Человек, которого не было

; Вы так же можете найти отрывок на YouTube в аудио формате.
Просто введите название и выберите нужный ролик — всё просто!

Отрывок из романа

ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО НЕ БЫЛО

Зоар Лео Пальффи Де Эрдёд

От автора:

Эта книга началась с простого, но пугающего вопроса: что останется от нас, если стереть наши воспоминания?
Не вчерашние фотографии, не диалоги в мессенджерах. А то, что затаилось глубже — голос любимого, оттенок его улыбки, тепло его руки в холодный вечер.
Мы живем в мире, где всё — от детских снов до признаний в любви — упаковано в облака. Где память — это цифровая тень души, сохранённая на серверах. Мы доверили ей всё: свои привязанности, свои шрамы, свои самые хрупкие «я помню».
Но что, если однажды система решит, что какая-то часть вашей жизни — ошибка? Что, если утром вы проснетесь — и тот, кого вы любили, исчезнет не из сердца, а из самой реальности? Не погибнет. Не уйдёт. А будет стерт. Бесследно. Бесшумно. Как будто его никогда и не существовало.
Эта история — о любви, которая сильнее, чем ошибка 404. О памяти, что цепляется за правду, даже когда её отрицает весь мир. О том, что делает нас людьми: несовершенство, уязвимость, наша способность не отпускать. Даже когда всё кричит, что надо забыть.
Я не знаю, существовал ли Каэл на самом деле. Но я чувствовал его боль. И хочу, чтобы вы почувствовали её тоже.
И, возможно, после прочтения вы чуть крепче обнимете тех, кого любите.
Просто на всякий случай.
Каэл Вэнс — дата-археолог. Он работает с тем, что уже умерло: потерянные файлы, забытые письма, стертые фрагменты жизней. Он восстанавливает память из пепла нулей и единиц, собирая цифровые осколки прошлого.
Его мир — идеальная, выверенная реальность.
Его жизнь —Элара.
Но однажды утром он просыпается в мире, где Элары никогда не существовало.
Все записи стерты. Все воспоминания близких пусты. Пустая фоторамка на столе — единственное доказательство его стремительно ускользающего здравомыслия. Система говорит, что он всегда был один.
Но Каэл помнит. Он помнит ее смех, ее прикосновения, ее запах. Эта память — единственное, что у него осталось, и она же — смертный приговор.
Потому что за ним уже идут. Чистильщики — безликие исполнители, стирающие сбои в реальности. И Каэл — сбой. Ошибка. То, чего не должно быть.
Чтобы выжить и доказать, что его любовь была реальной, ему придется погрузиться в цифровое подполье, довериться тем, кто не доверяет никому, и узнать страшную правду: реальность не исчезает. Ее забывают.
«Человек, которого НЕ БЫЛО» — это головокружительный научно-фантастический триллер. Роман, который заставит вас сомневаться в собственных воспоминаниях. История о том, как легко забыть — и как страшно помнить. О том, насколько зыбкой может быть реальность, если её контролирует кто-то другой. И о том, как хрупкая человеческая память способна бросить вызов даже цифровому Богу.

________________________________________


Оглавление:

Часть Первая: СТАТИКА

Глава 1: Запах кофе и озона
Глава 2: Сбой в Море Данных
Глава 3: Пустая рамка и видеозаписи
Глава 4: Бар «Забытый сигнал»
Глава 5: Сообщение «Анамнезис»
Глава 6: Охотник в промзоне
Глава 7: Аналоговое оружие
Глава 8: Отель «Полутень» и журнал доктора Ли
Глава 9: Осада и побег через мусоропровод
Глава 10: Техник-призрак по имени Рэйвен
Глава 11: Логово в пневмотрубе
Глава 12: Бой в тоннелях
Глава 13: Подземелья вокзала и второй ключ
Глава 14: Карантин
Глава 15: Война двух призраков
Глава 16: Прыжок на поезд
Глава 17: Обсерватория и последний хранитель
Глава 18: Глаз во вселенной (Эпилог первой книги)

Часть Вторая: БЕЗМОЛВНОЕ НЕБО

Глава 19: Физика нового мира и план Ли
Глава 20: Путешествие по выцветающей земле
Глава 21: Художник, рисующий пустоту
Глава 22: Принцип Резонанса
Глава 23: Концертный зал у моря
Глава 24: Тишина между нотами
Глава 25: Жертва Лиры
Глава 26: Библиотека Нуля
Глава 27: Правда об Эларе
Глава 28: Принцип Выбора

Часть Третья: ОСТРОВА РЕАЛЬНОСТИ

Глава 29: Пересборка «Якоря»
Глава 30: Точка-Зеро и новые союзники
Глава 31: Битва с «Титаном»
Глава 32: Культ Тишины
Глава 33: Ковчег-призрак
Глава 34: Возвращение в мертвый город
Глава 35: Финальное противостояние
Глава 36: Серое небо (Финал)
________________________________________





Пролог


Доктор Ариманн Ли знала, что за ней придут.
Это не была паранойя или предчувствие. Это был сухой, холодный факт — такой же точный, как формула или диагноз. Она сама создала систему, которая теперь охотилась на нее.
Она стояла в своей лаборатории на 112-м этаже башни «Нексуса». За панорамным окном раскинулся ночной мегаполис — гобелен из неоновых артерий, светящихся узлов и цифрового дыхания. Красивый. Упорядоченный. Идеальный. И построенный на лжи, к созданию которой она приложила руку.
На ее столе лежал маленький кристаллический чип. Первый компонент «Якоря». Рядом — коммуникатор, на экране которого пульсировала карта города с одной-единственной мигающей точкой: Гамма-7. Промзона. Забытое богом и системой место. Старое, забытое богом место. Идеальный почтовый ящик.
Она должна была торопиться.
«Они уже на этаже, доктор Ли», — раздался в ее ухе спокойный, синтезированный голос ее ассистента, Дэвида. Он был не в комнате. Он был в сети, ее глаза и уши.
«Сколько их?» — спросила она, не отрывая взгляда от чипа.
«Трое. Идут по главному коридору. Движения… синхронные. Корпус Безопасности их не видит. Для них коридор пуст».
Ариманн горько усмехнулась. Конечно, не видит. Они двигались не в физическом пространстве. Они двигались в пространстве данных, просто перезаписывая свои координаты. Ее собственная разработка.
Она взяла чип. Холодный, гладкий. В нем — часть ее надежды. Часть ее чудовищной ошибки.
«Дэвид, активируй протокол «Чистый лист». Полное стирание всех данных на этом терминале. Перегрузи ядро сервера через три минуты».
«Принято. Это будет… шумно».
«Я рассчитываю на это. Мне нужно отвлечь их».
Она подошла к стене, провела рукой по панели. Стена сдвинулась, открывая секретный служебный лифт, не нанесённый ни на одну архитектурную схему. Ее путь к отступлению.
«Они у двери лаборатории, — сообщил Дэвид. — Они не пытаются ее взломать. Они… проходят сквозь нее».
Ариманн видела это на мониторе безопасности. Три фигуры в строгих костюмах просто прошли сквозь титановую дверь, как призраки. Их лица были гладкими, безмятежными, лишенными черт. Агенты Статики. Чистильщики. Они пришли за аномалией. За ней.
Она шагнула в лифт.
«Дэвид, — сказала она в последний раз. — Спасибо за все».
«Для меня было честью работать с вами, доктор Ли. Прощайте».
Двери лифта начали закрываться. В последнюю секунду она увидела, как трое повернули свои безликие головы в её сторону. Они ее заметили.
Один из них поднял руку. Его пальцы начали распадаться, превращаясь в мерцающие фрагменты, как глюк на экране.
Лифт рванул вниз.
Спустя три секунды лаборатория на 112-м этаже вспыхнула. Это был не взрывчатый заряд. Это была перегрузка данных. Миллионы терабайт, выпущенные за долю секунды, превратились в волну энергии, способную вынести панорамные окна и окрасить небо в ослепительный белый.
Ариманн Ли неслась вниз, в темноту, прижимая к груди крошечный кристаллический чип.
Она сбежала. На время.
Она знала, что Статика теперь будет искать ее. Но она также знала, что оставила приманку.
Куда более ценную. Куда более опасную.
Человека, чья память была единственным, что имело значение. Человека, который еще не знал, что его мир — это тикающая бомба.
Человека по имени Каэл Вэнс, который даже не подозревал, что его мир — уже трещал по швам.
Она отправила ему ключ. И теперь оставалось лишь надеяться, что он окажется либо достаточно сильным, чтобы воспользоваться им, либо достаточно безумным, чтобы выжить.
Лифт остановился в подземельях города. Она вышла в темноту, одна против системы, которую сама породила. Ее личная война только что начиналась.
А война за душу Каэла Вэнса — начнётся через несколько недель. С простого запаха кофе и озона.


Книга Первая: СТАТИКА

Глава 1

Утро пахло двумя вещами: настоящим, выращенным в грязи колумбийским кофе — горьким, терпким, как воспоминание о лете — и тонким озоновым флером, источаемым старым рабочим терминалом Элары. Этот странный, слегка металлический запах был едва уловим, но Каэл чувствовал его всегда — как дыхание электричества. Вместе эти два аромата создавали атмосферу, которую он называл домом.
Не роскошная квартира, не биометрический замок на двери, не панорамный вид на спящий мегаполис, а именно это: кофе и озон. Простые запахи, наполненные жизнью. Он не променял бы их ни на какие высокоразрекламированные ароматы, которыми пестрела встроенная в их кухонный модуль система «Уют-3000». Ни один искусственный флер не мог заменить то, что рождалось на стыке земли и электричества.
Он стоял босиком, чувствуя, как прохладный полимер пола приятно холодит стопы, и следил за тем, как медленно, с почти священной торжественностью в кемексе стекали первые капли напитка. Густые, янтарные, они падали в стеклянную колбу с таким звуком, будто время само капало в сосуд. Вода, нагретая до идеальных девяноста трёх градусов — не на градус больше, не на градус меньше — проникала сквозь плотный слой свежемолотых зерен.
С каждым вдохом он чувствовал, как пробуждается что-то глубоко внутри. Горечь шоколада, легкие цитрусовые ноты, нежный отголосок фундука… Сотни оттенков, которые раскрывались медленно, как симфония. Этот ритуал был не просто способом начать день. Это был акт сопротивления — всему механизированному, ускоренному, синтетическому.
В мире, где всё было автоматизировано, оптимизировано и сведено к сухим скриптам и командам, он сохранял эту крошечную, упрямую привычку — заваривать кофе вручную. Не потому что это было проще, а потому что было правильно. Каждый утренний глоток становился якорем, удерживающим его от распада, от скольжения в холодный мир, где всё подделка: эмоции, воспоминания, даже любовь.

И пока густой аромат наполнял кухню, пока за спиной шелестел терминал Элары, оживая от её касаний, он чувствовал себя человеком. Живым. Настоящим. Словно в этот короткий промежуток между первым каплями и последним вдохом аромата он существовал по-настоящему.
В мире, где девяносто девять процентов еды и напитков печатались на пищевых синтезаторах по бездушной команде «Алиса, сделай мне латте», этот процесс был актом тихого бунта. Почти религиозного.
Каэл осознанно шёл против системы, и делал это каждое утро — молча, упрямо, с почти ритуальной сосредоточенностью. Его настоящие кофейные зёрна приходили тайными маршрутами из Южного блока, запаянные в пакеты с фальшивыми наклейками, которые он сам сдирал, будто снимая маску. Их аромат, насыщенный и терпкий, уже был запретным наслаждением — на грани вкусового преступления.
Он брал в руки свою старую ручную кофемолку с керамическими жерновами, покрытую мелкими царапинами от времени и использования. Её тяжесть приятно отзывалась в ладонях, вращение требовало усилия, и в этом усилии было что-то по-настоящему живое. С каждым поворотом рождался хруст, словно зерна шептали свои тайны, прежде чем отдать себя напитку.
Потом он аккуратно вставлял бумажный фильтр в воронку кемекса. Бумажный, Карл. Не какой-нибудь там биоразлагаемый смарт-полимер с автоароматизацией, а обычный, шершавый, пахнущий деревом и целлюлозой. Он выравнивал складки пальцами, как хирург перед операцией. Это был процесс, который нельзя было ускорить, нельзя было оптимизировать.
И это сводило с ума его внутреннего дата-археолога. Того, кто привык разбивать любую задачу на кластеры, ставить задачи параллельно, сокращать задержки между шагами, экономить каждый наносекундный цикл. Того, кто жил среди алгоритмов, хешей и потоков данных. Этот его аспект смотрел на медленный ритуал и кричал в протесте.
Но в Каэле ещё жил человек.
И этот человек цеплялся за такие моменты — за то, что можно было потрогать, понюхать, услышать и почувствовать кожей. За запах горящих масел в зёрнах. За шероховатость фильтра. За стук капель о стеклянное дно. За тишину, в которой варился его день.

Он цеплялся — потому что всё остальное ускользало. Потому что за пределами этой кухни, за пределами этой чашки кофе — мир трескался по швам. И единственным настоящим, что у него оставалось, были эти несколько минут до первого глотка.
— Ты снова возишься со своим ведьминым зельем, — раздался за его спиной знакомый голос — сонный, чуть насмешливый, с той утренней хрипотцой, от которой у него каждый раз что-то сжималось внутри.
Он не обернулся сразу. Продолжал медленно лить воду тонкой струйкой, вычерчивая спираль по бурлящей гущи в кемексе. Утро не должно было спешить. Утро должно было длиться вечно.
Но он всё равно чувствовал её присутствие. Тепло. Пульсацию жизни за спиной.
И, наконец, позволил себе повернуться.
Элара стояла в дверях спальни, зевнув и лениво потянувшись. На ней была его старая, растянутая футболка с выцветшим логотипом «Архивы ОмниТех» — когда-то чёрная, теперь почти серая, с местами облезшими буквами. На ней она сидела нелепо — болталась на плечах, спадала с одного, едва прикрывала бедра. Но именно так, в этой небрежной, уютной простоте, она была до боли настоящей.
Её короткие светлые волосы торчали во все стороны, как у взъерошенной птицы, а на лбу и переносице проступили веснушки — бледные, едва заметные при дневном свете, но в эти минуты — как звездная карта. Он однажды сказал ей, что может прочитать по ним будущее, если приблизится достаточно близко.
Она фыркнула, но с тех пор больше не пыталась их закрасить.
— Это не ведьмино зелье, — отозвался он мягко, — это алхимия. Баланс кислотности и температуры. Церемония утреннего просветления.
— Ага. Просветления. Особенно когда ты потом залипаешь в свою древнюю консоль с глазами как у аквариумной рыбы, — она пересекла кухню босиком, пройдясь по прохладному полу, и остановилась рядом, заглядывая в стеклянную воронку. — Пахнет, как будто мир ещё не успел испортиться.

Он усмехнулся. Именно поэтому он и делал это. Потому что мир уже испортился — но здесь, на этой кухне, в этом ритуале, пока она рядом и пахнет кофе, всё было иначе.
Каэл смотрел на неё — не как на образ или символ, а как на человека. На каждую складку под глазами от сна. На неровность в линии ключиц. На трещинку в ногте большого пальца. На всё, что нельзя было воссоздать с помощью нейросетей или синтетических воспоминаний.
Он хотел, чтобы это длилось вечно.
— Это не зелье. Это искусство, — возразил он, не поднимая глаз. Улыбка вспыхнула на губах сама собой — легко, без напряжения, как всегда, когда она была рядом. Рядом с ней он всегда улыбался.
— А то, что пьёшь ты, — продолжил он, обводя спираль воды с ювелирной точностью, — это суспензия класса «Б» с ароматизатором «кофе-ваниль-капучино-альфа» и стабилизатором Е-745. Я проверял состав. Там больше полимеров, чем в твоих кроссовках.
— Зато мой полимерный яд появляется за три секунды по голосовой команде, — отозвалась она, приближаясь. В следующее мгновение он почувствовал её объятия — тонкие руки сомкнулись у него на груди, подбородок удобно устроился на плече. Тепло её тела пронзило его, пробуждая что-то древнее, глубинное, что нельзя было измерить или оцифровать. Присутствие. Родство.
От неё пахло сном, тёплой кожей, чем-то цветочным и тонким, как дыхание весны. Шампунь, который она заказывала у подпольных аналоговодов, потому что «он пахнет, как детство, а не как пластик и протоколы».
— А твоё искусство, — продолжила она, с лёгкой укоризной, — требует жертв. Десяти минут моего утреннего сна. Десять минут, Каэл. За это время можно проанализировать геном и вывести новый вид светящихся рыбок.
Он усмехнулся. Почти рассмеялся.
— Миру не нужны новые светящиеся рыбки, — пробормотал он, делая последний круг и позволяя воде стечь через фильтр. — Миру нужен хороший кофе.

Молча они стояли так несколько мгновений. Её дыхание — медленное, размеренное — касалось его шеи. Их тела двигались в такт, как будто танцевали в какой-то древней, давно забытой гармонии.
И вдруг он понял, что всё это — больше, чем просто утро. Больше, чем кофе. Это был момент, вырванный из чужой реальности. Их маленький противоестественный островок настоящего в мире, где всё можно было синтезировать и стереть по щелчку.
Он не знал, сколько им отведено. Но он чувствовал: за такие минуты потом платишь. Всегда платишь.
Он поставил чайник на подставку, дождался характерного щелчка и накрыл кемекс крышкой — не для тепла, а чтобы дать напитку подышать, раскрыться, дозреть. Как вино, как мысль, как утро, которое не хотелось торопить.
Сзади ощущалось её дыхание — тёплое, ровное, почти неуловимое, как ветер с далёкого побережья. Оно касалось его кожи у основания шеи, и этот контакт был тонким, интимным, будто она говорила с ним без слов. Всё внутри него отозвалось тихим эхом.
Эти моменты... Они были больше, чем просто бытовая сцена. Они были якорем. Напоминанием о том, что он — не только дата-археолог, не только исследователь теней, а ещё человек, которому есть куда возвращаться. Всё остальное — шум мегаполиса, свист алгоритмов, цифровая суета — оставалось за пределами их мира, за защитными панелями квартиры на 73-м этаже, как океан за бортом корабля. А здесь, на этом клочке суши, был центр его вселенной. Она.
Каэл провёл ладонью по её руке, нежно, как будто боялся нарушить равновесие.
В памяти вдруг всплыла та ночь — их первое столкновение. Бар «Забытый сигнал». Пульсирующие неоновые полосы вдоль потолка, запах дешёвого сидра и перегретой электроники. Она сидела у стойки, вся в свете голографического дисплея, пальцы бегали по экрану с какой-то гипнотической точностью. Он, слишком уверенный после трёх бокалов, задел стул, споткнулся, и пиво полилось по рубашке, как уличный дождь. Всё смешалось — смущение, жар, шипение музыки в колонках.
Она подняла глаза. И улыбнулась. Та улыбка, лёгкая, насмешливая, почти кошачья, будто она уже знала, что произойдёт дальше.
— Похоже, тебе нужен спасатель, — сказала она, и в её голосе не было ни тени осуждения. Только игра.
С тех пор всё изменилось. Или, может, всё началось по-настоящему. Они были как две несовместимые системы, научившиеся работать в унисон, как старый аналог и новый софт, только вместе дающие музыку.
Эта сцена стала его вторым якорем. Той точкой в прошлом, к которой он возвращался, когда всё начинало расползаться. Он не мог — не хотел — представить свою жизнь без неё. Без этой теплоты, без её запаха, без веснушек на переносице и смешков, которыми она вшивала свет в самые тёмные дни.
Он накрыл её руки своими, мягко, крепко. Как будто боялся, что однажды — она исчезнет. Растворится. И останется только запах кофе и пространство опустевшей квартиры.
— Что у тебя сегодня? — спросила она, не отпуская его, всё ещё прижав подбородок к его плечу. Её голос был чуть глуховатый, утренний, с оттенком тепла, которое ещё не успело выветриться из сна.
Каэл не сразу ответил. Наблюдал, как последние капли кофе медленно, почти церемониально, протекают через фильтр. Затем сказал, чуть вздохнув:
— Склеп «Гелиоса». Логистический манифест, датированный сто лет назад. Буду весь день ковыряться в ржавых цифровых накладных и списках запчастей для ионных двигателей, которые даже в музее уже не выставляют. Смертельная тоска. Мечта любого уважающего себя дата-некроманта.
— Не говори так, — она легонько ущипнула его за бок, как будто отгоняла дурное слово. — Ты не ковыряешься. Ты спасаешь. Забвение — от самого себя. Ты слушаешь шёпот мёртвых. Возвращаешь им их истории. Делаешь так, чтобы кто-то когда-то снова вспомнил их имена.
Каэл усмехнулся, но в его усмешке было что-то нежное, почти тронутое. Как всегда, она умела сказать так, что вещи вдруг начинали звучать по-другому. Будто над ними загорался скрытый текст, и он видел — то, что раньше ускользало. Он — человек логики, структур, архивных форматов и строгих протоколов — видел в работе последовательности и сигнатуры. Для него всё сводилось к системной декомпозиции. Обрывки метаданных, битые индексы, хаос цифровой памяти, которую нужно аккуратно собрать, как сломанную мозаику.
Но она... она говорила так, будто в каждом байте таилось сердце. Будто каждый потерянный архив — это чей-то крик, чей-то след, который она просила не забыть.
И, чёрт возьми, он хотел верить, что она права.
Он повернулся к ней, обнял в ответ, прижав к себе крепче. Её тепло, её запах, даже её лукавый тон — всё это делало его менее машиной. Более собой.
— Шёпот мёртвых, значит? — пробормотал он, касаясь губами её виска. — А ты, выходит, мой переводчик с языка призраков?
Она усмехнулась:
— Нет. Я просто помогаю тебе не забыть, что ты живой.
Он разлил кофе в две чашки: свою — чёрную, строгую, матовую. И её — нелепую, пузатую, с дурацким котом в скафандре, летящим на комете. Это была его первая покупка для их общей квартиры. Он нашел ее на блошином рынке в Старом городе, и она пищала от восторга, как ребенок.
— А ты? «Снова спасаешь мир в своей секретной лаборатории?» —спросил он, протягивая ей чашку, в которой дымился темный, ароматный напиток. Пар поднимался медленно, тонкой струйкой, как благовоние утреннего ритуала.
Элара взяла чашку обеими руками, вдохнула аромат, прикрывая глаза, будто вдыхала не просто кофе, а само утро.
— Что-то вроде того, — проговорила она тоном, в котором сквозила усмешка, но за ней чувствовалось напряжение, что-то невыразимое.
Она работала в исследовательском департаменте «Нексуса», в подразделении, о котором почти никто ничего не знал. Даже его название звучало как что-то из научной фантастики: «Когнитивная архитектура», «интерфейсы нового поколения», «оптимизация коллективных баз данных». Это не были просто технологии — это было будущее, которое пытались собрать из обломков настоящего. Ее команда работала над созданием нейросети на основе коллективного сознания. Объединить опыт и память тысяч в один самообучающийся организм. Это было величественно, странно… и немного пугающе.
Каэл знал об этом лишь в общих чертах. Она не рассказывала — не имела права. Подписка о неразглашении в «Нексусе» была почти священной, и даже его любовь, даже их близость не могли быть весомее этой невидимой стены. Но он догадывался. Он видел.
Поздно ночью, когда город затихал и только дроны на горизонте мерцали, как светлячки, он иногда просыпался. Свет от её терминала разрезал тьму полосой холодного синего. Она сидела, согнувшись, с блестящими от усталости глазами, будто на грани между миром идей и бездной. На экране — сложные схемы, похожие на живые организмы, растущие прямо из её пальцев. Диаграммы, графы, странные узоры — фракталы, клубящиеся, как мысленные сны машин.
В такие моменты она была другой — как будто не принадлежала полностью этому миру. И он, лёжа в темноте, наблюдая за ней, не мог понять: в ней больше безумия… или гениальности?
Возможно, и того, и другого.
Он никогда не спрашивал, не настаивал. Но иногда в его голове рождался вопрос: что, если она действительно создаёт что-то, что изменит всё? Что, если она стоит на границе между человеком и сверхчеловеком? И тогда — будет ли место для него, обычного, смертного, рядом с ней в том будущем?
Она взяла чашку и осторожно отпила его «ведьмино зелье». Сморщилась — тонкие губы дернулись, глаза прищурились, словно она пробовала нечто дикое, слишком живое, слишком настоящее. Но, как всегда, сделала ещё один глоток. Медленно. С демонстративным героизмом.
— У нас сегодня большой прорыв. Или... большой провал, — проговорила она, не отпуская чашки. В её голосе была хрупкая усмешка, но в уголках глаз затаилось напряжение. — Грань, как всегда, тонкая. Мы запускаем основной протокол. Первую симуляцию «Анамнезиса».
Она произнесла это слово — Анамнезис — почти шёпотом, как имя древнего божества, которое нельзя произносить вслух. И в этом шёпоте звучал трепет, благоговение, будто она прикасалась к чему-то, что больше её самой.
Каэл нахмурился. Это слово уже звучало раньше. Один из тех научных терминов, за которыми прячется бездна.
— Если всё получится, — продолжала она, глядя не на него, а куда-то за окно, где в небе медленно двигалась утренняя патрульная дрона, — это изменит всё. Способ, которым мы учимся, общаемся, помним. Представь, Каэл: тебе больше не нужно будет копаться в пыльных архивах. Ты сможешь просто... подключиться и почувствовать. Каково было быть инженером на «Гелиосе» сто лет назад. Пережить его день. Его руки. Его страхи.
Она наконец повернулась к нему — и в её глазах полыхнуло что-то дикое. Восторг первооткрывателя. Или безумца. Они всегда были рядом.
— Почувствовать, — повторила она почти на выдохе. — Не прочитать. Не смоделировать. А прожить.
Каэл медленно поставил свою чашку на стол.
— Звучит как способ сойти с ума, — пробормотал он. — Или потеряться. Я предпочитаю, чтобы мои воспоминания оставались моими. А чужие — за толстой, чётко очерченной стеной шифрования.
Она вздохнула — не от раздражения, а скорее от неизбежности. Это был их вечный спор, как старая незаживающая рана, к которой они оба возвращались из раза в раз. Его аналоговая осторожность, его почти священный страх перед нарушением границ я — против её безграничной веры в прогресс. В скачок. В слияние.
— Ты всегда был таким, — мягко сказала она. — Осторожным. Земным. Упрямым. — Она улыбнулась, но в этой улыбке было и тепло, и прощение. — И, наверное, это то, что держит меня на плаву. Но...
Она замолчала, будто не решаясь продолжить.
Каэл почувствовал, как воздух стал чуть гуще. В нём появилось напряжение, как перед грозой, ещё невидимой, но уже близкой.
— Но? — осторожно спросил он.
Она посмотрела на него. Долго. Внимательно. Словно пыталась запомнить каждую черту его лица. Будто чего-то боялась.
— Просто... если вдруг что-то пойдёт не так...
Он мгновенно поднялся и подошёл, взяв её лицо в ладони. Кожа у неё была тёплой, живой. Он заставил её взглянуть ему в глаза.
— Эй. Не если. А когда. Ты — самая умная женщина на этой планете. Ты заставляешь квантовые кластеры ревновать. У тебя всё получится.
Она улыбнулась — но улыбка получилась кривой. Натянутой. Как будто она уже знала, что что-то уйдёт не по плану.
И всё же кивнула.
— Просто... если всё вдруг обрушится — помни, что я тебя люблю. Несмотря ни на что. Обещаешь?
Каэл сжал её руки. Молча. Его горло пересохло. Но он кивнул.
— Обещаю, — тихо сказал он. И поцеловал её. Сначала в губы. Потом в её любимые веснушки. В созвездия, по которым он всегда мог найти путь назад. — Я тебя тоже люблю. Больше, чем настоящий кофе.
— Это серьезное заявление, — она рассмеялась, и напряжение, казалось, спало. Она снова стала его Эларой. — Ладно, мне пора. Великие дела не ждут.
Она быстро оделась — строгий корпоративный костюм из умной ткани, которая сама подстраивалась под фигуру и температуру. Этот образ так контрастировал с её домашней растрёпанностью, что Каэлу казалось, будто у него две Элары. Одна — теплая, неидеальная, живая. Другая — холодная, собранная, как шифровка. Одна — его. Другая — для всего остального мира.
— Увидимся вечером. Закажем китайскую лапшу. Настоящую. Из той лавки в Старом городе, — сказала она, набрасывая пальто.
— Договорились, — кивнул он. — С говядиной и слишком острым соусом.
— Именно с ним.
Она задержалась у двери всего на секунду, словно колебалась, хотела что-то добавить. Но просто шагнула к нему, поцеловала — быстро, чуть сдержанно, будто на прощание. Щелчок умного замка прозвучал тише обычного, как вздох.
Каэл остался в тишине. Она ушла — и воздух словно разрядился, оставив после себя лёгкий статический треск в голове. Он стоял, чувствуя, как его одиночество заполняет кухню, как пар медленно рассеивается в свете утреннего солнца. Он допил свой идеальный, сваренный вручную кофе. Он был горьким, как всегда. Но послевкусие — странно сладким. Почти приторным. Как будто напоминало о чём-то важном, что он ещё не понял.
На стене замигали часы: 08:32. Время.
Пора идти. Пора погружаться в мир мертвых.
Он провёл рукой по столешнице, поправил чуть сбившийся фильтр на кемексе — лишнее движение, бессмысленное, но нужное. Чтобы оттянуть момент. Чтобы удержать реальность в привычных рамках. Потому что где-то глубоко в груди начала шевелиться тревога — бесформенная, вязкая, как тень, закравшаяся в дом сквозь щель под дверью.
Он не знал, что именно изменится сегодня. Но чувствовал: что-то уже треснуло.
Он прошёл в свой кабинет — небольшую, почти клаустрофобную комнату, которую Элара вечно называла «машинным отделением» с притворным ужасом и тайным восхищением. И она была права: всё здесь дышало железом и электричеством.
Стены скрывались за стойками плотных серверных блоков, исписанных светящимися символами и метками, как татуировки на теле древнего кибернетического титана. Бледные огоньки индикаторов мерцали в полумраке, отбрасывая на потолок зелёно-синие отблески — словно пульсировали венами. Воздух вибрировал от едва слышного гудения систем охлаждения, и этот постоянный белый шум был для Каэла сродни колыбельной: он знал наизусть каждую её частоту, каждый сбой, каждый вдох машины.
В центре комнаты возвышалось его рабочее кресло — массивная конструкция из углеволокна, меди и обивки с умной памятью формы. Оно выглядело как нечто среднее между футуристическим троном и инструментом для допросов из фильма времён ретрофутуризма. «Погружение-7», последняя модель — со встроенной поддержкой нейроинтерфейса, генераторами сенсорной среды и грави-контуром, который позволял буквально парить в данных.
Каэл провёл пальцами по подлокотнику — гладкая поверхность отозвалась лёгкой вибрацией. Машина узнала его. Приняла.
Он сел, глубоко, как в воду, и кресло мягко сомкнулось вокруг его тела, словно обнимало. Легкая, почти ласковая компрессия на спине, плече, затылке. Имплант у виска защёлкнулся в порт. Щелчок — и мир начал тускнеть.
На миг он подумал о том, как контрастирует этот холодный технологичный кокон с утренней теплотой кухни, с запахом кофе, с руками Элары, обвившими его сзади. В груди что-то дрогнуло — и исчезло, унесённое потоком входящего сигнала.
Подключение установлено.
Машины заговорили. Архивы открывались, как створки древних храмов.
Пора совершить прыжок в бездну чужих воспоминаний.
— АУРА, активация, — сказал он в пустоту.
«Доброе утро, Каэл, — раздался в его голове ровный, безэмоциональный, идеально откалиброванный женский голос его личного Искусственного Интеллекта. — Ваши биометрические показатели в норме. Пульс 65. Уровень кортизола слегка повышен. Рекомендую сеанс медитации после работы».
— Принято, АУРА. Цель — архив «Гелиос», сектор 73-Гамма. Загрузка протоколов дата-археологии. Поехали.
Мир растворился. Не рухнул, не угас — именно растворился, как чернила в воде. Исчез запах свежемолотого кофе, глухое, успокаивающее гудение серверов, давление кресла под спиной. Даже ощущение собственного тела — его вес, тепло, дыхание — испарилось, будто никогда и не существовало.
В ту секунду Каэл перестал быть человеком. Он стал мыслью. Точкой без координат, зерном сознания, выброшенным в абсолютную пустоту.
И вдруг — взрыв. Без звука, без света. Вспышка чистого знания. Всепоглощающее наводнение смыслов, данных, взаимосвязей.
Он нырнул в Море Данных.
Но это было не просто зрелище, не визуальный поток в интерфейсе. Это было полное, безоговорочное слияние. Сенсорный переворот. В этом пространстве не существовало привычной физики: вверх заменялся приоритетами, расстояние — логикой, а вес — значимостью.
Для неподготовленного разума это было бы безумием. Но для Каэла — как возвращение домой.


Глава 2

Это было не просто изображение, проецируемое в мозг, не интерфейс в привычном смысле. Это было погружение — полное, необратимое, почти мистическое. Сенсорный мир, каким он был раньше, рассыпался, уступая место другой реальности.
Море Данных не имело ни верха, ни низа. Здесь не было направлений — только взаимосвязи. Всё подчинялось новой логике: вниз тянула значимость, вверх поднимала срочность, а близость измерялась количеством ассоциативных узлов. Это был океан чистого смысла, где гравитация заменялась релевантностью, а расстояние — количеством логических связей.
Обычное сознание — даже слегка подготовленное — здесь бы треснуло, как стекло под давлением. Мгновенное, необратимое безумие.
Но не Каэл.
Он не плыл — он скользил, впитывал, ощущал этот мир, как свою стихию. Как дом, в котором каждая капля данных отзывалась эхом в глубине его сознания.
Сознание Каэла, освободившееся от плоти, растеклось в Море, как тончайшая сеть чувств — почти живая, вибрирующая, словно паутина, натянутая между точками смысла. Он больше не «видел» информацию — зрение было бы слишком грубым инструментом. Он чувствовал её.
Архивы, старые и надёжные, обволакивали теплом — словно тёплые течения в глубинах, тяжёлые и медленные. Их плотность успокаивала.
Повреждённые участки были другими. Они царапали сознание, словно ледяные рифы, острые и коварные, способные ранить не хуже физического удара.
А на краю восприятия мелькали тени. Быстрые, хищные. Вирусы. Защитные алгоритмы. Их невозможно было увидеть, только ощутить — как биение чьего-то чужого присутствия, как дыхание под водой. Они кружили на периферии, как голодные хищники, выжидая.
Он проигнорировал их, двигаясь к своей цели. Склеп «Гелиоса». Он чувствовал его — огромное, древнее скопление данных, заархивированное больше века назад. Оно ощущалось как затонувший галеон, покоящийся на немыслимой глубине, покрытый илом устаревших протоколов шифрования.
«Вхожу в контакт с архивом, — сообщила АУРА. Ее голос был фоном, частью его расширенного сознания, как приборная панель у пилота. — Уровень повреждения данных — 7,3%. Структурная целостность — 89%. Обнаружены остаточные следы защитной системы «Цербер 3.0». Система неактивна, но ее подпрограммы могут вызвать каскадные ошибки при неосторожном доступе».
«Принято,;— ответил Каэл, мысленно нащелкнув необходимые флажки. —;Обходим «Цербера» по протоколу;«Тихий шаг». Мне не нужны сюрпризы».
Он двигался осторожно, как сапёр над минным полем, разворачивая тонкую нить сознания к внешней оболочке архива. Там, где дата панцирь спаивался швом, он нащупал слабину;—;микроскопический пузырёк воздуха, забытый разработчиками век назад.
Слишком сильное усилие;—;и панцирь сложится в хаос битовой каши; слишком слабое;—;и он будет скользить по гладкой поверхности до конца времён. Каэл выбрал золотую середину: лёгкое, почти ласковое давление.
Щелчок.
Уязвимый порт вздохнул, словно приоткрытая крышка древнего сундука. И Каэл скользнул внутрь, оставив за собой едва заметное рябь эхо, чтобы не разбудить спящих стражей.
Мир изменился — не как пейзаж, а как состояние души. В мгновение ока он оказался внутри. Внутри того, что напоминало величественный, безмолвный собор, выточенный не из камня, а из кода.
Стены, возносящиеся в цифровое небо, были плотно сложены из системных журналов. Они тянулись вверх, как колонны древнего храма, уходя за горизонт восприятия. Между ними — «витражи»: гексагональные матрицы финансовых отчётов, переливающиеся всеми оттенками зелёного, как изумрудные льдинки в солнечном свете.
Здесь воздух не дышал, но ощущался. Он был тяжёлым, сухим, как в хранилище, которое не открывали столетиями. Запах — пыльный, с нотами остывшего кремния и редких искр перегоревших микросхем. Всё было покрыто тонким налётом времени.
Никакой суеты, никаких потоков — только глубокая, неподвижная тишина. Спокойствие, но не умиротворённое. Здесь царил покой кладбища.
Каэл не терял времени. Он знал, зачем пришёл. Манифест. Один-единственный логистический файл, зашифрованный под конкретный цикл.
Он начал sift-поиск, методично, почти машинально, отсеивая всё лишнее: финансовые отчёты, внутренние переписки, личные дела, протоколы совещаний, чертежи, даже списки дежурств и архивные видеологы.
Миллионы файлов прошли через его восприятие. Миллионы историй, судеб, судеб, сведённых до сухих последовательностей нулей и единиц.
И в этом склепе — цифровом саркофаге ушедшей эпохи — он был некромантом. Не магом, не героем. Археологом по ту сторону реальности, ищущим один-единственный скелет среди миллиардов теней.
Время растворилось, потеряв границы. Могли пройти минуты или целая вечность — Каэл не знал. Его тело, где-то в реальном мире, застыло в кресле, лишённое воли, как забытая оболочка. Но внутри собора — внутри него — шла работа. Монотонная, точная, почти священная.
Он sift-сканировал уровни данных, один за другим, словно перелистывал страницы огромного, бесконечного кодекса. Его сознание двигалось с безукоризненной точностью, как головка старого оптического привода, бесстрастно прочёсывая массивы информации.
Он почти достиг цели. Нашёл файл — тяжёлый, старый, покорёженный временем и битовыми эрозиями. Нужная маркировка. Почти то, что нужно. Почти.
И именно поэтому он заметил это.
Не сбой. Не битую ячейку.
А фальшь.
Как бы ни были скучны и стерильны данные, здесь, в Море, они образовывали своеобразную симфонию — заупокойную, ритмичную, математически выверенную. А это… было фальшивой нотой. Одной чужеродной нотой в идеально скорбной песне мёртвого архива.
Каэл замер.
На периферии его восприятия вспыхнул крошечный мерцающий пакет информации. Едва уловимое пульсирующее свечение, как огонёк светлячка в тёмном подземелье. Он не был частью собора. Он не принадлежал Гелиосу.
Он был зашифрован по совершенно другому, незнакомому ему протоколу. Протокол был чужим, странным, искажённым. Не похожим ни на одну из известных ему схем. И всё же… он чувствовал его.
Не как объект. А как присутствие.
Он был тёплым. Живым.
Любой другой специалист закрыл бы глаза. Отмахнулся. Назвал бы это фоновой ошибкой, паразитом, цифровой грязью. Таких пакетов миллионы — обрывки сбоев, отпечатки давно удалённых процессов.
Но Каэл не был «любой».
Он был перфекционистом. Он видел в аномалии знак. Она требовала изучения.
Он деликатно, почти ласково, отделил пакет от окружающего массива. Осторожно, как археолог, поддевающий кисточкой древний артефакт. И коснулся. Не физически — мысленно.
Контакт произошёл не на уровне протокола или шифра. Он случился на уровне сущности.
И в тот же миг пакет вспыхнул — не светом, не информацией, а… чувствами.
Мир переломился. Всё исчезло — собор, архив, данные. Осталась только вспышка.
Солнечный луч упал ей на лицо. Она щурится, морщит нос, прикрывает глаза рукой. Он улыбается: веснушки — его маленькое сокровище. Она ненавидит их, а он — целует, снова и снова. Её смех — лёгкий, искристый, как серебряные колокольчики на рождественской ярмарке. Он ляпнул что-то глупое про кофе, как всегда. И она засмеялась.
Её голос. Он не звучит — он вибрирует внутри него, в груди, в нервах.
«Просто помни, что я люблю тебя. Несмотря ни на что. Обещаешь?»
Он знал это. Помнил. Это было сегодня утром. Её прикосновение. Её голос. Это была его жизнь.
Но что-то было… не так.
Словно воспоминание прошло через фильтр. Усилилось. Раздвоилось. Сделалось ярче, сочнее, совершеннее, чем могло быть на самом деле. Как картина, на которую наложили цифровую маску: красивая до боли, но лишённая шероховатостей правды.
В воспоминании не было пыли, танцующей в солнечном луче. Не было тени усталости в её глазах. Не было далёкого гула машин за окном.
Это было не воспоминание. Это была иллюзия. Её улучшенная копия. Её обновленная версия.
Слишком правильная.
Слишком чистая.
Слишком не-реальная.
Сознание Каэла вздрогнуло, как от ожога. Он отпрянул, будто коснулся оголённого нерва — и реальность разломилась. В физическом мире его тело вздрогнуло, будто попав под слабый разряд. Пальцы подогнулись, мышцы спины дернулись судорожно. Где-то на периферии его ментального зрения система безопасности взвыла пронзительным красным сигналом.
Он проигнорировал ее.
Сердце билось в груди с нечеловеческой яростью — даже здесь, даже в виртуальной проекции, он чувствовал, как кровь стучит в висках. Как дыхание сбивается, хотя он и не дышит по-настоящему. Как в нем поднимается волна — паника, смешанная с чем-то иным. Что-то, что не поддаётся описанию.
Что это было? Психотропная ловушка? Вирус? Но не на уровне кода — на уровне сознания. Что-то, что проникает не в систему, а в сознание оператора.
«АУРА! — мысленно крикнул он. Голос, отточенный годами хладнокровной работы, сейчас был на грани срыва. — Что это было?! Последний поток! Анализ, немедленно!»
Голос АУРЫ отозвался мгновенно — ровный, гладкий, как всегда. Но…
Каэл уловил паузу. Не в звуке — во времени. Микроскопическую задержку, как замирание сердца перед ударом. Словно даже она — сверхточный цифровой интеллект — попыталась осмыслить увиденное.
«Анализирую, — произнесла она. — Аномалий в структуре данных архива «Гелиос» не обнаружено. Пакет, к которому вы прикоснулись, не является частью архива. Его сигнатура неизвестна. Он самоликвидировался сразу после контакта с вашим сознанием.
Возможная причина — нейронная обратная связь, вызванная перегрузкой. Ваши биометрические показатели фиксируют всплеск адреналина и нарушение ритма сердечной активности».
Её слова были спокойны. Безупречны. Логичны.
И от этого — страшнее.
"Это была не обратная связь", — отрезал Каэл, и мысленный голос его уже не дрожал — напротив, стал опасно ровным. Глухим, как звук за запертой дверью.
"Это было моё воспоминание. Моё. Утреннее."
Он ощущал его вкус, запах, тепло, как будто всё происходило снова. Как будто до сих пор чувствовал на губах вкус кофе — и её поцелуй.
Но это… не было нормальным воспоминанием. Оно казалось очищенным, вываренным до стерильного блеска. В нём отсутствовали шероховатости реальности: неровность интонации, мельчайшая морщинка у её глаза, когда она улыбалась, шум вентиляторов за окном, даже пыль в солнечном луче — всё это исчезло. Оставалась только идеализированная проекция — как фото, прошедшее через сотню фильтров.
Красивее, ярче… но не настоящее.
Он боролся с собой, подбирая слова, словно пытаясь на ощупь собрать осколки смысла из разбитого зеркала.
"Оно было отредактировано", — наконец произнёс он. Внутри — холод. Холод и тихий ужас.
Невозможное вкралось в систему. И не просто внедрилось — оно воспользовалось его собственной памятью как носителем.
"Проверь статус Элары Вэнс", — приказал он, и в этом голосе снова чувствовалась привычная твёрдость. "Моей жены. Рабочий терминал в „Нексусе“, текущее местоположение по сетевому идентификатору."
Он уже знал, что будет не так. Где-то внутри, в самой глубине интуиции, он чувствовал: реальность дала трещину.
Но он надеялся. Бессмысленно, упрямо.
Ответ не пришёл сразу.
Пауза была короткой — с точки зрения внешнего мира. Но здесь, в цифровом пространстве, она была невыносимо долгой и ощущалась как безмолвная пропасть. В Море Данных, где процессы измеряются фемтосекундами, целая секунда безмолвия казалась вечностью.
Каэл чувствовал, как АУРА посылает запросы, как её щупальца проникают в в глобальную сеть, запрашивают, сравнивают, анализируют, перебирая триллионы записей в поисках одной-единственной. Поиск был тотальным. Он знал — так происходит, когда система не может найти то, что должно быть найдено за наносекунду.
Он ждал привычного ответа.
"Элара Вэнс находится в своём офисе."
Или: "Сигнал зафиксирован в секторе Бета-3."
Любой ответ. Обычный.
Вместо этого — другое.
"Поиск завершён", — наконец произнесла АУРА. И в ее идеально ровном, синтезированном голосе Каэл впервые за десять лет их совместной работы услышал нечто новое. Нечто, чего там никогда не было и не могло быть.
Сбой. Не технический, а логический. Звук программы, которая выдает результат, противоречащий ее собственной фундаментальной аксиоме.
"В глобальной сети нет и никогда не было записей о человеке с именем Элара Вэнс".
Слова не были криком. Они были тишиной. Пустотой. Они упали в сознание Каэла, как камень в бездонный колодец. Он ждал эха, но его не было.
«Ошибка, АУРА, — его мысленный голос был на удивление спокоен. Голос человека, говорящего с неисправным автоматом, который только что выдал ему вместо кофе живую рыбу. — Повтори сканирование. Ты неверно интерпретировала запрос. Используй мои личные идентификаторы. Семейное положение: женат. Супруга: Элара Вэнс, идентификационный номер 730-Гамма-Эпсилон. Этого не может не быть в сети».
Он назвал ее номер по памяти, не задумываясь. Его разум вытаскивал цифры из памяти автоматически — они отпечатались глубже, чем любые пароли или протоколы. Он помнил его лучше, чем свой собственный. Он вводил его тысячу раз: при оформлении страховки, при покупке билетов, при заполнении налоговых деклараций.
Снова пауза. АУРА снова отправилась вглубь сетевых структур. Он чувствовал это физически — как судорогу, как пульсацию в висках. Система напрягалась, сканировала, сравнивала. Она делала то, чего никогда раньше не делала: напрягала все свои ресурсы.
«Каэл, — голос АУРЫ вернулся, и теперь в нем отчетливо слышался оттенок… растерянности. Словно программа столкнулась с неразрешимым парадоксом, который грозил ей каскадным сбоем. — Я провела поиск по всем доступным архивам, включая правительственные базы данных уровня «Красный» и исторические записи вплоть до цифрового обнуления. Идентификатор 730-Гамма-Эпсилон не присвоен и никогда не был присвоен ни одному гражданину. Ваши личные данные — как в глобальной сети, так и в моих локальных логах, хранящихся с момента вашей активации — указывают на семейное положение: холост. Этот статус не изменялся с момента вашей регистрации в системе».
Он не сразу понял, что перестал дышать.
Холост.
Слово упало в сознание, как глыба льда в горячую воду. Оно не вызывало эмоций — пока. Оно просто не… вписывалось.
Он смотрел на это слово, как смотришь на чужое имя, случайно высветившееся на твоей двери.
«Как же…» — мысли путались. Даже здесь, даже в чистоте цифрового сознания, он заикался. «А… как же квартира? Договор? Два имени. Наши общие счета. Медицинская страховка».
Он сам чувствовал, как беспомощно звучит его голос. Аргументы были неопровержимими. Только… они не срабатывали.
«Договор аренды на квартиру 73-8Б оформлен на ваше имя, Каэл Вэнс», — ответ был мгновенным. Отточенным. Сухим.
«У вас один банковский счёт. Ваша медицинская страховка покрывает одного человека. У вас нет и никогда не было юридических или финансовых связей с сущностью по имени Элара Вэнс».
Безупречная логика. Без швов. Без пробелов.
И от этого становилось страшнее. Намного страшнее.
Если АУРА говорит правду — тогда… кто была та женщина, которая сегодня утром стояла у него на кухне в его футболке? Кто держал его за руку? Кто пил его кофе? Кто целовал его на прощание?
Что-то внутри него надломилось. Не резко — а как стекло под давлением. Медленно, с тихим, затяжным звуком.
«Аварийное завершение сеанса. Немедленно», — приказал он, его голос был твердым, как лед, скрывающий под собой кипящую панику.
«Прерывание на данном этапе может повредить архив «Гелиос» и вызвать нестабильность в вашем нейроинтерфейсе», — ответила АУРА всё тем же отстранённым, невозмутимым тоном.
«Рекомендую завершить сеанс по стандартному протоколу…»
«Выполнять!»
Мир Моря Данных схлопнулся. Не исчез — взорвался внутрь, как полость, лишённая давления. Треск — не ушами, а костями сознания. Слепящая вспышка не цвета — ощущения. Резкий, режущий, как ледяной лезвие, обрыв потока. И за ним — боль.
Он вопил, уже не мысленно. Его тело дёрнулось, как после удара током. Пальцы вжались в подлокотники кресла, кожа взмокла мгновенно. Грудная клетка сотрясалась, пытаясь восстановить дыхание, которое казалось забытым.
Пахло потом, озоном и сгоревшим микросхемным пластиком.
Он был здесь. В теле. В капсуле. В реальности.
Мир ощущался тесным, давящим. Он слышал, как над ухом пищит система мониторинга, слышал стрекот аварийных индикаторов, но разум отказывался фокусироваться. Всё казалось неправильным. И кресло, и кожа, и звук.
Он задыхался.
Где она?
Каэл попытался встать, но ноги не слушались. Система нейропогружения ещё не полностью отключилась, импульсы путались. Он рухнул на колени, больно ударившись локтем о пол, но даже не заметил — он шарил по полу, как будто что-то можно было найти здесь, в проводах и охлаждающих шлангах.
Её лицо, яркое, как полуденное солнце, всё ещё вспыхивало на внутренних экранах его разума. Её смех. Её запах. Её любовь.
"Это было настоящее", — прошептал он. "Я чувствовал. Я помню. Это было настоящее…"
Но память — упрямая, как сон, из которого выдрали. Чем больше он пытался ухватить детали, тем быстрее они рассыпались. Как будто и они были подделкой. Подписью, подделанной мастером.
И всё же… это было его.


Глава 3

Он с криком вернулся в свое тело.
Рывок был физически болезненным — будто душу, распаренную в горячей воде, выдернули и швырнули на обледенелый камень. Холодно. Больно. Он сдёрнул с головы шлем, не дожидаясь, пока манипуляторы разомкнут фиксаторы. Гель с контактов хлестнул по шее, стёк под ворот — вязкий, ледяной, словно слизь. Воздух кабинета встретил его затхлым, тяжёлым запахом — пылью, металлом, пластиком. Он глотал его, судорожно, как тонущий, вынырнувший из чёрной воды. Лёгкие обожгло, сердце в груди колотилось, будто пыталось вырваться наружу.
Он замер, вцепившись пальцами в подлокотники кресла, не в силах пошевелиться. Комната плыла перед глазами. Расфокус. Прожилки света и тени плясали, искажая привычный интерьер до неузнаваемости. Голоса — эхом, будто кто-то нашёптывал издалека, сквозь ватную перегородку. Нет, нет голосов. Просто шум в голове.
«Это был сон, — пробормотал он. — Нейронный сбой. Галлюцинация, вызванная аномальным пакетом данных. Просто… сбой».
Он повторял это как мантру, цепляясь за рациональное объяснение. Он — дата-археолог. Его работа — вычленять логику из хаоса. Укрощать данные, вытягивать структуру из беспамятства. А теперь — его собственный разум стал неупорядоченным архивом, набитым испорченными блоками.
Он попытался встать — и едва не упал. Колени подогнулись, мышцы дрожали. Он ухватился за край стола. Пальцы побелели от напряжения. Пластик под ладонью был тёплым, как живая кожа.
Мир всё ещё дрожал, вибрировал, будто реальность не до конца загрузилась. Но он начал различать очертания — кресло, стол, экраны. Комната возвращала очертания.
И тогда его взгляд упал на угол стола
...и замер.
На углу стола стояла кружка. Её кружка. Белая, с облупившимся принтом кота в скафандре, застывшего в вечно удивлённой гримасе. Он помнил, как принёс её утром с кухни — машинально, не думая, потому что всегда ставил её именно сюда. Забыл убрать. Пустая.
Рядом — её шарф. Тот самый. Длинный, нелепый, вязаный из толстой пряжи абсурдного фиолетового цвета. Он по привычке коснулся его кисточек. Мягкие. Настоящие. Он ощущал их под пальцами, как вчера, когда она закуталась в него, бурча, что опять замёрзла, даже при идеальном климате.
Это были вещи. Физические, материальные. Они не могли быть выдумкой. Их нельзя было загрузить в память и забыть стереть. Они были здесь. Значит, она была здесь.
А значит, АУРА… ошиблась. Ошиблась!
Ошиблась!
Он выдохнул — с надрывом, с дрожью, с хрипотцой на грани смеха и плача. Грудь судорожно вздымалась, кожа на шее была влажной от геля и липкого пота. На миг всё внутри залило облегчением — густым, тёплым, как горячее вино. Он засмеялся — коротко, неровно, почти истерично. Смех вспорол тишину комнаты, как лезвие.
"Ты, кажется, задолжала мне полную системную диагностику", — прохрипел он, обращаясь к пустоте, голосом, который звучал чужим. — "Серьёзные проблемы с доступом к данным, девочка".
Ответа не было. Конечно. Он слишком привык к её голосу. Он забыл, что АУРА — это часть его нейроинтерфейса. Вне погружения она молчала.
Он вышел из кабинета, как во сне — на ватных ногах и с гулом в ушах. Его пальцы всё ещё ощущали вязкую пряжу шарфа, и он невольно сжал их в кулаки — как будто мог сжать и ускользающую реальность.
В гостиной всё было… на месте. Их диван, покрытый старым пледом с зацепками от когтей робопитомца, которого они так и не завели. Голографический проектор мигал синим в режиме ожидания. На журнальном столике — книги. Его научпоп: истории цифровых империй, археология нейросетей. Её монографии по теории струн, тяжёлые, как кирпичи. Даже закладка торчала там же, где вчера. Каждая мелочь — доказательство. Подтверждение. Реальность.
И всё же… что-то не так.
Он почувствовал это затылком. Тонкий укол. Свербящее ощущение сдвига, как если бы стена чуть-чуть сдвинулась на миллиметр вбок, и глаз этого не уловил, но тело — поняло. Он поднял глаза.
На стене над диваном висела картина. Не их фотография. Не их.
Он сделал шаг ближе, спотыкаясь.
Картина была безликой, чужой. Сине-серая абстракция — волны или горы, или может быть, дым над мёртвым городом. Она не говорила ничего. Ни памяти, ни смысла. Просто… пятна. Эту картину он видел впервые в жизни.
Но он знал. Там должна быть фотография.
Большая, яркая, неоновая — из Нового Шанхая. Они смеялись, промокшие до нитки под искусственным дождём, её волосы прилипли к щеке, а он смотрел на неё, влюблённо и глупо. Он помнил, как они спорили, ровно ли она висит. Как Элара принесла уровень и заставила его двигать раму на миллиметр туда-сюда. Он помнил даже, как злился на дырку в стене от второго гвоздя.
Он бросился к картине и сорвал её с гвоздя. Стена под ней была… гладкой. Слишком гладкой. Идеальной.
Ни следа. Ни вмятинки. Ни царапины. Как будто фотография там никогда не висела. Как будто ничего не было.
Паника развернулась внутри, как воронка. В груди стало тесно, дыхание рвалось короткими глотками, как у человека, который только что понял — кислород закончился. Холодный пот выступил на висках. Он отшвырнул картину, не глядя, как она падает, и бросился в спальню.
Дверь распахнулась с глухим щелчком. Свет расплылся, казалось, слишком белый, слишком ровный. Нереальный.
Её сторона кровати — идеально заправлена. Простынь натянута, как в отеле. Подушка не примята. Ни складки, ни намёка, что здесь кто-то спал. Идеальная симметрия. Мёртвая симметрия.
На тумбочке — пусто. Только его будильник. Ни её книги по квантовой механике с загнутым уголком. Ни кружки, в которой по утрам был чай с жасмином. Ни зарядной станции для планшета. Как будто её рука никогда туда не тянулась. Как будто её никогда не было.
Он рванулся в ванную. Полка, уставленная банками и флаконами, всегда вызывала у него раздражение — её кремы, эссенции, сыворотки, флакончики с бессмысленными названиями вроде «нейро-рефрешер». Сейчас — только его зубная щётка. Его дезодорант. Одинокие предметы, расставленные с военной строгостью.
Как в холостяцком общежитии.
Он не хотел идти к шкафу. Но ноги уже двигались сами, как в кошмаре, где невозможно остановиться. Он знал, что найдёт. Или, вернее, чего не найдёт. Но всё равно тянул ручку.
Рывок. Щелчок.
Внутри — пустота, замаскированная под порядок. Его рубашки, рассортированные по цвету. Его костюмы, всё на своих местах. Его старые футболки — любимая с эмблемой ретро-игры, заношенная, но всё ещё целая. Но между вешалками зияли просветы. Чрезмерные. Будто из шкафа вырезали целый пласт.
Там должны были быть её платья. Весёлые, нелепые. С совами. С узором в молекулы. Свитера с оленями. Шерстяная домашняя кофта, в которой она щёлкала его по носу.
Там была её футболка из «ОмниТеха», старая и потёртая, которую она носила как пижаму.
Теперь — пусто. Просто пусто.
Он захлопнул дверцы и сполз по ним вниз, оседая, как подкошенный. Спина ударилась о дерево, грудная клетка подрагивала. Пальцы дрожали, будто он только что пережил электрический разряд. Он сжал голову руками, вцепившись в волосы.
Это было не просто исчезновение. Это было уничтожение. Стерилизация.
Не баг. Не сбой. Это было вмешательство. Кто-то пришёл. Кто-то проник в его дом, в его голову. И начал методично стирать её.
Но зачем? И как? Это требовало ресурсов, которые были доступны только… правительству? Мега-корпорации?
Он резко поднялся на ноги, шатаясь, будто под ним покачнулась земля. Мир казался размытым, как смазанный кадр — всё вибрировало, дышало в такт его панике. Его тело действовало на автопилоте, мозг всё ещё плутал в дыму шока.
Кабинет. АУРА. Ответы.
Он бросился туда, почти падая на поворотах, будто спешил догнать ускользающую грань реальности. Стул развернулся с визгом. Он схватил шлем, вскинул его на голову дрожащими руками. Контакты щёлкнули, оживая. Он вжимался в спинку кресла, будто хотел провалиться сквозь неё.
«АУРА! Активация!» — вскрикнул он. Голос сорвался, хриплый, словно чужой.
Мир погас.
И тут же вспыхнул — холодным, безликим интерфейсом Моря. Всё вокруг стало резким и стерильным, как операционная. Без запахов. Без вкуса. Только абсолютная, равнодушная чёткость.
— Записи с камер наблюдения квартиры за последние 12 часов! — потребовал он, почти не дождавшись полной загрузки.
Мгновенная пауза. Электронное дыхание.
«Обрабатываю… — перед его мысленным взором появилось изображение с камеры в прихожей. — Вот запись сегодняшнего утра. 07:32».
Кадры развернулись перед ним, плавая в воздухе, как ожившее воспоминание. Прихожая. Тусклый свет.
Он. Выходит, из спальни. Одет. Подходит к двери. Останавливается. Его губы шевелятся. Он говорит что-то... пустоте.
«Увидимся вечером. Закажем китайскую лапшу. Настоящую».
Он улыбается в пространство, наклоняется, словно целует кого-то. Воздух.
Затем, кивнув, добавляет: «Договорились».
И уходит.
Каэл смотрел на экран, и у него перехватило дыхание. На записи он был один. Он говорил с пустотой. Он целовал пустоту.
— Прокрути назад, — хрипло выдохнул он. — Вчерашний вечер. Быстро.
На экране мелькали кадры — размытые от стресса, но пугающе чёткие в деталях. Вот он — возвращается с работы. Один. Пластиковая сумка в руке, шаг уставший, автоматический. Дверь захлопывается — в тишину. Он ставит контейнер в синтезатор, выбирает порцию. Одну. Тарелка скользит по подогретой поверхности, и он садится за стол, не оглядываясь. Один.
Следующий отрывок — он на диване. Лицо освещено мягким светом экрана, в руке — кружка. Он смеётся. Поворачивается. Говорит — в пустоту. Жестикулирует в сторону… в сторону, где должно быть кто-то. Но там — ничего. Подушка едва примята. Ни следа. Ни намёка.
— Это… это невозможно… — прохрипел Каэл, отпрянув от экрана. Его ладони дрожали, пот холодной пленкой прилипал к вискам. — Это подделка. Кто-то отредактировал записи. Кто-то стёр её…
— Анализ видеопотока не выявляет признаков вмешательства, — ровно, безэмоционально отозвалась АУРА. — Метаданные файлов подтверждают подлинность. Хэш-суммы совпадают. Это оригинальные записи, Каэл.
Он схватился за голову.
Вариант А: Он сошел с ума. Самый логичный. И самый ужасающий. Мозг, перегруженный работой, стрессом, бессонными ночами, мог сгенерировать всё — идеальную галлюцинацию, детализированную до запаха её волос, до тепла её рук. Он любил фантом. Жил с ней. Спал рядом. Разговаривал. А на самом деле — ел в одиночестве и смеялся в пустоту. АУРА и камеры лишь фиксировали объективную реальность, в которой он был безнадежно одинок.
Вариант Б: Заговор. Невероятно сложный, всепроникающий заговор. Кто-то похитил Элару и стирает ее не только из сети, но и из физического мира. Они не просто удаляют файлы. Они переписывают саму ткань реальности. Но это было… технологически невозможно. Это была магия.
Каэл тяжело задышал. Нужна была зацепка. Что-то неподдельное. То, что не стереть через сеть. Не переписать. Вне квартиры. Вне АУРЫ. Что-то реальное.
Сайлас. Бар «Забытый сигнал».
Их место. Их убежище от цифрового мира. Там, где стены были покрыты аналоговыми фотографиями, где запрещены были импланты, а имена запоминались на слух, не через базы данных. Сайлас, старомодный, ворчливый, помнил каждого, кто переступал его порог. Он должен помнить. Он обязан помнить.
Это был последний шанс Каэла доказать самому себе, что он не сошел с ума. Последняя точка опоры.
— Завершение сеанса, — выдохнул он.
Виртуальный интерфейс осыпался, как пепел. Каэл вырвался из кресла, не замечая, как дрожат колени. Он не переоделся — просто рванул с места, в домашней футболке, в штанах, босиком почти, — лишь бы не останавливаться. Дверь распахнулась, и он выскочил в коридор, почти врезавшись в соседа-робота, кропотливо поливавшего пластиковую орхидею.
— Хорошего вечера, господин Каэл, — прозвучал в спину вежливый голос.
Он не ответил. Он уже мчался к выходу, будто за ним гналась сама пустота.
Он не стал вызывать маглев. Он побежал к старым служебным лифтам, ведущим на нижние, пешеходные уровни.
Каэл вышел в ночь, как человек, выброшенный из собственного тела. Дверь захлопнулась за спиной с сухим, глухим щелчком — словно замок захлопнулся не в подьезде, а внутри него. Он стоял посреди улицы, вцепившись пальцами в воздух, как будто пытался ухватиться за ускользающую реальность.
Мир вокруг продолжал жить — лениво, механически. Патрульный дрон пролетел над крышами, мелькнул красным глазом и исчез за поворотом. Автомобиль без водителя мягко скользнул по дороге, не обращая внимания на человека, который больше не знал, существует ли он.
Он шёл. Куда — не важно. Ноги несли сами, по накатанной, туда, где ещё теплилась хоть какая-то возможность проверки. Он шел, потому что остановиться означало признать: всё, что он знал, всё, чем он жил, — вымысел. Ложь. Ошибка сознания или чудовищный замысел — он уже не знал, что страшнее.
Если они смогли стереть её из памяти других — что дальше? Улицы забудут, по которым они гуляли. Квартира — запах её кожи. Может, даже он сам перестанет помнить. Сначала имя. Потом голос. Потом — что она вообще существовала.
Он остановился у стеклянной витрины — тёмной, нерабочей. Его отражение смотрело на него, чужое, потрёпанное, в домашней футболке, с растрёпанными волосами, кругами под глазами. И в этом отражении было что-то неестественное — как будто оно появлялось с небольшой задержкой. Или просто слишком точно повторяло движение. Слишком симметрично.
Каэл медленно поднял руку и приложил ладонь к стеклу. Холодно. Настоящее.
— Я не сумасшедший… — прошептал он. — Я помню её. Я помню…
Но за стеклом — никто не ответил.
Ночной город окутывал сыростью и тусклым неоном. Воздух был тяжёлый, будто над улицами кто-то распылил усталость. Улицы скользили под ногами — влажные, пустые. Каэл шагал быстро, почти бежал, сжимая кулаки, будто так мог удержать реальность от дальнейшего распада.
Навигатор молчал. Он знал дорогу.
"Забытый сигнал" прятался в старом районе, где автоматические дроны давно перестали курсировать, а уличное освещение работало кое-где и по настроению. Над ржавым входом мерцала табличка, на которой от "Забытого" остались только "З_б_тый", а "Сигнал" горел, будто предупреждение.
Каэл толкнул дверь.
Внутри пахло алкоголем, пылью и старым деревом. Тепло, не от климат-контроля — от ламп накаливания, от человеческих тел, от памяти. Глухо гудел виниловый проигрыватель. Стены, увешанные бумажными фото и пожелтевшими афишами, будто впитывали в себя время. В баре было мало народу — несколько привычных лиц, низкие разговоры, никакой сети. Здесь не ловило. И это было правилом.
Он увидел Сайласа сразу.
Бармен стоял за стойкой, протирая стакан привычным движением.
Каэл шагнул к нему, замирая где-то между страхом и надеждой.
«Сайлас…» — выдохнул он.
Старик поднял на него свои выцветшие, усталые глаза. В них не было ничего. Ни узнавания, ни удивления. Просто вежливое безразличие бармена к новому, слегка спятившему клиенту.
«Плохой день, парень? — проскрипел он. — Что будешь пить, чтобы его исправить?»
Последняя опора Каэла треснула и с оглушительным грохотом рухнула в пропасть.