Лето у деда

Лето у деда
Маленькая повесть

В заброшенной деревне, затерянной среди бескрайних лесов, жил дед Егор Иванович. Седой, высокий, с прямой спиной и строгим взглядом. Соседи, которых почти не осталось, звали его добрым, но с характером.
Хозяйство у него было небольшое: корова, несколько коз, куры и гуси. Но в его глазах теперь таилась тень – рак подтачивал силы, и Егор Иванович знал, что это его последнее лето.
Он не жаловался, никому не говорил о болезни, а сражался с ней молча, как сражался всю жизнь с невзгодами.
Дом у деда был добротный, хоть и старый. Стоял он на фундаменте из могучих валунов. Бревенчатые стены, широкие наличники, скрипучие половицы и крыша, крытая рубероидом, придавали дому особую силу. Внутри пахло травами и свежим хлебом. В сердце избы стояла русская печь, где Егор Иванович пёк сам хлеб с румяной коркой и пироги с ягодами. А к дому была прирублена  баняпо-белому, небольшая, но удобная. Там он не только мылся, но и стирал бельё.

1. Внучка и проблемы.

Этим летом к Егору Ивановичу дочь привезла четырнадцатилетнюю внучку Марину. Обычно она ездила на лето к родителям мужа, но сейчас в Крыму неспокойно, и на семейном совете решено: к деду в деревню!
"Для Марины это первое лето в деревне, а для меня  – последнее", – он смотрел на внучку и думал, что хочет оставить ей что-то важное, большее, чем просто воспоминания.
Марина из девушки начала превращаться в очаровательную девушку.
Дед отметил, что внешность внучки – это смесь юношеской угловатости и зарождающейся женственности, где  подростковый характер – взбалмошный, самонадеянный, с нотками эгоизма и лукавства – проявляется в каждом жесте, взгляде и даже в том, как она поправляет выбившуюся прядь волос, когда думает, что её никто не видит.
 – Папа, объясни внучке Маринке, что жить можно и без всяких новомодных гаджетов, и к учебе надо относиться серьезнее! И главное, курить всякую гадость вредно! – сказала дочь.
– Как? – улыбнулся дед.
– А как ты умеешь! По-деревенски! – ответила мама и, набрав полный багажник деревенских гостинцев, уехала.
Марине, привыкшей к отдыху в Крыму, в деревню не хотелось. Природа наградила ее стройной фигурой: остатки подростковой угловатости, подчёркивали природную грацию, а мозг требовал впечатлений. И этот мозг знакомства с "летней тюрьмой", как она считала деревню, а деда тюремщиком и надзирателем, не был готов к новым деревенским впечатлениям.
"Ну вот! Пропало лето!" – Марина приехала из города с надутыми губами и не выпускала телефон из рук, будто без него мир рухнет. Но дед, проводив дочь в город, сразу поставил точку:
– Тут, внученька, сети нет. Телефон твой хоть в сумку, на полку клади, хоть гулять с ним ходи – толку ноль. У нас тут вместо интернета – лес да река. Электричества тоже нет!
– Как же вы живёте? – девушка, увидев керосиновые лампы, чуть не расплакалась.
– Так и живём. Вечером радиоприёмник включу – и все новости. Хватит. А ложатся у нас с петухами и встают тоже с ними. Привыкай! Твоя мама, перед отъездом, попросила меня очень серьезно поговорить с тобой о твоем поведении, – сказал он.
– О моем поведении? – переспросила Марина, пытаясь скрыть своё недовольство. – Это скучно и неинтересно. Я и так обещала маме тебя слушаться и помогать по хозяйству!
"Реальная тюрьма!  – подумала Марина, – и не убежать! В лесу волки и медведи, а тут строгий дед!"
– Не совсем понимаешь, – дед продолжал с той же интонацией. – Расскажи-ка, что ты куришь? Табак? Траву?
– Нет, вейп! – её лицо загорелось. – Это электронные сигареты.
– Читал и по радио слышал! Ты понимаешь, что мама просила с тобой делать, чтоб избавить тебя от этой привычки?

Тучи начали сгущаться над головой Марины: её начинала бить дрожь, а в голове возникала сумятица. Перспектива быть сурово наказанной стала более чем реальной.
– Догадываюсь, – ответила она, стараясь не выдать своих эмоций.
Марина, ещё не понимала, куда дед клонит. – Бить будешь?
– Не бить, а пороть! Раньше так считали, – дед начал объяснять, разливая чай из пузатого самовара в кружки. – Прутья помогали не только наказывать, но и давать молодежи правильные наставления. Иногда их даже использовали для профилактики! А ты, для начала, сама отдай мне эту электронную гадость!
– Нам рассказывали о розгах на уроках истории, – буркнула Марина, пытаясь сменить тему. – И "Детство" горького тоже читала! Сейчас ювенальная юстиция, и так уже не делают! И Вейпов у меня нет!
– И очень зря, что розги отменены! – дед поставил на стол ватрушки. – Отдай вейп по-хорошему! Родители наказывают тебя ремнём?
– Да, но редко, – призналась Марина и, покраснев, протянула деду флакон.
– Ну вот, – дед говорил всё более сурово, – заряжать тебе эту гадость тут всё равно негде! И не люблю, когда мне лгут! Розги – то немногое, что не позволит тебе полностью расслабиться и поддержат дисциплину летом, и повод наказать тебя уже есть!
Марина, услышав такие слова чуть по подавилась ватрушкой.
Он хмыкнул и добавил:
– Вейпинг опасен для здоровья! Аэрозоль вейпов содержит токсичные вещества. Скажи честно, кровь на зубной щётке при чистке зубов есть?
– Есть! – девушка старалась деду в глаза не смотреть.
– Есть, значит... Сухость, раздражение дёсен – первые признаки отравления, – вздохнул дед. – Кроме того, неисправные устройства могут взорваться или загореться! Не хватало мне тут пожара!
– Но, дедушка... – Марина поняла, что нарвалась. – Это же лучше сигарет!
– Вейпинг не заменяет сигареты и не является безопасной альтернативой! И то, что я в деревне живу, не значит, что кроме огорода я ничего не знаю и не вижу! – рассердился дед. – Буду оздоравливать! И не только трудотерапией на здоровом деревенским воздухе! Начнём с малого: обувь оставь на крыльце, ходи босиком, и не бойся. Заодно посмотри на бочку с дождевой водой. Она у крыльца стоит!
– Дома мы все босиком ходим. Но на улице… Трава колется!
– Потерпишь – и не заметишь, как привыкнешь. Хочешь, не хочешь, а будешь босиком бегать – мой на ночь ноги, чтоб копыта не выросли! Ну, а дурь из головы розгами выбью!

– Не надо меня розгами! – на глаза Марины навернулись слёзы: она видела, как уличной бочке для сбора дождевой воды мокли прутья, и догадалась об их назначении.
– И ещё, твоя мама говорила, что перед учёбой тебя нужно регулярно хорошенько пороть. И никакой ювенальной юстиции! Знаешь, что это значит? – спросил он, стараясь говорить серьёзно, но не строго.
– Да! Мне мама обещала розги за тройки в аттестате! И обещала, что их будет гораздо больше, если я не буду тебе помогать!
– Ну, вот и хорошо! – дед протянул ей ватрушку. – От розог ещё никто не умирал! А работы в деревне много! Но ты справишься!
"Ну вот, ни электричества, ни интернета. Вейп отобрал и розги обещал! Реальная тюрьма, и не сбежать!" – Марина лежала на железной кровати в своей комнате под крышей и дулась, – прутья в бочке уже замочил! И когда успел? – вот оно, счастливое босоногое деревенское лето! Канары, блин, с Багамами!  Инквизиция в бочке мокнет!"
Дед отвёл ей комнату под крышей. «В гробу я видала и эту деревню, и деда, и розги!» – Засыпала она в очень плохом настроении.

2. Кошмарные сны и утро в деревне

Ночью Марине приснился тревожный сон. Она стояла голая, посреди квартиры, где пахло городом — асфальтом, духами и сигаретным дымом. В дверях появилась мама. Лицо её было суровым, от нее пахло перегаром, а голос звучал непривычно холодно:
— Я тебя предупреждала, что если дедушка откажется, я сама тебя выпорю. И за вейп, и за лень, и за любовь к гаджетам!
Марина пыталась возразить, но слова застревали в горле. Мама шагнула ближе, в руках у неё вдруг оказалась розга, и девочка почувствовала липкий страх, угроза расправы повисла в воздухе, будто неизбежность.
Проснувшись на рассвете, Марина долго лежала неподвижно. В комнате было тихо, только за окном шумел лес.
"Приснится же такое! – на душе было тяжело. – Хоть так. хоть так – все равно высекут!" Сердце билось быстро, и в груди жило ощущение, что наказание теперь станет ещё реальнее, и вряд ли дедушка его отложит.
Она поднялась с постели с кислым выражением лица. Утро начиналось в плохом настроении, и даже простые дела по дому казались ей в тягость.
Сон не отпускал, и Марина всё время ловила себя на мысли, что мама как будто и правда стоит рядом, наблюдая за каждым её шагом.
Утро в деревне всегда начиналось одинаково. Дед Егор вставал затемно, доил корову и   шёл к русской печи. Дом был большой, и печь в нём была сердцем: грела, кормила и поила. Но в это утро он двигался медленнее, осторожнее, словно берег силы.
Марина заметила, как он иногда прижимал руку к боку, но не придала этому значения.
Егор принёс несколько сухих поленьев, сложил их прямо в глубине печи маленькой поленницей-костром. Снизу уложил лучину и бересту.
– Запоминай, Маринка, – сказал он спустившейся по лесенке внучке. – Огонь любит уважение. Сначала щепа да береста, они быстро загораются, а потом и поленья сами возьмутся, и заслонку в трубе нельзя закрывать, пока угли. Угорим!
– Ты какая-то квелая с утра! Не выспалась? – Он чиркнул спичкой, и вскоре береста весело зашипела, затрещала.
– Черти на мне воду возили! – Марина смотрела, как пламя схватило щепу, костёр ожил. Дед осторожно кочергой поправил огонь, чтобы поленья легли правильно, – обещались меня наказать, если я не буде тебе помогать!.
Когда костёр разгорелся, он поставил в печь железное ведро с водой и комбикормом для коровы, прикрыл заслонку.
– Пусть заваривается, – пояснил он внучке. – Корове с тёплого корму надо, и молока больше.
Сбоку к специальной вьюшке он присоединил железную трубу и поставил на табурет большой пузатый самовар. Через некоторое время по дому разнёсся тихий гул и шипение.
– Слышишь? – улыбнулся дед, но улыбка вышла усталой. – Это не электрочайник!  Это самовар песню поёт. Значит, скоро и чай будет.
Пока печь дышала теплом, Егор достал с полки железный чайник. Под потолком висели пучки трав – мята, душица, зверобой, чабрец. Аромат сушёной зелени наполнял дом особой свежестью.
– Мы и без чертей разберемся! – дед невольно залюбовался внучкой: рост чуть выше большинства сверстниц, лёгкая уверенность в движениях, природная грация, хотяона сама этого не замечала.
– Вот, Маринка, смотри: душица от простуды, зверобой от усталости, мята – чтоб сон был крепкий, ее побольше добавлю, чтоб черти не снились,  – говорил он, отщипывая по веточке. Он сложил травы в чайник, залил кипятком и сверху накрыл его старой войлочной шапкой.
– А зачем шапкой? – удивилась Марина.
Свои русые волосы, длинные и слегка волнистые, она успела расчесать и собрать в небрежный хвостик,  сейчас солнышко заглянуло в окно, и волосы начали золотиться, добавляя ей немного дикого, естественного очарования.
– Чтобы крепче заварилось, – подмигнул дед. – Под шапкой чайник «потеет», и настой выходит густой, душистый. Это тебе не вейп курить!
Запах трав и дымка от бересты смешался, заполнив всё пространство, но напоминание о вейпе и грядущей расплате ухудшило Марине настроения.
– А бить когда будешь? – Взгляд девушки стал дерзким, как и вчера, когда она спорила с дедом на счет новомодных гаджетов.
– Не сегодня это точно и не завтра! Я посмотрю на тебя и твоё поведение! И девушек во время цикла секут только в крайнем случае!
– А что делают с девушками во время цикла?
Дерзость во взгляде Марины ушла, осталась мягкая, почти детская ранимость
– Им в чай добавляют траву хвоща полевого, животик меньше болеть будет.
"Хоть что-то хорошее из-за моих дел!" – Марина смотрела на пляшущие огоньки в печи и думала, что даже простое деревенское утро здесь похоже на злую сказку, которая все равно закончится розгами.
Лицо Марины открытое, с гладкой кожей, слегка тронутой веснушками на щеках и переносице.
Её большие глаза, каре-зелёные, искрились то задором, то капризным недовольством, отражая её взбалмошный и противоречивый характер.
Сначала Марина капризничала, морщилась и ходила по двору осторожно, но через пару дней уже бегала по деревне, смеялась и плескалась в реке. Желание пускать дым вейпом куда-то пропало. О мамином требовании и кошмарном сне вспоминать не хотелось. Прополка грядок не доставляла радости, и Марина ворчала:
– Да тут этих сорняков, как в городе машин! – ее пухлые губы, надутые в знак протеста,  выдавали её эгоистичную и самонадеянную натуру, – впрочем, она помнила мамино обещание и работала честно.
– Зато с сорняками проще, – усмехался дед. – Возьми хозяйственные перчатки! Выдернул – и нету! После обеда познакомься поближе с козлом и его козами, и на реку пойдём.
Казалось, разговор о воспитательных розгах ушёл в прошлое и девушка в первый раз за день улыбнулась.
Но улыбка у неё тёплая, обезоруживающая, способная растопить даже строгий взгляд деда Егора.

Особое место в хозяйстве у деда занимал козёл — статный, круторогий, с длинной бородой и серьёзным взглядом. Он был вожаком небольшого стада: коз с козлятами и даже коровы. Утром первым выходил из ворот и уверенно вёл всех на луг, а вечером приводил обратно, шагал важно, словно проверяя порядок.
В первый раз Марина опасливо держалась в стороне — козёл выглядел суровым, да и дед предупредил:
— С этим шутить не стоит. Настоящий хозяин, порядок и морковку любит.
– Забодает? Русская рулетка в действии! – она решилась протянуть ему морковку.
Козёл сперва недоверчиво посмотрел, недовольно фыркнул, потом важно принял угощение и прожевал. Марина замерла — ждала, не боднет ли. Но козёл только тряхнул бородой и отошёл, давая понять: «Ты поступила правильно».

— Видишь, — сказал дед, довольный, — первому козлу угощение всегда давать надо. Тогда и к другим козам смело подходи. Но не шагай впереди стада! Там его законное место!
С того дня козёл относился к Марине сдержанно, но без злобы. Он никогда не пытался её обидеть, а если она  выгоняла стадо на луг, то позволял идти рядом.
Особенно удивило девушку, что козёл подпускал её к козлятам. Когда те пищали и жались к мамкам, он стоял рядом, зорко следя, но не мешал Марине гладить малышей или приносить им горсть комбикорма.
— Запомни, — говорил дед, — пока козлята маленькие, коз мы не доим. Молоко — им. А уж комбикорм носить можешь ты, козёл разрешает. Видишь, не сердится.
Утром, после дойки, дед принёс в дом тяжёлое ведро тёплого парного молока. Оно чуть парило и пахло травой – корова накануне паслась на лугу.
– Вот, хозяйка, настоящее молоко, – сказал он, улыбнувшись. – Из магазина такое не достанешь.
Марина осторожно коснулась края ведра ладонью – молоко было живое, свежее, будто ещё с луга.
Дед аккуратно разлил его по глиняным кринкам. Часть поставил в холодное место, «чтобы сливки поднялись».
На следующий день он снял густой золотистый слой сверху, положил его в отдельную миску и взбил деревянной ложкой. Получилась сметана – густая, блестящая, с мягким молочным запахом.
– Вот это – на щи и к картошке, – сказал он, показывая миску. – А тебе, Маринка, с ягодами вкуснее всего.
Остальное молоко дед оставил скисать в глиняных горшках. Через день оно схватилось плотным комком, и дед, накинув марлю, перелил простоквашу в дуршлаг. Сыворотка тихо закапала в миску, а белая масса оставалась наверху.
– Вот и творог поспел, – сказал он. – делать его – ничего сложного. Только терпение нужно. Его хоть так едят, хоть в пироги кладут! А на сыворотке я хлеб и пироги пеку.
Когда творог отцедился, дед переложил его в глиняную миску и подал внучке. Марина попробовала – он был нежный, чуть кислый и очень свежий.
– Такой вкусный! – воскликнула она. – Совсем не как магазинный!
– А это потому, что он твой, – ответил дед. – Для тебя стараюсь. Йогуртов тут у меня нет, чипсов тоже, но голодной ты у меня не будешь!
И с тех пор Марина почти каждый день угощалась   сметаной и творогом. Дед предлагал добавить в творог немного варения:
– Домашним накормить – значит, по-настоящему позаботиться.
Марина не отказывалась, поняв: в этих простых дарах – его забота и любовь, а дед не тюремщик и не инквизитор

3. Деревенские разборки

В доме у деда Егора Ивановича жизнь кипела не только благодаря хозяйству, но и из-за его четвероногих и пернатых обитателей, каждый из которых имел свой характер и место в деревенском распорядке.
Во дворе и вокруг дома царила своя маленькая экосистема, где все, от кота до гусей, играли свою роль, а Марина, приехавшая из города, училась с ними ладить, преодолевая страхи и капризы.
В центре этой системы был большой серый полосатый кот по кличке Мурза – полудикий, независимый, с характером настоящего лесного хищника. Он гулял, где хотел, и в дверях для него были выпилены отверстия.
Его густая шерсть, покрытая тёмными полосами, блестела на солнце, а жёлтые глаза, горящие, как два фонаря, пугали Марину в первые дни. Он не позволял к себе прикасаься, не шёл на руки и, казалось, смотрел на всех с лёгким презрением, будто напоминая, что он здесь не гость, а полноправный хозяин.
Каждое утро Мурза приносил свою добычу – мышей или даже крыс – и аккуратно складывал их на крыльце, как трофеи. Егор Иванович, проверяя кошачий улов, только кивал с одобрением:
– Работает, Мурза. Свою миску молока честно заслуживает.
Марина поначалу боялась кота: его когти, кривые и острые, как маленькие кинжалы, и резкие движения заставляли её вздрагивать, когда он проходил мимо. Однажды, увидев его с очередной мышью в зубах, она с визгом отскочила, чем вызвала у деда добродушный смех. Но со временем она решила подружиться с  суровым зверем.
Узнав от деда, что Мурза любит молоко с добавками, она начала готовить ему угощение: наливала в старую глиняную миску свежее молоко, крошила туда варёное яйцо и посыпала щепоткой отрубей. Сначала кот лишь подозрительно принюхивался, но вскоре стал подходить ближе, перестав шипеть и выпускать когти. Однажды, к удивлению Марины, он даже позволил ей осторожно погладить себя по спине, тут же отпрыгнув, словно передумал. Марина, сияя от радости, побежала к деду:
– Деда, он меня не укусил! Я его покормила, и он теперь мой друг!
– Ну, не друг ещё, – усмехнулся Егор Иванович, – но уважать начал. Мурза – он такой: еду и вежливое отношение ценит, заботу уважает.
Не всё в деревенском дворе шло так гладко.
Курятник был настоящим полем битвы, где заправлял задиристый петух по кличке Петя – яркий, с пышным красным гребнем и длинным хвостом, переливающимся зелёным и золотым. Петя считал себя хозяином курятника и не терпел чужаков. Каждый раз, когда Марина заходила собирать яйца, он бросался на неё с воинственным клекотом, хлопая крыльями и целясь острыми шпорами в ноги. Марина, привыкшая к городским удобствам, в первые дни убегала с криком, роняя корзину.
– Деда, этот Петя – настоящий бандит! – жаловалась она, потирая ушибленное колено.
– Не бандит, а командир, – отвечал дед, пряча улыбку в бороде. – Покажи ему, кто главнее, и он отстанет. – А из битых яиц мы яичницу сделаем!
Наконец, Марина решилась дать отпор, и вышла во двор, крепко сжимая в руке хворостину, которую вынула из бочки с дождевой водой. Её сердце колотилось, но она твёрдо решила не отступать. Когда Петя, как обычно, ринулся в атаку, распушив перья и угрожающе квохча, Марина топнула ногой и взмахнула хворостиной перед его клювом, крикнув:
– Ну, всё, Петя, я тебя больше не боюсь!
Петух замер, словно ошарашенный её смелостью, отступил на пару шагов и, важно задрав голову, удалился к своим курам, будто ничего не произошло. Марина, раскрасневшаяся от волнения и гордости, повернулась к деду, который наблюдал за сценой с крыльца:
– Видал, деда? Он убежал!
– Теперь уважать будет, – одобрил Егор Иванович, кивая. – Хворостина, она уважение внушает. Как розга, только пернатым.
Марина засмеялась, чувствуя себя победительницей. С того дня Петя больше не бросался на неё, а лишь косился подозрительно, когда она заходила в курятник, и это наполняло её гордостью – она научилась справляться с задирой.
Самым сложным противником во дворе оказался гусь – серый, крупный, с длинной шеей и злобным взглядом.
Он считал себя главным стражем двора и не подпускал никого к гнезду из сухой и чистой соломы, где его гусыня высиживала яйца. Даже Мурза обходил его стороной, предпочитая не связываться. Когда Марина однажды попыталась подойти к гнезду, чтобы налить воды в поилку, гусь яростно зашипел и ущипнул её под коленку так больно, что она с визгом отскочила.
– Дед, он злой! – хныкала Марина, потирая колено.
– Не злой, а хозяин, – поправил Егор Иванович. – Он за порядком во дворе следит и жену охраняет! Охраняет семью. Ты бы тоже шипела, если б у тебя гнездо отбирали.
"И дедушка злой, и гусь злой!" – подумала Марина. – Гусь щиплется, а дед прутья для порки в бочке замочил! Прямо в ремейк фильма "Холоп" попала!"
Когда вывелись гусята – маленькие, пушистые, похожие на серые комочки с чёрными бусинками глаз, – Марина прониклась к ним неожиданной нежностью. Она часами сидела у гнезда, осторожно поднося траву, творог и варёные яйца, которые дед велел мелко крошить и давать малышам. Гусь по-прежнему шипел, но уже не бросался, словно признавая её право заботиться о его потомстве.
– В первые дни гусятам нужно мягкое, – объяснял дед, показывая, как крошить еду. – Свежий творог, варёное яйцо, трава, отруби,  комбикорм, размоченный хлеб. Кормить надо часто, каждые два часа, раз восемь в день. Это тебе не вейп курить, тут работа настоящая!
Марина кивала, старательно выполняя указания. Она научилась мелко резать траву и смешивать её с кормом, следя, чтобы гусята не толкались у миски. Её терпение окупалось: малыши пищали, смешно топтались и тянулись к еде, а она чувствовала себя почти мамой этой пушистой оравы.
– Ты с гусем-то помирилась? – спросил как-то дед за ужином, глядя, как Марина задумчиво черпает кашу с края тарелки.
– Не-а, – ответила она, хитро улыбнувшись. – Он на меня шипит, но гусят кормить позволяет. Гусыня ведет себя мирно, но от гусят ни на шаг! Это уже прогресс, да?
– Ничего, привыкнут, – рассмеялся Егор Иванович. – Гуси – он упрямые, но справедливые. Как и я.
Марина хихикнула, но в её взгляде мелькнула искренняя привязанность к этому двору, где каждый – от кота до гусей – учили её чему-то новому.
Она начала понимать, что деревенская жизнь – это не только работа, но и умение договариваться с теми, кто делит с тобой этот маленький мир. И пусть Мурза всё ещё смотрел на неё с подозрением, Петя держался на расстоянии, а гусь шипел, она чувствовала, что становится частью их мира – и это наполняло её сердце теплом и гордостью. Деревня переставала быть тюрьмой.
– Дедушка, а меня обязательно пороть надо? – Спросила она после ужина.
— Эх ты, — вздохнул Егор. — Думаешь, я тебя обижать стану?
— Но мама же… перед отъездом… — голос дрожал.
Дед нахмурился, но не сердито, а скорее печально.
— Мать твоя в городе живёт, там у неё свои порядки. А тут деревня. Тут летом радоваться надо, а не наказания ждать. У нас работа сама воспитывает, без розог.
Марина молча кивнула, и слёзы снова потекли, но теперь уже не от страха, а от облегчения. Дед осторожно потрепал её по плечу и добавил:
— Спи спокойно. Завтра день будет новый, и дел полон двор.
Он поднялся и вышел, тихо прикрыв дверь. А девушка ещё долго лежала, слушая, как внизу потрескивают в печи дрова, и впервые почувствовала, что дед — не тюремщик, а защита.

4. На реке

После нескольких пасмурных дней выглянуло солнце и обогрело все вокруг. Дед Егор Иванович повёл Марину на реку. Солнце поднялось высоко, заливая всё вокруг золотистым светом, а лёгкий ветерок с воды приносил свежесть, смягчая полуденную жару.
Они вышли на песчаный пляж, где мягкий, теплый  песок приятно щекотал босые ноги. Река, спокойная и прозрачная, лениво текла, отражая голубое небо и редкие облака. На поверхности то и дело появлялись круги от выпрыгнувшей рыбы, а над водой мелькали стрекозы, словно маленькие разноцветные вертолётики.
Марина, сбросив сарафан и оставшись в простых хлопковых трусиках, с восторгом бросилась в воду. Она визжала от удовольствия, когда тёплая река окутала её, а мелкие брызги сверкали на солнце, как алмазы. Она плескалась, ныряла, позволяя течению мягко покачивать её, и смеялась так звонко, что эхо разносилось по берегу.
Впервые за это лето она чувствовала себя по-настоящему свободной – без городских забот, без маминых наставлений, без страха перед дедовой строгостью и перспективой наказания.
Вода была мягкой, теплой. прозрачной ласковой. Марина, раскинув руки, легла на спину, глядя в небо и чувствуя, как река держит её, словно в объятиях.
– Деда, смотри, я плаваю! На море научилась! – крикнула она, переворачиваясь и брызгая водой в сторону берега, где Егор Иванович уже разложил на песке старое одеяло. – Это лучше, чем любой бассейн!
Дед, поправив свою видавшую виды   шляпу, усмехнулся и помахал ей рукой:
– Плавай, Маринка, только не утони от радости! Утонешь – домой не приходи!
Выбравшись из воды, мокрая и счастливая, Марина плюхнулась рядом с дедом на тёплый песок. Её русые волосы, слипшиеся от воды, блестели, а на щеках играл румянец. Дед, наскоро окунувшись, протянул ей ломоть свежего хлеба, намазанного густым варением. Марина вгрызлась в хлеб, и жевала, блаженно жмурясь, и вдруг сказала:
– Деда, на море всё по-другому. Там пляж огромный, но людей – как муравьёв! Яблоку негде упасть! Все толкаются, музыка орёт, продавцы кричат про свои кукурузу и чурчхелу. В воде вообще тесно, кто-то вечно лезет тебе под руку, а кто-то пялится. – Она помолчала, глядя на тихую гладь реки, где круги от рыбы лениво расплывались. – А здесь… тишина. Никого, почти!  Песок такой мягкий, вода тёплая, и можно плавать, как будто вся река – только твоя!
Её глаза блестели от восторга, и она широко улыбнулась, показывая ямочки на щеках. Дед кивнул, поправляя шапку, и его лицо смягчилось:
– Вот и видишь, внучка. Море – оно чужое, шумное, а река – своя, родная. – Дед дал ей попить из пластиковой бутылки, куда он налил холодный травяной чай. – Она с детства и до старости рядом. Кто к ней с добром идёт, того она и принимает.
Марина огляделась, всё ещё сияя от радости. Вдалеке, на мелководье, пара местных мальчишек гоняла старый мяч, смеясь и поднимая фонтаны брызг. На другом краю пляжа плескались голышом ещё двое ребят, чуть младше Марины  – такие же летние «дачники», как она, приехавшие к бабушкам и дедам. Но их было так мало, что они казались частью пейзажа, а не помехой. Пространство вокруг дышало покоем, и Марина, раскинув руки, упала на спину в песок, хихикая.
– Всё равно, по сравнению с морем, людей почти нет! – воскликнула она. – Здесь так просторно, не то, что на море. Можно делать, что хочешь, и никто не мешает!
– Нам, местным, много не надо, – ответил дед, откусывая кусок хлеба с вареньем. – Пришли, окунулись, поплескались, рыбу половили – и по домам. А для вас, каникулярных, тут настоящее раздолье. С этими потом сама познакомишься!
Марина, всё ещё лёжа на песке, приподнялась на локтях и хитро посмотрела на деда:
– Деда, а тут без лифчика можно?
Егор Иванович хмыкнул, поправляя шапку, и кивнул в сторону резвящихся подростков:
– Можно, Маринка! Можно и голышом шлендрать, как видишь. Тут не морской курорт, никто на тебя пялиться не будет. Только по деревне ходи в платье, а то бабки заворчат, а они такие...
Марина засмеялась, и её смех был таким заразительным, что даже дед не удержался и улыбнулся шире. Она вскочила, стряхивая песок с волос, и побежала обратно к воде, крикнув на бегу:
– Деда, я ещё раз окунусь! Это же настоящее счастье!
Она прыгнула в реку, подняв тучу брызг, и закружилась в воде, словно танцуя. В этот момент она забыла о розгах. Её лицо светилось радостью, а сердце пело от ощущения свободы. Здесь, на этом пустынном пляже, где река была только её, а дед смотрел на неё с доброй улыбкой, Марина чувствовала себя живой, как никогда. Она вынырнула, отфыркиваясь, и закричала:
– Деда, я хочу всё лето тут купаться! Это лучшее место на свете!
Егор Иванович, сидя на одеяле, только покачал головой, но в его глазах блестела гордость за внучку, которая, кажется, начала понимать, что такое настоящая деревенская жизнь.
– У нас купальный сезон до середины августа, – уточнил дед.
А Марина, плавая и смеясь, думала, что, наверное, только здесь, среди этой тишины и простора, можно почувствовать себя по-настоящему свободной и счастливой.

5. Теплый хлеб.
В автолавке дед хлеб не покупал. Наоборот, ее хозяин покупал хлеб у деда для себя. После утренних дел Егор достал из сеней большой таз и высыпал туда горсть муки.
– Запоминай, Маринка, – сказал он, – хлеб без терпения не получится. Сегодня будем его готовить! Дело не хитрое, но хлеб требует к себе уважения.
Он смешал дрожжи, соль и немного растительного масла с тёплой сывороткой – не водой.
– На воде хлеб черствеет быстрее, – объяснил он, – а на молочной сыворотке неделю мягкий стоит. В деревне пекут разом на неделю, чтобы каждый день печь не топить.
Марина осторожно высыпала муку, месила руками – сначала неловко, потом всё увереннее. Тесто под ладонями оживало, теплело. Дед только поглаживал бороду и кивал:
– Вот так, молодец. Накрой полотенцем и поставь у печи, пусть подходит.
Когда тесто поднялось, дед обмял его и снова оставил. Печь к тому времени уже выжгла дрова: угольки отсверкали красным, жар ровный. Дед выгреб золу, подмёл под печью и сказал:
– Пора хлебы сажать.
Марина скатала круглую булку и, следуя наставлениям, положила её на присыпанную мукой чугунную сковороду. Дед кочергой расправил угли, поставил хлебы в печь и закрыл заслонку. Дом наполнился терпким запахом жара и берёзовой золы.
Через час они вынули пышные румяные хлебы. Дед сложил их в старый кованый сундук, где хлеб хранился всю неделю, а один – тот, что испекла Марина, – оставил на дубовом столе.
– Этот – на ужин. И по кусочку отрежь животным. Пусть все знают, что руки у внучки золотые.
Марина отрезала краюху, покрошила в миску молока и поставила её Мурзе. Кот понюхал, ткнулся мордой в хлеб и с удовольствием заурчал, приглушённо причмокивая.
Девушка улыбнулась, глядя, как кот лакомится её хлебом, а дед одобрительно кивнул:
– Вот видишь, хозяйка, теперь и у тебя получилось настоящее деревенское дело.

6. Тяжелая пятница

Дед не торопился и постепенно знакомил внучку с деревенским бытом и работой, искренне надеясь на ее посильную помощь. Наступило утро пятницы, девушка проснулась от скрипа лестницы – это дедушка поднимался на второй этаж домика, где в комнате под крышей спала внучка, а за окном уже давно щебетали птички и стрекотали кузнечики.
– Марина, доброе утро, – начал будить её дед. – Просыпайся!
– Доброе утро, дедушка! – девушка сладко потянулась и открыла глаза.
– Как спалось? – дежурно спросил дедушка, как и в любое другое утро.
– Хорошо, выспалась! – присаживаясь на край старой пружинной кровати, ответила внучка.
– Спускайся, гречневая каша давно готова, – по-доброму потрепал шелковистые волосы внучки дед. – И расчесаться не забудь! Нас ждут великие дела! Будешь учиться доить корову!
– Угу! – за ночь Марина порядком растрепалась и была похожа скорее на ведьму, чем на девушку, которая недавно проснулась.
"Корова и забодать может! И копытом… Но будут капризы – вдвойне попадёт!" – Марина, вспомнив наставления мамы и деда, русые волосы расчесала и собрала в хвостик. Представив себе, что будет в случае отказа, спустилась из своей комнаты в лёгком летнем сарафане, умылась у рукомойника и села за стол. Девушка смотрела в окно и оценивала, какая сегодня будет погода, можно ли будет идти на реку после дойки.
– Деда, а вдруг она меня лягнёт? – Марина с опаской посмотрела на бурёнку.
– Не бойся. Корова добрее любого человека. Дай ей хлебную корочку – и станет твоей подружкой, а потом пойдём с земляникой разбираться. Надо грядки прополоть и первые ягоды собрать.
Садовая земляника зрела на узких грядках за домом. Кустики были густые, ягоды наливались алым соком и манили сладким ароматом. Но ухаживать за ними деду становилось всё тяжелее: спина ныла, руки уставали, да и глаз уже не тот, чтобы мелкую травку выполоть.
– Видишь, Маринка, – вздохнул он, показывая на клубничную грядку. – Без ухода она сорняком зарастёт, и ягод меньше станет.
"Ягоды есть интереснее, чем пропалывать!" – Девушка взялась за дело. Встала босыми ногами на мягкую землю и, сделав недовольную мину, начала вытаскивать сорняки. Работа была нелёгкая: жара прижимала к плечам, руки пачкались землёй, но Марина упорно ползала вдоль рядков.
Дед присел рядом, собирал самые спелые ягоды в плетёную корзину, иногда угощая внучку прямо с куста.
– Вот, попробуй, какая сладкая! – он протянул ей крупную, блестящую, как рубин, ягоду.
После работы дед достал из погреба глиняный горшок густых сливок.
– Корову ты подоила, на грядках работала! По работе и награда! – В две миски он насыпал красных ягод, залил их сливками. Одну взял себе, вторую поставил перед внучкой.
Марина осторожно зачерпнула ложкой, попробовала – и её глаза округлились.
– Дедушка! – воскликнула она. – Это же вкуснее любого мороженого, любого торта! Оно и сладкое, и нежное, и холодное, прямо как сказка!
Она смеялась, а щёки её пылали от счастья. Казалось, солнце, что светило сверху, отразилось в её улыбке.
– Ну вот, – усмехнулся дед. – Говорил же я: земляника со сливками – самое настоящее деревенское лакомство.

Марина кивала, уплетая десерт, и всё повторяла про себя: никогда-никогда я такого в городе не ела! С той минуты это угощение стало её любимым, и она не раз потом просила деда: «Давай ещё земляники со сливками!»
Но дед, всякий раз заливая ягоды сливками, качал головой.
– Ешь! Заслужила! Только время земляники, внученька, недолгое. Поспеет и пройдёт, таков её нрав. Надо успеть и поесть, и варения на зиму наварить. Зато дальше – малина созреет, а потом и лесные ягоды пойдут: черника, голубика, земляника дикая. И всё они хороши со сливками, только вкус у каждой свой, неповторимый. И не забудь козлят покормить!

 Грозный «вожак» терпеливо ждал, пока Марина насытит малышей, а потом важно подходил сам, словно проверяя, всё ли по правилам, с достоинством принимал угощение: корочку хлеба или морковку.
Этим же вечером, когда чужая собака выскочила с дороги и залаяла, пытаясь укусить  и напугать девушку, козёл не раздумывал: опустил голову с рогами, топнул копытами и так грозно двинулся вперёд, что пёс сразу отскочил, поджав хвост.
— Настоящий генерал, — прошептала Марина, — никого в обиду не даст.
— Генерал, да ещё какой, — гордо подтвердил дед. — С таким вожаком и мне, и тебе спокойнее.  А сейчас тебя речка ждет!
"Не такая уж пятница и тяжелая!  – подумала Маринка, засыпая. – Главное, что речка ждет, а розги – нет!"

7. Испорченные ожидания

Через несколько дней Марина уже ловко доила, а потом вместе с дедом взбивала сливки в масло на старом сепараторе. Когда дед снимал сливки с молока, Марина всегда тянулась поближе. Ей нравилось смотреть, как густой золотистый слой ложится в миску. Однажды она попросила попробовать прямо с деревянной ложки, и дед, усмехнувшись, позволил. Девочка облизнула ложку и засмеялась: сливки были сладкие и тягучие, оставляли на губах белые усики.
— Вот видишь, — сказал дед, — сметана сама по себе угощение.
Когда приходило время делать творог, Марина держала марлю над дуршлагом, а дед осторожно переливал простоквашу. Сыворотка тонкой струйкой стекала вниз, а белая масса оставалась на ткани. Девочке нравилось наблюдать, как творог становится всё плотнее и суше.
— Пахнет травами, — сказала она, прижимая нос к марле.
— Так и должно, — кивнул дед. — Коровка ведь траву ела.
Марина помогала подвязать марлю, а потом с нетерпением ждала, когда творог можно будет переложить в крынку. Она первой пробовала — маленькими кусочками, и каждый раз удивлялась, что у домашнего творога вкуснее даже запах.
— Деда, а в городе такого не бывает?
— В магазине может и красивее упаковано, — ответил он, — но душа там не живёт. А здесь всё настоящее.
С тех пор Марина считала, что её маленькая помощь делает творог особенно вкусным. Дед подшучивал:
— Вот без тебя сметана бы не взбилась и творог не отцедился.
И девочка гордо верила, что так и есть.
Егор Иванович подал ей ломоть домашнего хлеба с кусочком свежего масла и пенкой от свежего клубничного варенья:
– Попробуй, сравни с магазинным.
– Это вкуснее любого пирожного! – воскликнула Марина.
– Потому что сделано своими руками. А варение замой пригодится.
– Дед, мама твое варение зимой понемногу выдает! Но я никогда не видела, как его готовят!
– Дело не хитрое! Кило ягод, кило сахара и немного терпения! – Отвечал дед.
Раз в неделю приезжала автолавка. Её хозяин забирал яйца и масло, а взамен привозил газеты, соль, сахар, кофе, конфеты и лекарства по дедовым рецептам из аптеки. Торговал только на наличные или   с записью в толстую книгу с последующим расчетом за реализованный вы городе товар. Карточки в этом диком углу не работали.
– Дедушка, он же тебя обманывает! – возмущалась Марина, считая сдачу.
– Конечно, – спокойно отвечал Егор Иванович. – Но, если бы не он, многие деревни давно бы вымерли. Как говорится: «Не обманешь – не продашь». И сдает он в магазин наши продукты дороже, чем у нас покупает: ему платить налоги, лицензию, машину чинить, бензин покупать и себя не обидеть!
На этот раз он привёз и письмо от мамы Марины, которое испортило девушке всё настроение: она напоминала деду, что внучка переходит в девятый класс и ей надо вправить мозги с помощью розог.
Егор одел очки и читал вслух неторопливо:
«Батя, Марина у нас избалованная, ленивая, вейп стала покуривать и слишком любит смартфон. Ты там смотри, не давай ей спуску. Если будет капризничать или лениться – пороть по субботам, чтобы знала, что такое деревня!»
Марина побледнела, едва не выронив миску, ее глаза стали  красными, ресницы мокрыми.
.– Деда… ты же не будешь? – её глаза наполнились слезами.
Егор снял очки, долго смотрел на внучку, а потом положил письмо на стол.
– Ты умничка, и ничего плохого пока не сделала, но тебе стоит сосредоточиться на отказе от вредных привычек и помощи по хозяйству, пока учебный год не начался. Розги в этом деле – отличное решение, и я, и твоя мама это знаем, – снова дед слегка потрепал внучку за волосы.
Марина чуть не заплакала от этой новости, но ком в горле не давал ей разрыдаться.
– Меня никогда не наказывали розгами, я не знаю, как это будет, – жалобно сказала она, осознавая всю серьёзность ситуации.
– Не переживай, я понимаю, – попытался успокоить её дед. – Сегодня отдохни, можешь сбегать на речку. Вечером отрепетируем, я тебе объясню, как надо себя вести, а пока дочитаем:
«Она переходит в девятый класс, очень важный для  будущего Марины, – дед снова надел очки и продолжил читать вслух мамино письмо, – и перед учёбой ее нужно хорошенько выпороть розгами!»
Девушка чуть не поперхнулась чаем от такой новости.
– Порка? Но за что, я стараюсь тебе помогать! – возмутилась она. – Так нечестно!
– Пока я не собираюсь тебя пороть! Обычно наказывают по субботам, после бани. Но подготовить тебя морально надо! Принеси из сеней ремень!
Дед отодвинул лавку от стены.
–  Умница, теперь вставай, снимай платье, принеси из сеней ремень и ложись сама. Я поправлю, если что. Надо примерить по себе эту лавочку, раз ты никогда раньше на ней не лежала!
– Сейчас бить будешь? – Марина встала и, вздохнув, пошла в сени. Там старый длинный ремень висел на крючке.
– Трусы снимать?
– Трусы оставь! Ты уже большая. И не надо передо мной телесами светить!
– Вот и каникулы в деревне! – Она вздохнула и легла на неё животом, полностью уместившись без каких-либо проблем, и сразу отметила, какая лавка жёсткая.
– Сомкни ножки вместе и вытянись в струнку, – командовал дед, поднимая её под живот и подкладывая берёзовое полено.
Поняв, где должен быть валик, уложила его ближе к середине лавки и, сняв платье, аккуратно легла на него, приняв правильное положение: попка приподнялась выше, трусики туго обтянули предназначенное для наказания место. Но сейчас было не до стеснений...
– А руки? – девушке было неловко, она закрыла глаза, но потом всё же решилась посмотреть в лицо деду. В её взгляде был страх и стыд, грусть и печаль.
– Руками возьмись за ножки скамьи! Вот так, молодец! Полежи, попривыкни! – дедушка начал объяснять правила поведения и причины наказания:
– Первое, – сказал он, – ложись ровненько, валик под живот сама класть будешь. Это нужно, чтобы натянуть трусы и приподнять попу. Ну, а за поясницу я тебя к скамье ремнём пристегну.
– А это зачем?
– Во-первых, чтобы не встала и не убежала раньше времени! Будешь, по маминой просьбе, рассчитываться на лавке за лень, за вейпы и за излишнюю любовь к гаджетам! К твоей помощи мне по дому претензий нет. Пока – нет!
– А будет и во-вторых? – Марина жалобно посмотрела на деда.
– Второе, постарайся расслабиться, попу не напрягай. Под розгой это непросто, но всё равно старайся. Или хотя бы расслабляй её непосредственно перед ударом, так терпеть будет легче, – продолжил он, наблюдая за внучкой, которая неуклюже прикрыла попу руками.
– Третье, не вертись, руками не прикрывайся, лежи смирно. Если вдруг попытаешься прикрыть попу руками, это считается нарушением поведения, и наказываться прибавкой. «Понятно?» — строго спросил он, оглядев её ладно скроенную фигурку с головы до ног.
– Да... – еле слышно ответила Марина.– Ну что, красавица, пока вставай и лавку на место! – дед остался доволен поведением Марины во время репетиции.
От такой репетиции, которая только подчеркнула неизбежность наказания, Марина расплакалась и убежала к себе в комнату.
"Как ни стараешься, а розги все равно получишь!" – Марина лежала на узкой кровати в своей комнатке под крышей. Небольшое окно пропускало вечерний свет, и в нём медленно кружились пылинки.
Девушка уткнулась лицом в подушку, её плечи подрагивали. Она не знала, что ждёт её завтра — дед был строгим, и в голове звучали мамины слова из письма.
«А вдруг он и вправду послушает маму?..» — с горечью думала она.
Слёзы катились сами собой. От страха, от обиды и оттого, что деревня, которая уже стала такой близкой и тёплой, вдруг показалась чужой и суровой.
Она всхлипнула и сильнее натянула на себя тонкое одеяло, словно оно могло защитить её от любых бед.
"Ничего, пусть поплачет!" – подумал дед.
Пролежав так некоторое время, анализируя, что она чувствует, она услышала, как дед зовёт обедать. На этот раз ягодный десерт со сливками Марину не порадовал.
Этой ночью ей плохо спалось, она ворочалась и хныкала: мама снова приснилась и обещала всыпать по первое число, если дочь не будет слушать деда.

8. Полевые грибы

Утро началось на заре: дед не позволял долго валяться, требовал то воду из колодца набрать, то козу с коровами в поле выпустить, то на огороде помочь. Наутро у крыльца загудела автолавка. Водитель, весёлый усатый мужик, вылез из кабины, поправил кепку и бодро поздоровался:
— Ну что, хозяин, жив-здоров?
— Пока держусь, — усмехнулся Егор Иванович. — Держи яйца, масло. Остальное, как обычно, в счёт бакалеи.
Водитель занёс в избу мешок сахара, несколько свёртков крупы и чай. На столе оставил сдачу мелочью и тут же взял у деда коробку с гостинцами и письмо для Мариныных родителей.
— Передам как надо, не сомневайся, — кивнул он, пряча конверт за пазуху. Скоро грибы пойдут! Как всегда, беру оптом!
Потом повернулся к Марине и с улыбкой протянул пакет:
— На, девчонка, не хочешь купить? Чипсы, глазированные сырки, йогурт — городские вкусняшки.
Марина замотала головой и сделала шаг назад к крыльцу.
— Спасибо, не хочу. Конфеты у нас пока есть!
Водитель хохотнул, оглядел её серьёзное лицо и сказал шутливо:
— Эх, деревня тебя в людей вывела, смотрю. Не то что городские — те за такие сладости полдня душу продадут.
 Он махнул рукой, погрузил покупки в кабину и, подмигнув деду, добавил:
— Хорошая у тебя помощница, Егор Иванович. Береги.
Автолавка загудела мотором и покатила дальше по деревне, оставив во дворе запах бензина и весёлое эхо смеха водителя.
Марина стояла у крыльца и смотрела, как машина скрывается за поворотом. Внутри было удивительно спокойно: ей казалось, что каникулы никогда не закончатся, что дед — её надёжная гора и опора — рядом, и он не ищет повода, чтобы жестоко наказать. С ним всё было честно и по правде.
После автолавки дед Егор сказал:
– Сегодня, Маринка, в поле пойдём. Там шампиньоны пошли.
Девушка удивлённо подняла глаза:
– Те самые, что в магазине продаются?
– Те самые, – кивнул дед. – Только наши вкуснее. Тут на поля навоз десятилетиями вывозили, вот и растут грибки, как на дрожжах. Местные собирают и себе, и в автолавку сдают.
Марина взяла плетёную корзинку – одну из тех, что дед делал сам из ивовых прутьев. По утренней росе они пошли в поле. Трава блестела каплями, а под ней белели круглые грибные шляпки.
– Деда, а вдруг я ядовитый сорву? – испуганно спросила Марина.
– Шампиньон не перепутаешь, – успокоил он. – Видишь, пластинки розовые, ножка ровная, запах приятный. А если сомневаешься – лучше оставь.
Марина осторожно срезала ножиком первый гриб и положила в корзину. Скоро корзины наполнились, и они вернулись домой.
Вечером, когда солнце спряталось за лесом, дед разогрел на печи чугунную сковороду. В кипящее масло лёг лук, зашипел, зазолотился. Потом пошли нарезанные грибы, а вслед за ними ломтики картошки.
– Деда, как пахнет! – воскликнула Марина, заглядывая в сковородку.
– Это не пахнет, внучка, а дразнится, – усмехнулся он.
Когда блюдо было готово, дед поставил сковороду прямо на стол. Марина попробовала кусочек и зажмурилась от удовольствия:
– Вот это вкус! Лучше любого ресторана!
– Так и должно быть, – сказал Егор. – У нас всё честное: гриб, картошка, труд и огонь.
Несколько дней после визита автолавки тянулись удивительно светло и спокойно. Марина жила так, словно конца каникул не будет: помогала деду, бегала с друзьями к реке, по вечерам кормила гусей и играла с Мурзой.
Она чувствовала себя защищённой — дед стоял за неё горой, не придирался по пустякам, и даже если брался за розгу, то делал это без злобы и жестокости, по совести. С ним всё было честно и прямо, и от этого становилось легче.


9. Деревенский душ
День выдался пасмурный, и Марина отказалась идти на реку. Казалось, вот-вот начнёт моросить дождь, а вода станет холодной и мрачной. Но дел по хозяйству было много: она помогала деду в огороде, пропалывала грядки, таскала воду, а потом ещё подметала двор. К вечеру усталость навалилась тяжёлым грузом, сарафан перепачкался землёй и зелёными пятнами от травы, руки стали липкими, волосы сбились в колтуны.
– Ну что, красавица, – сказал дед, окинув её взглядом, – в таком виде даже гуси тебя не признают за хозяйку.
Марина смущённо улыбнулась и хотела уже умыться из таза, но дед покачал головой и повёл её к теплице. Внутри воздух был тёплый, влажный, пахло помидорными листьями и свежими огурцами.
– Снимай сарафан, – велел он. – Сейчас смоем усталость в душе, по-деревенски.
Марина осталась в трусиках и застыла среди грядок помидоров. Дед набрал в садовую лейку воды из бочки, нагретой за день, и, приподняв её, полил внучку с головы до пят.
–  Ой! –  Вода оказалась неожиданно приятной – не ледяной, как в реке, а мягкой и тёплой, будто сама земля делилась теплом. Потоки стекали по коже, смывая пыль и пот, и Марина облегчённо вздохнула.
–  Вот так-то лучше, – сказал дед. – Чистота – половина здоровья.
Он снова наполнил лейку и прицельно полил ей ноги, чтобы смыть въевшуюся в кожу огородную грязь. Марина захихикала, дёрнула ступнёй и чуть не поскользнулась, но дед успел придержать её за плечо.
– Терпи, – усмехнулся он. – Грязь сама не уйдёт.
В это время в приоткрытую дверь теплицы осторожно заглянул кот. Он внимательно посмотрел на происходящее, недовольно дёрнул хвостом и, фыркнув, скрылся обратно во двор.
– Видишь, – заметил дед, – коты сырости не любят. Они умываются лапой, а мы вот так, по-человечески.
Когда с неё стекла последняя тёплая вода, Егор подал большое полотенце. Марина вытерлась, обернулась им, сняла влажные трусы и почувствовала себя посвежевшей, словно после настоящего купания.
– Спасибо, деда, – тихо сказала она. – В теплице и правда лучше, чем в душе.
– Ага, – кивнул он. – Наш душ деревенский. Зато натуральный. Работа на сегодня кончилась, хозяйка. Разве что посуду вечером помыть, с этим ты точно справишься. Иди, переоденься в сухое и чистое!
Марина улыбнулась: усталость вдруг отступила, и в душе стало легко и спокойно.
Вечерами Егор Иванович показывал, как плести корзины из вымоченных в уличной бочке для дождевой воды прутьев. Марина сначала боялась, что это для наказания, но дед смеялся:
– Эх ты, городская! Это для дела, не для порки. Прибавка к пенсии и в хозяйстве вещь нужная! Впрочем, для порки несколько прутьев я оставлю, подлиннее, да покрепче!
– А порка обязательно будет? – вздохнула Марина.
– Будет, но не сейчас! Отдыхай пока! Ложимся спать мы рано!
"Чему быть, того не миновать! – думала Марина, с колотящимся сердцем она тихонько поднялась в свою комнату. – Но как не хочется!"

10. Жидкая валюта.

В деревне, где не работали электронные кредитки, была своя особая валюта — не бумажная, а  резкая на вкус и ценимая местными за практичность.
Дед Егор в шутку называл её «жидкой валютой»: одной бутылкой можно было рассчитаться за покос сена, другой — за дрова, а третью оставить «на поминки», чтобы после его ухода люди сказали о нём доброе слово.
Хвастаться этим он не любил и рецептов никому не рассказывал.
– Марина, знай одно: если гнать «из сахара», выходит вчетверо дешевле магазинной водки, а я использую и картошку, и порченные ягоды. Но дело было не в деньгах, а в том, что мой самогон в деревне все знают и принимают как честный платеж, наряду с деньгами – с доверием.
Марина слушала дедовские объяснения и осторожно возразила:
— Но, деда, ведь пить вредно. Это хуже вейпа!
Она некстати вспомнила, как ей попадало дома не за дело, а под пьяную руку.
Егор Иванович только усмехнулся, поправил бороду:
— Вредно-то вредно. Свою бочку я уже выпил! И рассуждаешь ты правильно!  Да только за сено надо платить. А корова и козы есть хотят всегда. Им не объяснишь про законы, про мою старость и про вред, корм им подавай. Вот и выходит, что мне без «жидкой валюты» никак. Шампиньоны, что мы собираем, много не стоят, а так всё просто и по-честному.
Девочка нахмурилась, но обижаться не стала. Она видела: дед не для себя старается, а для хозяйства. Но в глазах у неё мелькнула тень грусти.
Егор заметил и, немного смягчившись, сказал:
— Ты не думай, Маринка. Пока я жив, пить сам не стану, и тебя обижать никому не позволю.
Она кивнула, и стало легче на душе.
Через минуту Егор Иванович хлопнул ладонью по колену:
— Ну, хозяйка, пойдём проверим корову, она уже мычит. Вот увидишь — корму ей мало, всё подметает подчистую.
Они вышли к хлеву, и Марина сама насыпала сена в кормушку. Корова жадно задвигала мордой, фыркая и жуя, а козы, толкаясь боками, требовали своё. Девочка улыбнулась: теперь она понимала, что дед был прав. Скотина не ждёт и морали не знает, ей только еда нужна.
Марина тихо сказала, гладя козу по шершавой шерсти:
— Ладно, деда, не обижаюсь. Главное, чтоб сытые были! Теперь запас сена у нас есть!

11. Уха и бессонная ночь.

Однажды они пошли на рыбалку. С утра дед собрал рюкзак: положил туда овощи, лук, картошку, лаврушку, пару мисок, ложки и нож. Котелок и удочки он доверил нести Марине:
— Это твоя ноша, хозяйка. Без котелка ухи не будет.
Она гордо кивнула, прижимая к боку чёрный закопчённый котёлок, словно самое ценное.
По дороге дед вдруг нахмурился:
— Ох, спички забыл!
Марина засмеялась, остановилась и сказала:
— А я уже положила их в кармашек рюкзака. На всякий случай.
Дед удивлённо посмотрел на неё, потом кивнул с одобрением:
— Молодец, хозяйка. Вот это по-умному. Учишься думать заранее.
Она просияла от похвалы и ещё крепче прижала котелок к груди.
Через минуту она снова улыбнулась и добавила:
— А я сначала про вейп вспомнила… думала, дым тот же, но электричества нет. Значит, нужны спички.
Егор Иванович усмехнулся, хитро прищурился:
— Вот и запомни: дым от костра вкуснее любого вейпа. Он жизнь даёт, тепло и еду, а не дурь.
Сначала они вдвоём искупались, потом наловили пескарей и щуку. Улов оказался удачным: щука — длинная, серебристая, с острыми зубами. Дед, подмигнув, сказал:
— Вот это наш трофей, Маринка! На такой улов и уха выйдет знатная.
Они развели костёр прямо на берегу, поставили котелок с водой. Дед занялся мелочью: сварил её целиком, вынул шумовкой и отложил на траву, а бульон стал золотистым и ароматным.
Марине досталась щука. Дед только показал, как надрезать брюхо и вынуть внутренности, а дальше она сама возилась, морщась, но упрямо продолжая. Рыба скользила в руках, брызгала чешуёй, но девушка не сдавалась. Она нарезала щуку крупными кусками и, гордо подняв нож, сказала:
— Готово!
— Молодец, хозяйка, — похвалил её дед и осторожно опустил куски в кипящий бульон.
Запах стал таким сильным, что у Маринки заурчало в животе. Они добавили лук, картошку, лаврушку и немного соли. Дым от костра смешался с ароматом рыбы и трав, и уха получалась на славу.
Когда всё было готово, дед достал из рюкзака две простые жестяные миски, ложки и половник. Разлил горячую уху, бросил в каждую по веточке зелени.
Марина попробовала и ахнула:
— Деда, вкуснее любого ресторана!
— А так и должно быть, — улыбнулся он. — Всё своё, честное.
— Ага, — прищурился Егор Иванович. — Тут и ресторанов-то нет, так что сравнивать не с чем.
Они ели молча, наслаждаясь вкусом. Рыба была сладковатой, наваристой, дым давал ей особый привкус.
И вдруг кусты неподалёку зашуршали. Из-за них осторожно, будто стесняясь, вышла рыжая лиса. Она остановилась, принюхалась и села на землю, глядя на них янтарными глазами.
— Смотри-ка, гостья пожаловала, — сказал дед, не делая резких движений. — Наверное, запах ухи и рыбы почуяла.
Марина замерла, сердце заколотилось от удивления и восторга. Лиса не подходила ближе, но и не уходила — только виляла пушистым хвостом, словно выбирая, можно ли довериться.
Дед положил на траву рыбью голову и тихо произнёс:
— Бери, красавица. Нам с Маринкой хватит.
Лиса подошла осторожно, схватила угощение и, мелькнув рыжим пламенем, скрылась обратно в кустах.
Марина выдохнула, улыбаясь:
— Деда, это было как в сказке!
— В деревне, внучка, каждая встреча — как сказка, если душой смотришь, — ответил он, закашлявшись. — Я раньше курил, много курил, а теперь здоровья нет!
Они доели уху из своих мисок, глядя на реку, и Марине казалось, что этот день она запомнит навсегда.
Когда уху доели, Марина откинулась на траву, глядя в небо. Лёгкий ветерок шевелил травы, река блестела на солнце, а в груди было тепло и спокойно.
После ужина они пошли к кустам вербы. Дед показывал, какие прутья нужны для плетения: длинные, гибкие, без сучков. Марина помогала, но не удержалась от вопроса:
— Их же ещё и для порки используют?
Её щёки вспыхнули, руки задрожали. Она испугалась: вдруг дед согласится с маминым письмом, вдруг всё это подготовка к наказанию?
Но дед посмотрел на неё с добротой и мягко улыбнулся:
— Использовать любой предмет можно по-разному. Тебе бояться нечего. Эти прутья — для корзин, не для наказаний.
Марина вскинула глаза и почувствовала, как к горлу подступает ком. Она ощутила облегчение и странную слабость, будто слёзы вот-вот прольются.
Она быстро отвернулась, чтобы дед не заметил её эмоций. Помогала молча, но сердце всё ещё колотилось. Было тепло от того, что дед понял её и защитил.
Дорога домой показалась короче. Марина несла котелок, удочки, а дед прутья и посуду в рукзаке. Марина всё ещё улыбалась — ей казалось, что этот день был волшебным.
Но у калитки их встретил кот Мурза. Он   заглянул Марине в глаза и требовательно мяукнул. Девушка остановилась, и улыбка её потухла.
— Ой, деда… а мы ему и кусочка не оставили, — с виноватым видом сказала она.
Егор Иванович посмотрел на кота и усмехнулся:
— Кот у нас терпеливый, но справедливости ради, ты права.
Он снял крышку с котелка — на дне ещё оставалось немного ухи. Дед перелил её в старую банку и поставил перед котом. Серый полосатик сначала недоверчиво понюхал, а потом принялся жадно лакать, шумно причмокивая.
Марина присела рядом, погладила его по широкой спине и облегчённо улыбнулась:
— Ну вот, теперь и он пообедал. А то сердце бы не на месте было.
— Видишь, хозяйка, — сказал дед, — уха всех должна согреть. И людей, и зверей.
Кот, сытый и довольный, улёгся прямо на крыльце и заурчал. Марина посмотрела на деда и решила про себя: «В следующий раз обязательно отложу ему кусочек. Нельзя о нём забывать».
У крыльца кот сыто урчал, дед с улыбкой сказал:
— Ну вот, хозяйка, у всех праздник: и у нас, и у кота, и даже у лесной гостьи-лисы. Ей еще рыбья мелочь из ухи осталась!
Марина рассмеялась и согласилась. Ей казалось, что лето именно для таких дней и придумано.
Но с наступлением вечера радость понемногу убывала. Солнце спряталось за лес, и вместе с сумерками в душе девушки стала расти тяжесть. Радужные мысли о щуке, костре и лисе отступали, а на их место приходили тревожные.
Она вспомнила письмо мамы, её строгие слова. Вспомнила и то, как дед готовил прутья, пусть и для корзин. И сразу же внутри снова защемило: «А вдруг всё-таки для другого?..»
Кот, насытившийся ухой, свернулся клубком у её ног, урчал и грел, но это не успокаивало. Марина сидела на крыльце, глядя в темнеющий лес, и чувствовала, как вместе с ночной прохладой в сердце входит страх перед завтрашней баней.
Заготовленные прутья уже лежали в бочке у дома. Марина, вспоминая уху, лису и слова деда, подумала: в деревне даже страхи становятся мягче.
В тот вечер  она поняла: радость и боль могут жить рядом.
Днём — смех, дым от костра и вкус ухи, а ночью — дрожь, слёзы, кошмарные сны  и ожидание наказания.
– И все-таки, я красавица! – Вечером она крутилась перед зеркалом, чтобы лучше рассмотреть себя, и заметила, как загар от речных купаний лёг на её плечи и руки, подчёркивая её стройную фигуру, которая уже начинала обретать женственные черты.
Кожа под трусами осталась незагорелой.
– И этой красавице по незагорелым местам, как маленькой девочке! – Марина лежала на старой железной кровати, глядя в тёмный потолок с деревянными балками.
Ночь перед субботней баней выдалась беспокойной.  Сквозь открытое окно доносился шорох леса и журчание реки, но эти звуки только усиливали тревогу. Одеяло казалось тяжёлым, как будто придавливало её к кровати.
«Нет! Не хочу!» – Марина ворочалась, то натягивая, то сбрасывая одеяло. Она старалась, чтобы ее помощью дед был доволен. Но мамино письмо, полное упрёков, лежало в памяти, как тяжёлый камень. Мама велела деду быть строже, и он, хоть и был добрым, явно готовился выполнять её просьбу.
«Какая же я дура!» – вспомнила она, как сдала вейп деду.
Она знала, что это плохо, но думала, что в городе все так делают. А смартфон? Она часами листала ленту, но разве это преступление? С учёбой у неё были тройки, но она обещала исправиться!
«За что меня так? – думала она, уткнувшись в подушку. – А за все хорошее! Точнее нехорошее, как мама и обещала! Нет! Не хочу!" Она понимала, что мамины упрёки не просто каприз. Но мысль о наказании казалась несправедливой. Она представляла, как будет привязана ремнём к скамейке, и от стыда и страха её щёки горели.
Марина закрыла глаза, но перед ней возникла картина: дед с розгой, а она стиснув зубы, старается не кричать. «Только бы это не было слишком больно», – думала она.
Ночь тянулась медленно. Каждый шорох за окном заставлял её вздрагивать.
«Может, дед передумает? – надеялась она. – Скажет, что я молодец, и отменит порку?»
Но в глубине души она знала, что дед выполнит мамину просьбу. И всё же она думала: если она переживёт это, то докажет, что может быть сильнее своих городских привычек.
Марина повернулась на спину и тихо прошептала:
– Ладно, дед, я выдержу. Только не злись на меня, пожалуйста.
Она закрыла глаза, но сон не приходил. Вместо него в голове крутились мысли о завтрашнем дне, о скамейке и о том, как ей не хочется подвести деда, который стал ей дорог за это лето. Наконец сон сморил её.

12. Черная суббота

Утро субботы началось спокойно, но Марина ела без аппетита.
«Надо надеть самые большие трусы» – думала она за завтраком.
В душе девушка уже смирилась с предстоящим вечером, когда дед вспомнит о маминых словах и о своей строгости. Стараясь не думать лишнего, она выполняла домашние дела и мечтала, чтобы день быстрее подошёл к концу.
– Готова к бане и... к наказанию, – смущённо пробормотала она, когда дед спросил о её настроении.
– Хороший настрой!  Можно сказать, боевой, – усмехнулся он, погладив её по голове. – Ну и ладно. Сегодня вечером истопим баньку, как положено.
Он говорил уверенно и спокойно, и в его словах не было ни жестокости, ни угрозы — только привычная строгость.
Когда баня прогрелась, дед позвал внучку. Он уважал её девичью скромность и никогда не позволял себе лишнего: четырнадцатилетняя Марина парилась в трусиках. Лифчика она не носила и на реке тоже обходилась без него, но дед смотрел на это спокойно, без задней мысли — жизнь в деревне была проще и естественнее.
Марина волновалась: в сауне с родителями она бывала, но в настоящей деревенской бане — впервые. Она постелила полотенце и легла на нижнюю полку. Дед запарил берёзовый веник, и в воздухе повис густой аромат листьев и горячего дерева. Первые движения веника были лёгкими, будто ласковыми. Девушка сначала напряглась, но вскоре почувствовала, как тепло и пар расслабляют её, и даже улыбнулась.
– Деда, а почему это так приятно? – спросила она тихо.
– Потому что здесь всё живое: и веник, и пар, и сама баня, – ответил он. – В городе у тебя душ, а здесь – целый обряд.
После парилки они выбежали в мыльню, и Марина звонко визгнула, когда дед плеснул на неё ковш холодной воды. Но через минуту они уже смеялись и обливали друг друга, как дети.
Позже, сидя у бани в полотенцах и держа кружки с горячим травяным чаем, они молчали, глядя на багровый закат.
– Баня не только моет, – сказал дед, наконец, – она душу лечит.
Марина кивнула. В этот момент баня и правда казалась не наказанием, а чем-то чистым и светлым. Всё остальное придёт позже, и с этим она тоже как-то справится.
– Деда, можно каждую субботу так? – спросила Марина.
– Конечно, – ответил дед. – Это наша традиция.
– А порка после бани?
– Тоже, – сказал дед.
– Тогда дедушка, не откладывай! Я готова!
– К чему? – удивился дед.
– К наказанию. Я не хочу… Но мама в письме просила. И ты был не против.

13. Милосердие деда

Егор Иванович отодвинул тяжёлую деревянную лавку с валиком из полена, обёрнутого мягким полотенцем.
Он принёс из бочки с дождевой водой пучок розог – тонких, гибких, но уже отмокших и ставших «кусачими», как он сам их называл. Марина, завернувшись в простыню, стояла  и её сердце колотилось от страха. Она знала, что честно заслужила наказание – мамино письмо с упоминанием вейпа, плохой учёбы и любви к смартфону всё ещё жгло её память. Но дед, хоть и был строг, смотрел на неё с теплотой, и это немного успокаивало.
– Умница, пойдём, не бойся, – сказал он мягко, но с твёрдостью, взяв её за руку и подводя к лавке. – Я не зверь, Маринка, будет больно, но по-честному и без зверства.
Чем ближе они подходили к скамье, тем тяжелее становились шаги Марины. Ноги дрожали, сердце стучало так, будто хотело выпрыгнуть, а простыня, казалось, подчёркивала её уязвимость.
«Неужели это всё для меня?» – думала она, глядя на розги. Всё казалось нереальным, как во сне, но тёплая рука деда напоминала, что это происходит наяву.
– Простыню сними, но трусики оставь, – сказал дед спокойно, заметив её смятение. – Не буду я тебя мучить голышом, ты уже большая. Всё по-людски сделаем.
Марина, покраснев, сбросила простыню, чувствуя, как стыд и страх смешиваются в груди. Она легла на лавку, как репетировала накануне, обхватив руками её ножки и стараясь не дрожать. Слёзы уже подступали к глазам, но она стиснула зубы, решив не показывать слабости. Дед аккуратно поправил валик под её животом, чтобы приподнять попу и натянуть трусики, и пристегнул за поясницу широким кожаным ремнём, чтобы она не вертелась.
– Вот так правильно, – произнёс он, взяв розгу и слегка взмахнув ею в воздухе, проверяя гибкость. – Ножки вместе, руками держись за скамью и постарайся расслабиться.
Он взял ковшик с холодной водой и намочил трусики, отчего ткань прилипла к коже, холодя её.
"Об этом дед не говорил!" – Марина вздрогнула, но лёгкое похлопывание розгой, которое последовало по спине и бедрам, было почти нежным, словно дед давал ей время привыкнуть.
– Это не банный веник, внучка, – сказал он с лёгкой усмешкой, медленно водя прутом по её бёдрам, то поглаживая, то слегка постукивая. – Но и не ремень и не плеть. Потерпи, будет больно, но я не зверствую.
– Только по трусам? – Марина кивнула, чувствуя, как слёзы всё же начинают жечь глаза.
– Да! –Дед, заметив, что она немного успокоилась, сделал первый удар – не сильный, но резкий.
Прут хлестнул по мокрой ткани, и Марина ощутила жгучую боль, от которой невольно вздрогнула, но сдержала крик, стиснув зубы.
– Лежи ровно, – мягко, но твёрдо сказал дед, давая ей несколько секунд на восстановление.
Второй удар, через паузу, лёг чуть ниже, такой же силы. Боль была сильной и острой, но  Марина, хоть и поморщилась, выдержала. Третий, четвёртый и пятый удары следовали с длинными паузами – дед не торопился, позволяя ей успокоиться. Он видел, как она старается не дёргаться, и в его взгляде мелькала гордость за её стойкость.
– Молодец, – пробормотал он, меняя розгу на новую. – Терпи, немного осталось.
Дыши глубже! Удар показался Марине показался сильнее, и она не сдержала вскрика:
– Ай, деда, больно! – Она согнула ноги в коленях, но тут же заставила себя вытянуться.
– Потерпи, Маринка, – спокойно ответил он. – Возвращайся в позу. Это для твоей же пользы.
Ещё три удара, легли по мокрым трусикам. Боль накатывала волнами, но мокрая ткань спасала кожу от глубоких следов и кровавых просечек. Марина извивалась, слёзы текли по щекам, но она старалась лежать смирно, крепко держась за ножки скамьи. Дед, видя её усилия, хвалил:
– Умница, держись. Ещё немного.
После двадцатого удара дед отложил розгу, плеснул ещё немного холодной воды на трусики, смягчая боль и жжение. Подождав, пока внучка успокоится, он и отстегнул ремень, освобождая внучку.
– Всё, Маринка, хватит, – сказал он мягко. – Можешь полежать ещё минутку, если хочешь, и иди к себе, переодевайся. Больно было, знаю, но следов почти не останется. К утру всё пройдёт.
Марина, всхлипывая, кивнула. Она чувствовала, как боль переходит в жжение, но понимала, что дед был милосерден: он не стал её раздевать полностью, а мокрая ткань, хоть и не спасла от боли, защитила кожу. Поднявшись, она обняла деда, несмотря на слёзы, и пробормотала:
– Спасибо, деда… что без зверства. Я читала повесть «Детство» Горького. Думала – не встану.
Егор Иванович погладил её по голове, борода щекотнула её щёку.
– За одну поротую двух не поротых дают! Я же говорил, не зверь я. Мама просила о строгости, но я вижу, что ты стараешься и не сделал больше того, что надо. Иди, вытирайся. А завтра на реку пойдёшь, никто и не заметит.
Марина, всё ещё вздрагивая, поднялась к себе в комнату, чувствуя, как боль постепенно утихает.

14. Зеркало не врет!

После порки Марина, всё ещё всхлипывая, медленно поднялась по скрипучей деревянной лестнице в свою комнату под крышей.
Она не видела, как дед глотал  таблетки и держался за бок, не видела его слез. Она, лежа на животе, вспомнила злую ухмылку и прищур мамы, складывающий ремень вдвое, и поняла, что дед наказал её по-деревенски строго, но с добротой, и это, несмотря на слёзы, грело её сердце.
Вечерний полумрак окутывал дом, и только слабый свет от керосиновой лампы, которую дед оставил внизу, проникал через щели в половицах.
В углу комнаты стояло старое высокое зеркало в деревянной раме, вырезанной ещё прадедом – массивное, слегка потемневшее от времени, с потёртыми уголками, но всё ещё отражающее всё с какой-то особой, почти магической чёткостью.
– Вот и высекли меня! – Марина остановилась перед ним, чувствуя, как сердце всё ещё колотится от пережитого, а кожа под трусиками зудит после знакомства с укусами розог.
Она глубоко вздохнула, собираясь с духом, и осторожно стянула мокрые трусики, которые дед поливал водой во время наказания. Холодная ткань прилипла к коже, и её снятие вызвало лёгкий озноб.
Марина повернулась боком, чтобы рассмотреть своё отражение, и замерла, изучая следы.
На коже проступили красные полосы – чёткие, но не такие пугающие, как она представляла в своих ночных кошмарах накануне.
– Было больно, я думала, что будет хуже! – Марина провела пальцами по следам, поморщившись от лёгкого жжения, но в то же время ощутив странное облегчение – всё закончилось, и было не так страшно, как она боялась.
Кровавых просечек не было, лишь лёгкая припухлость, которая, как она знала из разговоров с дедом, должна исчезнуть к утру.
Мокрая ткань, хоть и не спасла от жгучей боли, спасла от просечек  до крови, и кожа осталась почти невредимой. Она подняла взгляд и посмотрела на своё лицо в зеркале. Её каре-зелёные глаза, ещё влажные от слёз, блестели в тусклом свете, а щёки, раскрасневшиеся от бани и пережитых эмоций, делали её похожей на ребёнка, несмотря на её четырнадцать лет.
Русые волосы, растрёпанные и слегка влажные после бани, падали на плечи, и она машинально попыталась их пригладить, но тут же улыбнулась своему отражению – растрёпанность ей даже шла, добавляя что-то дикое, деревенское.
«Ну, дедушка, наказал ты, конечно, строго, – прошептала она, глядя в зеркало и обращаясь к своему отражению, будто оно могло ответить. – Но всё-таки… весьма милостиво. Могло быть гораздо хуже». Она слабо улыбнулась, вспоминая, как дед настоял, чтобы она оставила трусики, и как он поливал их холодной водой, чтобы смягчить боль. Это было не похоже на мамин ремень, который оставлял синяки на неделю, – дед был строг, но его строгость была какой-то… тёплой, что ли. «Завтра на реку пойду, – продолжала она, чуть приободрившись, – никто и не заметит. Покупаюсь, позагораю, и всё будет как прежде! Но как прежде уже не будет!»
Марина ещё раз провела рукой по следам, проверяя, не слишком ли они заметны, и с облегчением отметила, что они уже начинают бледнеть. Она представила, как завтра будет плескаться в тёплой воде, смеяться с другими ребятами на пляже, и эта мысль наполнила её лёгкой радостью. Она повернулась к зеркалу спиной, бросив взгляд через плечо, и вдруг хихикнула, заметив, как нелепо выглядит её поза.
«Ну и вид у меня, – пробормотала она, показывая своему отражению язык. – Прямо героиня какого-то старого фильма про деревню».
Она аккуратно надела чистые трусики и ночную рубашку,   чувствуя, как усталость и облегчение смешиваются в её теле. Сев на край кровати, она посмотрела в окно, где в темноте мерцали звёзды, и подумала о дeдe. Он был строг, но не злой, и, несмотря на боль, она чувствовала, что он заботится о ней.
«Ладно, деда, – тихо сказала она, словно он мог её услышать, – я выдержала. И ещё выдержу, если надо. Но лучше не надо».
Марина легла, натянув одеяло до подбородка, и закрыла глаза. Мысли о реке, о тёплом песке и о том, как она будет смеяться, ныряя в воду, постепенно убаюкали её. Она засыпала с лёгкой улыбкой, зная, что утро принесёт новый день, полный солнца и свободы, а следы от розог останутся лишь в её памяти – и то ненадолго.
Ночью, лёжа под крышей на своей кровати, Марина долго не могла уснуть. Сквозь маленькое оконце пробивался лунный свет, слышался ровный стрёкот сверчков и тихое дыхание деревни.
Она улыбнулась отражению сквозь слёзы.
— Ну, дедушка… строго, но милостиво, — прошептала она себе.
И в самом деле, наказание оказалось не таким страшным, как она боялась. Да, было обидно и больно, но внутри жила уверенность: дед не хотел её унизить. Его строгость была не холодной, а тёплой, словно укрытой заботой.

Марина перевернулась на бок, уткнулась лицом в подушку и прошептала сама себе:
— Он меня любит… просто по-своему.
И   ей стало легче. Строгость деда перестала казаться тяжёлым бременем. Она поняла, что за ней скрывается сила и уверенность, которой ей не хватало самой. Что рядом с ним она учится быть смелее и сильнее.
С этой мыслью обида растворилась, а на душе осталась тихая благодарность. Девушка улыбнулась в темноте и уснула, чувствуя себя в безопасности.

15. Печалька
 
Утро встретило Марину запахом свежих ватрушек и свежезаваренного травяного чая. Как дед и обещал, к утру следов практически не осталось.
Она спустилась вниз, немного стесняясь после вчерашнего. Но дед уже ждал её у стола, как ни в чём не бывало:
— Ну что, выспалась, хозяйка? — спросил он, подвигая к ней миску с творогом со сметаною и свежую ватрушку. – Варения сверху положить?
Марина кивнула. Сердце у неё сжалось — после порки накануне она ожидала холодной строгости, но дед улыбался по-доброму, будто и не было вчерашнего наказания.
— Сегодня надо грядки прополоть, — продолжил он буднично, бросая в кринку с молоком немного кислоты из пакета. — Потом на реку, а к вечеру ещё и автолавка приедет. А творог будет тебе и гусятам!
В этот момент в избу важно вошёл полосатый кот, в зубах у него болтался несчастный крот. Кот уложил добычу прямо к деду под ноги и гордо посмотрел.
— Вот, смотри, — хмыкнул Егор. — Каждый в доме старается по-своему. Я — с печкой вожусь, ты — грядки, а он — мышей и кротов.
Марина прыснула от смеха, и напряжение исчезло.

А тут из-за окна раздалось недовольное гоготание — гусь со своим выводком требовал внимания и утреннего завтрака. Дед поднялся, выглянул наружу и махнул рукой:
— Идём, внучка. Пока ты его зерном отвлечёшь, я воду в корыто налью. Иначе, видишь, ругается, как соседка деревенская!
Марина рассмеялась ещё сильнее. Она села обратно за стол, откусила кусок хлеба с вареньем и вдруг заметила, что вкус у него сегодня особенный — сладкий, с лёгкой примесью счастья.
Через хозяина автолавки дед договорился, и грузовой самосвал привёз целую машину распиленных и поколотых дров. Но вместе с дровами в кузове лежали и гладкие доски, аккуратно обструганные, с запахом свежей сосны.
— Деда, а это зачем? — удивилась Марина.
Егор Иванович помолчал, глядя на кучу, потом тихо ответил:
— Для дела, Маринка. Для последнего дела.
Она не поняла тогда, но помогала перетаскивать дрова. А вечером, когда дед начал строгать доски за сараем, она заметила, как он подгоняет их друг к другу, словно собирает ящик. Только через пару дней Марина с ужасом догадалась: это гроб.
— Деда, ты что… болен? — её голос дрожал.
Егор Иванович отложил молоток, сел рядом с ней на лавку и долго смотрел на лес.
— Всему своё время, внучка, — сказал он, наконец. — Я болен, да. Это моё последнее лето. Но я не жалуюсь: жизнь была честная, долгая. А ты здесь, и это главное. Хочу, чтобы ты запомнила дом, деревню, реку, меня. Чтобы жила хоть летом правильно, без этой городской суеты.
Марина заплакала, уткнувшись в его плечо.
— Деда, не умирай, пожалуйста! Я вернусь следующим летом, обещаю!
— Я постараюсь подождать тебя, — сказал он мягко, но в глазах была грусть. Он знал, что следующего лета для него не будет. — Давай, бери старое покрывало и сходим на реку!
Марина подумала, что дед ее только пугает, а она непременно пойдёт к реке — плескаться, загорать, смеяться с другими ребятами.
"Никто и не догадается,  что меня пороли!"  — сказала она себе, и эта мысль неожиданно принесла облегчение. Река смыла все плохое настроение. На реке было тихо и светло. Марина нырнула с отмели в прозрачную воду и, перекатившись на спину, посмотрела в небо.
— Вот оно, счастье, — прошептала она. — Никаких слёз, никаких мыслей, только река и солнце. А дед на себя наговаривает!
Она смогла понять: дед бывает, что в этот раз пошел с ней на реку и дожидался ее на старом покрывале,  строг, но любовь его всё равно сильнее. Мысль, что дет болен и тяжело она старалась от себя отогнать.

Вечером, лёжа на кровати под крышей, слушая стрёкот сверчков и видя сквозь маленькое оконце серебристый лунный свет, она долго не могла уснуть.
В груди ещё жгло воспоминание о прожитом дне, но вместе с тем рождалось чувство боли за строгого, но доброго деда.
На следующий день дрова пришлось складывать в поленницы. Но у деда прихватила спина, и работу пришлось остановить. Марина принесла мазь, аккуратно натёрла ему поясницу, укрыла пледом на лавке и, словно повзрослев за один день, взяла хозяйство в свои руки.
Она покормила птицу, выгнала корову с козами на пастбище, подоила бурёнку, а к вечеру сама приготовила ужин — картошку с луком и грибами.
Дед, пробуя еду, улыбнулся:
— Молодец ты у меня, Маринка. Сегодня была настоящей хозяйкой.
– Поротой хозяйкой! – уточнила она.
Он погладил её по голове:
— Внучка, я строгий, но не злой. Каникулы твои не для того, чтобы бояться, а для того, чтобы учиться жизни. Вот и научу, как умею и чему успею.
Марина улыбнулась сквозь навернувшиеся слёзы. В тот вечер она особенно старательно вымыла посуду и первой предложила натаскать воды из колодца — будто доказывала деду, что способна на многое и для этого её пороть совсем не обязательно.
Утром дед на боль уже не жаловался.

16. Сбор дикой малины

В одну из жарких суббот конца июля дед Егор Иванович решил, что пора собирать дикую малину для варенья и пирогов.
Утро выдалось ясным, солнце уже припекало, но лёгкий ветерок с реки приносил прохладу. Марина, ещё не совсем проснувшись, спустилась с чердака, потирая глаза, и застала деда за сбором корзин. Он растопил печь, приготовил две большие плетёные корзинки, сплетённые им самим из ивовых прутьев.
– Сегодня, Маринка, за малиной пойдём, – объявил дед, глядя на внучку с хитрым прищуром. – Но дело серьёзное, там не только малина, но и крапива ждёт. Так что обувайся, надевай длинные штаны и рубашку с рукавами. Не то обожжёшься – будешь потом ныть, а я тебя лечить не стану!
Марина, привыкшая к своим лёгким сарафанам и босоногому бегу по деревне, скривилась, но спорить не стала – мамины и дедовы наставления о послушании всё ещё звучали в голове и в другом месте.
Она натянула старые дедовы брюки, которые были ей велики и пришлось   препоясаться ремнём  закатать штанины, и плотную рубаху с длинными рукавами, пахнущую сеном и слегка выцветшую от времени. На ноги надела старые резиновые сапоги, которые нашла в сенях, – тяжёлые, но надёжные.
– Это еще твоей мамы! – Дед одобрительно кивнул, сам облачившись в потёртые штаны и клетчатую рубашку, рукава которой закатал до локтей, несмотря на свои же советы. На ногах у него были старые,  крепкие кирзовые сапоги.
– Крапива – она такая, – пояснил дед, пока они шли к опушке леса, где заросли дикой малины вились вдоль старого забора. – Любит прятаться среди ягод, будто нарочно. Но мы с ней справимся, главное – не торопись и смотри, куда руку суёшь.
Заросли малины встретили их буйством зелени и сладким ароматом спелых ягод. Кусты, высокие, выше роста Марины, тянулись густыми рядами, их ветки были усыпаны алыми и бордовыми ягодами, блестевшими в лучах солнца. Но между кустами, как коварные стражи, торчали высокие стебли крапивы, их жгучие листья покачивались на ветру, готовые наказать за любую неосторожность. Марина, заметив их, невольно поёжилась, но дед только хмыкнул:
– Не бойся, внучка. Крапива – она честная. Ужалила – значит, ты сама зазевалась. А малина того стоит, поверь. – А молодых побегов крапивы я на щи соберу! Тут раньше жили люди, огород был. Но людей нет, а малина разрослась!
Они принялись за работу. Дед двигался уверенно, но медленно, его большие, загрубевшие руки ловко раздвигали ветки, срывая ягоды и аккуратно складывая их в корзину. Он выбирал только спелые, те, что легко отходили от плодоножки, и иногда бросал одну-две в рот, хитро подмигивая Марине:
– Пробуй, Маринка, слаще городских конфет!
Марина, хоть и ворчала поначалу, вскоре увлеклась. Она осторожно раздвигала колючие ветки, стараясь не задеть крапиву, но пару раз всё же получила жгучий укол по запястью, когда рукав задрался. Вскрикнув, она дёрнула руку, уронив пару ягод на землю, и посмотрела на деда с укором.
– Ой, деда, больно же! Зачем эта крапива вообще растёт?
– Затем, что природа умнее нас, – ответил Егор Иванович, не отрываясь от сбора. – Крапива – она и лечит, и ягоды охраняет. Потерпи, вечером в бане отойдёт. А пока смотри внимательнее. Когда я был маленький, нас за воровство в саду стегали крапивой, а и теперь никого почти не осталось. Сады одичали, детей нет, и некого крапивой драть!
"Еще не хватало крапивой по попе!" – Марина, стиснув зубы, вернулась к делу. Её движения стали осторожнее, она научилась замечать крапиву издалека и обходить её, пригибаясь под ветками малины. Ягоды ложились в корзинки, их аромат кружил голову, а пальцы постепенно окрашивались соком. Дед иногда поглядывал на внучку, и в его глазах мелькала гордость – несмотря на капризы, Марина работала старательно, не ленясь. Он даже заметил, как она, думая, что он не видит, украдкой съела несколько ягод и улыбнулась, будто поймала себя на детской шалости.
Солнце поднималось всё выше, и жара начинала пробиваться даже сквозь длинные рукава. Пот стекал по лбу, рубашка липла к спине, а сапоги казались Марине настоящей обузой. Но она не жаловалась – слишком уж увлекла её   охота за ягодами. Кусты малины были щедрыми, и вскоре корзины   наполнились доверху. Дед, присев на поваленное бревно, вытер лоб платком и посмотрел на добычу.
– Ну, Маринка, мы молодцы! – сказал он, слегка задыхаясь, но с улыбкой. – Полные корзины набрали. Теперь на варенье хватит, и на пироги, и на зиму останется. А крапива – она тебе урок дала: в жизни всё с подвохом, но если осторожно, то справишься. Вот несколько стеблей я сорвал: щи будут!
Марина, вытирая испачканные соком руки о штаны, кивнула. Её щёки раскраснелись, в волосах застряли мелкие листочки, а на запястье краснели и зудели следы от крапивы, но она чувствовала себя победительницей. Они с дедом собрали малину, несмотря на все трудности, и это наполняло её сердце гордостью.
– Деда, а можно еще одну ягоду прямо сейчас съесть? – спросила она, лукаво улыбнувшись.
– Ешь, сколько хочешь, – рассмеялся Егор Иванович. – Только не все, а то варенья не будет!
Они сидели на бревне, обувь поставили рядом. Крапива, жара и тяжёлые сапоги уже не казались такими страшными. Впереди ждала баня, где можно будет смыть усталость, а потом – малиновое варенье, которое, как обещал дед, ароматнее земляничного и будет пахнуть летом весь год.
Малины было много, и вернулись они с полными корзинами.
– Сейчас мы аккуратно переберём ягоды, удалим хвостики и мусор! – рассказывал дед Егор. – На зиму на кило ягод надо, как и с земляникой, класть кило сахара!
Вдвоём работа спорилась. О том, что будет вечером, думать, не хотелось. Сейчас, ее руки работая над ягодами стали чуть-чуть подрагивать, отражая внутреннюю покорность и неуверенность.
– Теперь выложим в таз, в котором будем варить, и пересыплем сахаром. Не перемешивай  – просто равномерно распредели!
– А теперь?
– Теперь нам в баню! А когда вернёмся, ягода даст сок, и мы будем варить на слабом огне.
– А потом?
– Потом традиция!
"Вот и снова без вины и на лавку!" – На глаза Марины навернулись слёзы.
Как всегда, её движения, когда она была раздражена или капризничала стали резкими и прерывистыми.

В доме у деда Егора Ивановича пахло малиновым вареньем – сладким, тёплым, наполняющим всё пространство ароматом лета. Кроме того он сделал пирог с начинкой из малины и домашнего ворога и посадил его в печь
Но, сейчас для Марины запахи малины и выпечки не приносили радости. Она прекрасно знала, что после бани, где они с дедом парились берёзовыми вениками, её ждёт наказание. Мамино письмо, в котором она просила деда не давать спуску за вейп, плохую учёбу и любовь к смартфону, всё ещё лежало на полке и дет не тропился пускать его на растопку. Сердце сжималось от страха и обиды – она старалась, помогала по хозяйству, но мамин приговор был неумолим. Даже кот Мурза, словно почуяв напряжение, молча выскользнул из комнаты, оставив Марину наедине с её тревогами.
Дед отодвинул тяжёлую деревянную лавку, на которой уже лежал валик из полена, обёрнутого мягким полотенцем. Из бочки с дождевой водой он принёс пучок розог – тонких, гибких, отмокших и готовых к делу.
Марина, всё ещё завёрнутая в простыню после бани, почувствовала, как ноги становятся ватными. Она хорошо знала, что прутья в бочке – не только для корзин, и эта мысль заставляла   сердечко колотиться.
– Пора, Маринка, не дрейфь, – сказал дед, его голос был строг, но в нём чувствовалась доброта.
Он взял её за руку, мягко, но уверенно подведя к лавке.
– Ты же знаешь, я не зверь, всё будет по-честному, как твоя мама просила: строго, но справедливо.
"Знаю, но не хочу!" – Марина, дрожа, сбросила простыню, оставшись в хлопковых трусиках, легла животом на обернутое полотенцем полено. Егор пристегнул её за поясницу ремнём, чтобы она не вертелась.
– Вот так правильно, – сказал он, взяв розгу, и полил водой из ковшика трусики, как всегда: строго, но без зверства.
– Будет больно, внучка, – предупредил дед, его голос был спокойным, но твёрдым. – Но я не стану тебя мучить больше, чем надо. Потерпи, ради твоей же пользы.
Первый удар    по мокрой ткани, и Марина почувствовала боль, переходящее в резкое жжение.
Она стиснула зубы, сдерживая вскрик, и крепче вцепилась в ножки скамьи. Дед выждал несколько секунд, давая ей отдышаться, и нанёс второй удар, чуть ниже. Боль была острой, но терпимой, и Марина, хоть и поморщилась, осталась неподвижной.
– Молодец, лежи ровно, – похвалил дед.
Третий, четвёртый и пятый удары следовали с длинными паузами, чтобы она могла справиться с болью.
Марина старалась расслабить попу и дышать глубоко, как учил дед, и это помогало. К шестому удару она начала тихо ойкать, но всё ещё держалась. Дед, заметив её усилия, сменил розгу на новую и подождал, давая отдышаться и собраться с силами.
– Ещё немного, Маринка, – сказал он, обойдя скамью и нанося следующий удар, от которого она вздрогнула и невольно вскрикнула:
– Ай, деда, больно! – Из глаз девушки давно текли слезы.
– Потерпи, – мягко ответил он. – Возвращайся в позу, ты умница.
Марина вытянулась, хотя слёзы уже текли по щекам.
Следующие удары  заставили ее вздрагивать, но мокрые трусики спасали кожу от глубоких следов, но не от боли, которая накатывала волнами.
Паузы между ударами давали ей возможность восстановиться. Дед внимательно следил за её реакцией, и его рука была твёрдой, но не жестокой.
– Последний, двадцатый! – сказал он, выждав чуть дольше.
Удар был сильным,  и Марина, не сдержавшись, закричала:
– Ай, очень больно! – она инстинктивно дёрнулась, прикрыв попу руками, но тут же вернулась в позу, боясь нарушить дедовы правила.
Дед тут же плеснул ещё холодной воды на её трусики, смягчая жжение, и отстегнул ремень.
– Всё, Маринка, закончили, – сказал он мягко, помогая ей подняться.  –  Знаю, больно было, но и ты знаешь, что от моих прутьев следов почти не останется. К утру всё пройдёт.
Марина, всхлипывая, кивнула. Она чувствовала жжение, но понимала, что дед был милосерден: он не стал её раздевать полностью, а мокрая ткань защитила кожу.
Дед отошёл к печи, чтобы помешать малиновое варенье, которое всё ещё булькало в тазу, наполняя дом сладким ароматом. Марина, лёжа на лавке, пыталась собраться с мыслями. Боль постепенно отступала, а холодная вода приятно охлаждала кожу.
«Хорошее дополнение к лету, – подумала она с горькой иронией, когда поднялась к себе в комнату. – Вот тебе ягодки, вот тебе варенье, вот пироги, а вот и прутики! Заповедник патриархального воспитания».
Переодевшись, она легла на кровать, осторожно касаясь припухших следов через свежие трусики.
Дед  поднялся следом и постучал в дверь.
– Всё грустишь? – спросил он, присаживаясь на край кровати.
Его голос был мягким, а в глазах светилась забота. – Пойдём чай с пирогом из свежей малины с творогом пить.
– Зачем надо было так больно? – всхлипнула Марина, отодвигаясь и глядя на него с лёгкой обидой.
– Розгами всегда больно, потому что они для того и созданы, – ответил дед с лёгкой улыбкой, поглаживая её по голове. – Но я не зверствовал, ты же видишь.
Мама просила, чтобы ты поняла: вейп, лень в учёбе, телефон – это всё не для тебя. Впереди экзамены, поступление в ВУЗ, большая жизнь. Надо, чтобы ты была сильной, Маринка. Иногда через розгу, иногда через ремешок – так уж повелось. Я в детстве на этой скамье лежал, и твоя мама лежала. И ничего, выросли. Еще спасибо на моей могиле за науку скажешь.
– Нет уж,  спасибо не скажу! – передёрнула плечами Марина, но её голос уже был не таким сердитым. – А ты и не думай умирать!
– А-ха-ха, – рассмеялся дед, и его борода затряслась. – Твоя мама то же самое говорила, когда была в твоём возрасте. А потом мне спасибо сказала. И ты поймёшь, что я для твоей пользы стараюсь. Пойдём, чай стынет, а пирог я один съем, если будешь дуться!
Марина ещё немного полежала, вытирая слёзы, но аромат малинового пирога с творогом, доносившийся снизу, всё же заманил её. Она спустилась по скрипучей лестнице, села за стол и взяла кусок горячего пирога, который дед испёк в русской печи.
– Деда, это лучше любого торта! Чизкейк курит в сторонке! – сказала она, улыбнувшись сквозь слёзы, когда сладкое тесто, творог и ягоды растаяли во рту.
– Чизкейков не ел! Не знаю. А пирог лучше, потому что свой, – кивнул Егор Иванович, пододвигая ей кружку с травяным чаем. – Всё ещё сердишься?
– Нет, – тихо ответила Марина, чувствуя, как обида растворяется в тепле дедовой улыбки.
– Завтра дождь обещали по радио! Значит,  корзины плести будем, – пообещал дед. – А на обед щи из крапивы сварю. Она нас кусала, а мы её есть будем! Зато после дождя в лесу грибы пойдут!
Марина хихикнула, представив, как они с дедом «мстят» крапиве. Она не заметила, как дед, отвернувшись, незаметно проглотил таблетку, пряча свою боль от внучки.
Несмотря на строгое наказание, Марина чувствовала, что дед любит её, и это тепло грело её сердце, пока она пила чай и ела пирог, забывая о боли и думая о завтрашнем дне.
Хозяин автолавки, приехавший на следующий в деревню, привёз продукты, лекарства для деда, а для Марины новое платье и куртку — старые за лето стали малы, и письмо от мамы.
– Ну вот, мама требует отчета, напоминает про гостинце и о том, что тебя нало сурово воспитывать. – Дед Егор дал прочесть Марине письмо.
– Это не честно! – На глаза девушки навернулись слезы.
Вечером, когда на дворе уже смеркалось, куры и гуси устроились на ночёвку, дед позвал Марину к столу. На столе лежал чистый лист бумаги и карандаш. — Садись, хозяйка, — сказал он.
— Письмо будем писать твоей матери. Завтра автолавка пойдёт, шофёр передаст. Марина уселась, взяла карандаш, приготовилась писать. — Пиши, — начал диктовать дед, расставляя слова медленно и важно.
— «Мама, дедушка строгий, он заставляет меня работать дома и на огороде, ухаживать за животными. Только тогда отпускает нареку. А ещё каждую субботу порет меня розгами». Марина резко подняла голову.
— Дедушка, это же неправда! Не каждую субботу! Егор Иванович хитро усмехнулся в бороду. — Ну, тогда добавь: «На лавке. Когда три десятка, по голой попе, когда и больше». Марина уронила карандаш и возмущённо всплеснула руками.
— Да это вообще неправда! Я никогда столько не получала! И по голой попе ты меня не разу не сек!
— Вот и хорошо, — спокойно ответил дед.
— Твоей маме совсем не надо всё знать. Пусть думает, что я строг. А я лучше знаю, как воспитывать внучку: когда она честно помогает по хозяйству и не ленится, то никакая розга ей и не нужна.
Марина нахмурилась.
 — Но зачем тогда врать? Дед посмотрел на неё серьёзно:
— Это не ложь, Маринка, а защита. В городе, если решат, что тут тебе слишком легко, могут и ни за что обидеть, как  вернешься. А так — будут уверены: дед держит порядок. Немного строгости — и тебе же легче. Марина задумалась, потом вздохнула и снова взяла карандаш.
— Ладно… диктуй дальше.
 — Добавь про грибы и варение! И они сочиняли вместе, каждый по-своему, писали письмо: дед — с хитростью и заботой, внучка — с упрямым протестом, но и с пониманием, что в дедовых словах есть своя деревенская правда.

17. Дары леса

 Утром, после сытного завтрака дед поставил у двери лукошки и строго сказал:
— Сегодня идём за черникой. Как покормишь всю дворовую компанию, надевай штаны и сапоги — в лесу без этого никак.
Марина нахмурилась, но подчинилась. Кот увел пастись все стадо.
Снова пришлось одеться по-лесному: платок на голову в брюки и рубашку с длинным рукавом, а на ноги в тяжёлые резиновые сапоги. После летнего сарафана и бега босиком, она чувствовала себя неуклюжей. На опушке дед достал пузырёк и обрызгал внучку вонючим едким спреем.
— Фу, воняет! — скривилась Марина.
— Зато комары и клещи нос воротят. Пусть лучше бегут, чем на тебе пир устраивать, — хмыкнул дед. Собирать сразу не торопись: я знаю места, где черника самая крупная и ее много!
Лес встретил их прохладой и запахом смолы. Между соснами лежал тёмно-синий ковёр ягод. Марина кинулась собирать, сначала в рот, потом в корзину. Синие ягоды сладко лопались во рту, язык и губы стали фиолетовыми.
— Деда, какие вкусные! — засмеялась она.
— Ты поосторожнее, — усмехнулся дед. — Черника и до оскомины довести может.
И действительно, через час Марина уже морщилась — но всё равно не удерживалась, хватала ещё горсть.
Под кустами вдруг зашевелилось: длинное тёмное тело скользнуло к траве. Марина вскрикнула и отпрянула.
— Змея!
— Уж, — спокойно ответил дед. — Не ядовитый, но и его лучше не трогать. В лесу каждому своё место.
Когда корзины наполнились, они вышли к реке. День стоял жаркий, и дед первым сбросил штаны и рубаху. Марина сбросила себя лесной прикид с радостным визгом прыгнула в воду.
Река обхватила прохладой, смыла черничный сок с рук и губ, унесла усталость.
Вечером в избе снова пахло выпечкой. Дед достал из печи ватрушки с творогом и черникой: творог не дал ягодному соку вытечь, а золотая корочка хрустела. Марина ела их молча, с закрытыми глазами, и только шептала:
— Дедушка, это вкус счастья. Никакая пекарня так не напечет…
– Городской выпечки не пробовал! Тут у нас все свое и ягоды и наш труд! Поэтому так и вкусно!  Часть черники мы посушим, а часть пойдет на варение! – Согласился Егор.
– А сушить для чего?
– Бросишь ее в кашу, вместо изюма, и вспомнишь о летних приключениях!
Кот Мурза сидел на лавке, наблюдал с важным видом, словно подтверждая: день удался на славу.
А дед, убрав в сундук остаток ягод, сказал спокойно:
— Завтра пойдём за грибами. Белые нынче уродились, я собрал пару штук по дороге, но путать грибы и ягоды – ни того ни другого не соберешь. Ты увидишь — это настоящий лесной царь. Их мы не едим сразу, а сушим в печи на зиму. Такой запас и в мороз напомнит про лето.
Марина кивнула, чувствуя, что впереди ждёт ещё одно приключение.
С утра дед проверил корзины и сказал:
— Ну что, хозяйка, возьмем пару ватрушек с собой — теперь пора и за грибами. Сегодня тихая охота. Белые грибы — царские, их сушить будем в печи на зиму. А подберёзовики да подосиновики ты сама пожаришь с картошкой. Посмотрим, как у тебя выйдет. А теперь, как отличить белый гриб от ложного: шляпка часто тусклая, с грязно-коричневым или розовато-бурым оттенком, в отличие от ярко-белой и гладкой шляпки настоящего белого гриба.
– А если я перепутаю?
– Невнимательную девушку в бочке ждут розги. И главное правило грибника: малейшее сомнение – гриб в корзину не клади! Моя покойная жена отличала опята истинные и ложные. Я сейчас их не отличу, слаб стал глазами и поэтому за опятами мы с тобой и не ходили!
– Постараюсь! – Марина оживилась и даже сапоги натянула без возмущения. В лесу стояла особая тишина, лишь кукушка отзывалась где-то вдалеке. Под берёзами и осинами росли крепкие грибы с толстыми ножками и гладкими шляпками.
— Деда, а вдруг я все-таки перепутаю? — тревожно спросила Марина.
— Тогда экзамен провалишь, — прищурился он. — А за провал у нас, сам знаешь, что положено… розги в бочке мокнут. Помнишь, как я шампиньоны показывал? Какие пластинки, какой запах? Вот и проверяй себя. Напоминаю: ножка может иметь тёмно-розоватый или коричневый оттенок, в то время как у настоящего белого гриба она остаётся светлой, пластинки/трубочки розоватые, а не белые, в отличие от неизменно белых трубочек настоящего белого гриба.
Марина нахмурилась, наклонилась к грибу, понюхала. Запах был густой, лесной, совсем не похожий на ядовитую вонючку,   которой дед пугал. Она аккуратно срезала гриб ножом и гордо положила в корзину.
— Молодец, — похвалил дед. — Видишь, не хуже шампиньонов. Лесные только вкуснее.
К полудню корзины уже наполнились. Дед улыбался своей редкой тёплой улыбкой:
— Тихая охота удалась. Сейчас не грех и по ватрушке съесть. Белые грибы сложим на сушку, а вот подосиновики да подберёзовики сегодня же в дело пойдут.
Дома дед достал из корзины самые крепкие белые грибы. Шляпки блестели, ножки толстые, крепкие, как маленькие деревца.
— Эти, Маринка, в сковороду не пойдут, — сказал он, бережно раскладывая грибы на столе. — Белый гриб — хозяин леса, ему почёт положен. Мы их на зиму сушим, чтобы и в мороз пахло летом.
Такой запас всю зиму кормит и душу радует.
Марина вытерла губы краешком платка и улыбнулась:
— Значит, у нас впереди ещё одно испытание?
— Не испытание, а наука, — поправил дед. — Грибы сушить труднее, чем жарить. Тут спешки не потерпишь.
— Эти, Маринка, сушить будем, — сказал он. — Белый гриб — хозяин леса. Ему честь положена:  чтобы зимой суп пах летом.
Сначала грибы нарезали пластинами. Дед достал из сеней старые решётки из медной проволоки на крепких ножках. Они служили в доме много лет именно для грибов. Марина аккуратно разложила ломтики в один слой.
Перед тем как сажать решётки в печь, дед тщательно подмёл под печью, чтобы не осталось ни золы, ни пепла.
— Чистота нужна, — пояснил он. — Иначе пыль на грибах сядет, а вкус пропадёт.
Решётки поставили внутрь. Заслонку дед приоткрыл, подложив под неё два кирпича — для притока воздуха. В трубе тоже оставил щель.
— Секрет тут один: не спешить. Если температура высокая — грибы подгорят, если низкая — закиснут.
Пламени в печи уже не было, только мягкий жар углей. Грибы медленно отдавали влагу, темнели и становились лёгкими. Дед время от времени заглядывал, чуть поправлял заслонку. Когда гриб подсох, заслонку прикрыл плотнее, а к концу сушки и вовсе задвинул наглухо.
— Вот так, — сказал он. — Теперь грибы хрупкие, но аромат сохранили. Зимой кинешь горсточку в щи — и вся изба запахнет лесом.
Марина тронула рукой сухую шляпку, которая хрустнула, словно осенний лист. Она улыбнулась и тихо сказала:
— Дедушка, это как сохранить кусочек лета.
Егор Иванович кивнул и тоже улыбнулся:
— Именно, хозяйка. Теперь у нас запас — а значит, и зима не страшна.
Ни одна приправа такого чуда не даст, — ответил дед и погладил бороду.
 Зимой будем вспоминать лес, а ты — и свои первые трофеи.

Вечером Марина сама взялась за сковороду. Нарезала грибы толстыми ломтями, обжарила их с луком на раскалённом масле, потом добавила картошку. Дом наполнился таким запахом, что даже кот Мурза пришёл и уселся рядом, будто на урок.
Дед попробовал первую ложку, кивнул и сказал:
— Экзамен сдан на отлично. Порка тебе не грозит. Вот видишь, хозяйка, в лесу тоже можно отличницей стать.
Когда жарёха из подосиновиков и подберёзовиков была съедена подчистую, дед откинулся на лавку и довольно сказал:
— Ну что, экзамен сдан, порка отменяется. Но грибы — дело не только вкусное, но и запасливое.
Марина гордо заулыбалась, а в её глазах блеснул огонёк: она чувствовала, что дед ей по-настоящему доверяет.
Она гордо оглядела натруженные руки, пахнущие лесом и дымком, и впервые почувствовала себя настоящей хозяйкой.
После грибных хлопот — жарки, сушки и бесконечных забот — Марина едва держалась на ногах. Вечернее солнце золотило окна, в печи ещё тлели угли, а в доме пахло и жареными грибами, и дымком, и тёплой сметаной.
Она поднялась по скрипучей лестнице в свою комнатку под крышей, упала на кровать и вытянула руки поверх одеяла. Глаза закрылись сами собой. Усталость была такая сладкая, что даже думать ни о чём не хотелось.
Даже о том, что завтра — суббота.
Даже о том, что по маминым строгим словам её ждут розги — не за то, как она помогала деду, а за прежние городские прегрешения.
Сон подкрался быстро и бережно. Марина тихо вздохнула и провалилась в густую темноту сна, где не было ни розог, ни наказаний — только лес, река и тихая радость прошедшего дня.

18. Субботняя несправедливость

Субботнее утро в деревне начиналось как всегда: петух кричал, солнце тянуло золотые нити сквозь щели ставен, в избе пахло дымком от печи и свежим молоком. Марина ещё спала, уткнувшись носом в подушку, а Егор Иванович уже подоил корову, растопил печь и вышел на крыльцо с кружкой чая.
«Слава богу, дожил! Скоро – лету конец, — подумал он, глядя на лес и двор. — Хорошо, что болезнь позволила прожить это лето с внучкой. Она ведь старается, как умеет, помогает… А я её — розгой. Несправедливо. Но мать требует своё, по-деревенски…»
В груди тяжело перекатывалась боль, а в голове  мысль: суббота. Значит, надо топить баню и исполнить материнское распоряжение. Дед вздохнул, помешал чай и покачал головой.
— Добрая у нас она, девчонка, — пробормотал он. увидев кота с мышью в зубах. — Тебе молока я налил, а для нее всё равно мать строгости требует.
Кот пошел лакать честно заслуженное молоко. дед Егор  знал характер дочери: если он пожалеет внучку, в городе та получит куда хуже — без скидок на подростковую стыдливость. Мать секла ремнём строго, без сантиментов и без скидок на законную девичью стыдливость.
— Лучше я, по-деревенски, с уважением к скромности, чем она — сгоряча и без пощады, — твёрдо сказал он себе.
В бочке у крыльца мокли ивовые прутья — для плетения корзин и для воспитания. Дед пошёл складывать дрова в баню. День обещал быть трудным — и для него, и для Марины.
Когда Марина спустилась по лестнице, босая, в лёгком сарафане, она по взгляду деда всё поняла. На губах её мелькнуло упрямство, но глаза выдали усталое примирение.
— Значит, сегодня, после бани… — спросила она тихо.
— Сегодня, — кивнул дед. — Не за помощь, и не за вчерашние грибы. По материнскому слову — за твои городские проказы.
– Вот и сдала экзамен! – Марина прикусила губу, села за стол к миске творога со сметаной, потом выдохнула и кивнула:
— Хорошо, дедушка. Я все знаю… Ты ведь будешь меня без лишней суровости, с уважением... Я потерплю.
Он положил руку ей на плечо.
— Вот и умница. Всё будет по правде, без злобы. На пользу — и только.
В избе было тихо. Печь дышала ровным теплом, за окном куковала кукушка. После жаркой бани дед подвёл Марину к лавке и сказал спокойно:
— Ну что, внучка, пора.
Марина отдала деду простыню, оставшись в трусиках. Щёки горели от стыда, но дед отвёл взгляд. Она сама легла на лавку, подложив под живот валик из полена.
Дед принес  из бочки мокрые  ивовые прутья.
— Вот они, хозяйка. – Он пристегнул её ремнём к лавке, чтобы не дёргалась.– Служат не для обиды, а для памяти.

— Не для мучения, а чтоб ровно лежала, — пояснил он.
— Дедушка… сильно больно будет? С водой?
— Настолько, чтобы запомнила. Но не так, чтобы сломало, — ответил он, полив трусики водой из ковшика.
Розга свистнула первый раз. Хлёсткий звук, лёгкий вскрик — и тишина. Потом ещё удар, и ещё.
Дед держал меру, следил, чтобы строгое наказание не переросло в жестокость. Марина всхлипывала, но терпела. Держалась руками за ножки скамью, лежала смирно, как он учил. Слеза сами собой текли из глаз.
Когда всё закончилось, дед еще раз полил трусы, дал полежать, прийти в чувство, расстегнул ремень и помог ей подняться.
— Двадцати розог хватит. Считай, что долг матери исполнен.
Марина утирала слёзы, в глазах блестели боль и стыд, но обиды не было.
— Спасибо, дедушка… Ты сдержал слово. Больно, но честно.
Он кивнул и подал чистый льняной сарафан, полотенце и сухие трусики.
— Иди в баню, там переоденься и умойся. Простокваши дам — легче станет.
После наказания Марина долго сидела у печи с кружкой холодной простокваши. Слёзы подсохли, дыхание выровнялось. Боль ещё жгла, но уже как напоминание, а не обида.
— Запомни, внучка, — сказал дед, положив руку ей на плечо. — Розга бывает горькой, но жизнь без неё куда горше.
Марина кивнула. В её глазах блеснула благодарность — не за удары, а за то, что дед остался честным и справедливым.
Вечером она улеглась в своей комнатке под крышей. Сон пришёл тяжёлый, но спокойный.
«С мамой было бы хуже, — думала она. — А дед всё сделал по правде. Он не хотел унизить — хотел научить!»  С этой мыслью Марина улыбнулась сквозь слёзы и быстро уснула.
Внизу в избе дед подбросил дров в печь и слушал её ровное дыхание. Он знал: эта ночь будет тихой.

Через пару дней в деревне снова прозвенел гудок автолавки. Дед собрал гостинцы для города: банку малинового варенья, сушёные грибы, вяленую рыбу. На столе лежал конверт с письмом к дочери.
Он писал медленно, корявыми буквами:
«Марина справляется. Хлеб печёт, ягоды собирает, за скотиной смотрит. Устроил ей экзамен по грибам — отличница. И с картошкой пожарила так, что пальцы оближешь. Внучка у меня умная, старательная, я ею доволен».
Марина наблюдала, как дед собирает картонную коробку. Нерешительно тронула его за рукав:
— Дедушка… не клади самогон, прошу.
— А это ещё зачем? — удивился он.
— Потому что мама, когда выпьет… злой становится. Может наказать ни за что, — тихо призналась Марина.
Дед тяжело вздохнул, отложил бутыль.
— Вот оно как… Думал, строгая она, а выходит, горячая бывает. Ну ладно, внучка, не бойся. Слово даю: вместе с письмом и гостинцами самогон не поедет. Пусть лучше на меня обидится, чем на тебе злость сорвёт. Напиши и ты несколько слов маме, как тебе живется, и как я тебя наказываю. На всякий случай!
Марина облегчённо улыбнулась,  письмо и гостинцы  — всё, что действительно должно доехать до города.
Лето после той субботы потекло быстрее, словно кто-то открыл тайный шлюз времени. Марина помогала деду по хозяйству, улыбалась друзьям у реки, но в глубине души знала: дни её деревенской свободы сочтены.
Ночи становились длиннее, воздух становился свежее, в утренней траве появлялись первые холодные росы. По утрам тонкий свитер привезённый из города, уже не казалась лишней, а вода в реке стала холодной. Еще можно было окунуться и сразу – на берег.
Егор Иванович смотрел на внучку с тихим одобрением: он видел, как она меняется, как её глаза стали серьёзнее, а движения — увереннее.
И хотя розга осталась в памяти напоминанием, она не разрушила их доверия, а наоборот, сделала его крепче.
Вечерами, сидя на крыльце, они молчали. Лес шумел, река блестела в лучах заходящего солнца, и оба понимали — лето подходит к концу.
Оставалось всего несколько дней до возвращения в город. Там будут уроки, контрольные и мамины строгости. Но это потом. А пока Марина ловила каждую минуту: запах печи, вкус молочной простокваши, тёплое прикосновение дедовой руки.
И в душе её зрела тяжёлая мысль: расставание близко.

Конец

Лето пролетело удивительно быстро. Казалось, ещё вчера Марина приехала в деревню — городская девчонка с упрямым взглядом и телефоном в руках, а теперь август уже клонился к концу.
Её кожа, светлая от природы, покрылась лёгким загаром — особенно на плечах и руках. В косах запутался запах дыма от печи и луговых трав. Летние каникулы подходили к завершению, и оставалось всего несколько дней до возвращения в город — туда, где снова начнутся занятия, контрольные работы и родительские наставления. Но всё это будет потом.
Сейчас же можно было в полной мере насладиться последними днями свободы. В последнюю субботу дед, видя её старание, отменил розги. Марина помогала по хозяйству, ходила с друзьями купаться в реку, кормила гусей и кота Мурзу. Телефон всё лето так и пролежал в сумке — забытый, ненужный.
Когда, наконец, приехали родители, Марина вдруг с отчаянием поняла, что не хочет уезжать. Она стояла у крыльца, глядя на деда. Он казался ещё более худым и усталым, чем в начале лета. В груди защемило.
— Деда, не умирай, пожалуйста, — прошептала она, обнимая его так крепко, что Егор Иванович слегка поморщился от боли, но улыбнулся.
— Я вернусь следующим летом, обещаю!
— Постараюсь подождать, Маринка, — ответил он тихо. В голосе его прозвучала печаль, будто он уже знал то, чего она пока не понимала. — Живи хорошо, внучка. И помни: всему своё время.
Он уложил ей в рюкзак круглый хлеб, банки малинового, земляничного и черничного варенья, а в корзинку, которую Марина сама сплела за лето, — сушёные грибы.
— Спасибо, деда… Я обязательно вернусь, — сказала Марина, глотая слёзы. — А за розги я не сержусь!
Кот Мурза не вышел провожать — лежал в сарае, щуря глаза, будто обижался за предстоящую разлуку.
Машина тронулась и увезла Марину в город. Она долго смотрела в окно, пока деревня, лес и речка не исчезли за поворотом.
Егор Иванович стоял у калитки, провожая взглядом. Он усмехнулся в бороду, но в глазах его стояла грусть.
— Маринка не знает, — подумал он, — что все заготовки и птица, вместе со скотиной, пойдут когда-нибудь на мои поминки. Корову в деревне вряд ли кто возьмёт — хлопотно её держать. А кот Мурза найдёт себе нового хозяина, не пропадёт. Крысолов он отменный… Правда, бабы сердятся, что всех кошек в округе отгуливает. Но на то он и кот.
А вокруг шумел лес, блестела река, гуси важно выгуливали своё семейство, словно охраняя порядок. Жизнь продолжалась — неспешно, по-деревенски.
Мама напоследок сфотографировала их всех на мобильный телефон: деда, двор, кота и гусей. Эти снимки стали для Марины самым дорогим воспоминанием — памятью о лете, которое навсегда осталось в её сердце.