Глава третья

Сначала человеческий гений неуемен, потом жаден. Потом наступает уже исторически сложившийся момент сожаления, и наступает он в лучшем случае, потому что изжить себя может многое, но человеческая привычка тщеславно возводить благодеяние в ранг собственных побед — никогда. Это фатальное, критическое противоречие, но оно отнюдь не мешало открывать новые грани и как бы ненароком при этом забывать, что сначала любую грань перешагивают. Забавное явление софистики: чтобы ответственность не пригрела себе место на павлинно-важном расправленном хребте, достаточно поменять лишь одно слово.
Подростком Винсент действительно боялся не узнать мир через несколько лет, но еще больше — не увидеть его. Мир развивался быстро, но, к счастью, все еще не потерял способность соображать и разграничивать табу «нельзя» от «категорически нельзя», и когда из тех самых пробирки и копировально-печатной машины появились синтетики, ненаучная, среднестатистическая часть населения вздохнула более-менее спокойно. Люди не перестали следовать своим привычкам, да даже хотя бы потому, что по небу еще не собирались летать машины и в киосках не продавались цифровые широкоформатные газеты, но синтетики стали своего рода шагом, после которого необходимо было остановиться и сказать себе: «А теперь подумай несколько раз, прежде чем поднять ногу и сделать еще один». Винсенту достаточно было знать элементарнейшее строение биомеханического друга человека, из которого первые пятьдесят процентов — это искусственные ткани из пробирки, а вторые пятьдесят — болты, гайки и винтики, чтобы больше не интересоваться ничем из этого более подробно.
В комнате было тихо.
Винсенту казалось, что тяжелый и преющий от напряжения воздух застрял где-то в глотке и не шел дальше, не позволяя раздышаться.
Эдит нетерпеливо отбивала ногой по полу, пока игла мистера Атенхейма несколько мгновений скрывалась под истонченным покровом кубитально-локтевой.
Жизнь Винсента изменилась ровно несколько часов назад. Нет, не жизнь даже, а многие понятия, и это намного хуже, потому что перелом сознания в определенной степени считается болезненным процессом.
Он позвонил в SynthBeing сразу после того, как насильно свел уже устоявшееся восприятие к минимуму и вдруг, как в паршивой комедии, обнаружил, что худая грудь под безвкусной формой легонько и плавно вздымалась от циркулирующего дыхания. Он обнаружил еще много мелочей, вроде того, что ожог на руке Эдит от сковородки визуально ничем не отличался от человеческого, или что ее ногти и волосы слишком натуральны для высококачественной синтетической подделки. Поразительно, что Винсент вообще запомнил происходящее — он впервые пребывал в критическом недоумении, шоке и ужасе.
Парень, взявший трубку, — Итан — в ответ на сбивчивый рассказ только задумчиво помолчал с секунду и немного равнодушным голосом спросил адрес, мол, и не с такими, извините, «чайниками» приходилось сталкиваться.
Чемоданы Итана Атенхейма были похожи на дедовский пухлый багаж из семидесятых, под завязку набитый вещами. С порога он представился и сразу же спросил, где «больная». У них не было времени познакомиться получше, но, когда мастер увидел все воочию и с опаской уже отстранял пальцы от точки пульса на шее Эдит, не потребовалось никаких ментальных приятельственных связей, чтобы разделить друг с другом один-единственный железобетонный факт.
Эдит была неусидчивым, но терпеливым существом, при пробуждении продемонстрировавшим максимум непонимания и минимум морального сопротивления, и стучащим пальцами свободной руки по коленке, когда пустой шприц с иголкой добрался-таки до ее вены.
— Стандартная проверка синтетиков, — с очевидно развитым актерским дарованием буднично пояснил мистер Атенхейм, но вид его никак не вязался с образом молодого уверенного профессионала, переступившего порог дома сорок пять минут назад.
— Неправда, — Эдит слегка поморщилась, когда к коже прижался кусок ваты. Ее живая мимика первое время являлась объектом беззастенчивого внимания. — Думаю, не очень целесообразно дергать мастера из компании, когда можно было изучить инструкцию по эксплуатации внимательнее или хотя бы вообще открыть ее. Ничего личного, правда, — честно добавила она для Винсента.
Очень трудно было следовать договоренности о хотя бы временном неразглашении, особенно при виде того цвета, каким был наполнен шприц.
Винсент послал короткий, действительно панический взгляд Итану и на полпути был встречен таким же.
— Я попрошу тебя лечь на диван.
Процедура рентгена заняла скорее больше нервов, чем времени. Каждый раз, когда брови Итана сводились к переносице или взлетали вверх, Винсент порывался встать и посмотреть на экран ручного аппарата, но он не должен был подавать никаких признаков тревоги, потому что Эдит была спокойна и расслаблена — даже глаза прикрыла. Она не видела ни хмурых озадаченных лиц, ни переглядываний, не слышала беззвучного шепота переговаривавшихся губ, не чувствовала напряжения, и для Винсента это была своеобразная фора для попранной уже несколько раз за день совести. Винсент отдавал себе отчет, что подобная скрытность оправдана, но не мог без содрогания сопоставить несовместимое и видеть, что живое существо — живое существо — послушно и открыто для происходящих манипуляций, ему не предназначенных. Винсент уже ничего не знал наверняка и только наблюдал, но это не значит, что он не мог сложить два и два, и результаты ему уже не нравились. Они приводили его в ужас.
— Сейчас я задам тебе ряд вопросов, но это лишь стандарт.
— Просто проверка? — Эдит догадливо хмыкнула, одергивая вниз футболку.
— Именно. Итак. — Итан присел на край стола, держа ручку и блокнот, явно нервничая. — Номер твоей модели?
— Y3582.
— В чем отличие твоей модели от моделей других синтетиков?
— Все это не более чем коммерческий ход, не находите? Вероятно, я буду стоить дороже, пока на рынке не появится новая модель с каким-нибудь незначительным улучшением.
— И все же, — осторожно произнес мистер Атенхейм, — какие отличительные черты ты можешь назвать?
— Никаких. Я такой же синтетик, как и все остальные. Базовая модель.
— Хорошо. — Мелко царапающая блокнот ручка немного подрагивала в сведенных напряжением пальцах. — Из чего ты сделана?
— По человеческому образу и подобию. А так как вскрывать себя я не намерена, очень прошу поверить мне на слово.
В ней был заметен задор: это были такие ненавязчиво пестрящие искорки, которые на мгновенье даже отвлекли Винсента и заставили его взглянуть на происходящее через какой-то легкий и оптимистичный сюр. Но это было недолго.
— Ответ должен быть точным.
— Меня вырастили в пробирке, вживили систему в черепную коробку. Все как обычно.
— Что, по-твоему, дает система?
— Я чувствую. — Она пожала плечами. — Испытываю… эмоции. Правда, я не уверена, хороша ли эта часть моего существования или нет. Система дает нам функционировать в принципе.
— Значит, ты считаешь, что без нее синтетики были бы просто телами? Как куклы?
— Я не считаю — я знаю. Любой синтетик будет отвечать вам почти то же самое, потому что мы уже проснулись с этой информацией.
Винсент был растерян до той степени, что скорее подсознательно, чем сознательно, предпочел игнорировать факт, что все это говорит человек. Эдит не выглядела помнившей о себе — себе настоящей — хоть что-то, и ее лицо, на которое Винсент с неопределенными чувствами смотрел, хранило на себе отпечаток тихого, зыбкого спокойствия, когда неважно, где ты: во сне или наяву — всяко хорошо.
— Что первое ты помнишь?
— Его сестру. — Эдит незамедлительно обратилась к Винсенту глазами. — В ее руке был договор дарения. Она показалась мне очень милой женщиной, кстати говоря. Но не потому, что минутами ранее она тоже назвала меня милой, — добавила она, сама, должно быть, не заметив, что на мгновение пустилась в рассуждение. — Просто она производит впечатление человека, который знает, что делает.
Из всех поверхностных характеристик, которые можно отнести к самой Эдит, «бесчувственная машина» не занимала место ни под одним пунктом. И дело не в нечаянно продемонстрированной прозорливости, а в том, насколько крепки были в ней человеческая уверенность и непринужденность.
— Знаешь, Эдит... — Тонкая линия губ Итана стала еще скуднее в неловко-натужливой улыбке. — Пожалуйста, свари нам по чашке кофе. Думаю, мистер Эйнем не будет против. Мы пока рассчитаемся.
Винсент не стал ждать, пока Эдит приступит, и ушел в комнату, прикрыв дверь тут же, как только Итан проследовал за ним. Он отвернул голову, пережал в ладони свои пальцы, сотрясаемые нервическим тиком. Он дышал так, словно только-только этому учился. Вдох-выдох. Вдох-всхлип-выдох, вдох-выдох.
— Мистер Эйнем. — Итан подошел осторожно, заведомо выдав глазами все то, что собирался сказать. — Сейчас самое главное, что требуется от вас, — это успокоиться и не принимать поспешных решений, чтобы…
— Она сумасшедшая, да?
А может, это он, он, Винсент, сумасшедший и сейчас готов принять любые выводы на веру, лишь бы не знать, не осознавать, не задумываться.
— Боюсь, это не совсем так… Точнее, совсем не так. Мистер Эйнем, чтобы вы понимали… — Он присел на краешек кровати, как бы показывая — вот так, вот так надо, без излишних беспокойств. — Я сам впервые встречаюсь с чем-то подобным. Для стопроцентных прогнозов требуется хирургическое вмешательство, но рентген показал достаточно, чтобы можно было говорить хоть о чем-то. Итак. — Он шумно вздохнул. — У нас есть человек, который, я полагаю, несанкционированно носит в себе производственные элементы корпорации. У нее селезенка искусственная, можете поверить? Она плод весьма продуманной в нашем случае биомеханики и, судя по всему, полностью взяла на себя кроветворную функцию, потому что красный костный мозг заметно поврежден и не справляется со своей задачей сам. Селезенка дает искусственную кровь, ее называют аквамарином, но очевидно, что она не вступает ни в какую пагубную реакцию с настоящей. Лиловый цвет, который мы видели при заборе в шприце — просто побочный эффект смешения. И конечности… В общем, с ее ногами что-то не так. Это требует больше времени, чем то, что у нас было сейчас. Но самое главное, — Итан на мгновение остановился, и Винсент недвижимо застыл от напора информации, — самое главное, в ее черепную коробку вживлена микрочиповая система. Она отвечает за свойственную синтетикам моторику и речь, она отвечает за все, как она сама и сказала, но, видите ли, ее понятия… они полностью извращены. Взять хотя бы тот факт, что она считает себя синтетиком. Про остальное вообще не стоит упоминать.
Итан произносил вещи, совершенно фантастически-немыслимые вещи, которые представлялись до ужаса легко. Так, словно не нужно было никаких усилий, чтобы вообще представлять подобное, но Винсент знал, знал, что страшные вещи происходят лаконично, как факт, и никаких лишних слов не надо. Просто данность.
— Но это не должно быть чем-то законным. Не должно же, да?
— Конечно, нет! — горячечно воскликнул мистер Атенхейм. — Более того, для начала, все это невозможно в принципе. По крайней мере, так мне казалось… И только потом уже незаконно. Мы не в фантастическом фильме, но факт эксперимента налицо. Мне сложно говорить еще что-либо кроме того, что эта девушка очень сильно заблуждается по поводу того, кто она есть на самом деле. Это влияние системы. Пытаться с этим что-то сделать — скользкая тропинка. Не пытаться — то же самое. Но я знаю одно: если все это всплывет, то ничего хорошего можно не ждать ни для нее, ни для вас, ни для компании, а компания в первую очередь насядет на вас, потому что на нее насядет все ученое сообщество и правоохранительные органы. Пойдет шумиха, выяснение деталей, многие потеряют работу, нервы, возможно, даже и жизни, поэтому… Между собой делайте что хотите, но обнародование даже из альтруизма именно на данном этапе может повлечь последствия. Для девушки в том числе. Особенно для нее.
С гримасой искреннего непонимания Винсент вскочил и на первых возмущенных кричащих нотах вовремя успел понизить голос.
— Вы предлагаете мне оставить ее у себя и делать вид, что всего этого не было?..
— Я предлагаю вам вариант, при котором никто не пострадает, пока дело не прояснится. Думаете, тот, кто это сделал, вылезет из укрытия и замашет руками, как только пойдет следствие? Нет! Пострадает кто угодно, но только не виновник! Сами подумайте, — яростный шепот немного смягчился, — вы можете сломать множество жизней из-за человека, которого никто, вероятнее всего, не ищет, иначе об этом было бы слышно на каждом углу. Сопоставьте факты, подумайте логически: с восьмидесятипроцентной вероятностью эта девушка — обыкновенный коматозник. Она ровным счетом ничего о себе не знает и не помнит, и ей, кажется, прекрасно! Я не убеждаю вас не говорить ей правду, но и делать это не тороплю. Все нужно решать по мере поступления. А пока что я могу…
— Вы не имеете никакого права решать за меня.
—… могу исключить из системы повиновение, — с нажимом закончил Итан, — и дисфункционировать кнопку питания. Как минимум это будет гуманно. И да — я не имею права решать за вас, мистер Эйнем, но моим долгом было призвать вас не торопить события, и я его выполнил. Дальше будет так, как поведет вас ваша совесть. Но в случае правильного выбора можете надеяться на мое полное молчание.
Они играли в гляделки всего ничего, но немой диалог отскакивал от них вопросом-ответом, как мячик пинг-понга.
Совесть все еще бунтовала, голова плавилась.
— Что насчет содействия? — Винсент, вероятно, с опозданием осознал, что этим вопросом уже подчеркнул свое решение, но игнорировать все имеющиеся варианты было бы большим расточительством. — Не говорите, что оставите меня разбираться с этим самому. Я до сих пор не уверен, что хоть как-то просуществую с ней рядом даже несколько часов.
Итан неуверенно, но тем не менее кивнул.
— Узнаю про нее все, что в моих силах, мистер Эйнем. Что до дальнейшего… Если все же захотите подключить официальные органы, то советую сделать это сейчас. Понимаете, в данный момент девушка значится в документах как товар, вы — как его владелец. Ее отправят на официальное медицинское освидетельствование, а когда окончательно выяснится, что она человек, вы и компания как минимум будете рассматриваться под статьей работорговли, и если за эксперимент ответственны не все, то прошедшие несколько дней девушку использовали в личных целях вы и только вы. Своевременное заявление снизит вероятность того, что вы... что мы с вами попадем под раздачу разбирательства. Если захотите заявить позже, то будьте готовы к ужесточенным мерам. Но, наверное, самое неприятное состоит в том, что на решение потребуется время. Но что бы вы ни выбрали, обязательно предупредите об этом меня. Я дам вам свои контактные данные.
Итан не лгал: для начала он сделал все, что в его силах, в пределах этих четырех стен. Винсента поражало, что при смелых и резких убеждениях касаемо ситуации мистер Атенхейм умудрялся совершенно спокойным и дружелюбным образом взаимодействовать с источником проблемы. Он сказал Эдит: «Нам нужно выключить тебя на пару минуточек», и его ладонь почти мягко, словно с заботой детского хирурга тронула ее затылок.
Все прошло быстро: с помощью спецпрограммы и беспроводной сети Итан выполнил обещанное, в процессе поговаривая что-то о вреде подобного взаимодействия мозга и инородной системы. Винсент отдаленно понял, что он говорит о возможных диссонансах на почве настоящего и принудительного сна, однако все его мысли были там — через несколько минут, когда его оставят одного, наедине с размыкающейся перед ним с каждой секундой черной дырой.
— Она считает, что синтетиков полностью растят в пробирке, а потом наделяют их чувствами с помощью системы. — Перед уходом Итан на мгновение замер у двери. — Выбор — две крайности, и я бы советовал вам придерживаться одной из них. Вы понимаете, о чем я? Либо она знает, либо нет. Середина будет неоправданным риском только лишь ради слабостей и поблажек.
Несмотря на пространность, Винсент словно со вспышкой, пришедшей откуда-то извне, осознал, скорее абстрактно, чем понятийно, что значит этот призыв.
Он долго стоял у дверей и, несмотря на бешеный поток мыслей, не мог думать ни о чем. Среди гаммы ощущений и эмоций он с трудом, но все же выцепил ту, что стала потрясением, — иррациональное отторжение.
Интересным было то, что для Эдит… ничего не изменилось. Только поблагодарила за дисфункцию кнопки питания, сказав что-то про нелегальные действия, которые нужно занести в список вещей из разряда must do. А Винсент смотрел на нее, смотрел, смотрел и не знал, что делать дальше. По его дому ходил совершенно незнакомый ему человек, а он должен был хотя бы попытаться сделать вид… что все нормально? Что давать какие-то указания по-прежнему в порядке вещей? Что он не вздрагивает каждый раз, когда они в одном помещении? А он вздрагивал, вздрагивал до оледенения внутренностей, как не дай Бог познать кому-то другому.
У Винсента было много вопросов, которые он просто не смог сформулировать вовремя и которые пришли к нему довольно поздно. Он привыкал с трудом. Только на третий день, до которого он как-то дожил, умудряясь спать по три-четыре часа, он осмелился заговорить о чем-то, что исключало сухие, сквозь нехотя, «принеси-подай».
— Что ты знаешь о себе?
Эдит, лениво расставляющая посуду и вообще часто позволявшая себе отвлекаться, что теперь казалось вообще из ряда вон, обернулась через плечо.
— Снова хочешь услышать стандартное приветствие? — она ответила с достаточным задором, чтобы дальше можно было беспрепятственно прощупывать почву. — Только в этот раз не обещаю такого же стандартного занудства.
— Я не имею в виду приветствие. Я имею в виду что-то, чего не может знать кто-то другой. Что-то личное.
— Ну… — Эдит поставила последнюю тарелку в шкафчик и всерьез задумалась. — Ничего не приходит в голову. Обычно, когда задают такие вопросы, это ставит в тупик.
— Откуда ты знаешь? Откуда ты вообще знаешь все то, что знаешь?
— Просто знаю и все. Это как… как будто всегда было. Не знаю. — Пожав плечами, Эдит отвернулась, возвратившись к кухонным делам, и на ее лице уже не было прежней задумчивости, словно ей удавалось отпускать даже самую тяжелую мысль с легкостью, в свободный полет. Она думала о чем-то своем, а потом вдруг опять обернулась, облокотившись о тумбу позади. — Можно я выйду на улицу?
Винсент оказался немного сбит с толку.
— Зачем?
— Сегодня красивый закат. — Эдит посмотрела за окно и смущенно потупилась. Черт возьми, смущенно. Наверное, Винсент никогда к этому не привыкнет.
— Да, конечно, — ответил он бездумно.
Весь этот разговор был хорошей попыткой разузнать хоть что-нибудь. Пазл начал собираться, когда однажды приехала Тесса. Она с мужем оставила на Винсента какую-то вялую на вид девчонку, потому что они спешили куда-то по делам в центр, а из-за неожиданно большого количества приобретенных покупок в машине не хватало места, так что они обещали потом заехать за ней. Винсент не успел осознать, как буквально через десять секунд Тессы и след простыл, а в середине комнаты уже стояла большеглазая кукольная моделька, разодетая в джинсы и футболку. Сестра как-то упоминала, что терпеть не может придуманную для синтетиков форму.
Эдит как раз вышла откуда-то из ванной и была приятно удивлена, увидев незнакомого гостя. Она обрадовалась, как пятилетний ребенок.
— Привет. Я Эдит, а ты? — В ход пошла приветливая улыбка и вежливо протянутая для пожатия рука.
Синтетика Тессы звали Сара. Эта самая Сара смотрела на нее в упор, но словно ничего не видела. Казалось, в возникшей тишине можно было услышать активно работающие механизмы в ее рыжеволосой голове, которая дернулась на секунду, а потом вернулась в прежнее положение. По какой-то причине она ничего не отвечала.
— Ладно. — не теряла надежды Эдит и с явным весельем предприняла еще одну попытку. — Я модель под номером Y3582. Теперь твоя очередь. Это легко.
Сара никак не восприняла добрый жест и продолжала быть неподвижной и безмолвной.
— Нет? — Эдит пришлось опустить руку. — Видимо, нет. Без обид, но ты странная. Но это ничего, — ободряюще заметила она. — По-моему, быть странным совсем неплохо. А! Твои хозяева просто не скинули заводские установки.
Таким образом Винсент стал свидетелем появления занимательного факта. Фактов, если точнее: Сара не воспринимала Эдит, а Эдит в свою очередь воспринимала ее не так. Жутко на самом деле, но Винсент старался не думать об этом лишний раз.
— Что для вас, синтетиков, значит сбросить заводские установки? Напомни, — попросил он в следующий раз как бы между делом: Эдит заканчивала взбивать подушки дивана в гостиной, а Винсент только начинал (больше для непринужденного вида) переставлять на полке шкафа всякие личные мелочи, которые мог переставлять только он.
Эдит на мгновение застыла с подушкой в руках, немного поразмыслив.
— Имитация человеческого поведения, — уверенно ответив, она наконец пристроила подушку на место. — Как раз то, что я делаю сейчас. Учитывая также имитацию чувств и ощущений, для нас такое поведение даже естественней.
Винсенту хотелось и смеяться, и плакать. Пара его слов, один только разговор способен был разбить очки неверного ви;дения. Разбить, растоптать, а потом оставить девчонку с этими осколками. Эдит не понимала, насколько ее уверенность была ошибочна, насколько сильно она обманывалась, насколько сильно покопались в ее голове, заставив принять на веру какой-то прописанный ничтожный код, диктующий мнить себя не тем, кто она есть на самом деле. И, Иисусе, понял Винсент, с учетом знаний Эдит о себе, она, должно быть, видит картину, искаженную в разы, где человек вырастил в пробирке послушных ему рабов, — и ладно бы Эдит всерьез была обеспокоена этим, но нет. Было логично предположить, что без памяти, без имени, но с установкой «хозяин — прислуга» она не будет знать и помышлять о другой жизни, но Винсент не мог наблюдать, как та совершенно спокойно воспринимает все как должное.
Бо;льшую часть времени Винсент проводил в ощущении растущего и не отпускающего мандражного напряжения. У него была тысяча и одна причина протянуть руку к телефону и позвонить куда следовало. Позвонить и рассказать. Быть честным. Быть хорошим гражданином. Но если между всем этим безумием где-то было место гуманности, то она явно не определялась намерением испортить чью-то жизнь. В горькой задумчивости Винсент мог задавать себе кучу вопросов и подбирать Эдит сотни имен, гадая, каким из них ее могли раньше звать, а потом вспоминал, что незнание для Эдит — пилюля счастья. Она не знала и просто жила. Винсент хотел бы видеть в своем молчании что-то одно, — или малодушие, или милосердие — но маятник его мереканий подавался от одного конца к другому, и тут он понял, что его моральный компас впервые работает с такими перебоями.
Он действительно не знал, как продержался несколько дней. Этого было достаточно, чтобы утвердиться в окончательном намерении сдать девчонку куда надо. Вот так просто. Молчание никогда не было хорошим проводником в делах, касающихся выбора нравственности, и уж тем более в делах на грани игр с чужой жизнью и законом.
Или оставить ее при себе? Да, оставить и жить припеваючи и в безопасности — моральной для девчонки и физической — для него самого. Какое-то время они будут привыкать друг к другу, притираться, возможно, Винсент обзаведется периодической тахикардией на фоне нервных всплесков, но потом, потом ведь все наладится. Потом, немного погодя, он расскажет Эдит правду, и тогда жизнь вернется в прежнее русло. Не самый дурной план.
Жаль только, что Винсент осознавал: желание и план — штука гипотетическая.
Сосредоточить внимание на работе было самым разумным. Винсент готовился к этому, как к какому-то ритуалу: послушал тишину, сидя на диване, закрыл глаза, освободил мысли, в закрепление результата выпил чашку зеленого чая. Как только он сел за печатную машинку, что-то словно щелкнуло его по носу, сбивая приобретенный в течение дня настрой. Еще не время, успокаивал он себя, нужно еще немного подождать, набраться, так сказать, вдохновения. В последний раз он использовал это наивное и воздушное слово еще будучи юнцом, а потом вдохновение перестало кого-либо интересовать — куда важнее были работоспособность и производительность. Иногда он думал, что не «смена полюсов» подкосила его творчество, а он подкосил себя сам, разменяв чистое, вдохновенное, независимое, живущее своей жизнью под ненавязчивым стержнем пера на зависимое, обусловленное низменным «надо» и напоминающее гонку без точки возврата.
— Ты хоть иногда бываешь не в напряженном состоянии? — За спиной послышался вопрос и скрип кровати, прогнувшейся под тяжестью тела — Эдит свалилась на нее, точно без сил. На деле же это было веселое дурачество, которое Винсент, учитывая свое дурное настроение, предпочел благоразумно проигнорировать.
— Я пытаюсь сосредоточиться, — сказал он. — И буду очень благодарен, если ты не будешь мне мешать.
— По-моему, ты слишком сосредоточиваешься. Ключевое слово — «слишком».
Винсент кинул на нее через плечо суровый взгляд. Эдит лежала, закинув согнутую ногу на ногу, а руки — за голову.
— Тут все не так работает, как ты думаешь.
— Да ну? — с азартом вступила в пикировку Эдит. — Мне всегда казалось, ну, знаешь… — Она взмахнула рукой. — Что прекрасные вещи создаются прекрасными порывами, а не… не так.
Винсент вдруг понял, что не может даже нормально разозлиться на разлегшегося на его кровати «специалиста», поэтому проворчал с напускной строгостью:
— Ты пришла, чтобы я дал тебе какую-нибудь грязную работу?
— Вообще-то нет, — призналась Эдит, конфузливо опустив взгляд, словно за этот ответ ее мог кто-то наказать. — Я просто хотела предложить тебе заняться чем-нибудь интересным, — а потом поспешно добавила: — Если ты, конечно, не против.
— Ладно, только дай немного поработать.
Согласие было озвучено не для того, чтобы отмахнуться, а потому что Винсент не видел причины не пойти на поводу у кого-то, кто предлагал перспективу времяпровождения интересней, чем нынешнее.
Эдит послушно не отвлекала его весь следующий час. Когда Винсент в очередной раз с досадой осознал свою никчемность за писательским столом, он всерьез подумал, что не стоит отказываться от каких-нибудь увлекательных штук, но опоздал с предпринятием — Эдит спала, свернувшись в клубок.
Винсент посчитал это отличной возможностью и достал из кармана телефон. Из дилемм у него была только одна: звонить в органы или сначала Итану, чтобы предупредить о своем решении. Чисто по-человечески, совести ради, он выбрал второе и удержал кнопку быстрого набора.
Раздался забавный свистящий звук.
Из расслабленно приоткрытых губ лежащего на кровати тела вылетал легкий свист.
Винсент впервые наблюдал за тем, как она спит. Видел трепетание век и замершую ладонь под щекой, видел, как черные волосы контрастно разметались по кипенно-белой наволочке и как мимическая складочка на лбу вторила всему тому, что она сейчас, вероятно, видела под веками.
Такая чудачка. Эдит сама по себе упорно не вписывалась и одновременно вписывалась в пространство. Честно говоря, у Винсента голова шла от нее кругом, но, на удивление, это не то что бы было чем-то катастрофически плохим.
Винсент нажал на сброс и оставил Эдит в комнате одну. Он не стал ее будить.