделать небольшие повреждения и заново покрыть всё лаком, и моя комната станет настоящим музеем. Она также нашла в углу чердака
два деревянных приставных столика в старинном стиле. Они попросили у нас две кроны по шесть франков за каждую, чтобы позолотить их, но гораздо лучше отдать эти деньги бедным. К тому же они очень уродливые, и я бы предпочёл круглый стол из красного дерева.

 Я всегда очень счастлив. Мой брат такой добрый. Он отдаёт всё, что у него есть
бедные и больные. Нам очень тесно. Зимой в стране тяжело, и мы действительно должны что-то сделать для тех, кто в этом нуждается.
 У нас почти всегда светло и тепло. Вы видите, что это очень вкусно.

 У моего брата свои методы. Когда он говорит, то утверждает, что епископ должен быть таким. Только представьте! Дверь нашего дома никогда не запирается.
Тот, кто решит войти, сразу окажется в комнате моего брата. Он
ничего не боится, даже ночью. Он говорит, что это его разновидность храбрости.

Он не хочет, чтобы я или мадам Маглуар боялись за него. Он
Он подвергает себя всевозможным опасностям и не любит, когда мы даже делаем вид, что замечаем это. Нужно уметь его понимать.

Он выходит под дождь, ходит по воде, путешествует зимой.
Он не боится ни подозрительных дорог, ни опасных встреч, ни ночи.

В прошлом году он в одиночку отправился в страну разбойников. Он не взял нас с собой. Его не было две недели. По возвращении с ним ничего не случилось.
Его считали погибшим, но он был в полном здравии и сказал:
«Вот как меня ограбили!» А потом он открыл сундук
Он был полон драгоценностей, всех драгоценностей собора в Эмбрене, которые ему отдали воры.

 Когда он вернулся, я не удержался и немного пожурил его, но старался говорить только тогда, когда карета ехала с шумом, чтобы никто меня не услышал.

 Сначала я говорил себе: «Его ничто не остановит, он ужасен». Но потом я привык к этому. Я делаю знак мадам Маглуар, чтобы она не возражала ему. Он рискует собой, как считает нужным. Я увожу мадам Маглуар, захожу в свою комнату и молюсь
за него и засыпаю. Мне спокойно, потому что я знаю, что, если с ним что-нибудь случится, мне конец. Я отправлюсь к
доброму Богу вместе с братом и епископом. Мадам Маглуар пришлось
потрудиться больше, чем мне, чтобы привыкнуть к тому, что она называет его
неосмотрительностью. Но теперь это вошло в привычку. Мы вместе
молимся, вместе трепещем и вместе засыпаем. Если бы дьявол захотел войти в этот дом, ему бы позволили.  В конце концов, чего нам бояться в этом доме?  С нами всегда кто-то, кто сильнее
чем мы. Дьявол может пройти сквозь него, но здесь пребывает Господь.

 Этого мне достаточно. Моему брату больше не нужно ничего мне говорить. Я понимаю его без слов, и мы отдаёмся на волю Провидения. Так нужно поступать с человеком, обладающим величием души.

 Я расспросил своего брата о том, что вас интересует в связи с семьёй Фо. Вы знаете, что он всё знает и что у него есть воспоминания, потому что он по-прежнему очень хороший роялист. Они действительно очень древний нормандский род.
Генералство в Кане. Пятьсот лет назад жили Рауль де Фо, Жан де Фо и Тома де Фо, которые были дворянами, и один из них был сеньором де Рошфором. Последнего звали Ги-Этьен-Александр, он был командиром полка и служил в лёгкой кавалерии Бретани. Его дочь Мари-Луиза вышла замуж за Адриана-Шарля де
Грамон, сын герцога Людовика де Грамона, пэра Франции, полковника французской гвардии и генерал-лейтенанта армии. Пишется
Фо, Фоук и Фоук.

 Милостивая государыня, поручите нас молитвам вашей святой родственницы,
Месье кардинал. Что касается вашей дорогой Сильвани, то она поступила мудро, не тратя те немногие минуты, которые проводит с вами, на переписку со мной.
Она здорова, работает так, как вам хотелось бы, и любит меня.

Это всё, чего я желаю. Сувенир, который она прислала через вас, благополучно добрался до меня, и я очень рад. Моё здоровье не так уж плохо, но я с каждым днём становлюсь всё худее. Прощайте; моя статья подходит к концу,
и это вынуждает меня покинуть вас. Тысяча добрых пожеланий.

БАТИСТИН.

P.S. Ваш внучатый племянник очарователен. Вы знаете, что он скоро станет
Ему пять лет? Вчера он увидел, как кто-то проезжал мимо верхом на лошади и у него были наколенники, и он спросил: «Что у него на коленях?» Он очаровательный ребёнок! Его младший брат таскает по комнате старую метлу, как карету, и говорит: «Ху!»


Как видно из этого письма, эти две женщины понимали, как подстроиться под образ жизни епископа, с тем особым женским чутьём, которое понимает мужчину лучше, чем он сам понимает себя.
 Епископ Д——, несмотря на свою мягкую и искреннюю манеру поведения, которая никогда его не покидала, иногда совершал величественные, смелые и
Он вёл себя величественно, не выказывая ни малейшего подозрения в этом. Они
дрожали, но оставляли его в покое. Иногда мадам Маглуар пыталась
возразить заранее, но никогда не делала этого ни во время, ни после.
Они никогда не вмешивались в его действия ни словом, ни жестом. В какие-то моменты, когда у него не было повода упоминать об этом, когда он, по всей вероятности, даже не осознавал этого, настолько совершенной была его простота, они смутно чувствовали, что он ведёт себя как епископ; тогда они были всего лишь двумя тенями в
дом. Они пассивно служили ему; и если послушание заключалось в том, чтобы
исчезнуть, они исчезали. Они понимали, с восхитительной
тонкостью инстинкта, что определенные заботы могут быть поставлены под ограничение.
Таким образом, даже если полагать, он был в опасности, они поняли, что я
не сказать свою мысль, но его природа, до такой степени, что они не
больше наблюдал за ним. Они доверились его к Богу.

Более того, как мы только что прочли, Баптистина сказала, что конец её брата станет концом и для неё. Мадам Маглуар этого не говорила, но она это знала.





Глава X. Епископ перед лицом неведомой силы


Чуть позже даты, указанной в письме, процитированном на предыдущих страницах, он совершил поступок, который, если верить всему городу, был ещё более опасным, чем его путешествие через горы, кишащие бандитами.

В окрестностях Д—— жил один человек. Этот человек, сразу скажем, был бывшим членом Конвента. Его звали Г——

Член Конвента, Г——, упоминался в маленьком мирке Д—— с каким-то ужасом.
Член Конвента — можете ли вы себе такое представить?
Это существовал тот, кого люди называли
_ты_, и когда они сказали «гражданин». Этот человек был почти чудовищем.
Он не голосовал за смерть короля, но почти голосовал. Он был
почти цареубийцей. Он был ужасным человеком. Как получилось, что такого человека не привлекли к суду прево по возвращении законных принцев? Необязательно было отрубать ему голову, если хотите знать.
Конечно, нужно проявить милосердие, но пожизненное изгнание — это
хороший выход. Короче говоря, это был пример и т. д. Кроме того, он был атеистом, как и все остальные. Сплетни гусей о стервятнике.

Был ли Г—— в конце концов стервятником? Да, если судить по тому,
какую жестокость он проявлял в своём одиночестве. Поскольку он не голосовал за казнь короля, он не попал под указ об изгнании и смог остаться во Франции.

Он жил в трёх четвертях часа пути от города, вдали от деревень и дорог, в каком-то укромном уголке дикой долины, никто точно не знал, где именно. У него там было что-то вроде поля, норы, логова. Там не было ни соседей, ни даже прохожих.
 С тех пор как он поселился в этой долине, тропа, ведущая туда, стала
исчез под зарослями травы. Об этом месте говорили так, словно оно было жилищем палача.

Тем не менее епископ размышлял на эту тему и время от времени смотрел на горизонт, туда, где группа деревьев обозначала долину бывшего члена Конвента, и говорил: «Там есть одинокая душа».


И про себя добавлял: «Я должен навестить его».


Но, признаемся, эта мысль, которая поначалу казалась естественной, после минутного размышления показалась ему странной.
Это было невозможно и почти отвратительно. Ведь в глубине души он разделял общее впечатление, и старый член Конвента внушал ему, сам того не осознавая, чувство, граничащее с ненавистью, которое так хорошо выражено словом «отчуждение».

 И всё же разве парша на овце должна заставлять пастуха отпрянуть? Нет.
Но что это за овца!

Добрый епископ был в недоумении. Иногда он отправлялся в ту сторону;
потом возвращался.

Наконец по городу поползли слухи, что в окрестностях появился какой-то молодой
пастух, который прислуживал члену Конвента в его хижине,
пришёл за доктором; что старый бедняга умирает, что
его одолевает паралич и что он не доживёт до утра.
— «Слава Богу!» — добавили некоторые.

 Епископ взял свой посох, надел плащ, потому что его сутана была слишком
поношенной, как мы уже упоминали, и из-за вечернего
ветра, который должен был скоро подняться, и отправился в путь.

Солнце садилось и почти коснулось горизонта, когда епископ прибыл на место отлучения от церкви. С некоторым волнением
В глубине души он понимал, что находится недалеко от логова. Он перешагнул через канаву, перепрыгнул через изгородь, пробрался через завал из сухих веток,
вошёл в заброшенный загон, сделал несколько смелых шагов и
внезапно, на краю пустыря, за высокой ежевикой, увидел пещеру.

Это была очень низкая, бедная, маленькая и чистая хижина с прибитой снаружи виноградной лозой.

Возле двери в старом инвалидном кресле, крестьянском кресле на колёсах,
сидел седовласый мужчина и улыбался солнцу.

Рядом с сидящим мужчиной стоял мальчик, пастушок. Он был
Он протянул старику кувшин с молоком.

Пока епископ наблюдал за ним, старик сказал: «Спасибо, — сказал он, — мне ничего не нужно». И его улыбка осветила лицо ребёнка.

Епископ шагнул вперёд. Услышав звук его шагов, старик повернул голову, и на его лице отразилось всё удивление, которое человек может испытывать после долгой жизни.

«Впервые с тех пор, как я здесь, — сказал он, — кто-то вошёл в это место. Кто вы, сэр?»


 Епископ ответил:

 «Меня зовут Бьенвеню Мириэль».


“Bienvenu Myriel? Я слышал это имя. Вы тот человек, которого
люди называют монсеньор Добро Пожаловать?


“ Я.


Старик продолжил с полуулыбкой

“В таком случае, вы мой епископ?”


“Что-то в этом роде”.


“Войдите, сэр”.


Член Конвента протянул епископу руку, но тот
Епископ не пожал ее. Епископ ограничился замечанием:—

“Я рад видеть, что меня дезинформировали. Вы, конечно, не
мне кажется, чтобы быть больным”.


“Месье”, - ответил старик, “я хочу выздороветь”.


Он помолчал, а потом сказал:—

“Я умру через три часа”.


Затем он продолжил: —

 «Я в некотором роде врач; я знаю, как тянется последний час. Вчера у меня мёрзли только ноги; сегодня холод поднялся до колен; теперь я чувствую, как он поднимается к пояснице; когда он достигнет сердца, я остановлюсь. Солнце прекрасно, не правда ли? Я прикатил сюда на коляске, чтобы в последний раз взглянуть на всё. Вы можете говорить со мной; это меня не утомляет. Вы правильно сделали, что пришли посмотреть на человека, который
был при смерти. Хорошо, что в тот момент были свидетели. У каждого свои капризы; я бы хотел продержаться до
рассвет, но я знаю, что едва ли проживу три часа. Значит, будет
ночь. В конце концов, какое это имеет значение? Умереть - дело простое.
Для этого свет не нужен. Да будет так. Я умру при свете звезд.
Старик повернулся к парню-пастуху. - Я умру. - Я умру при свете звезд.


Старик повернулся к парню-пастуху.:—

“Иди к себе в постель; ты не спал всю прошлую ночь; ты устал”.


Ребёнок вошёл в хижину.

Старик проводил его взглядом и добавил, словно обращаясь к самому себе: —

«Я умру, пока он спит. Два сна могут быть хорошими соседями».


Епископ не был тронут, хотя, казалось бы, должен был быть. Он не
не думаю, что он видел Бога в такой смерти; скажем так,
в целом, ибо эти мелкие противоречия великих сердец должны быть отмечены, как и все остальные: тот, кто иногда так любил посмеяться над «Его  Милостью», был скорее шокирован тем, что к нему не обращались «монсеньор», и едва не ответил «гражданин». Им овладела склонность к раздражительному панибратству, довольно обычная для врачей и священников, но не свойственная ему. В конце концов, этот человек, этот член Конвента, этот представитель народа был одним из
могущественные земные владыки; вероятно, впервые в жизни епископ был настроен сурово.


Тем временем член Конвента смотрел на него со скромной сердечностью, в которой, возможно, читалось то смирение, которое так уместно, когда ты на грани возвращения в прах.

Епископ, со своей стороны, хотя и сдерживал обычно своё
любопытство, которое, по его мнению, граничило с недостатком,
не мог удержаться от того, чтобы не рассмотреть члена Конвента с
вниманием, которое, если бы оно не было продиктовано симпатией,
совесть как предмет упрека по отношению к любому другому человеку.
Член Конвента произвел на него некоторое впечатление человека, находящегося
вне рамок закона, даже закона милосердия. Г., спокойный, с
почти прямым телом и вибрирующим голосом, был одним из тех
восьмидесятилетних стариков, которые вызывают удивление у физиологов.
В революции было много таких людей, соответствующих эпохе. В этом старике чувствовался человек, прошедший проверку. Несмотря на то, что он был так близок к смерти, он сохранял все признаки здоровья. В его ясных глазах
во взгляде, в его твердом тоне, в мощном движении плеч,
было что-то рассчитанное на то, чтобы смутить смерть. Азраил,
Мусульманский ангел гроба Господня, повернул бы назад и подумал
, что ошибся дверью. Г- казалось, умирал, потому что сам того пожелал
так оно и было. В его агонии была свобода. Неподвижны были только его ноги.
Именно там тени крепко держали его. Его ноги были холодными и безжизненными,
но голова сохраняла всю силу жизни и, казалось, была полна света.  Г—— в этот торжественный момент был похож на короля из той сказки
о Востоке, который был плотью наверху и мрамором внизу.

 Там был камень. Епископ сел. Начало было резким.

 «Я поздравляю вас, — сказал он тоном, которым обычно делают выговор. — В конце концов, вы не голосовали за казнь короля».


 Старый член Конвента, казалось, не заметил горького смысла, скрытого за словами «в конце концов». Он ответил. Улыбка совсем исчезла с его лица.

 «Не стоит меня слишком поздравлять, сэр. Я действительно голосовал за смерть тирана».



Это был строгий тон, отвечающий на суровый тон.

— Что вы хотите этим сказать? — переспросил епископ.

 — Я хочу сказать, что у человека есть тиран — невежество. Я голосовал за смерть этого тирана. Этот тиран породил монархию, которая является властью в ложном понимании, в то время как наука — это власть в правильном понимании. Человек должен подчиняться только науке.


 — И совести, — добавил епископ.

 — Это одно и то же. Совесть — это количество врождённой науки,
которая есть в каждом из нас».


 Монсеньор Бьенвеню с некоторым удивлением слушал этот язык, который был ему совершенно незнаком.

 Член Конвента продолжил: —

«Что касается Людовика XVI, я сказал «нет» Я не думал, что
имею право убивать человека; но я считал своим долгом искоренять зло. Я проголосовал за конец тирана, то есть за конец
проституции для женщин, за конец рабства для мужчин, за конец ночи для детей. Голосуя за Республику, я голосовал за это. Я голосовал за братство, согласие, рассвет. Я помог избавиться от предрассудков и ошибок. Устранение предрассудков и ошибок
приводит к свету. Мы стали причиной падения старого мира, и старого
Мир, эта чаша страданий, стал, благодаря своему воздействию на человечество, урной радости».


 «Смешанной радости», — сказал епископ.

 «Можно сказать, тревожной радости, а сегодня, после того рокового возвращения прошлого, которое называется 1814 годом, радость исчезла! Увы! Я признаю, что работа была незавершённой: мы свергли старый режим на деле, но не смогли полностью искоренить его в мыслях. Устранить злоупотребления недостаточно; необходимо изменить обычаи. Мельницы больше нет;  ветер всё ещё дует.



 «Вы всё разрушили. Возможно, разрушение и полезно, но я не доверяю
разрушение, осложнённое гневом».


 «У права есть свой гнев, епископ; и гнев права — это элемент прогресса. В любом случае, что бы ни говорили, Французская
революция — важнейший шаг человечества со времён пришествия Христа. Возможно, она была неполной, но величественной. Она освободила все
неизвестные социальные величины; она смягчила нравы, успокоила, умиротворила, просветила; она заставила волны цивилизации прокатиться по земле. Это было хорошо. Французская революция — это
освящение человечества».


 Епископ не смог удержаться от бормотания: —

 «Да? 1793 год!»


Член Конвента выпрямился в кресле с почти зловещей торжественностью и воскликнул — насколько это возможно для умирающего:
—

«А, вот и ты, ’93! Я ждал этого слова. Туча собиралась в течение полутора тысяч лет; в конце полутора тысяч лет она разразилась. Ты испытываешь молнию на прочность».


Епископ чувствовал, хотя, возможно, и не признавался в этом, что что-то внутри него угасло. Тем не менее он старался сохранять невозмутимый вид. Он ответил:

«Судья говорит во имя справедливости; священник говорит во имя милосердия, которое есть не что иное, как более высокая справедливость. Молния не должна ошибаться». И он добавил, не сводя глаз с члена Конвента: «Людовик XVII.?»


 Член Конвента протянул руку и схватил епископа за рукав.

 «Людовик XVII.! давайте посмотрим. По кому вы скорбите?» Это ради невинного ребёнка? Очень хорошо; в таком случае я скорблю вместе с вами. Это ради королевского ребёнка? Я требую времени на раздумья. Мне, брату Картуша,
Невинного ребёнка подвесили за подмышки на Гревской площади и
мучили до смерти за то единственное преступление, что он был братом
Картуша. Это не менее болезненно, чем история внука Людовика XV.,
невинного ребёнка, замученного в башне Тампля за то единственное
преступление, что он был внуком Людовика XV.


 «Месье, — сказал
епископ, — мне не нравится такое сочетание имён».


 «Картуш? Людовик XV.? Против кого из них вы возражаете?»


 Наступила минутная тишина. Епископ почти пожалел, что пришёл,
и всё же он чувствовал смутное и странное волнение.

 Представитель конвента продолжил: —

— Ах, месье священник, вы не любите жестокость правды. Христос любил её. Он схватил жезл и очистил Храм. Его бич,
полный молний, был суровым глашатаем истины. Когда он воскликнул:
_‘Sinite parvulos,’_ он не делал различий между маленькими
детьми. Ему не составило бы труда собрать вместе
дофина Варавву и дофина Ирода. Невинность, месье, - это
своя корона. Невинности не обязательно быть величеством. Она такая же августейшая особа
в лохмотьях, как в лилиях.”


“Это правда”, - тихо сказал епископ.

“Я настаиваю”, - продолжил представитель “Джи". - "Вы упомянули Людовика
XVII. при мне. Давайте придем к взаимопониманию. Должны ли мы оплакивать всех
невинных, всех мучеников, всех детей, как низших, так и возвышенных?
Я согласен с этим. Но в таком случае, как я уже говорил вам, мы должны вернуться назад
дальше 93-го, и наши слезы должны начаться до Людовика XVII. Я буду
плакать вместе с тобой о детях королей, если ты будешь плакать
вместе со мной о детях народа».


«Я плачу обо всех», — сказал епископ.

«В равной степени!» — воскликнул представитель Г——; «и если нужно соблюсти баланс, то...»
склонитесь же на сторону народа. Они страдали дольше.



 Последовало ещё одно молчание. Первым его нарушил депутат.
Он приподнялся на локте, зажал щёку между большим и указательным пальцами, как это делают, когда допрашивают и судят, и обратился к епископу взглядом, полным всей силы предсмертной агонии. Это было почти как взрыв.

— Да, сэр, люди страдают уже давно. И постойте! Это ещё не всё. Почему вы только что расспрашивали меня и разговаривали со мной
о Людовике XVII.? Я вас не знаю. С тех пор как я оказался в этих краях, я живу в этом уединённом месте, никогда не выхожу за его пределы и не вижу никого, кроме того ребёнка, который мне помогает. Ваше имя дошло до меня в искажённом виде, должен признать, и с очень плохим произношением; но это ничего не значит: у умных людей есть множество способов обмануть честного простака — народ. Кстати, я не слышал шума вашей кареты.
Вы, должно быть, оставили её вон там, за рощей, на развилке дорог. Говорю вам, я вас не знаю. Вы
Вы сказали мне, что вы епископ, но это не даёт мне никакого представления о вашей моральной личности. Короче говоря, я повторяю свой вопрос. Кто вы? Вы — епископ, то есть князь церкви, один из тех позолоченных людей с геральдическими гербами и доходами, у которых огромные пребенды: епископство Д—— приносит пятнадцать тысяч франков регулярного дохода и десять тысяч в виде перкультивов; всего двадцать пять тысяч франков. У них есть кухни, ливреи, они умеют веселиться, по пятницам едят каплунов, расхаживают с лакеем впереди и
лакей позади, в парадной карете, у которого есть дворцы и который разъезжает в своих каретах во имя Иисуса Христа, ходившего босым! Ты прелат — доходы, дворец, лошади, слуги, хороший стол, все плотские удовольствия; у тебя есть всё это, как и у остальных, и ты, как и остальные, наслаждаешься этим; это хорошо; но это говорит либо слишком много, либо слишком мало;
это не проливает свет на внутреннюю и сущностную ценность человека, который приходит с намерением наделить меня мудростью.
С кем я говорю? Кто ты?


 Епископ опустил голову и ответил: «Vermis sum — я червь».


— Червь земный в карете? — прорычал представитель парламента.

Настала очередь представителя парламента вести себя высокомерно, а епископа — смиренно.

Епископ мягко возразил: —

«Да будет так, сэр. Но объясните мне, как моя карета, которая стоит в нескольких шагах отсюда, за деревьями, как мой хороший стол и камышницы, которые
Я ем по пятницам, и мой доход в двадцать пять тысяч франков, мой дворец и мои слуги доказывают, что милосердие — это не обязанность и что 1793 год не был неумолимым.



 Конвенционалист провёл рукой по лбу, словно отгоняя облако.

— Прежде чем ответить вам, — сказал он, — я прошу вас простить меня. Я только что поступил неправильно, сэр. Вы в моём доме, вы мой гость, я обязан проявить к вам учтивость. Вы обсуждаете мои идеи, и мне следует ограничиться опровержением ваших доводов. Ваше богатство и ваши удовольствия — это преимущества, которые я имею перед вами в этом споре; но хороший вкус подсказывает мне, что я не должен ими пользоваться. Я обещаю вам, что больше не буду их использовать.



 — Благодарю вас, — сказал епископ.

 Г—— продолжил:

 — Давайте вернёмся к объяснению, которого вы от меня потребовали.  Где
были ли мы? Что ты мне говорил? Что 93-й был неумолимым?


“Неумолимым; да”, - сказал епископ. “Что вы думаете о Марат хлопать
руки в гильотину?”


“Что вы думаете о Боссюэ, повторяя _Te Deum_ за
dragonnades?”


Ответ был резким, но он достиг своей цели с
прямотой стального наконечника. Епископ задрожал от этих слов; ему нечего было ответить, но он был оскорблён таким намёком на Боссюэ. Даже у самых умных людей есть свои фетиши, и иногда они чувствуют себя уязвлёнными из-за неуважения к логике.

Делегат начал задыхаться; астма агонии, смешанная с последними вздохами, прерывала его речь; но в глазах его была
полная ясность души. Он продолжал: —

 «Позвольте мне сказать ещё несколько слов в том же духе; я готов.
 Помимо Революции, которая в целом является огромным человеческим достижением, 1793 год, увы! является ответом на неё». Вы считаете это неумолимым, сэр;
но как же тогда вся монархия, сэр? Карье — бандит, но как вы назовете Монтревеля? Фукье-Тенвиль — негодяй, но как же тогда
Что вы думаете о Ламуаньон-Бавиле? Майяр ужасен; но
Соль-Таванн, если позволите? Дюшен-старший свиреп; но какой
эпитет вы позволите мне использовать в отношении старшего Летелье? Журдан-Купе-Тетэ
— чудовище; но не такое великое, как господин маркиз де Лувуа. Сэр,
сэр, я сочувствую Марии-Антуанетте, эрцгерцогине и королеве; но я также сочувствую той бедной гугенотке, которая в 1685 году при Людовике Великом, сэр, будучи беременной, была привязана обнажённой по пояс к столбу, а ребёнка держали на расстоянии; её грудь набухла от
молоко и сердце её разрывались от боли; младенец, голодный и бледный,
смотрел на эту грудь, плакал и мучился; палач сказал женщине,
матери и кормилице: «Отрекись!» — и предоставил ей выбор между
смертью младенца и смертью её совести. Что вы скажете об этой
танталовой пытке, применённой к матери? Помните об этом, сэр: у Французской революции были свои причины для существования; её гнев будет прощён будущим; её результатом стал мир, ставший лучше. Из её самых страшных ударов рождается забота о
Человеческая раса. Я сокращаю, я останавливаюсь, у меня слишком много преимуществ; более того,
я умираю».


 И, перестав смотреть на епископа, депутат завершил свою речь такими спокойными словами:


«Да, жестокость прогресса называется революциями. Когда они заканчиваются, признаётся тот факт, что с человеческой расой обошлись жестоко, но она прогрессировала».


Конвенционалист не сомневался, что он успешно преодолел все
внутренние укрепления епископа. Однако оставалось ещё одно, и из этого укрепления исходил последний ресурс монсеньора Бьенвеню.
сопротивление, прозвучал этот ответ, в котором проявилась почти вся
резкость начала:—

“Прогресс должен верить в Бога. У добра не может быть нечестивого слуги.
Тот, кто является атеистом, всего лишь плохой лидер для человечества ”.


Бывший представитель народа ничего не ответил. Его охватил
приступ дрожи. Он посмотрел на небо, и в его взгляд
рвать собрались медленно. Когда веко наполнилось, слеза скатилась по его бледной щеке, и он сказал, почти заикаясь, довольно тихо и как бы про себя, погрузив взгляд в глубину:

«О ты! О идеал! Ты один существуешь!»


 Епископ испытал неописуемый шок.

 После паузы старик воздел палец к небу и сказал: —

 «Бесконечное есть. Оно там. Если бы у бесконечного не было личности, личность была бы безграничной; она не была бы бесконечной; другими словами, она не существовала бы. Значит, есть _Я_. Это _Я_ бесконечного — Бог».


 Умирающий произнёс эти последние слова громким голосом и с дрожью в голосе, как будто увидел кого-то. Когда он закончил говорить, его глаза закрылись. Это усилие истощило его. Было очевидно
то, что он только что пережил, пронеслось в его голове за те несколько часов, что ему остались. То, что он сказал, приблизило его к тому, кто умирал. Приближался решающий момент.

 Епископ понимал это; время поджимало; он пришёл как священник: от крайнего холода он постепенно перешёл к крайнему волнению; он смотрел в эти закрытые глаза, он взял эту морщинистую, старческую и ледяную руку и склонился над умирающим.

«Этот час — час Божий. Не кажется ли вам, что было бы прискорбно, если бы мы встретились напрасно?»


TОн снова открыл глаза. На его лице читались серьёзность и мрачность.


— Епископ, — сказал он с медлительностью, которая, вероятно, была вызвана скорее достоинством его души, чем упадком сил, — я провёл свою жизнь в размышлениях, учёбе и созерцании. Мне было шестьдесят лет, когда моя страна позвала меня и велела заняться её делами. Я повиновался. Злоупотребления существовали, я боролся с ними; тирания существовала, я её уничтожил; права и принципы существовали, я провозгласил их и признал.  На нашу территорию вторглись, я защищал её; Франция
Когда мне угрожали, я подставил свою грудь. Я не был богат, я беден. Я был одним из правителей государства; хранилища казны были забиты драгоценными металлами до такой степени, что мы были вынуждены укреплять стены, которые вот-вот должны были рухнуть под тяжестью золота и серебра; я обедал на улице Мёртвого Дерева за двадцать два су. Я помогал угнетённым, утешал страждущих. Я сорвал покров с алтаря, это правда; но я сделал это, чтобы залечить раны моей страны. Я всегда поддерживал стремление человечества к прогрессу.
вперед, к свету, и я иногда сопротивлялся прогрессу
без жалости. Я, когда представлялся случай, защищал своих собственных
противников, людей вашей профессии. И есть в Петегеме, в
Фландрия, на том самом месте, где короли Меровингов проводили лето.
дворец, монастырь урбанистов, аббатство Сент-Клер-ан-Болье,
которое я спас в 1793 году. Я исполнил свой долг в меру своих сил и сделал всё, что было в моих возможностях. После этого меня стали преследовать, травить,
чернить, высмеивать, презирать, проклинать, объявили вне закона. Многие
В последние годы я, с моими седыми волосами, осознавал, что многие люди считают себя вправе презирать меня. Для бедных невежественных масс я — воплощение проклятия. И я принимаю эту ненависть, не испытывая ненависти ни к кому. Сейчас мне восемьдесят шесть лет; я на пороге смерти. С чем вы пришли ко мне?


_«За вашим благословением»,_ — сказал епископ.

И он преклонил колени.

Когда епископ снова поднял голову, лицо посланника стало серьёзным. Он только что скончался.

Епископ вернулся домой, глубоко погружённый в мысли, которые невозможно
известный нам. Он провел всю ночь в молитве. На следующее
утро несколько смелых и любопытных людей попытались заговорить с ним о
члене Конвента Г.--; он ограничился тем, что указал пальцем
на небо.

С этого момента он удвоил свою нежность и братские чувства
ко всем детям и страждущим.

Любой намек на “этого старого негодяя Г...” приводил его в состояние
особой озабоченности. Никто не мог бы сказать, что появление этой души перед ним и влияние этой великой совести на него самого не сыграли какой-то роли в его приближении к совершенству.

Этот «пастырский визит», естественно, стал поводом для пересудов во всех местных кружках.

 «Было ли место у постели такого умирающего, как этот, подходящим для епископа? Очевидно, что обращения в веру не предвиделось. Все эти революционеры — отступники. Тогда зачем было туда идти? Что там можно было увидеть? Должно быть, ему было очень любопытно посмотреть, как дьявол уносит душу».


Однажды одна наглая вдовствующая дама, считающая себя духовной, обратилась к нему со следующей репликой: «Монсеньор, люди
осведомляюсь, когда Ваше Величество получит красную шапочку!» — «О! о!
 это грубый цвет, — ответил епископ. — Хорошо, что те, кто презирает его в шапочке, почитают его в шляпе».






Глава XI. Ограничение


Мы сильно рискуем обмануть самих себя, если сделаем вывод, что монсеньор Велкам был «епископом-философом» или «кюре-патриотом».
Его встреча, которую можно почти назвать союзом, с конвенциональным Г—— оставила в его душе след, который сделал его ещё более мягким. Вот и всё.

Хотя монсеньор Бьенвеню был далёк от политики, здесь, пожалуй, самое место, чтобы вкратце обозначить его позицию в отношении событий той эпохи, если предположить, что монсеньор Бьенвеню когда-либо мечтал о какой-либо позиции.


Давайте тогда вернёмся на несколько лет назад.

Через некоторое время после возведения М. Мириэля в сан епископа
император сделал его бароном Империи вместе со многими другими
епископами. Как известно, Папа Римский был арестован в ночь с 5 на 6 июля 1809 года; по этому случаю М. Мириэль
Наполеон вызвал его на синод епископов Франции и Италии, созванный в Париже. Этот синод проходил в соборе Парижской Богоматери и впервые собрался 15 июня 1811 года под председательством кардинала Феша. М. Мириэль был одним из девяноста пяти епископов, присутствовавших на нём. Но он присутствовал только на одном заседании и на трёх или четырёх частных конференциях. Епископ горной епархии, живущий
так близко к природе, в сельской местности и в лишениях, казалось,
привносил в жизнь этих выдающихся личностей идеи, которые меняли
температура в зале. Он очень скоро вернулся в Д——.
Его спросили, почему он так быстро вернулся, и он ответил: «_Я смутил их. Свежий воздух проник к ним через меня. Я оказал на них такое же воздействие, как открытая дверь»._

 В другой раз он сказал: «Чего вы хотите? Эти господа — принцы. Я всего лишь бедный епископ-крестьянин»._

 Дело в том, что он вызвал у них недовольство. Среди прочих странных вещей рассказывают, что однажды вечером, оказавшись в доме одного из своих самых выдающихся коллег, он случайно обронил: «Какая красавица
часы! Какие красивые ковры! Какие красивые ливреи! Должно быть, с ними много хлопот. Я бы не стал заводить все эти излишества, которые беспрестанно твердят мне на ухо: «Есть люди, которые голодают! Есть люди, которые мёрзнут! Есть бедные люди! Есть бедные люди!»


 Кстати, заметим, что ненависть к роскоши — это неразумная ненависть. Эта ненависть подразумевает ненависть к искусству.
Тем не менее церковники считают роскошь недопустимой, за исключением случаев, связанных с представлениями и церемониями. Это, по-видимому, свидетельствует о привычках, которые
в них очень мало милосердия. Богатый священник — это противоречие. Священник должен быть ближе к бедным.
Можно ли постоянно, днём и ночью, соприкасаться со всеми этими страданиями, всеми этими несчастьями и этой бедностью, не впитав в себя немного этого несчастья, как пыль от труда? Можно ли представить себе человека, который не согревается у жаровни? Можно ли представить себе рабочего, который трудится у печи и у которого нет ни опалённых волос, ни почерневших ногтей, ни капли пота, ни пятнышка золы на
его лицо? Первым проявлением милосердия у священника, особенно у епископа, является бедность.


Без сомнения, именно так считал епископ Д——.

 Однако не следует полагать, что он разделял то, что мы называем «идеями века», в некоторых деликатных вопросах. Он почти не принимал участия в богословских спорах того времени и хранил молчание по вопросам, затрагивающим церковь и государство. Но если бы на него сильно надавили, он, скорее всего, оказался бы ультрамонтаном, а не галликанином.  Поскольку мы пишем портрет,
и поскольку мы не хотим ничего скрывать, мы вынуждены добавить, что
он был холоден с Наполеоном в период его упадка. Начиная с 1813 года
он поддерживал или одобрял все враждебные проявления. Он отказался
видеться с ним, когда тот проезжал через его епархию по возвращении с острова
Эльба, и воздержался от проведения публичных молитв за императора
в своей епархии во время «Ста дней».

Помимо сестры, мадемуазель Батистины, у него было два брата: один был генералом, другой — префектом. Он писал им обоим с достаточной регулярностью
частота. Он был резок в течение времени по отношению к бывшему, потому что, проведения
команды в Провансе в эпоху высадки в Каннах
генерал поставил себя во главе двенадцати сотен мужчин и
преследуемый императором, как если бы она была человеком, на которого можно будет
желая позволяя сбежать. Его переписка с другим братом
бывший префект, прекрасный, достойный человек, живший на пенсии в
Париже, на улице Кассет, оставался более нежным.

Таким образом, у монсеньора Бьенвеню тоже был свой звёздный час, свой
горечи, его туча. Тень сиюминутных страстей
прошла над этим великим и кротким духом, занятым вечными вещами.
 Конечно, такому человеку лучше было бы не иметь никаких политических убеждений.
Не поймите нас неправильно: мы не смешиваем то, что называется «политическими убеждениями», с великим стремлением к прогрессу, с возвышенной верой, патриотической, демократической, гуманной, которая в наше время должна быть основой любого благородного ума. Не будем углубляться в вопросы, которые касаются только
Коснувшись темы, косвенно связанной с предметом этой книги, мы просто скажем следующее: было бы хорошо, если бы монсеньор Бьенвеню не был роялистом и если бы его взгляд ни на мгновение не отрывался от того безмятежного созерцания, в котором над вымыслами и ненавистью этого мира, над бурными превратностями человеческих дел сияют эти три чистых света: истина, справедливость и милосердие.

Признавая, что Бог создал человека не для политической должности
Монсеньор, добро пожаловать, мы должны были понять его протест и восхититься им
во имя права и свободы, его гордое противостояние, его справедливое, но опасное сопротивление всемогущему Наполеону. Но то, что радует нас в людях, которые восстают, меньше радует нас в людях, которые падают. Мы любим борьбу только до тех пор, пока есть опасность, и в любом случае только бойцы первого часа имеют право быть истребителями последнего. Тот, кто не был
упрямым обвинителем в период процветания, должен сохранять спокойствие перед лицом
гибели. Обвинитель успеха — единственный законный палач
падение. Что касается нас, когда вмешивается Провидение и наносит удар, мы позволяем ему действовать.
1812 год начал разоружать нас. В 1813 году трусливое нарушение
молчания этого неразговорчивого законодательного органа, ободренного катастрофой,
имело только те черты, которые вызывали негодование. И это было преступлением —
аплодировать в 1814 году в присутствии тех маршалов, которые предали нас; в присутствии того сената, который переходил от одного навозного холма к другому, оскорбляя после того, как обожествил; в присутствии того идолопоклонства, которое теряло почву под ногами и плевало на своего идола, — это было долгом отвернуться
в сторону голову. В 1815 году, когда воздух был наполнен предчувствием величайших бедствий,
когда Франция содрогалась от их зловещего приближения, когда
Перед Наполеоном смутно вырисовывались очертания Ватерлоо.
В скорбных приветствиях армии и народа, обращённых к обречённому судьбой, не было ничего смешного, и, даже с учётом деспотизма, сердце такого человека, как епископ Д——, не могло не распознать величественные и трогательные черты, присущие объятиям великой нации и великого человека на краю пропасти.

За исключением этого, он был во всём справедлив, честен, беспристрастен, умен, скромен и полон достоинства, благотворителен и добр, что является лишь другой формой доброжелательности. Он был священником, мудрецом и человеком.
Следует признать, что даже в политических взглядах, за которые мы только что упрекали его и которые мы склонны оценивать почти с суровостью, он был терпим и снисходителен, возможно, даже больше, чем мы, говорящие здесь. Привратник ратуши был назначен на эту должность императором.
Он был старым унтер-офицером старой гвардии,
член Почетного легиона при Аустерлице, такой же бонапартист, как и орёл. Этот бедняга иногда позволял себе необдуманные высказывания, которые закон тогда квалифицировал как _подстрекательские речи_. После того как императорский профиль исчез с Почетного легиона, он, по его словам, никогда не надевал форму, чтобы не быть вынужденным носить свой крест. Он сам благоговейно снял императорскую эмблему с креста, подаренного ему Наполеоном.
В кресте образовалась дыра, и он не стал ничего вставлять на её место. «Я умру», — сказал он
Он сказал: «Лучше я буду носить трёх лягушек на сердце!» Ему нравилось вслух насмехаться над Людовиком XVIII. «Подагрическое старье в английских гетрах! — говорил он. — Пусть убирается в Пруссию со своей косицей». Он с удовольствием сочетал в одном проклятии две вещи, которые ненавидел больше всего: Пруссию и Англию. Он делал это так часто, что сбился со счёта. Так он и оказался на улице с женой и детьми, без гроша в кармане. Епископ послал за ним, мягко отчитал его и назначил соборным старостой.

За девять лет монсеньор Бьенвеню своими благими делами и кроткими нравами наполнил город Д—— своего рода нежным и сыновним почтением. Даже его поведение по отношению к Наполеону было принято и молчаливо прощено людьми, доброй и слабой паствой, которая обожала своего императора, но любила своего епископа.




ГЛАВА XII. УЕДИНЕНИЕ МОНСЕНЬОРА ВЕЛКОМИНА
Епископа почти всегда окружает целая свита маленьких аббатов,
как генерала — группа молодых офицеров. Это то, что очаровательный святой Франциск Сальский где-то называет «les pr;tres
«Блан-беки», неопытные священники. У каждой карьеры есть свои претенденты, которые составляют свиту тех, кто достиг в ней успеха. Нет такой власти, у которой не было бы своих иждивенцев. Нет такого богатства, у которого не было бы своего двора. Искатели будущего кружатся вокруг великолепного настоящего.
  В каждом мегаполисе есть штат чиновников. У каждого епископа, обладающего хоть каким-то влиянием, есть свой отряд херувимов из семинарии, который ходит по округе, поддерживает порядок в епископском дворце и охраняет улыбку монсеньора.  Чтобы угодить
Стать епископом — всё равно что поставить ногу в стремя для
субдиаконата. Необходимо идти своим путём осмотрительно;
апостольство не пренебрегает каноническим правом.

 Как и везде, в Церкви есть влиятельные люди. Это епископы, которые хорошо зарекомендовали себя при дворе, которые богаты,
хорошо обеспечены, искусны, приняты в обществе, которые, без сомнения, умеют молиться,
но также умеют просить, которые без зазрения совести заставляют
целую епархию плясать под свою дудку, которые являются связующим звеном между ризницей и дипломатией, которые скорее аббаты, чем
священники, прелаты, а не епископы. Счастливы те, кто приближается к ним!
 Будучи влиятельными людьми, они создают вокруг себя ауру, которая распространяется на усердных и избранных, а также на всех молодых людей, которые понимают искусство угождать, на большие приходы, пребенды, архидьяконаты,
капелланов и соборные должности в ожидании епископских почестей. По мере того как они продвигаются сами, они способствуют продвижению и своих спутников.
Это целая солнечная система в движении. Их сияние отбрасывает пурпурную тень на их покои. Их процветание рушится на глазах
Сцены превращаются в милые маленькие продвижения по службе. Чем больше епархия покровителя, тем выше должность его любимца. А ещё есть Рим. Епископ, который знает, как стать архиепископом, архиепископ, который знает, как стать кардиналом, берёт вас с собой в качестве конклависта. Вы попадаете в папский суд, получаете паллий и — о чудо! — становитесь кардиналом. Вы — аудитор, затем папский камергер, затем монсеньор, а от милости до преосвященства — всего один шаг, а между преосвященством и святостью — лишь дым от голосования.  Каждый
Парик может мечтать о тиаре. В наши дни священник — единственный человек, который может стать королём законным путём; и каким королём! Верховным королём. А семинария — это рассадник амбиций! Сколько краснеющих хористов, сколько юных аббатов носят на голове горшок с молоком Перретты! Кто знает, как легко амбиции выдают себя за призвание? добросовестно, возможно, и обманывая себя,
это преданный.

Монсеньор Бьенвеню, бедный, скромный, уходящий в отставку, не входил в число
великих митр. Это было ясно по полному отсутствию молодых
священники о нем. Мы видели, что он “не берут” в Париже. Не
один будущем мечтали приживается на этот одинокий старик.
Ни один прорастания амбиции совершил глупость пускает
ее листва в его тени. Его каноники и архидьяконы были добрыми старыми
людьми, такими же вульгарными, как и он сам, такими же зашоренными в этой епархии,
без возможности стать кардиналом, и похожими на своего епископа, с той лишь разницей,
что они были законченными, а он — завершённым. Невозможность возвыситься при монсеньоре Бьенвеню была настолько очевидной, что
Он понял, что, как только молодые люди, которых он рукоположил, покидали семинарию, они получали рекомендацию к архиепископам Экса или Оша и уезжали в большой спешке.  Ибо, повторяем, люди хотят, чтобы их подталкивали. Святой, пребывающий в порыве самоотречения, — опасный сосед.
Он может заразить вас неизлечимой бедностью, анкилозом суставов, которые полезны для продвижения по пути, и, короче говоря, самоотречением в большей степени, чем вы того желаете. Этой заразной добродетели следует избегать.  Отсюда и изоляция монсеньора
Бьенвеню. Мы живём в мрачном обществе. Успех — вот урок, который капля за каплей стекает по склону коррупции.


Скажем вскользь, что успех — отвратительная вещь. Его ложное сходство с заслугами обманывает людей. Для масс успех почти то же самое, что превосходство. У успеха, этого Менахма таланта, есть один обманщик — история. Только Ювенал и Тацит ворчат по этому поводу. В наши дни почти официальная философия встала на его сторону,
носит ливрею успеха и выполняет его поручения
Вестибюль. Успех: теория. Процветание говорит о способностях. Выиграй в лотерею, и вот! ты умный человек. Тот, кто побеждает, почитается. Родись с серебряной ложкой во рту! всё зависит от этого. Будь удачлив, и у тебя будет всё остальное; будь счастлив, и люди будут считать тебя великим. За исключением пяти или шести выдающихся исключений, которые
составляют славу целого века, современное восхищение — не что иное,
как недальновидность. Позолота — это золото. Нет ничего плохого в том,
чтобы случайно оказаться первым, главное — оказаться. Обычное стадо — это
старый Нарцисс, который обожает себя и аплодирует вульгарной толпе.
 Та невероятная способность, благодаря которой человек становится Моисеем, Эсхилом, Данте,
Микеланджело или Наполеоном, присуждается толпой на месте и
посредством одобрения тому, кто достигает своей цели, в чём бы она ни заключалась. Пусть нотариус превратится в депутата: пусть лжец
Корнель сочиняет «Тиридата»; евнух становится хозяином гарема; военный Прюдом случайно выигрывает решающую битву эпохи;
аптекарь изобретает картонные подошвы для армии
Самбр-и-Маас и сконструировал для себя из этого картона.
продается как кожа, доход составляет четыреста тысяч франков; пусть
упаковщик свинины поддерживает ростовщичество и заставляет его приносить семь или восемь
миллионов, отцом которых он является, а матерью - она; пусть
проповедник становится епископом благодаря своему гнусавому произношению; пусть управляющий
из хорошей семьи, уходя со службы, разбогатеет настолько, что его сделают
министр финансов, — и люди называют это Гениальностью, точно так же, как они называют
лицо Мушкетона красивым, а осанку Клода Мажести. С помощью
Созвездия в пространстве смешивают с собой звезды бездны, что
образуются в мягком иле лужи под ногами уток.




 ГЛАВА XIII — ВО ЧТО ОН ВЕРИЛ

Мы не обязаны проверять епископа Д—— на предмет
православия. В присутствии такой души мы испытываем только
уважение. Совесть праведника следует принимать на веру. Более того, учитывая особенности человеческой природы, мы допускаем
возможность развития всех достоинств человеческой добродетели в рамках
веры, отличной от нашей.

 Что он думал об этой догме или об этой тайне? Эти тайны
Внутренний суд совести известен только могиле, куда души входят обнажёнными. В чём мы уверены, так это в том, что в его случае трудности веры никогда не приводили к лицемерию. Алмаз не подвержен разрушению. Он верил настолько, насколько были способны его силы. «Верую в Отца», — часто восклицал он. Более того, он черпал в добрых делах то удовлетворение, которого достаточно для
совести и которое шепчет человеку: «Ты с Богом!»


 Мы считаем своим долгом отметить, что вне и
Помимо веры, епископ обладал избытком любви.
 Именно в этой области, _quia multum amavit_, — потому что он много любил, — он считался уязвимым для «серьезных людей», «почтенных особ» и «благоразумных людей»; излюбленные выражения нашего печального мира, где эгоизм получает приказ от педантизма. Что это был за избыток любви? Это была безмятежная доброжелательность, которая переполняла людей, как мы уже отмечали, и которая порой распространялась даже на неодушевлённые предметы. Он жил без высокомерия. Он был снисходителен к Божьему
творение. В каждом человеке, даже в самом лучшем, есть бездумная жестокость, которую он приберегает для животных. В епископе Д—— не было этой жестокости, которая, тем не менее, свойственна многим священникам. Он не заходил так далеко, как брамин, но, казалось, обдумал слова из Экклезиаста: «Кто знает, куда направляется душа животного?»
Отвратительность облика, уродство инстинктов не беспокоили его и не вызывали негодования. Они трогали его, почти умиляли.
Казалось, он задумчиво удалялся, чтобы искать за пределами
очевидная жизнь, причина, объяснение или оправдание для
них. Временами казалось, что он просит Бога смягчить эти наказания.
Он исследовал без гнева, взглядом лингвиста, который
расшифровывает палимпсест, ту часть хаоса, которая все еще существует в
природе. Эта задумчивость иногда заставляла его произносить странные высказывания. Однажды утром он был в своём саду и думал, что он там один, но его сестра шла за ним, и он её не видел. Внезапно он остановился и уставился на что-то на земле. Это был большой, чёрный, волосатый, страшный паук.  Сестра услышала, как он сказал:

«Бедное животное! Оно не виновато!»


 Почему бы не упомянуть эти почти божественно-детские высказывания о доброте?
 Может, они и ребяческие, но эта возвышенная ребячливость была свойственна святому Франциску Ассизскому и Марку Аврелию. Однажды он подвернул лодыжку, пытаясь не наступить на муравья. Так жил этот праведник. Иногда он засыпал в своём саду, и тогда не было ничего более почтенного, чем он.


Монсеньор Бьенвеню в молодости, если верить рассказам о ней и даже о его зрелости, был страстным
и, возможно, жестоким человеком. Его всеобъемлющая любезность была не столько природным инстинктом, сколько результатом глубокого убеждения, которое
проникло в его сердце через призму жизни и медленно
просачивалось туда, мысль за мыслью; ведь в характере, как и в скале, могут быть отверстия, проделанные каплями воды. Эти углубления
невозможно заполнить, эти образования неразрушимы.

В 1815 году, как мы уже упоминали, ему исполнилось семьдесят пять лет, но выглядел он не старше шестидесяти. Он был невысокого роста;
он был довольно полным; и, чтобы бороться с этой склонностью, он любил совершать длительные пешие прогулки; его шаг был твёрдым, а фигура лишь слегка сгорбленной — деталь, из которой мы не делаем никаких выводов. Григорий XVI в возрасте восьмидесяти лет держался прямо и улыбался, что не мешало ему быть плохим епископом. Монсеньор
У Уэлкома была, как говорят люди, «прекрасная голова», но он был таким милым, что они забывали о том, что она прекрасна.

 Когда он разговаривал с той детской непосредственностью, которая была одной из его
черт и о которой мы уже говорили, люди чувствовали себя непринуждённо
Он был с ним, и казалось, что радость излучается всем его существом. Его свежее и румяное лицо, белоснежные зубы, которые он сохранил и которые демонстрировал своей улыбкой, придавали ему тот открытый и непринуждённый вид, при виде которого о мужчине говорят: «Он хороший парень», а о старике: «Он прекрасный человек». Именно такое впечатление он произвёл на Наполеона. При первой встрече и для того, кто видел его впервые, он был просто
прекрасным человеком. Но если провести с ним несколько часов,
и, увидев его в малейшей степени задумчивым, прекрасный мужчина постепенно преобразился и стал казаться более внушительным, я не знаю почему; его широкий и серьёзный лоб, придаваемый ему величественности седыми волосами, стал величественным ещё и благодаря размышлениям; от его доброты исходило величие, хотя доброта не переставала сиять; он вызывал у вас те же чувства, которые вы испытали бы, увидев, как улыбающийся ангел медленно расправляет крылья, не переставая улыбаться. Уважение, невыразимое уважение, постепенно проникало в тебя и росло.
Сердце его было полно любви, и чувствовалось, что перед нами одна из тех сильных, испытанных и снисходительных душ, в которых мысль настолько возвышенна, что не может быть иной, кроме как нежной.

 Как мы уже видели, молитва, отправление религиозных обрядов,
подаяние милостыни, утешение страждущих, обработка небольшого
участка земли, братство, бережливость, гостеприимство, отречение,
уверенность, учёба, работа — всё это наполняло каждый день его жизни. _Наполненный_ — вот точное слово.
Конечно, день епископа был до краёв наполнен добрыми словами и добрыми делами. Тем не менее он не был бы полным, если бы не холод или
Из-за дождливой погоды он не мог провести час или два в саду перед тем, как лечь спать, и после того, как обе женщины уходили спать. Казалось, для него это был своего рода ритуал — готовиться ко сну с помощью медитации под величественным ночным небом.
 Иногда, если две пожилые женщины не спали, они слышали, как он медленно ходит взад-вперёд по дорожкам в глубокой ночи. Он был там один, в
единении с самим собой, умиротворённый, преисполненный благоговения,
сравнивающий безмятежность своего сердца с безмятежностью эфира,
тьма рассеивается видимым великолепием созвездий и невидимым великолепием Бога, открывая его сердце мыслям, нисходящим из Неведомого. В такие моменты, когда он отдавал своё сердце в час, когда ночные цветы источают свой аромат, озаряясь, как лампа, в звёздной ночи, когда он изливался в экстазе посреди вселенского сияния творения, он, вероятно, не мог бы сказать самому себе, что происходит в его душе; он чувствовал, как что-то покидает его и что-то нисходит в него. Таинственное
обмен безднами души с безднами вселенной!

 Он думал о величии и присутствии Бога; о будущей вечности, этой странной тайне; о прошедшей вечности, тайне ещё более странной; обо всех бесконечностях, которые проникали во все его чувства, были у него перед глазами; и, не пытаясь постичь непостижимое, он взирал на него. Он не изучал Бога; он был ослеплён им. Он рассматривал эти великолепные соединения атомов,
которые придают материи различные свойства и раскрывают силы, подтверждая их существование.
создавайте индивидуальности в единстве, пропорции в протяжённости, бесчисленное в бесконечном и посредством света создавайте красоту. Эти соединения
непрерывно формируются и распадаются; отсюда жизнь и смерть.

 Он сел на деревянную скамью, прислонившись спиной к старой виноградной лозе.
Он смотрел на звёзды, на фоне которых виднелись чахлые силуэты его фруктовых деревьев. Эта четверть акра, так плохо засаженная, так загромождённая убогими постройками и сараями, была ему дорога и удовлетворяла его потребности.

 Что ещё было нужно этому старику, который делил свой досуг между
Жизнь, в которой так мало свободного времени, между работой в саду днём и созерцанием ночью? Разве этого тесного жилища с небесами вместо потолка недостаточно, чтобы он мог поклоняться Богу в его самых божественных творениях? Разве это не охватывает всё? И чего ещё можно желать? Небольшой сад, по которому можно гулять, и необъятность, о которой можно мечтать. На ноги то, что можно
культивируется и перебирают; над головой то, что можно изучать и медитировать
на: немного цветов на земле и все звезды на небе.




ГЛАВА XIV—В ЧЕМ ОН ДУМАЛ


Одно последнее слово.

Поскольку такого рода сведения могут, особенно в настоящий момент
и использовать выражение сейчас в моде, чтобы епископ Д-в
некоторые “pantheistical” физиономия, и наводило на мысль о том, чтобы
его хвалить или ругать, что он развлекал один из тех предметов личного
философии, которые свойственны для нашего века, который иногда весна
в одиночных духов, и там пересесть на форму и растут, пока не
узурпировать место религии, мы настаиваем на этом, что не один из этих
человек, который знал, что монсеньор приветствуем бы считал себя
Он имел право думать что угодно. То, что просветило этого человека, было его сердцем. Его мудрость была сотворена из света, исходящего оттуда.

 Никаких систем; много трудов. Заумные рассуждения вызывают головокружение; нет, ничто не указывает на то, что он рисковал своим разумом в апокалипсисах.
 Апостол может быть дерзким, но епископ должен быть робким. Он, вероятно,
испытывал бы угрызения совести, если бы слишком рано поднимал некоторые
проблемы, которые в некотором смысле предназначены для великих умов.
 Под покровом тайны таится священный ужас; те
Там зияют мрачные провалы, но что-то подсказывает тебе, случайному путнику, что тебе не следует туда входить. Горе тому, кто проникнет туда!

 Гении в непроницаемых глубинах абстракции и чистого умозрения, так сказать, над всеми догмами, предлагают свои идеи Богу. Их молитва дерзко предлагает дискуссию. Их поклонение вопрошает. Это прямая религия, полная тревоги и ответственности для того, кто пытается взобраться на её крутые скалы.

 Человеческая медитация не знает границ. На свой страх и риск он анализирует
и погружается в собственное ослепление. Можно даже сказать, что в результате своего рода великолепной реакции оно ослепляет природу; таинственный мир, который нас окружает, возвращает то, что получил; вполне вероятно, что созерцатели сами являются объектом созерцания. Как бы то ни было, на земле есть люди, которые — люди ли они? — отчётливо видят на краю горизонтов грёз высоты абсолюта и обладают ужасным видением бесконечной горы. Монсеньор Велкам был одним из таких людей. Монсеньор Велкам не был гением. Он бы
я боялся тех возвышенных состояний, в которых даже такие великие люди, как
Сведенборг и Паскаль, впадали в безумие. Конечно, эти
глубокие размышления имеют свою нравственную пользу, и этими трудными путями
можно приблизиться к идеальному совершенству. Что касается его, то он выбрал путь, который
сокращает время, — путь Евангелия.

Он не пытался придать своей рясе сходство со складками плаща Илии; он не проецировал луч будущего на тёмную волну событий; он не стремился сгустить свет вещей в пламя; в нём не было ничего от пророка и ничего от мага.
Его смиренная душа любила, и это было всё.

 То, что он вознёс молитву до уровня сверхчеловеческого стремления, вполне вероятно: но молиться слишком много — это то же самое, что любить слишком сильно;
и если молиться сверх положенного — это ересь, то святая Тереза и святой
Иероним были бы еретиками.

 Он склонялся ко всему, что вызывает стоны, и ко всему, что искупает. Вселенная
предстала перед ним как огромная болезнь; повсюду он чувствовал лихорадку,
повсюду слышал стоны страдающих и, не пытаясь разгадать загадку,
стремился залечить рану. Ужасное зрелище
Созерцание созданного пробуждало в нём нежность; он был занят только тем, чтобы найти для себя и вдохновить других на то, как лучше всего проявлять сострадание и облегчать страдания. То, что существует, было для этого доброго и редкого священника постоянным источником печали, которая искала утешения.

 Есть люди, которые трудятся ради добычи золота; он трудился ради добычи жалости. Всеобщее страдание было его шахтой. Царившая повсюду печаль была лишь предлогом для неизменной доброты. _Любите друг друга;_
он заявил, что на этом всё, больше ничего не нужно, и на этом всё закончилось
всю его доктрину. Однажды тот человек, который считал себя «философом», сенатор, о котором уже упоминалось, сказал епископу:
«Взгляни на мир: все воюют со всеми; у сильнейшего больше ума. Ваша _любовь друг к другу_ — это
бессмыслица». — «Что ж, — ответил монсеньор Велкам, не оспаривая
этого утверждения, — если это бессмыслица, то душа должна
запереться в ней, как жемчужина в устрице». Так он и заперся,
он жил там, он был абсолютно доволен этим, оставив в стороне
вопросы, которые манят и пугают, бездонные перспективы абстракции, пропасти метафизики — все эти глубины, которые для апостола сходятся в Боге, а для атеиста — в небытии;
судьба, добро и зло, бытие против сущего, совесть
человека, вдумчивый сомнамбулизм животного, трансформация
в смерти, повторение существований, которое содержит в себе могила,
непостижимое наслоение сменяющих друг друга любовей на неизменном _Я_,
сущность, субстанция, Нил и Энс, душа, природа,
Свобода, необходимость; перпендикулярные проблемы, зловещая тьма, в которой
склонились гигантские архангелы человеческого разума; грозные бездны,
которые Лукреций, Ману, святой Павел, Данте созерцают глазами,
в которых вспыхивают молнии, и которые, кажется, своим пристальным
взглядом на бесконечность заставляют вспыхивать там звёзды.

Монсеньор Бьенвеню был просто человеком, который обращал внимание на внешнюю сторону загадочных вопросов, не вникая в них и не утруждая ими свой разум, и который в глубине души питал глубокое уважение к тайне.
***