Благодарю за страдания роман начало

                Предисловие.
Что чувствует человек, когда теряет всё внезапно и бесповоротно? Конечно, это риторический вопрос. «Что «всё»?» —спросите вы. «И на сколько бесповоротно?» А вот так всё и сразу, а надежды никто не даёт. И впереди вырисовывается нерадостная картина: или смерть, или растительное существование в полном рассудке. Вчера жил, двигался, строил планы, от него зависело множество людей, он был значим и уважаем, а сегодня – беспомощный, скованный болью и страхом человек без надежды, терзаемый неразрешимыми вопросами: за что? Почему? Что дальше будет?
И вот что же он чувствует, кроме страха, досады, злости, которые захлестывает боль? Печаль… Не грусть, не сожаление, а именно всеобъемлющую печаль и одиночество. Вокруг такого пациента крутятся врачи, медперсонал, родственники, если таковые имеются и по-настоящему родные, но он одинок, потому что помочь ему никто из смертных не может, и только от него зависит результат.
Вы скажете: «Не может быть, а как же лечение, забота и так далее?»
    Это важно и нужно, но результат только внутри самого страждущего. Что я имею ввиду, а вот что: каждый человек верит во что–нибуть. Даже если говорит, что ни во что не верит, это тоже своего рода вера в неверие.
И так, веришь в свои силы – борись, веришь в судьбу и в счастливую свою звезду – надейся и жди, веришь в Бога – молись. И делай это с усердием, от всей души, не прерываясь и не отчаиваясь, только тогда сможешь выкарабкаться, только тогда все усилия других людей принесут добрые плоды. Иначе неизбежно поражение и конец.

                Глава 1
-Я хочу дочку! Я хочу дочку… - приговаривал молодой мужчина, будущий отец, прижимаясь ухом к округлившемуся животу своей супруги.
-Почему дочку? Ведь все мужики первым хотят сына? - улыбалась она.
- А я хочу дочку. Она будет красавица, вот увидишь. А сына мы родим потом.
Они лежали счастливые, полные надежд и радости.
   Девочка родилась зимой, в самый холодный месяц и в самый трудный день, когда вторые сутки бушевала метель, трещал мороз, транспорт замерзал и добраться до больницы за три километра была та ещё проблема. Но это стало только началом страданий молодой матери и нерожденного ребёнка.
   Медицина в те годы (середины ХХ века) была на очень низком уровне, особенно в таких маленьких забытых городках, как этот. Никаких УЗИ, никаких мониторов и сложных анализов делать не умели, не изобрели ещё. Поэтому никто понятия не имел, что вокруг шеи ребёнка накручена пуповина, и именно это не дает ему родиться. Двое суток несчастная роженица мучилась от боли и исходила криком и кровью, а ребёнок выйти не мог. Врач и акушерка были уверены, что он не выживет, спасти бы женщину. Но утром на третьи сутки девочка родилась, слабая, синяя, но живая. Акушерка осторожно положила новорожденную на грудь матери всего на минуточку, чтобы та почувствовала, что обе живы. Молодая мать еле смогла приоткрыть глаза от усталости и улыбнуться, на потемневшем лице малышки под нависшим ярко рыжим чубчиком горели большие синие глаза.
«Красавица», - вздохнула женщина и провалилась в сон.
А малышка громко и властно закричала, сообщая всем, что выжила и умирать не собирается. Так началась эта новая жизнь.
Был солнечный февральский день. По улице между сугробами по узкой тропинке шла целая процессия. Морозный снег под ногами скрипел и попискивал. Впереди вышагивал крепкий старик Григорий в теплом тулупе, за ним шёл его зять, бережно прижимая объёмный свёрток с новорожденной, а следом семенили теща и молодая мама, каждые три шага, заглядывая через плечо мужчины, не сдвинулся ли уголок одеяла, не мёрзнет ли личико дитятка.
   И вот сени, дверь в жарко натопленную комнату распахнулась, впуская клубы морозного воздух, мгновенно превратившегося в пар, и все вошли внутрь. Притопывая на пороге, чтобы стряхнуть снег с валенок, Григорий сбросил тулуп и протянул руки к зятю:
- Давай её сюда, раздевайся. Осторожненько.
Он бережно взял живой кулёк и понёс в зал, и там положил поперёк кровати, среди ажурных накидок, маленьких и больших подушек, сложенных красивой горкой, на розовое марселевое (были такие одеяла из марселина, богато выглядели, как символ достатка, так как были дорогие) одеяло.
Остальные уже разделись и тоже подступили к кровати. Бабушка Пелагея, жена Григория и теща молодого отца, по праву старшей и опытной, осторожно развернула ребёнка. Девочка спала, прижав кулачок к щеке. Её личико уже приняло нормальный цвет живой плоти, густые светлые кудрявые локоны выбились на лоб, а пышные щечки бугрились по ободку шапочки.
- Ну, вот, ты и дома, красавица наша, - улыбнулась бабушка. Это была её первая внучка. Внучек Лёничка уже давно бегал, только жил далеко со своими родителями, их дочерью и зятем. Но то был мальчик, хоть и любимый, а это девочка – другое дело, да ещё и такая хорошенькая.
   А молодая мама, стоя рядом, смотрела и думала, что никто из них не знает, сколько ей пришлось пережить, чтобы этот ребёнок родился.
   И потекли дни за днями в заботах, тревогах и радостях.
- Послушай, Мила, - обратилась Пелагея к дочери через несколько дней после выписки, - как вы хотите назвать ребёнка? Время идёт, а человек без имени. И документы нужно оформлять. Раньше батюшка в церкви имя дитяти давал, но теперь родителям волю дали. Так как же?
- Не знаю, мы с Мишей обсуждали этот вопрос, но так и не пришли к единому мнению. Мне хочется, чтобы имя было необычное, звучное. Человеку предстоит жить в ХХI веке, не Манькой же её называть. А он в честь матери хочет, именно Марусей.
- Ну, не знаю. Разве вы забыли сколько горя видели от этой женщины? Зачем ему это? Подлизаться хочет, что ли?
- Не знаю, сам же порвал с ней отношения, хотя я была против такого. Мать есть мать. Мог бы бывать у неё без меня, ведь она только меня терпеть не может, а его любит. А теперь… Может помириться хочет. А может, жалеет, что так поступил, мать всё-таки.
- Ну смотрите сами, мы с дедом лезть не будем. Хотя имя Арина неплохое, и так сейчас не называют, уникальное имя.
- Да, нет, мама. Её же в школе Ариной Родионовной дразнить будут. Ты что?!
Я бы хотела Вероникой назвать, не Веркой, а именно Вероникой. Представь, Вероника Михайловна. Звучит? Звучит. Кем бы потом не стала, звучит.
- Давайте соберёмся сегодня за столом и решим. Я пирогов напеку, борщ сварим, пообедаем.
А вечером, когда все сели за стол, Михаил поднялся и объявил:
- Я сегодня записал дочку. А чего тянуть. Вот и документ.
Он достал свидетельство о рождении. Мила так и ахнула:
- Но мы же ничего не решили?! Как ты мог!
- Что ж теперече, - вставил Григорий, - объявляй имя дочери, Миша.
-Повелица Вероника Михайловна. Я подумал, что это звучит.
- Но как? Мы ведь не обсуждали это имя? – удивилась Мила.
- Не обсуждали, но в ЗАГСе в книге имен оно мне больше всех приглянулось.
- Я так понимаю, что и ты за это имя? – спросил дед.
- Да, и мне оно нравится, - засмеялась молодая мама.
- Тогда поднимем чарочку за Веронику! – провозгласил Григорий, наливая всем в маленькие стопочки водочки, а Миле компота.
Так новая жизнь получила имя и свою судьбу.
   Младенцы бывают разные. Природой заложено: поел, сделал свои естественные дела, перепеленали, скрутили повивальником (широкая и длинная лента, сшитая в несколько слоев), чтобы не двигал руками и ногами, и спи себе. Так должно быть, но бывает по-всякому, то колики, то зуд, то давит что-то или затекает тело, то плохой бунтарский характер, который претит лежать связанным, и вот, совсем другая картина. Младенец беспокойный, не спит, заходится криком. Мать пытается его кормить, чтобы успокоить, но есть он не хочет, да и вредно это – перекармливать. И люди придумали соску. Тыкнули пустышку, и ребёнок при деле, сосёт, пытаясь чего-то добиться, успокаивается и засыпает. Ему польза и остальным облегчение. Но пустышки были абсолютно не такие, как в наше время: и удобные, и красивые, и безопасные, и даже по возрасту, тогда были просто резиновые соски на бутылки. Такую соску давали и Веронике, пока однажды не произошло несчастье.
   Дрова в печке весело трещали, наполняя комнату приятным теплом и уютом. Мужская половина семьи работала на улице, чистили снег, вправлялись по хозяйству, кормили скотину. А женская, закончив приготовление ужина и дела по дому, ублажив, наконец, Веронику, занималась раскройкой и шитьем детской одежды. Выкройки из газеты, пожелтевшие от времени, прикладывались к байке или ситцу, обводились и вырезались. А затем Пелагея сшивала все элементы в одно изделие, и выходили ползунки на бретельках, распашонки или сорочечки. Миланья обрабатывала швы, пришивала тесёмки или пуговицы и гладила готовую одежду тяжёлым электрическим утюгом. Несколько обновок красовались на спинке дивана, радуя сердце молодой матери.
   Вероника мирно сопела в люльку, которую собственноручно сплел дед Гриша из ивовых прутьев, закрепил на крепком деревянном каркасе, да так, что она качалась, как лодочка на волнах. Успел дедуля даже разноцветными красками расписать люльку. И как она была нужна. Чуть внучка захнычет, качнут несколько раз, и малышка засыпает, куда там каким-то кроваткам.
   Вот и теперь Вероника мирно спала, посасывая пустышку. Женщины в пол голоса обсуждали следующую одёжку, как вдруг Мила прислушалась. Ей показалось, что Вероника не сопит. Она бросилась к люльке. Девочка не дышала, её лицо посинело, а рот был широко раскрыт. Мила закричала и чуть не свалилась в обморок от страха.       Пелагея бросилась к ним. Она схватила Веронику и, долго не думая, сунула два пальца в рот, при этом сильно встряхнув девочку. Соска выскочила под напором и от встряски изо рта ребенка, и Вероника громко закричала, глубоко вдыхая и краснея.
- Боже, она поперхнулась соской, - еле переводя дух, промолвила Пелагея, - ну всё, Мила, всё уже хорошо.
Она передала орущую девочку на руки матери и заплакала сама, осознав наконец, что могло случиться, не сообрази она, как помочь ребёнку.
Пелагея повернулась к иконам, которые невзирая ни на что, висели в красном углу комнаты и от всей души помолилась, шепча молитву и осеняя себя крестным знамением.
   С той поры больше никогда Веронику не обманывали пустышкой. Эти соски всегда были на бутылочке, чтобы она нечаянно не проглотила их ещё раз. Опыт – самый лучший учитель.
А Пелагея не раз и два приставала к дочери с вопросом: «Когда будем крестить внучку?»
- Да не можем мы её крестить, ты понимаешь?! Михаил партейный (член КПСС), если узнают, что он был в церкви, у него будут неприятности. Им это нельзя. Понимаешь?
-Понимаю. Время сейчас такое, но это не отменяет Бога. Давай покрестим так, чтобы он не узнал. Я договорюсь с отцом Василием, но примет нас у себя дома. Пойдем тихонечко, когда Михаил будет на работе. И все дела.
- Ты хочешь, чтобы я врала мужу и скрывала от него свои поступки. А если он узнает? Нет, я на это не пойду.
— Значит, пусть твой ребёнок не будет иметь защиты только потому, что ты, видите ли, кристально чистая перед этими безбожниками. Подумай, дочка, не мы, а наши деды и прадеды приняли эту веру и с ней жили всю свою жизнь. Не нам её отменять. Что плохого, ели Господь Бог позаботится о нашей малышке, убережёт её от зла, защитит от болезней и даст силы. Ты не знаешь, как это, когда ребёнок умирает в малом возрасте, и дай Бог, чтобы никогда не узнала. Крещение будет ещё одной бронёй против смерти и болезни. Поверь мне и подумай!
Пелагея закончила свою речь, надевая пальто и валенки, собираясь выйти на улицу.        Мила осталась одна. Она смотрела на спящую Веронику, а слова матери на шли из её головы. «А что, если правда Бог есть, и его защита убережёт дочь от бед. Не могут столько поколений людей ошибаться. Надо на что-то решиться.» Она вздохнула, поправила одеяльце в люльке и пошла стирать пелёнки.
   А вскоре Веронику покрестили тайно, у батюшки на дому, но с молчаливого согласия Михаила, который на то время даже в командировку выпросился, как бы «я – не я, и рука не моя». И крестным отцом и матерью стали друзья семьи. Так, по мнению матери и бабушки, маленькая Вероника заручилась помощью и поддержкой Бога.