Кого вспоминают, умирая, солдаты

 Война - дело серьёзное и без потерь на этой работе не бывает. На войне быстро понимаешь, что жизнь человеческая часто зависит от случая. И стоит жизнь солдата недорого. Вовремя поменял свою свою позицию, а через некоторое мгновение там, где ты стоял, раздался взрыв мины или гранаты. Повернулся на зов, и пуля вместо тебя попала или в стену дувала, или в твоего товарища. И на войне быстро становишься суеверным и вспоминаешь бога. Хотя некоторые утверждают, что они о боге не вспоминали никогда.

 Но могу точно сказать, сам участвовал в боях где наши тяжелораненые солдаты и офицеры находясь без сознания, почему-то, как в кино не вспоминали партию и не говорили о Родине.

 Весной 1982 года наш разведбат получил задачу сопровождать колонну мотострелкового батальона 177-го мотострелкового полка, который должен был осуществить смену мотострелковой роты охранявшей вход в Панджшер в Гульбахоре. Около 8 утра мы вышли из Баграма, где дислоцировался наш разведбат, и без приключений к 9 часам были в Джабаль-ас-Сарадже, место дислокации 177-го полка. Наш комбат майор Николаев убыл к руководителю операции уточнить задачу, а народ, так наш комбат называл разведчиков, курил и лениво перебрасывался словами. О предстоящей работе не говорили, у нас в разведбате было не принято.

 Минут через 30 появился комбат, и ротные пошли к нему. Комбат поставил им задачу, и судя по выражению лица ротного, когда он возвратился от КШМ комбата, нашей роте поставили самую неприятную. Командиры разведгрупп роты стояли в ожидании ротного у его БРДМ.

 Ротный был злой как собака, когда ставил командирам разведгрупп задачу. Это был плохой знак. У ротного почему-то как у дикого зверя было обострённое предчувствие опасности и беды. Когда он начинал злиться после получения задачи, значит что-то должно было случиться. Или кто-то погибал или были раненые. Ребята называли это "чуйкой".

 Наша рота должна была прикрывать колонну мотострелков справа от дороги, как раз вдоль "зелёнки", так называли в Афгане посадки виноградника. "Зелёнка" только начиналась, кусты виноградника начинали покрываться зеленью, но уже были неплохой маскировкой для "духов". В зелёнке духи чувствовали себя, как рыба в воде. Дорога в Гулбахор проходила у подножья гор и до самого кишлака зелёнка была довольно далеко от неё, и нападения духов можно было не ожидать. Но встречных афганских машин не было, да и за колонной не шли бурубахайки, так наши называли машины афганцев. Это был явный признак того, что дорога заминирована и, вероятно будет засада.

 Впереди колонны шёл танк с тралом, огромные железные катки трала были предназначены для подрыва мин. И начались подрывы. Колонна остановилась спешились сапёры с собакой, пехота прикрытия сапёров, и колонна опять начала движение, но уже со скоростью пеших сапёров. В таких случаях у сапёров была самая опасная работа. Пехота прикрытия могла передвигаться перебежками, могла залечь при обнаружении мины, а сапёры всегда шли в полный рост и могли быть обстреляны, подорваны на радиоуправляемых минах. Короче служба не сахар.

 При подходе ко входу к Гульбахору наш разведбат спешился, 1-я и 2-я разведроты пошли слева от дороги, а наша разведывательно-десантная справа.

 Мы вошли в кишлак и продвигались вдоль дувала, как всегда впереди разведгрупп шли дозорные, потом командир с радистом. Дувал закончился и перед нами предстала терраса. Ротный дал команду всем остановиться и отправил дозорных на террасу. Дозорные добежали до конца террасы и залегли у стены. Огня по ним никто не открыл. Но взобраться по стене на террасу они не смогли. Нужна была помощь.

 Ротный дал команду группе остановиться. И сам с радистом побежал на террасу. Когда дозорные и ротный начали взбираться на стену, из зелёнки по ним открыли огонь. Они залегли. Ротный приказал дозорным возвращаться к группе. Они по одному побежали. Первый дозорный передвигался перебежками и добежал до наших за дувал. Но в это время из колонны мотострелков открыл огонь из пулемёта БТР. Он бил длинными очередями как раз в угол дувала. Ротный по радиостанции связался с комбатом и доложил ему, что по нам ведут огонь свои. Через некоторое время стрельба со стороны колонны прекратилась.

 Вторым побежал старший дозора сержант Митриков. И пулемётчик с БТР вновь открыл огонь. Очередь была длинной, пули били в угол дувала. И ротный, и все, кто был у дувала кричали Генке: Ложись, ложись... Но он продолжал бежать и набежал на очередь... Упал, его ползком вытащили ребята. Он был жив, Гену перевязали. Ротный по радиостанции матом орал комбату, что у него трёхсотый и ранили свои с пехоты. И огонь прекратился. Ротный дал команду командиру 1-й разведгруппы, ей командовал родной брат ротного, вынести его к дороге и запросил вертолёт. Вертолёт прилетел, сел под огнём духов на дорогу, но Гену донести не успели, умер. Когда группа вернулась, ротный спросил у брата: "Он что-нибудь говорил?" Брат ответил: "Только мама и больно".

 Ротный матюкнулся, и сказал: все кто умирают или ранен в бреду говорят только МАМА и БОЛЬНО.

 Вечером разведбат вернулся в Баграм. Ребята со взвода Митрикова рассказали, что в ночь перед выходом Митриков сидя у печки сказал: "Меня завтра убьют". Ротный опять матюкнулся и сказал: "Почему мне не сказали?". Никто ничего не ответил. Ротный был очень суеверный.