Сперанский

   
    СПЕРАНСКИЙ

   Роман о реформаторе, опередившем время

  **Часть I. Восхождение из тьмы**

  **Глава 1. Сын пономаря**

  **Село Черкутино, Владимирская губерния. 1 января 1772 года.**

Метель началась еще с вечера. К полуночи она превратилась в настоящую бурю, завывая в печной трубе и швыряя снег в маленькие оконца избы при церкви Николая Чудотворца. В единственной комнате было холодно — дров жалели, топили только чтобы не замерзнуть насмерть.

Прасковья Федоровна лежала на лавке, покрытой старым тулупом, и тихо стонала. Роды шли уже восьмой час. Повитуха, старая Матрена, которую еле уговорили прийти в такую погоду за полштоф водки и мерку муки, покачивала головой:

— Крупный больно младенец. И идет неправильно. Молись, Прасковьюшка, молись Николаю Угоднику.

Василий, муж роженицы, стоял у божницы и беззвучно шевелил губами. В свои тридцать лет он выглядел стариком — впалые щеки, редкая бородка, сутулые плечи человека, всю жизнь кланявшегося. Пономарь при сельской церкви — должность не из завидных. Тридцать рублей в год жалованья, да огород при церкви, да подаяния прихожан по праздникам. На это и жили.

— Батюшка-то где? — спросила повитуха. — Может, причастить на случай...

— Не надо! — резко сказал Василий. — Не помрет Прасковья. Не должна помереть.

Он не мог представить жизнь без жены. Прасковья была его светом, его радостью в убогом существовании. Дочь дьячка из соседнего села, она умела читать и писать, знала наизусть не только молитвы, но и целые главы из Евангелия. По вечерам читала ему вслух жития святых — единственное развлечение в долгие зимние месяцы.

В первом часу ночи раздался крик младенца. Слабый, но явственный.

— Сын! — объявила Матрена. — Крупный, головастый. Гляди, какие глаза — открыл сразу и смотрит, будто все понимает.

Василий взял ребенка на руки. Младенец действительно смотрел на него темными, на удивление осмысленными глазами. Не плакал, только сопел тихонько.

— Михайлой назовем, — сказал Василий. — В честь Михаила Архангела. Первенец наш.

— И последний, видать, — слабо прошептала Прасковья. — Чую, больше не рожу. Надорвалась вся.

Повитуха промолчала, но по ее лицу было видно — Прасковья права. Такие тяжелые роды редко проходят без последствий.

Крестили Михаила через три дня, когда метель утихла. Священник, отец Иоанн, старый и полуслепой, с трудом разобрал слова требника. Крестным стал церковный староста, купец Морозов — единственный в селе богатый человек. Он подарил младенцу серебряный крестик — невиданная щедрость.

— Смотри, Василий, — сказал Морозов после крестин. — Младенец необычный. Не кричал, когда в купель опускали. И смотрит так... словно насквозь видит.

— Бог даст, умным вырастет, — ответил Василий.

— Умным — это хорошо. Только бы не слишком умным. У нас на Руси слишком умных не любят.

  **1776 год. Первые буквы.**

Четырехлетний Миша сидел на лавке рядом с матерью и водил пальцем по странице Псалтыри. Прасковья учила его буквам — рано, другие дети в таком возрасте еще только говорить толком учились.

— Вот это "аз", — говорила она. — А это "буки". Вместе будет "аб".

— Почему "аб", а не "азбуки"? — спросил мальчик.

Прасковья удивилась. Вопрос был не детский.

— Потому что... так читается. Буквы складываются в слоги.

— А почему именно так? Кто решил, что "аз" и "буки" дают "аб"?

Мать не знала, что ответить. Она никогда не задумывалась над такими вопросами. Буквы были для нее данностью, как солнце и луна.

— Так Бог устроил, — наконец сказала она.

— А Бог умеет читать?

— Миша! Нельзя такое спрашивать!

Но мальчик продолжал сыпать вопросами. Почему в слове "Бог" пишется "г", а произносится "х"? Почему есть буквы, которые не читаются? Зачем нужен твердый знак?

Отец Иоанн, пришедший к Василию по церковным делам, услышал эти разговоры.

— У вас растет либо будущий святитель, либо еретик, — сказал он полушутя. — Такие вопросы в четыре года... Это не от Бога.

— От Бога все, — возразила Прасковья. — И разум тоже.

К пяти годам Михаил читал свободно. Не по слогам, как учили в церковных школах, а целыми словами, схватывая смысл мгновенно. Псалтырь знал наизусть — достаточно было прочесть два раза.

Но больше всего его интересовали не молитвы, а истории. Ветхий Завет с его войнами, царями, пророками. Жития святых с чудесами и мучениями. Даже скучный Пролог — церковный календарь — он читал как увлекательную книгу.

— Мама, — спрашивал он, — почему святые всегда страдают? Почему Бог не защитит их сразу?

— Через страдания человек очищается, — отвечала Прасковья заученными фразами.

— А если человек не хочет очищаться через страдания? Если хочет быть хорошим просто так?

Мать вздыхала. Сын рос странным ребенком.

  **1779 год. Школа при церкви.**

Василий организовал при церкви школу для крестьянских детей. Помещик, князь Одоевский, не возражал — просвещение было в моде. Учителем стал сам Василий, помощником — семилетний Михаил.

В школу ходило человек десять мальчиков от восьми до двенадцати лет. Учили азбуке, счету, основным молитвам. Михаил, самый младший, помогал старшим осваивать грамоту.

— Ваньк, — говорил он дюжему парню вдвое старше себя, — ты опять "ять" с "е" путаешь. Смотри — "ять" пишется там, где...

— Да пошел ты! — огрызался Ванька. — Мелкий еще учить меня!

Но через неделю тот же Ванька приходил к Михаилу:

— Мишк, объясни еще раз. Почему "хл;б" через "ять", а "лес" через "е"?

Михаил терпеливо объяснял. У него был дар — он умел найти простые слова для сложных вещей. И еще он никогда не злился на тупость учеников, понимая, что не их вина — просто мозги устроены по-разному.

Однажды на урок пришел сам князь Одоевский — помещик средних лет, получивший образование в Петербурге и считавший себя просвещенным человеком.

— Ну-ка, покажите, чему вы тут учитесь, — сказал он.

Крестьянские дети оробели, начали мямлить. Только Михаил остался спокоен.

— Ваше сиятельство, — сказал он, — хотите послушать, как Ванька читает? Он уже целые предложения может.

— Послушаю. А ты кто такой?

— Михаил Сперанский, сын пономаря Василия.

— Сперанский? Откуда фамилия? Пономарям не положено.

— Отец Иоанн дал. От латинского "spero" — надеяться. Сказал, я надежда прихода.

Князь усмехнулся:

— Надежда, значит. Ну читай, Ванька.

Ванька, подбодренный Михаилом, прочитал несколько строк из Псалтыри. Запинался, но читал.

— Неплохо, — сказал князь. — А ты, надежда, что умеешь?

Михаил взял книгу и прочитал целую страницу — быстро, выразительно, с правильными ударениями.

— Сколько тебе лет?

— Семь, ваше сиятельство.

— Врешь. Так в семь лет не читают.

— Не вру. Родился в январе 1772 года. Можете в церковной книге проверить.

Князь вызвал Василия:

— Твой сын?

— Мой, ваше сиятельство.

— Талант у мальчика. Жаль, что в пономари пойдет. Из него бы вышел толк при правильном образовании.

Василий молчал. О какой карьере могла идти речь для сына пономаря? Максимум — стать священником в селе побогаче.

Князь ушел, но через неделю прислал управляющего:

— Его сиятельство велел передать — мальчика Михаила определить во Владимирскую духовную семинарию за его, князя, счет. Талант нужно развивать.

Это было чудо. Семинария стоила денег — за общежитие, за еду, за книги. У Василия таких денег не было бы никогда.

  **1782 год. Прощание с домом.**

Десятилетний Михаил стоял у телеги, на которой лежал его нехитрый скарб — сундучок с бельем, две смены одежды, Псалтырь — подарок матери, и тетрадь, куда он записывал интересные мысли.

Все село вышло провожать. Для Черкутина это было событие — крестьянский сын едет учиться в губернский город!

Прасковья плакала, обнимая сына:

— Миша, сынок, береги себя. Не забывай молиться. Слушайся наставников.

— Не плачь, мама. Я буду писать.

— Писать... — всхлипнула она. — Мы-то прочтем, а ответить... Отец грамоте не больно горазд, а я писать не умею.

— Научитесь. Я пришлю прописи.

Василий стоял в стороне, пряча слезы. Его мальчик, его гордость уезжал в большой мир. И отец понимал — сын уже не вернется. Не в Черкутино ему место.

— Миша, — сказал он, отведя сына в сторону, — помни: ты из простых. В семинарии будут дети священников, дьяконов, может, и дворянские. Не ровня ты им по происхождению. Но умом... Умом ты можешь любого превзойти. Только не кичись, не выставляйся. Гордыню Бог наказывает.

— Я понял, батюшка.

Купец Морозов, крестный, подарил на прощание пять рублей — целое состояние для пономарской семьи.

— Учись, Михайло, — сказал он. — Может, и до Петербурга доберешься когда-нибудь. А там, глядишь, и нас, черкутинских, не забудешь.

— Не забуду, дядюшка Иван.

Телега тронулась. Михаил оглянулся. Маленькое село с покосившимися избами, церковь с проржавевшим куполом, погост с деревянными крестами — все его детство осталось здесь.

"Я еще вернусь, — подумал он. — Но уже другим. Я сделаю так, чтобы вам не было стыдно за меня."

  **Владимир. Духовная семинария. Первый день.**

Семинария размещалась в старом монастыре на окраине Владимира. Серые стены, узкие окна, тяжелые ворота — все дышало средневековьем.

Михаила встретил инспектор, отец Варлаам — огромный мужчина с красным лицом и маленькими злыми глазками.

— Новенький? Фамилия?

— Сперанский Михаил.

— Откуда?

— Село Черкутино.

— А, княжеский стипендиат. Небось возомнил о себе?

— Никак нет, отец инспектор.

— То-то же. У нас тут порядки строгие. Подъем в пять утра. Молитва, завтрак, занятия до обеда. После обеда — опять занятия до вечерни. Ужин и спать. За нарушение — розги. Понял?

— Понял.

— В какой класс определен?

— В приготовительный.

— Вот туда и ступай. Старшекурсник покажет.

Старшекурсником оказался долговязый парень лет пятнадцати с прыщавым лицом и жестокими глазами.

— Я Булкин, — сказал он. — Третий класс. Ты мне подчиняешься, понял, деревня?

— Понял.

— Будешь мне келью убирать, воду носить, сапоги чистить. Не будешь слушаться — побью.

Михаил молчал, разглядывая старшекурсника. Булкин был типичным семинарским деспотом, каких много — тупой, жестокий, пользующийся правом старшего.

— Чего молчишь? Язык проглотил?

— Думаю.

— О чем это?

— О том, что вы, наверное, плохо учитесь. Те, кто хорошо учится, не нуждаются в прислуге. У них время на книги уходит.

Булкин покраснел:

— Ах ты, щенок! Я тебе сейчас покажу!

Он замахнулся, но Михаил увернулся и громко сказал:

— Статья 14 семинарского устава запрещает рукоприкладство между учащимися. Наказание — карцер на три дня.

Булкин опешил. Откуда новичок знает устав?

— Ты... ты откуда это знаешь?

— Прочитал. Висит в приемной ректора. Вы, наверное, не читали?

В коридоре собралось несколько семинаристов, привлеченных шумом. Кто-то хихикнул — Булкина не любили.

— Ладно, — процедил старшекурсник. — Посмотрим, какой ты умный на занятиях. Латынь знаешь?

— Немного.

— "Немного" — это сколько?

— "Pater noster" наизусть, первую книгу "De bello Gallico" Цезаря прочитал.

Семинаристы ахнули. Цезарь — это программа второго класса!

  **Келья. Вечер первого дня.**

Келья оказалась крошечной комнаткой с одним окном, выходящим во двор. Четыре кровати, стол, табуретка, полка для книг. Михаилу досталось место у двери — самое холодное и неудобное.

Сосе

Соседи по келье — три мальчика из приготовительного класса — смотрели на него с интересом и опаской.

— Ты правда Булкину ответил? — спросил один из них, белобрысый паренек по имени Петя.

— А что такого? Он не имел права меня бить.

— Права... — вздохнул другой, черноволосый Коля. — Тут не о правах думать надо, а о том, как выжить. Булкин тебе теперь житья не даст.

— Посмотрим.

Михаил достал из сундучка тетрадь и начал писать. Первый день в семинарии он решил записать подробно — когда-нибудь пригодится.

"Семинария — это маленькое государство со своими законами. Есть писаные правила и неписаные. Писаные — для начальства. Неписаные — для жизни. Нужно знать и те, и другие. Но главное — найти свое место в этой системе. Не внизу, где тебя топчут. Не наверху, где завидуют. А ровно там, откуда можно спокойно учиться и наблюдать."

— Что пишешь? — спросил Петя.

— Мысли.

— А зачем?

— Чтобы не забыть. Человеческая память несовершенна. А написанное остается.

  **Первое занятие. Латынь.**

Преподаватель латыни, отец Никифор, был стар, глух и почти слеп. Он вел занятия по памяти, заставляя учеников зубрить склонения и спряжения.

— Сегодня первое склонение, — бубнил он. — Повторяйте: rosa, rosae, rosae...

Класс монотонно повторял. Михаил сидел и скучал — он это знал уже год назад.

— Ты! Новенький! — вдруг окликнул его отец Никифор. — Почему молчишь?

— Я знаю первое склонение, отец Никифор.

— Знаешь? А второе?

— Тоже знаю.

— А третье?

— И третье, и четвертое, и пятое.

Класс притих. Новичок явно нарывался.

— Ах, знаешь? Тогда переведи: "Gallia est omnis divisa in partes tres".

— "Вся Галлия делится на три части", — без запинки ответил Михаил. — Первая строка "Записок о галльской войне" Цезаря.

Отец Никифор поправил очки:

— Откуда ты, мальчик?

— Из села Черкутина.

— И там учат латынь?

— Нет. Я сам учил. По учебнику, который отец Иоанн дал.

— Сам? И много прочитал?

— Первую книгу Цезаря, несколько псалмов Давида в латинском переводе, начало Евангелия от Иоанна.

Преподаватель встал, подошел к Михаилу:

— Продолжи: "In principio erat Verbum..."

— "Et Verbum erat apud Deum, et Deus erat Verbum," — продолжил Михаил.

— Достаточно. Ты не для приготовительного класса. Я поговорю с ректором о переводе тебя выше.

После урока к Михаилу подошел Булкин:

— Выскочка! Думаешь, умный?

— Не думаю. Знаю.

— Я тебе еще устрою веселую жизнь!

— Устраивайте. Только помните — у меня память хорошая. Все ваши нарушения устава запомню и при случае ректору доложу.

Булкин сплюнул и ушел. Но Михаил знал — это только начало войны.

  **Месяц спустя. Испытание.**

За месяц Михаил успел многое. Перевелся в первый класс, миновав приготовительный. Стал лучшим по латыни, греческому и арифметике. Нашел общий язык с преподавателями. Даже суровый отец Варлаам стал относиться к нему с уважением.

Но семинаристы его не приняли. Слишком умный, слишком правильный, слишком... чужой.

В одну из ноябрьских ночей Михаил проснулся от того, что его трясли за плечо:

— Вставай, умник! Пойдешь с нами.

Булкин стоял над ним с тремя дружками.

— Куда?

— Увидишь.

Михаила вытащили из кельи и потащили в подвал. Там, при свете свечи, собралось человек десять старшекурсников.

— Суд! — объявил Булкин. — Сперанский обвиняется в гордыне и неуважении к старшим!

Это был семинарский "суд чести" — неофициальная расправа над неугодными. Обычно заканчивалась жестокой поркой или чем похуже.

— Что скажешь в свою защиту? — спросил старшекурсник из третьего класса.

Михаил огляделся. Выхода не было. Оставалось только одно — говорить.

— Господа, — начал он спокойно. — Вы судите меня за то, что я хорошо учусь. Но разве это преступление?

— Преступление — твоя гордыня!

— Где вы видели гордыню? В том, что я отказался быть рабом Булкина? Но рабство отменил еще Петр Великий.

— Не умничай!

— А что мне остается? Сила у вас, власть у вас. У меня только ум. Это мое единственное оружие. Вы хотите отнять и его?

Кто-то из младших хихикнул. Логика была железной.

— Но главное не это, — продолжил Михаил. — Вы думаете, я ваш враг. А я — ваш будущий защитник.

— Как это?

— Очень просто. Через десять лет я буду в Петербурге, в Сенате или Синоде. И когда вы, сельские батюшки, будете нуждаться в защите от произвола архиереев или помещиков, вспомните — у вас есть человек наверху. Человек из ваших, который помнит семинарскую жизнь.

Повисла тишина. Логика опять была безупречной.

— Врешь! — крикнул Булкин. — Откуда тебе, сыну пономаря, в Петербурге быть?

— А откуда Ломоносову, сыну рыбака? Талант, господа, пробивает любые стены. И если вы меня сейчас изобьете, вы изобьете свою будущую надежду.

Старшекурсники переглянулись. Мальчишка говорил дерзко, но... убедительно.

— Ладно, — сказал главный судья. — На первый раз отпускаем. Но смотри — будешь задаваться, пеняй на себя.

Михаил поклонился:

— Благодарю за милосердие. И запомните этот день — когда-нибудь вы будете гордиться, что учились со мной.

Он ушел, оставив ошеломленных семинаристов. Кто-то сказал:

— А ведь и правда может до Петербурга добраться. Упорный, зараза.

— И умный, — добавил другой.

Булкин молчал. Он понял — этого мальчишку ему не сломить. Проще не трогать.

С этого дня Михаила оставили в покое. Не подружились, но и не травили. Он получил то, что хотел — возможность спокойно учиться.

А учился он как одержимый. Вставал в четыре утра, на час раньше всех, и читал при свечке. Ложился после полуночи, переписывая конспекты. За год освоил программу двух классов.

Преподаватели были в восторге. Ректор, отец Платон, человек просвещенный и умный, говорил:

— Этот мальчик — будущее русской церкви. Или русского государства. Такие таланты рождаются раз в поколение.

Но Михаил думал о другом. Не о церковной карьере, не о сане епископа. Он читал французских философов, которых тайно держал в келье. Вольтер, Монтескье, Руссо — запрещенные, но доступные за деньги.

"Человек рожден свободным, но повсюду он в оковах," — читал он у Руссо и думал о России, о миллионах крепостных, о своем отце, всю жизнь кланяющемся.

"Я изменю это, — писал он в дневнике. — Не знаю как, не знаю когда, но изменю. Россия станет страной свободных людей. И начало этому положит сын пономаря из села Черкутина."

Наивные мечты мальчишки? Может быть. Но именно из таких мечтателей вырастают люди, меняющие мир.

   **Глава 2. Петербургский прорыв**

  **Санкт-Петербург, Александро-Невская лавра. Октябрь 1790 года.**

Михаил Сперанский стоял у ворот Александро-Невской семинарии и смотрел на величественные здания монастыря, окутанные осенним туманом с Невы. В руках он держал узелок с немногими пожитками — две смены белья, старый сюртук, тетрадь с выписками из Платона и Вольтера, да еще письмо от владимирского епископа с рекомендацией к митрополиту Гавриилу.

Петербург встретил его неприветливо. Мелкий дождь сеялся с утра, превращая немощеные участки дороги в непролазную грязь. Извозчик, довезший его от заставы, потребовал втрое больше обычного тарифа, безошибочно определив в пассажире провинциала. Михаил заплатил не торгуясь — спорить из-за полтины было ниже его достоинства.

— Ты к кому, служивый? — окликнул его монастырский привратник, дородный монах с красным носом, явно неравнодушный к церковному вину.

— Я новый преподаватель семинарии. Сперанский.

Монах недоверчиво оглядел худощавую фигуру в потертом сюртуке.

— Преподаватель? Молод больно. Документ есть?

Михаил молча протянул бумагу. Монах долго изучал печати, шевеля губами при чтении.

— Ладно, проходи. Ректор отец Евгений в корпусе напротив. Только он сейчас с владыкой митрополитом. Подожди в приемной.

Приемная оказалась тесной комнатой с облупившейся штукатуркой и единственным окном, выходящим во внутренний двор. На деревянных скамьях вдоль стен сидели просители — купцы с челобитными, священники из пригородных церквей, две старухи в черном, видимо, вдовы церковнослужителей, просящие вспомоществования.

Михаил сел в углу и стал наблюдать. Это была его давняя привычка — изучать людей, их манеры, жесты, интонации. По тому, как человек держит руки, можно понять его характер. По взгляду — намерения. По одежде — не только достаток, но и амбиции.

Дверь кабинета отворилась, и вышел молодой человек лет двадцати пяти в щегольском мундире гвардейского офицера. Лицо его было бледно, руки дрожали.

— Его преосвященство никого больше не примет сегодня! — объявил он надтреснутым голосом и быстро вышел.

Просители разочарованно загудели. Купцы полезли за кошельками — видимо, собираясь подмазать секретаря для завтрашнего приема. Старухи заплакали.

— Позвольте, — вдруг сказал Михаил, поднимаясь. — Но владыка еще не уходил. Я видел свет в окне кабинета.

Все повернулись к нему.

— Ты кто такой, чтобы указывать? — грубо спросил один из купцов.

— Человек, который умеет считать, — спокойно ответил Сперанский. — Офицер вышел ровно через три минуты после того, как вошел. За это время невозможно изложить серьезное дело. Значит, его либо не стали слушать, либо выгнали. В обоих случаях владыка свободен.

Не дожидаясь ответа, он подошел к двери и постучал.

— Войдите! — раздался изнутри раздраженный голос.

  **Кабинет митрополита Гавриила**

Митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский Гавриил был человеком лет шестидесяти, с умным, усталым лицом и проницательными серыми глазами. Он сидел за массивным столом, заваленным бумагами, и растирал виски — видимо, разговор с офицером оставил неприятный осадок.

— Я же сказал — никого! — начал было он, но увидев незнакомого молодого человека в скромной одежде, осекся. — Вы кто?

— Михаил Сперанский, ваше преосвященство. Новый преподаватель семинарии. Прибыл из Владимира по вашему вызову.

Митрополит оживился:

— А, тот самый вундеркинд, которого так расхваливал епископ Платон! Садитесь, садитесь. Хотите чаю?

— Благодарю, владыка.

Гавриил позвонил в колокольчик. Вошел келейник — тщедушный семинарист с испуганным лицом.

— Чаю на двоих. И чтобы никто не беспокоил.

Пока готовили чай, митрополит внимательно изучал своего нового преподавателя. Михаил выдержал взгляд спокойно, без подобострастия, но и без дерзости.

— Владимирская семинария дала вам блестящую характеристику, — начал Гавриил. — Знание древних языков, философии, богословия. Но меня интересует другое. Зачем сыну пономаря, которому прочили блестящую духовную карьеру, понадобился Петербург?

Михаил помолчал, подбирая слова.

— Ваше преосвященство, я хочу служить России. А Россией управляют отсюда, из Петербурга. В провинции можно прожить тихую, благочестивую жизнь. Но изменить что-то можно только здесь.

— Изменить? — митрополит поднял брови. — Что же вы хотите изменить?

— Всё, — просто ответил Сперанский. — Россия отстала от Европы на столетие. Наши законы — хаос. Образование — привилегия немногих. Крестьяне — рабы. Чиновники — воры. Так дальше продолжаться не может.

Гавриил даже отшатнулся от такой прямоты.

— Вы... вы понимаете, что говорите? За такие речи можно угодить куда подальше Владимира.

— Понимаю. Но вы же спросили честно — я ответил честно.

Митрополит встал и прошелся по кабинету. Потом резко повернулся:

— А что вам известно о том офицере, который только что выходил?

— Ничего конкретного. Но могу предположить.

— Предполагайте.

— Судя по мундиру — Преображенский полк. По возрасту и погонам — поручик или штабс-капитан. По бледности и дрожи — либо болен, либо в долгах, либо замешан в чем-то предосудительном. Учитывая, что пришел к вам, а не к полковому священнику, дело серьезное. Скорее всего, карточный долг, который не может отдать, и просил денег взаймы.

Гавриил присел обратно в кресло:

— Поразительно. Все точно, кроме одного — не взаймы просил, а просто просил. Проигрался в пух и прах.

— И вы отказали?

— А что мне оставалось? Церковные деньги на покрытие карточных долгов? Но вы меня удивили, молодой человек. Откуда такая наблюдательность?

— Из книг, владыка. И из жизни. В семинарии я изучал не только богословие, но и людей. Человеческая природа везде одинакова — что в семинарии, что во дворце.

Принесли чай. Митрополит сам разлил по чашкам — жест доверия и расположения.

— Хорошо, Михаил Михайлович. Будете преподавать риторику и философию. Жалованье — сто двадцать рублей в год. Келья в семинарском корпусе. Стол общий. Устраивает?

— Вполне, ваше преосвященство.

— Но я вас предупреждаю — семинария у нас особенная. Здесь учатся не только будущие священники, но и дети знати, которых родители хотят дать хорошее образование. Будут трудности.

— Справлюсь.

— Еще одно. Я вижу, вы человек неординарный. Если понадобится помощь не по семинарской части — обращайтесь. У меня есть связи не только в церковных кругах.

Михаил понял — это был аванс. Митрополит разглядел в нем нечто большее, чем простого преподавателя.

  **Семинарская келья. Вечер того же дня.**

Келья оказалась крошечной комнатой под самой крышей — стол, табурет, узкая кровать, полка для книг. Окно выходило на Неву, и в ясную погоду можно было видеть шпиль Петропавловской крепости.

Михаил разложил свои немногие вещи и сел писать письмо отцу:

"Дорогой батюшка! Прибыл в Петербург благополучно. Город огромный, шумный, полный соблазнов и возможностей. Митрополит Гавриил принял меня благосклонно. Начинаю преподавать завтра. Жалованье скромное, но достаточное. Главное — я там, где вершатся судьбы России. Молитесь за меня. Ваш сын Михаил."

Запечатав письмо, он подошел к окну. Внизу кипела жизнь великого города. По набережной катились кареты, спешили пешеходы, на Неве покачивались корабли. Где-то там, за рекой, в своих дворцах решали судьбы империи вельможи, о которых он пока знал только из газет.

"Подождите, — подумал Михаил. — Придет и мой час. Я не останусь преподавателем семинарии. Это только первая ступень."

В дверь постучали. Вошел молодой семинарист с хитроватым лицом.

— Михаил Михайлович? Я Ваня Соколов, студент третьего курса. Меня отец ректор послал — показать вам семинарию, познакомить с порядками.

— Благодарю. А что за порядки?

Соколов огляделся, словно проверяя, не подслушивает ли кто.

— Ну, официальные вы и сами знаете. А неофициальные... Тут, батюшка, целая наука. С кем дружить, кого остерегаться, кому сколько платить.

— Платить?

— А как же! Сторожу — чтобы не докладывал о поздних возвращениях. Эконому — чтобы порции были побольше. Библиотекарю — чтобы давал запрещенные книги.

— Запрещенные книги? Какие например?

Соколов понизил голос до шепота:

— Вольтер, Дидро, Руссо. Даже Радищева одна копия есть, правда, за нее библиотекарь три рубля просит.

У Михаила загорелись глаза. Радищева он давно хотел прочесть.

— А откуда книги?

— Контрабанда. Из Риги привозят, через немецких купцов. У нас тут целая сеть. Хотите — введу в курс дела.

— Хочу. Но сначала расскажи о преподавателях и студентах.

Соколов уселся поудобнее и начал живописать семинарскую жизнь. Ректор отец Евгений — человек ученый, но слабохарактерный. Инспектор отец Иннокентий — педант и зануда. Преподаватель греческого отец Никодим — пьяница, но добрая душа. Математик Крылов — вольнодумец, читает студентам Декарта.

— А студенты?

— Всякие. Есть дети священников, как я — мы учимся, чтобы получить приход. Есть дворянские сынки — их родители сюда отдали, чтобы дисциплину привить. Есть и особенные...

— Какие особенные?

— Ну, например, Федор Уваров. Племянник будущего министра просвещения. Или Николай Тургенев — брат известного масона. Они учатся для виду, а на самом деле готовятся к государственной службе. С ними надо осторожнее — связи большие.

Михаил слушал внимательно, запоминая каждую деталь. Информация — это власть, он это понял еще во Владимире.

  **Первая лекция. На следующий день.**

Аудитория была полна. Пришли не только студенты курса риторики, но и любопытные с других курсов — весть о молодом преподавателе-вундеркинде уже разнеслась по семинарии.

Михаил вошел спокойно, без суеты. Положил на кафедру свои записи, обвел взглядом аудиторию. В первых рядах — прилежные семинаристы с перьями наготове. В задних — дворянские сынки с скучающими лицами. Среди них он узнал Федора Уварова — красивый молодой человек с надменным выражением лица.

— Господа, — начал Михаил, — прежде чем учить вас риторике, я должен узнать, зачем вам это нужно. Вы, — он указал на семинариста в первом ряду, — зачем вам красноречие?

— Чтобы... чтобы проповеди говорить, — смущенно ответил студент.

— Прекрасно. А вы? — он повернулся к Уварову.

— А мне не нужно, — лениво ответил тот. — Я здесь по воле родителей.

В аудитории пронесся смешок. Дерзость Уварова была известна.

— Отлично, — неожиданно сказал Михаил. — Честность — первое качество оратора. Но позвольте вас спросить, господин Уваров — вы планируете государственную службу?

— Возможно.

— Тогда вам риторика нужнее, чем будущему священнику. Умение убеждать — главное оружие чиновника. Одной речью можно добиться большего, чем годами канцелярской работы.

— Например?

Михаил улыбнулся. Уваров попался на крючок.

— Например, граф Панин одной речью в Государственном совете провалил проект о новых налогах. Сэкономил дворянству миллионы. Или князь Безбородко — его доклад императрице о внешней политике изменил курс всей империи. Это вам не проповедь о грехах прихожан.

Уваров выпрямился в кресле. Другие дворянские сынки тоже оживились.

— Я буду учить вас не церковному красноречию, — продолжал Михаил. — Я буду учить вас искусству управлять умами. Как построить аргумент, чтобы он был неопровержим. Как найти слабое место оппонента. Как превратить его силу в слабость, а свою слабость — в силу.

Он подошел к доске и написал: "ЛОГОС — ЭТОС — ПАФОС".

— Три кита риторики по Аристотелю. Логос — логика, разум. Этос — нравственность, авторитет говорящего. Пафос — эмоция, способность тронуть сердца. Владеющий всеми тремя — непобедим.

— А вы владеете? — спросил кто-то из задних рядов.

— Проверим. Господин Уваров, выберите любую тему. Я буду защищать один тезис, вы — противоположный. Аудитория рассудит.

Федор Уваров поднялся. В его глазах загорелся азарт.

— Хорошо. Тема — нужно ли давать образование крестьянам?

В аудитории повисла тишина. Тема была скользкая, почти запретная.

— Согласен, — спокойно сказал Михаил. — Какую позицию выбираете?

— Против образования для крестьян. Это разрушит основы государства.

— Прекрасно. Начинайте.

Уваров говорил пять минут. Надо отдать ему должное — говорил хорошо. Приводил примеры крестьянских бунтов во Франции, ссылался на природное неравенство людей, пугал разрушением экономики.

Когда он закончил, Михаил поднялся.

— Господин Уваров прав в одном — необразованными легче управлять. Но позвольте спросить — кто сильнее: хозяин умных слуг или хозяин дураков? Европа обгоняет нас именно потому, что там крестьяне грамотны. Грамотный крестьянин работает лучше, платит больше налогов, не поддается бунтовщикам. Пугачев набирал армию из темных, неграмотных людей. Дайте народу знания — и не будет больше пугачевых.

Он говорил еще десять минут, приводя цифры, факты, примеры из истории. Закончил неожиданно:

— Но главное даже не это. Главное — перед Богом все равны. И отказывать крестьянину в праве на знание — грех перед Творцом, который дал разум всем людям.

Аудитория взорвалась аплодисментами. Даже дворянские сынки хлопали — аргументация была безупречной.

Уваров подошел к Михаилу после лекции:

— Вы опасный человек, Михаил Михайлович.

— Почему опасный?

— Вы заставляете думать. А это опасно для любой власти.

— Может быть. Но без этого Россия обречена на вечное отставание.

С этого дня лекции Сперанского стали самыми популярными в семинарии. На них приходили даже студенты из университета. Слухи о молодом преподавателе-вольнодумце дошли до светского общества.

  **Встреча с князем Куракиным. Декабрь 1791 года.**

Прошел год с приезда в Петербург. Михаил уже освоился в столице, завел связи, даже начал давать частные уроки детям богатых купцов — жалованья не хватало на книги.

В один из декабрьских вечеров к нему в келью постучали. Вошел незнакомый человек в дорогой шубе.

— Михаил Михайлович Сперанский?

— Да, это я.

— Князь Алексей Борисович Куракин просит вас пожаловать к нему. Карета ждет внизу.

Михаил знал, кто такой Куракин — генерал-прокурор Сената, один из влиятельнейших людей империи. Но что ему нужно от семинарского преподавателя?

Дом Куракина на Миллионной улице поражал роскошью. Мрамор, позолота, картины итальянских мастеров. Михаил в своем поношенном сюртуке чувствовал себя вороной среди павлинов.

Князь принял его в кабинете. Алексей Борисович был мужчиной лет пятидесяти, с умным, усталым лицом.

— Садитесь, Михаил Михайлович. Вино? Чай?

— Благодарю, ничего не нужно.

— Как хотите. Я позвал вас по делу. Митрополит Гавриил дал вам блестящую рекомендацию. Говорит, вы гений систематизации и анализа.

— Владыка преувеличивает.

— Не думаю. Мне нужен человек с вашими способностями. В Сенате хаос. Тысячи дел, указов, прошений. Никто не знает, что с чем связано. Нужно навести порядок.

— Но я не юрист, ваше сиятельство.

— Юристов у меня хватает. Мне нужен человек, который умеет думать системно. Жалованье — триста рублей в год. Чин — титулярный советник. Что скажете?

Михаил задумался. Это был шанс, о котором он мечтал — войти в государственный аппарат. Но это означало порвать с церковной карьерой.

— Мне нужно поговорить с митрополитом.

— Я уже говорил. Он не возражает. Более того — он сам советовал мне взять вас.

Значит, Гавриил все это время присматривался к нему, проверял, и остался доволен.

— В таком случае я согласен, ваше сиятельство.

— Прекрасно. Но у меня есть условие. Никакого вольнодумства. Ваши лекции наделали шуму. В Сенате нужно быть осторожным.

— Я умею молчать, когда нужно.

— Надеюсь. Завтра жду вас в девять утра. Мой секретарь введет в курс дела.

Выходя из дома Куракина, Михаил понимал — его жизнь кардинально меняется. Семинарский преподаватель умер. Родился государственный чиновник Сперанский.

Дорога к вершинам власти началась.

---

Изучив биографию Сперанского, я вижу важные детали, которые пропустил ранее. Теперь напишу третью главу с учетом исторических фактов.

  **Глава 3. Фаворит императора**

  **Санкт-Петербург. Дом князя Куракина. Март 1801 года.**

Титулярный советник Михаил Сперанский сидел в приемной генерал-прокурора и пытался сосредоточиться на бумагах. Но мысли возвращались к событиям прошедшей ночи. Император Павел I убит. Заговорщики — граф Пален, князь Зубов, генерал Беннигсен — действовали с молчаливого согласия наследника. Теперь на троне двадцатитрехлетний Александр.

Дверь кабинета распахнулась. Князь Алексей Борисович Куракин стоял на пороге — бледный, с дрожащими руками.

— Михаил Михайлович, входите. Нужно срочно готовить документы для нового императора.

Сперанский вошел в кабинет. На столе лежали разбросанные бумаги — манифесты, указы, черновики.

— Что конкретно требуется, ваше сиятельство?

— Всё! — Куракин схватился за голову. — Манифест о восшествии на престол, указы о помиловании, восстановление уволенных Павлом чиновников... Александр Павлович хочет начать царствование с милостей.

— Понимаю. К какому часу?

— К вечеру. Император принимает присягу войск и чиновников завтра утром.

Михаил взял перо. За девять лет службы он научился писать быстро и точно. Но сейчас требовалось большее — нужно было уловить дух нового царствования.

"Объявляем всем верным Нашим подданным," — начал он манифест. — "Судьбам Всевышнего угодно было прекратить жизнь любезного Родителя Нашего..."

— Стойте, — прервал Куракин. — Нужно как-то обойти... обстоятельства смерти.

— "Скоропостижно скончавшегося от апоплексического удара," — предложил Сперанский.

— Да, так лучше.

Они работали весь день. К вечеру основные документы были готовы. Куракин устало откинулся в кресле:

— Вы спасли меня, Михаил Михайлович. Без вас я бы не справился.

— Служу Отечеству, ваше сиятельство.

— Кстати, новый император интересовался вами.

Сперанский поднял голову:

— Мною?

— Да. Спрашивал, кто автор финансового отчета, который так понравился покойному государю. Я назвал ваше имя. Александр Павлович сказал: "Хотел бы познакомиться с этим человеком."

Сердце Михаила забилось чаще. Новый император! Молодой, воспитанный швейцарцем Лагарпом на идеях Просвещения. Может быть, именно он осуществит те реформы, о которых мечтает Россия?

  **Зимний дворец. 15 марта 1801 года.**

Сперанский ждал в приемной императора уже второй час. Вокруг толпились генералы, сенаторы, иностранные послы — все хотели первыми поздравить нового монарха.

— Статский советник Сперанский! — объявил камергер.

Михаил вошел в кабинет. Александр I стоял у окна спиной к двери. Высокий, статный, в простом военном мундире без орденов.

— Ваше Императорское Величество, — поклонился Сперанский.

Александр повернулся. Красивое лицо было печальным, под глазами — темные круги.

— Вы Сперанский? Садитесь.

Император сам сел за стол, жестом пригласил Михаила занять кресло напротив.

— Я читал ваши работы. Записка о государственных финансах, проект упорядочения делопроизводства... Впечатляет.

— Благодарю, Ваше Величество.

— Скажите, Сперанский, что вы думаете о состоянии России?

Вопрос был неожиданным и опасным. Михаил помедлил, подбирая слова:

— Россия обладает огромным потенциалом, Ваше Величество. Но этот потенциал скован устаревшими институтами.

— Говорите прямее.

— Законодательство хаотично. Указы Петра Великого противоречат уложению Алексея Михайловича. Администрация коррумпирована. Образование доступно немногим. Крепостное право тормозит экономическое развитие.

Александр встал, прошелся по кабинету:

— Вы говорите о революционных изменениях.

— Я говорю об эволюционных реформах, Ваше Величество. Революции разрушают. Реформы преобразуют.

— И с чего начать?

— С законодательства. Нужен единый свод законов. Затем — административная реформа. Создание министерств вместо коллегий. Потом — постепенное решение крестьянского вопроса.

Александр остановился перед портретом Петра I:

— Мой прадед изменил Россию силой. Насаждал новое кнутом и топором.

— Времена изменились, Ваше Величество. Теперь можно действовать убеждением и законом.

— Вы идеалист, Сперанский.

— Я реалист, который верит в идеалы.

Император улыбнулся — впервые за весь разговор:

— Хорошо сказано. Я поручаю вам подготовить проект министерской реформы. Срок — два месяца.

— Будет исполнено, Ваше Величество.

Выходя из дворца, Михаил понимал — началась новая эпоха его жизни. Из безвестного чиновника он превращался в доверенное лицо императора.

  **Дом Сперанского на Английской набережной. Апрель 1801 года.**

После назначения статс-секретарем Государственного совета Михаил получил казенную квартиру — пять комнат на втором этаже с видом на Неву. Для сына пономаря это было невероятной роскошью.

Вечером к нему пришел Василий Попов — друг еще по службе у Куракина, теперь чиновник министерства финансов.

— Миша, ты играешь с огнем, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Твой проект министерств вызвал бурю в Сенате.

— Ожидаемо. Сенаторы теряют власть.

— Они могут тебя уничтожить. У них связи, деньги, влияние.

Михаил налил другу чаю — вина в доме не держал, считая пьянство недостойным образованного человека.

— Василий, я прошел путь от семинариста до статс-секретаря. Думаешь, меня испугают старые вельможи?

— Не недооценивай их. Помнишь Радищева? Екатерина сослала в Сибирь за одну книгу.

— Времена изменились. Александр — не Екатерина. Он хочет реформ.

— Хочет — не значит сможет провести. Ты же знаешь русскую историю. Сколько реформаторов кончили плохо?

Михаил подошел к окну. За Невой садилось солнце, окрашивая воду в багровый цвет.

— Знаешь, Вася, я иногда думаю — почему именно я? Сын пономаря, человек без связей, без богатства. Почему судьба вознесла меня так высоко?

— Потому что ты гений.

— Нет. Гениев много, но большинство умирает в безвестности. Я думаю, это провидение. России нужны перемены, и я — инструмент этих перемен.

Попов покачал головой:

— Опасные мысли, Миша. Те, кто считает себя орудием провидения, часто кончают плахой.

  **Частный дом графа Строганова. Май 1801 года.**

Граф Павел Александрович Строганов был одним из "молодых друзей" императора — группы аристократов, мечтавших о преобразовании России. Именно он пригласил Сперанского на неофициальное собрание реформаторов.

В гостиной собрались человек десять — граф Кочубей, князь Чарторыйский, Николай Новосильцев, другие либерально настроенные вельможи.

— Господа, — начал Строганов, — позвольте представить Михаила Михайловича Сперанского. Автор проекта министерской реформы.

Аристократы разглядывали статс-секретаря с плохо скрытым любопытством. Худощавый человек в скромном сюртуке, без орденов и перстней — он выглядел чужеродно в этом блестящем обществе.

— Итак, сударь, — обратился к нему Чарторыйский, — расскажите о вашем проекте.

Михаил встал, окинул взглядом собравшихся:

— Господа, коллегиальная система управления устарела. Коллегии медленны, безответственны, коррумпированы. Нужны министерства — с единоличной ответственностью министра перед императором.

— Но это усиление самодержавия! — воскликнул Новосильцев.

— Напротив. Это первый шаг к разделению властей. Министры — исполнительная власть. Сенат — судебная. В будущем появится и законодательная.

— Парламент? — спросил Кочубей.

— Почему нет? Государственная дума, избираемая сословиями.

В гостиной повисла тишина. Даже для либералов это звучало слишком радикально.

— Вы понимаете, что предлагаете? — медленно сказал Строганов. — Это фактически конституционная монархия.

— А разве не к этому мы стремимся? — спокойно ответил Сперанский. — Или господа предпочитают говорить о реформах, но не проводить их?

Удар был точным. Аристократы любили рассуждать о свободе, но когда доходило до дела, пугались радикальных перемен.

— Мы не против реформ, — сказал Чарторыйский. — Но нужна постепенность.

— Согласен. Я предлагаю план на десять-пятнадцать лет. Сначала министерства, потом реформа Сената, затем создание выборных органов.

— А крепостное право? — спросил кто-то из присутствующих.

— Самый сложный вопрос. Немедленная отмена вызовет хаос. Нужна подготовка — выкуп крестьян государством, наделение землей, создание системы кредитов.

Обсуждение продолжалось до полуночи. Аристократы задавали вопросы, спорили, сомневались. Но Сперанский на каждое возражение имел ответ, на каждое сомнение — аргумент.

Когда гости расходились, Строганов отвел Михаила в сторону:

— Вы произвели впечатление. Но будьте осторожны. Не все разделяют ваш энтузиазм.

— Я знаю, граф. Но у меня есть поддержка императора.

— Пока есть. Александр Павлович... переменчив в настроениях.

  **Царское Село. Июнь 1801 года.**

Император все чаще приглашал Сперанского в Царское Село для личных бесед. Они гуляли по парку, обсуждая планы преобразований.

— Знаете, Михаил Михайлович, — говорил Александр, — иногда мне кажется, что вы понимаете мои мысли лучше меня самого.

— Я просто пытаюсь облечь в слова и системы ваши идеи, Ваше Величество.

— Не скромничайте. Ваш проект министерств — это шедевр административной мысли. Но меня беспокоит реакция старой знати.

— Сопротивление неизбежно, государь. Любые реформы затрагивают чьи-то интересы.

Они остановились у пруда. Александр бросил камешек в воду, наблюдая за расходящимися кругами.

— Вы знаете, как умер мой отец?

Опасный вопрос. Михаил выбрал осторожный ответ:

— Официально — от апоплексического удара.

— Официально... А неофициально я — сын отцеубийцы. Пусть не прямого, но знавшего о заговоре.

— Ваше Величество...

— Не перебивайте. Мне нужно выговориться. Я взошел на трон через кровь. И теперь должен искупить этот грех. Как? Сделав Россию счастливой. Дав ей законы, свободу, просвещение.

— Благородная цель, государь.

— Но достижима ли? Вот вы говорите о постепенных реформах. А что, если народ не готов? Что, если дворянство восстанет?

— Тогда мы отступим и будем ждать лучших времен. Но попытаться стоит.

Александр повернулся к Сперанскому:

— У вас есть семья?

— Дочь, государь. Жена умерла три года назад при родах.

— Простите, не знал. Тяжело одному?

— Работа не дает времени на грусть.

— Работа... Знаете, я завидую вам, Михаил Михайлович. Вы можете полностью отдаться делу. А я разрываюсь между долгом и желаниями, между тем, что должен, и тем, что могу.

Это был редкий момент искренности. Император открывался перед подданным, как перед другом.

  **Дом Сперанского. Август 1801 года.**

Михаил работал над проектом Государственного совета, когда в дверь постучали. Вошла экономка:

— Михаил Михайлович, к вам дама.

В гостиную вошла молодая женщина в траурном платье. Красивая, с печальными глазами.

— Простите за вторжение. Я Елизавета Фролова-Багреева, вдова коллежского асессора.

— Чем могу служить, сударыня?

— Мой муж умер, оставив долги. Кредиторы хотят продать наш дом. У меня трое детей... Я слышала, вы помогаете просителям.

Михаил часто помогал бедным чиновникам и их семьям — память о собственной нужде была свежа.

— Сколько долг?

— Три тысячи рублей.

Сумма огромная. Годовое жалованье Михаила было четыре тысячи.

— Я переговорю с кредиторами. Возможно, удастся договориться о рассрочке.

— Вы... вы поможете? Но мы даже не знакомы!

— Мы оба потеряли супругов, сударыня. Это уже своего рода знакомство.

Елизавета заплакала от облегчения. Михаил дал ей платок, налил воды.

За следующие недели он уладил дело с кредиторами, выхлопотал пенсию для вдовы, устроил старшего сына в Пажеский корпус. Елизавета приходила благодарить, они беседовали, постепенно сближаясь.

Но до романа дело не дошло. Михаил был полностью поглощен работой, а Елизавета понимала — статс-секретарю императора не пристало жениться на бедной вдове.

  **Сентябрь 1801 года. Триумф реформатора.**

8 сентября 1802 года был обнародован манифест о создании министерств. Восемь министров заменили двенадцать коллегий. Это была первая крупная реформа александровского царствования.

Сперанский стоял в Тронном зале среди высших сановников империи. Император лично представлял новых министров:

— Граф Кочубей — министр внутренних дел. Граф Румянцев — министр коммерции. Князь Чарторыйский — министр иностранных дел...

После церемонии Александр подозвал Сперанского:

— Поздравляю, Михаил Михайлович. Ваш проект воплощен в жизнь.

— Это только начало, Ваше Величество.

— Знаю. У вас уже готов следующий проект?

— Реформа Сената, государь. Разделение на департаменты, четкое разграничение функций.

— Представьте через месяц. И еще — я назначаю вас товарищем министра внутренних дел.

Товарищ министра — это заместитель. Для тридцатилетнего выходца из духовного сословия — невероятная карьера.

В коридоре Михаила ждал князь Куракин:

— Поздравляю с назначением. Далеко пошли, Михаил Михайлович.

— Благодаря вам, князь. Вы дали мне первый шанс.

— Я дал вам должность писца. Все остальное — ваша заслуга. Но позвольте совет старого царедворца.

— Слушаю.

— Не забывайтесь. Чем выше взлет, тем больнее падение. А в России любят сбрасывать взлетевших слишком высоко.

— Я помню о своем происхождении, князь.

— Вот этого как раз и не надо помнить. Забудьте, что вы сын пономаря. Вы теперь — высокопоставленный чиновник империи. Ведите себя соответственно.

Совет был дельный, но Михаил знал — забыть свое происхождение он не может и не хочет. Именно память о бедности и унижении давала ему силы бороться за реформы.

Выйдя из дворца, он пешком пошел по Невскому проспекту. Прохожие оглядывались — товарищ министра без кареты! Но Михаилу нравилось ходить пешком — это давало время подумать.

"Первый этап пройден, — размышлял он. — Министерства созданы. Теперь — Сенат, потом Государственный совет. А там, глядишь, дойдем и до конституции."

Он не знал, что впереди его ждут десять лет борьбы, взлетов и падений. Что он станет вторым человеком в империи и будет свергнут завистниками. Что проведет годы в ссылке и вернется, чтобы создать Свод законов Российской империи.

Пока он был просто тридцатилетним чиновником с большими планами и железной волей их осуществить.

Но именно такие люди меняют историю.

  **Глава 4. Эрфуртский триумф**

  **Санкт-Петербург. Кабинет Сперанского. Август 1808 года.**

Михаил Михайлович склонился над картой Европы, расставляя флажки, обозначающие расположение армий. Наполеон господствовал на континенте. Австрия разгромлена, Пруссия унижена, Испания оккупирована. Только Россия и Англия еще противостояли корсиканскому выскочке.

В дверь постучали. Вошел курьер в запыленном мундире.

— Депеша от Его Величества из Главной квартиры!

Михаил вскрыл пакет. Александр писал: "Михаил Михайлович! Обстоятельства вынуждают нас искать мира с Францией. Предстоит встреча с Наполеоном в Эрфурте. Вы должны сопровождать меня. Нужны ваш ум и дипломатический талант. Подготовьте материалы о состоянии империи — финансы, армия, внутреннее положение. Наполеон захочет знать, с кем имеет дело. Выезжаем через неделю. А."

Эрфурт! Встреча двух императоров, которая решит судьбу Европы. И он, сын пономаря, будет участвовать в этом историческом событии.

Михаил позвонил в колокольчик. Вошел секретарь Магницкий — молодой человек с умным, хитроватым лицом.

— Михаил Леонтьевич, собирайте все материалы по государственным финансам за последние три года. И пригласите барона Корфа — нужна справка по армии.

— Что-то серьезное, Михаил Михайлович?

— Едем на встречу с Наполеоном.

Магницкий присвистнул:

— С самим корсиканским чудовищем? Говорят, он гипнотизирует собеседников.

— Сказки. Он просто очень умный человек. И к встрече с умным человеком нужно готовиться основательно.

Следующую неделю Сперанский работал по восемнадцать часов в сутки. Он подготовил подробнейший анализ состояния России — со всеми сильными и слабыми сторонами. Александр должен был знать свои козыри и уязвимые места.

  **По дороге в Эрфурт. Сентябрь 1808 года.**

Императорский кортеж двигался через прусские земли. В карете Александра, кроме него самого, находились канцлер Румянцев и Сперанский. Выбор императора многих удивил — почему статский советник, а не кто-то из высшей знати?

— Михаил Михайлович, — обратился Александр к Сперанскому, — что вы думаете о Наполеоне?

— Гениальный выскочка, Ваше Величество. Как и я, только в военном деле.

Румянцев поморщился от такого сравнения, но император улыбнулся:

— Вы правы. Вы оба — люди, поднявшиеся из низов благодаря таланту. Может, поэтому вы и поймете друг друга.

— Я постараюсь понять его логику, государь. Но главное — чтобы он не понял нашу.

— А какова наша логика?

Михаил помолчал, формулируя мысль:

— Россия слишком велика и своеобразна, чтобы быть чьим-то младшим партнером. Мы можем быть союзниками Франции временно, но наша цель — остаться единственной великой державой, когда империя Наполеона рухнет. А она рухнет — история не терпит мировых гегемоний.

— Вы пророчите падение Наполеона? Человека, который не проиграл ни одной битвы?

— Именно поэтому, государь. Непобедимость — опаснейшая иллюзия. Она ведет к роковым ошибкам. Наполеон уже сделал одну — влез в Испанию. Сделает и другие.

На одной из остановок к карете подъехал флигель-адъютант:

— Ваше Величество, прусский король просит аудиенции.

Фридрих-Вильгельм III был жалок. Разгромленная при Йене и Ауэрштедте прусская армия, оккупированный Берлин, контрибуция, которая разоряла страну.

— Ваше Величество, — умолял он Александра, — помогите нам! Наполеон уничтожает Пруссию!

— Я сделаю что смогу на переговорах, — уклончиво ответил Александр.

Когда прусский король ушел, император спросил Сперанского:

— Что скажете?

— Пруссия — наглядный пример того, что бывает с теми, кто встает на пути Наполеона без достаточных сил. Нам нужно быть умнее.

  **Эрфурт. 27 сентября 1808 года.**

Город был украшен флагами и гирляндами. Наполеон постарался устроить грандиозное шоу — театр с лучшими актерами Франции, балы, парады. Все должно было продемонстрировать мощь и блеск его империи.

Первая встреча императоров произошла на нейтральной территории — в доме эрфуртского губернатора. Михаил находился в свите Александра и мог наблюдать за исторической сценой.

Наполеон был невысок, но его presence заполнял комнату. Быстрые, точные движения, пронзительный взгляд серых глаз, энергия, которая чувствовалась даже когда он стоял неподвижно.

— Брат мой! — воскликнул он, обнимая Александра.

Русский император, высокий и статный, вежливо ответил на объятие, но Михаил заметил — в его глазах была настороженность.

После официальных приветствий начались переговоры. Наполеон сразу перешел к делу:

— Нам нужен прочный союз против Англии. Континентальная блокада должна быть абсолютной.

— Блокада разоряет русскую торговлю, — возразил Румянцев.

— Временные трудности ради великой цели! — отрезал Наполеон.

Потом его взгляд упал на Сперанского:

— А это кто? Я не знаю этого господина.

— Мой статский советник Сперанский, — представил Александр.

— Сперанский... Слышал о вас. Говорят, вы реформируете Россию?

— Пытаюсь, Ваше Величество, — скромно ответил Михаил.

— Пытаетесь? Скромность или осторожность? Подойдите ближе, мсье.

Михаил подошел. Наполеон изучал его как энтомолог редкую бабочку.

— Вы не дворянин?

— Из духовного сословия, Ваше Величество.

— Прекрасно! Я тоже не из древней знати. Талант важнее происхождения, не так ли? Останьтесь после официальной части. Хочу поговорить.

  **Частная беседа с Наполеоном.**

После ужина Наполеон пригласил Сперанского в свой кабинет. Они остались одни — невероятная честь для российского чиновника.

— Итак, мсье Сперанский, расскажите о ваших реформах.

Михаил кратко изложил суть административных преобразований.

— Недурно, — кивнул Наполеон. — Но вы копируете французскую модель?

— Адаптируем к российским условиям, сир. Россия — не Франция. У нас свои традиции.

— Какие же? Крепостное рабство? Невежество? Коррупция?

— В том числе. Но также и общинность, терпение, способность к мобилизации в критический момент.

Наполеон встал, прошелся по кабинету:

— Знаете, что я думаю? Россия — спящий гигант. Если ее правильно организовать, она станет сильнейшей державой мира. У вас есть все — территория, ресурсы, люди.

— Не хватает организации.

— Именно! И вы пытаетесь ее создать. Но скажите честно — не боитесь? В России не любят реформаторов.

— Боюсь, сир. Но страх — плохой советчик. Я предпочитаю действовать вопреки страху.

— Браво! Вы мне нравитесь, Сперанский. Хотите служить Франции? Я сделаю вас герцогом, дам поместье.

Михаил улыбнулся:

— Благодарю за честь, но я русский. Моя судьба связана с Россией.

— Патриот! Уважаю. Но подумайте — что вас ждет в России? Вы же умный человек, понимаете — ваш император слаб. Он хочет реформ, но не решается их проводить. Аристократия вас ненавидит. Рано или поздно вас уничтожат.

— Возможно. Но я успею посеять семена перемен.

Наполеон подошел к карте Европы:

— Смотрите. Вот моя империя. От Лиссабона до Варшавы. Я создал ее за десять лет. А что создали вы?

— Пока немного. Но у меня впереди время.

— Время... Его всегда не хватает. Знаете мой девиз? "Проснуться знаменитым". Я не ждал, я действовал.

— Вы гений войны, сир. Я — скромный администратор. Мои победы не так заметны.

— Но более долговечны, — неожиданно сказал Наполеон. — Мои завоевания могут рухнуть. Ваши законы останутся.

Они проговорили еще час. Наполеон расспрашивал о России, о крестьянах, о дворянстве, о финансах. Михаил отвечал осторожно, не выдавая государственных секретов, но создавая образ сильной, уверенной в себе державы.

  **Театр. "Смерть Цезаря".**

На следующий вечер давали трагедию Вольтера. Наполеон специально выбрал эту пьесу — намек на судьбу тиранов?

Сперанский сидел в ложе позади императоров. В кульминационный момент, когда Брут вонзал кинжал в Цезаря, Наполеон повернулся к Александру:

— Видите? Даже величайшие падают от руки друзей.

— Цезарь пал, потому что узурпировал республику, — спокойно ответил Александр.

— Или потому что недооценил зависть современников.

После спектакля был бал. Наполеон подошел к Сперанскому:

— Как вам пьеса?

— Поучительная, сир. Но Брут проиграл в итоге.

— Верно. Убийство тирана не решает проблему тирании. Нужны системные изменения.

— Именно это я и пытаюсь делать в России.

— Без революции?

— Революции разрушают. Я предпочитаю строить.

К ним подошел Талейран — хромой дьявол французской дипломатии.

— Месье Сперанский! Наслышан о вашем уме. Говорят, вы пишете конституцию для России?

— Пока только обдумываю, князь.

— Опасное занятие. Конституции ограничивают монархов. А монархи не любят ограничений.

— Мудрые монархи понимают — ограниченная власть прочнее абсолютной.

Талейран усмехнулся:

— Вы идеалист, месье. Это трогательно и... гибельно.

  **Тайные переговоры.**

На четвертый день переговоров возник кризис. Наполеон потребовал, чтобы Россия объявила войну Австрии.

— Это невозможно, — сказал Александр на закрытом совещании. — Австрия не угрожает России.

— Ваше Величество, — вмешался Румянцев, — отказ может привести к войне с Францией.

— А согласие — к вечному подчинению Наполеону, — возразил Сперанский.

— Что вы предлагаете?

— Затягивать. Соглашаться в принципе, но требовать условий, уточнений, гарантий. Наполеон спешит — у него проблемы в Испании. Время работает на нас.

Эта тактика сработала. Переговоры затянулись. Наполеон раздражался, но не мог прямо надавить — ему нужен был хоть какой-то союз с Россией.

В один из вечеров Михаил встретился тайно с австрийским представителем графом Меттернихом.

— Господин Сперанский, Австрия помнит друзей.

— Россия не ищет благодарности, граф. Мы защищаем баланс сил в Европе.

— Мудро. Наполеон не вечен.

— Никто не вечен. Но системы переживают людей.

— Вы строите систему?

— Пытаюсь. Если дадут.

  **Последний день в Эрфурте.**

Перед отъездом Наполеон еще раз встретился со Сперанским:

— Я не люблю прощаться, месье. Но вам скажу — берегитесь. У вас слишком много врагов.

— Враги — признак того, что делаешь что-то значимое.

— Философия не защитит от кинжала или яда.

— А армия не защитила Цезаря.

Наполеон рассмеялся:

— Туше! Вы опасный человек, Сперанский. В хорошем смысле. Жаль, что служите не мне.

— Каждому свое предназначение, сир.

— Верно. Мое — завоевывать. Ваше — организовывать. Посмотрим, что окажется долговечнее.

Они пожали руки. Наполеон добавил:

— Передайте вашему императору — я восхищен его советником. Редко встречаешь человека, с которым можно говорить на равных.

— Передам, сир.

  **Обратный путь. Октябрь 1808 года.**

В карете Александр был задумчив.

— Михаил Михайлович, вы произвели фурор. Наполеон три раза упоминал вас в разговоре. Сказал: "Дал бы я целое королевство за такого министра".

— Лесть, Ваше Величество.

— Нет. Он ценит ум. И распознал в вас равного. Это... беспокоит меня.

Михаил почувствовал опасность:

— Государь, моя преданность...

— Знаю, знаю. Но понимаете, когда подданный производит большее впечатление, чем монарх... Это создает неловкость.

Румянцев вмешался:

— Михаил Михайлович блестяще защищал интересы России.

— Безусловно. Но, может быть, слишком блестяще?

В карете повисло молчание. Михаил понял — его успех в Эрфурте стал одновременно и триумфом, и началом охлаждения императора. Александр не любил, когда его затмевали.

  **Петербург. Ноябрь 1808 года.**

По возвращении Сперанский с головой ушел в работу. Эрфурт дал ему новые идеи, новое понимание европейской политики.

К нему пришел Магницкий:

— Михаил Михайлович, в городе только и разговоров, что о вашей беседе с Наполеоном. Говорят, он предлагал вам перейти на французскую службу.

— Слухи, Михаил Леонтьевич.

— Но ведь что-то было? Вы же не станете отрицать, что беседовали с ним наедине?

— Беседовал. О философии управления.

— И только?

Михаил посмотрел на секретаря. Магницкий был умен, но амбициозен. Такие люди опасны.

— А что еще могло быть?

— Ну... предложения, обещания...

— Наполеон действительно высоко оценил мои способности. Но я русский, господин Магницкий. Моя судьба здесь.

Магницкий ушел, но Михаил знал — разговоры не прекратятся. Зависть уже точила зубы. Слишком высоко взлетел сын пономаря.

В декабре пришло известие — Наполеон официально запросил через посла, не согласится ли Сперанский стать советником по русским делам при французском дворе. Александр вызвал Михаила:

— Вы знаете о запросе Наполеона?

— Только что узнал, государь.

— И что думаете?

— Думаю, это попытка лишить Россию полезного слуги и посеять недоверие между мной и Вашим Величеством.

— Возможно. Я отказал, разумеется. Но сам факт...

— Понимаю, государь. Это компрометирует меня.

Александр подошел к окну:

— Знаете, после Эрфурта я много думал. Вы правы — нужны реформы. Но не слишком ли быстро мы движемся?

— Скорость определяете вы, государь. Я только исполнитель.

— Исполнитель? Вы скорее вдохновитель, Михаил Михайлович. Ваши идеи опережают время.

— Или время требует этих идей?

Император обернулся:

— Подготовьте план всеобъемлющей реформы. Все, что считаете нужным. Но пока — в тайне. Посмотрим, готова ли Россия к таким переменам.

Михаил поклонился. Он получил карт-бланш на разработку конституции. Но чувствовал — это может стать его лебединой песней.

Выйдя из дворца, он встретил Аракчеева — будущего временщика, пока еще только военного министра.

— Поздравляю с эрфуртским успехом, Михаил Михайлович.

— Благодарю, граф.

— Наполеон оценил вас. Но помните — мы воюем с Францией.

— Мы в мире, граф.

— Временном. И когда война возобновится, связи с Наполеоном припомнят.

Угроза была явной. Михаил понял — Эрфурт стал не только его триумфом, но и началом конца. Слишком ярко он блеснул, слишком высоко поднялся.

Но отступать было поздно. Оставалось идти вперед, пока есть силы и поддержка императора.

  **Глава 5. Вершина могущества**

  **Санкт-Петербург. Январь 1809 года.**

Новый год Михаил Михайлович встретил за работой. В его кабинете на столе лежали черновики самого амбициозного документа в истории России — "Введения к уложению государственных законов". Фактически это была конституция, которая должна была превратить самодержавную империю в правовое государство.

В три часа ночи в дверь постучали. Вошел камердинер:

— Михаил Михайлович, к вам князь Чарторыйский. Говорит, срочное дело.

Адам Чарторыйский, бывший министр иностранных дел, друг юности императора, вошел взволнованный:

— Михаил Михайлович, простите за поздний час. Но дело не терпит.

— Что случилось, князь?

— В Вене переворот. Австрийцы готовят новую войну с Наполеоном. И они рассчитывают на нашу поддержку.

Сперанский отложил перо:

— Официально?

— Неофициально граф Штадион прислал письмо. Если Россия поддержит, вся Германия поднимется против французов.

— А если не поддержит?

— Австрия проиграет. И Наполеон станет полным хозяином Европы.

Михаил встал, подошел к карте:

— Мы связаны Эрфуртским договором. Должны помогать Франции против Австрии.

— К черту договоры! Речь идет о балансе сил в Европе!

— Князь, я понимаю ваши чувства. Но государь дал слово Наполеону.

— Государь колеблется. Поэтому я и пришел к вам. Ваше мнение может оказаться решающим.

Михаил задумался. С одной стороны — данное слово. С другой — стратегические интересы России.

— Я представлю императору анализ ситуации. Но решать будет он.

— Вы всегда так осторожны?

— Я всегда стараюсь думать о последствиях. Война с Наполеоном сейчас — это катастрофа. Мы не готовы.

  **Аудиенция у императора. Зимний дворец.**

На следующее утро Александр принял Сперанского в малом кабинете. Император был мрачен.

— Вы знаете об австрийской ноте?

— Знаю, государь.

— Что советуете?

— Формально поддержать Францию, послав вспомогательный корпус. Но действовать так медленно, чтобы не успеть принять участие в боевых действиях.

— Двуличие?

— Реальная политика, государь. Мы не можем открыто нарушить Эрфуртский договор. Но и помогать Наполеону уничтожать Австрию не в наших интересах.

Александр встал, прошелся по кабинету:

— А если Наполеон разгадает нашу игру?

— Он разгадает. Но сейчас ему не до нас — Испания пылает, Англия угрожает десантом, Австрия мобилизуется. Он проглотит нашу "медлительность".

— Хорошо. Готовьте соответствующие распоряжения. И еще — как продвигается работа над уложением?

Михаил достал папку:

— Готов первый раздел. О правах сословий.

— Читайте.

— "Все подданные Российской империи делятся на три главных состояния: дворянство, среднее состояние и народ рабочий..."

— Стоп. "Народ рабочий" — это крепостные?

— В том числе. Но я предлагаю постепенную отмену крепостного права.

Александр покачал головой:

— Слишком радикально.

— Государь, крепостное право — тормоз развития. Европа уходит вперед именно потому, что там свободный труд.

— Я знаю. Но дворянство взбунтуется.

— Не сразу. Я предлагаю растянуть процесс на 10-15 лет. Сначала запрет на продажу без земли, потом обязательный выкуп, потом полное освобождение.

Император задумался:

— Оставьте проект. Я изучу подробно.

  **Создание Государственного совета. 1 января 1810 года.**

Императорский манифест о создании Государственного совета стал главным достижением Сперанского. Новый орган должен был рассматривать все законопроекты до их утверждения императором.

В день открытия Совета Тронный зал был полон. Вся высшая аристократия собралась посмотреть на новое учреждение.

— Господа, — обратился Александр к собравшимся, — отныне ни один закон не будет издан без обсуждения в Государственном совете. Это гарантия от произвола и ошибок.

Сперанский стоял рядом с троном в скромном мундире статского советника. Но все понимали — это его творение, его триумф.

После церемонии к нему подошел граф Аракчеев:

— Поздравляю, Михаил Михайлович. Вы фактически ограничили самодержавие.

— Я упорядочил законодательный процесс, граф.

— Называйте как хотите. Но теперь император не может издать закон без согласия Совета.

— Может. Совет совещательный, не решающий.

— На бумаге. А на деле?

Аракчеев был прав. Психологически императору теперь было труднее игнорировать мнение Совета.

В первом заседании Совета обсуждался финансовый вопрос. Война с Турцией и континентальная блокада разорили казну. Нужны были новые источники доходов.

— Господа, — выступил Сперанский, — предлагаю ввести подоходный налог со всех сословий.

В зале поднялся шум. Дворянство никогда не платило прямых налогов!

— Это неслыханно! — воскликнул князь Голицын.

— Это справедливо, — парировал Сперанский. — Купцы платят, крестьяне платят. Почему дворяне должны быть исключением?

— Потому что мы служим! Кровь проливаем!

— Служба оплачивается жалованьем. А налог — это вклад в общее дело.

Дебаты продолжались три часа. В итоге проект прошел — 23 голоса за, 12 против.

Это была победа. Но Михаил знал — каждый из проголосовавших "против" теперь его личный враг.

  **Домашний вечер у Сперанского. Февраль 1810 года.**

Михаил Михайлович редко принимал гостей, но раз в месяц устраивал вечера для близких друзей и единомышленников. Собирались человек десять — барон Корф, Магницкий, молодой Дашков, поэт Батюшков.

— Михаил Михайлович, — говорил Батюшков, — в городе только и разговоров о вашем налоге. Дворяне в ярости.

— Пусть злятся. Привыкнут.

— А если не привыкнут? — спросил Корф. — Если пожалуются императору?

— Император поддержал проект.

— Пока поддержал, — заметил Магницкий. — Но Александр Павлович переменчив.

В гостиную вошла Елизавета — двенадцатилетняя дочь Сперанского. Красивая девочка с умными глазами отца.

— Папенька, можно мне послушать?

— Это не для детей, Лиза.

— Но я уже не ребенок! Мне интересна политика!

Гости улыбнулись. Дочь пошла в отца.

— Хорошо, посиди немного. Но молча.

Разговор перешел на европейские дела. Австрия потерпела поражение при Ваграме. Наполеон диктовал условия мира.

— Он теперь хозяин Европы, — сказал Дашков.

— Временный хозяин, — возразил Михаил. — Любая империя, построенная на завоеваниях, обречена.

— Почему?

— Потому что держится только силой. А сила не вечна. Рано или поздно покоренные народы восстанут.

— Но Римская империя держалась веками!

— Рим давал покоренным римское право, римское гражданство, римскую цивилизацию. Наполеон дает только французские гарнизоны и контрибуции.

Лиза внимательно слушала. Потом неожиданно спросила:

— Папенька, а почему вы не женитесь снова?

В гостиной повисла неловкая тишина. Михаил покраснел:

— Лиза! Это не тема для обсуждения!

— Но вам нужна жена! И мне нужна мать!

— Довольно. Иди к себе.

Девочка ушла. Гости деликатно перевели разговор на другое. Но вопрос дочери задел Михаила. Действительно, почему он один? Ему тридцать восемь лет, положение прочное...

После ухода гостей он долго сидел у камина. Одиночество было его выбором. Работа поглощала полностью. Но иногда, как сегодня, он чувствовал пустоту.

  **Проект всеобщей реформы. Весна 1810 года.**

К весне Сперанский завершил свой главный труд — полный план преобразования России. Документ на 200 страницах содержал детальную программу реформ:

1. Гражданские права для всех сословий
2. Разделение властей
3. Выборная Государственная дума
4. Независимый суд
5. Постепенная отмена крепостного права
6. Свобода слова и печати

Это была революция, растянутая на двадцать лет.

Представляя проект императору, Михаил волновался как никогда:

— Ваше Величество, это квинтэссенция всех моих размышлений о будущем России.

Александр листал страницы:

— Государственная дума с правом вето на законы?

— Да, государь. Это гарантия от произвола.

— Но это ограничение самодержавия!

— Это укрепление монархии через придание ей правовой основы.

Император дошел до раздела о крепостном праве:

— Полная отмена к 1830 году?

— С выкупом и наделением землей.

— Дворянство никогда не согласится.

— Согласится, если процесс будет постепенным и компенсированным.

Александр закрыл папку:

— Михаил Михайлович, это прекрасный план. Для другой страны. Не для России.

— Почему, государь?

— Потому что Россия не готова. Может быть, через поколение...

— Поколение начинается сегодня, государь.

Император встал, подошел к окну:

— Я не могу принять этот план целиком. Но частями... Начните с реформы министерств. Усильте контроль за финансами. Создайте проект училищ для всех сословий.

Михаил понял — его великий план отвергнут. Но не полностью. Можно будет проводить реформы по частям.

  **Экзамен на чин. Лето 1810 года.**

Одной из самых ненавистных для дворянства реформ Сперанского стало введение обязательного экзамена для получения чинов выше 8-го класса. Теперь недостаточно было родиться князем — нужно было доказать свои знания.

Первый экзамен проходил в здании Сената. Михаил лично присутствовал как председатель комиссии.

— Князь Оболенский, — обратился он к молодому щеголю, — расскажите об основах государственного права.

— Э... это... ну... право государства...

— Конкретнее.

— Я не готовился к таким вопросам! Я князь Оболенский! Мои предки...

— Ваши предки не сдают экзамен. Вы — сдаете. И пока не сдали. Следующий!

За день из тридцати кандидатов экзамен сдали только восемь. Остальные оказались невеждами, умевшими только танцевать и играть в карты.

Вечером того же дня у Михаила дома собрался настоящий консилиум возмущенных аристократов.

— Это унижение! — кричал старый князь Долгоруков. — Нас экзаменуют как школьников!

— Если вы учились как школьники, то и экзаменоваться будете соответственно, — спокойно ответил Сперанский.

— Да как вы смеете! Вы, сын пономаря!

— Именно. Сын пономаря, который знает пять языков, римское право и высшую математику. А вы, потомок Рюрика, не можете объяснить разницу между указом и манифестом.

Долгоруков побагровел:

— Вы поплатитесь за это!

— Угрожаете?

— Предупреждаю!

После ухода разъяренных дворян Магницкий сказал:

— Вы наживаете слишком много врагов, Михаил Михайлович.

— Истина всегда наживает врагов.

— Но стоит ли умирать за истину?

— А стоит ли жить во лжи?

  **Осень 1810 года. Апогей власти.**

К осени 1810 года Сперанский достиг вершины могущества. Он был:
- Государственным секретарем
- Директором комиссии составления законов 
- Фактическим главой правительства

Все важные решения проходили через него. Министры докладывали ему раньше, чем императору. Иностранные послы искали с ним встреч.

Французский посол Коленкур писал Наполеону: "Сперанский — самый влиятельный человек в России после императора. Может быть, даже влиятельнее, потому что император часто не знает, чего хочет, а Сперанский всегда знает".

Но с властью пришла и ответственность. Финансовый кризис углублялся. Континентальная блокада душила торговлю. Ассигнации обесценивались.

Михаил работал по 18 часов в сутки, пытаясь найти выход. Новые налоги вызывали ненависть. Сокращение расходов — недовольство армии. Займы — зависимость от иностранцев.

К нему пришел барон Корф:

— Михаил Михайлович, вы убиваете себя. Когда вы последний раз нормально спали?

— Сплю достаточно.

— Три часа в сутки — не достаточно. Вы похожи на тень.

Действительно, Михаил сильно исхудал. Глаза ввалились, щеки впали. Но он не мог остановиться.

— Россия в критическом положении, барон. Если я остановлюсь, все рухнет.

— А если вы рухнете?

— Тогда найдется другой.

— Не найдется. Вы незаменимы.

— Никто не незаменим.

Но в глубине души Михаил знал — его падение будет означать конец реформ. И враги это тоже знали.

  **Первые тучи. Декабрь 1810 года.**

В декабре произошло событие, ставшее началом конца. Великая княгиня Екатерина Павловна, любимая сестра императора, устроила прием, на который демонстративно не пригласила Сперанского.

— Я не принимаю у себя выскочек, — заявила она.

Это был открытый вызов. Екатерина Павловна была центром консервативной оппозиции. В ее салоне собирались все недовольные реформами.

Историк Карамзин читал там отрывки из своей "Записки о древней и новой России" — манифест против реформ Сперанского:

"Всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надо прибегать только в необходимости... Сперанский хочет сделать из России Францию. Но Россия — не Франция. У нас свой путь, свои традиции."

Александр получил эту записку и задумался. Сестра и Карамзин говорили то, что шептали в гостиных — реформы идут слишком быстро, слишком радикально.

На рождественском приеме император был холоден со Сперанским:

— Михаил Михайлович, не кажется ли вам, что мы слишком спешим?

— Спешим, государь?

— Да. Народ не понимает реформ. Дворянство возмущено. Может, стоит притормозить?

— Воля Вашего Величества — закон. Но позвольте заметить — остановка реформ на полпути опаснее, чем их продолжение.

— Почему?

— Потому что мы уже разрушили старое, но не построили новое. Это хаос.

Александр не ответил. Но Михаил видел — император колеблется. А колебания монарха — начало конца для реформатора.

В ту ночь Сперанский долго не мог заснуть. Он чувствовал — почва уходит из-под ног. Но отступать было некуда. Оставалось идти вперед, пока есть силы.

Или пока не остановят.

  **Глава 6. Гроза надвигается**

  **Санкт-Петербург. Январь 1811 года.**

Новый год начался с тревожных известий. Наполеон аннексировал герцогство Ольденбургское, владение родственника русского императора. Это было прямым нарушением Эрфуртских соглашений.

Сперанский работал над докладом о французской угрозе, когда вошел Магницкий с странным выражением лица:

— Михаил Михайлович, к вам генерал Балашов. Срочно.

Министр полиции Балашов — человек императора, его глаза и уши. Если он пришел лично, дело серьезное.

— Михаил Михайлович, — начал генерал без предисловий, — у меня неприятные известия. Готовится донос на вас.

— Донос? По какому поводу?

— Измена. Якобы вы — французский агент.

Михаил даже рассмеялся:

— Это абсурд! На чем основано обвинение?

— На вашей переписке с французскими учеными. На встречах с Коленкуром. На том, что Наполеон публично восхищался вами.

— Но это все было с ведома императора!

— Знаю. Но ваши враги собрали "доказательства". И главное — нашли свидетеля.

— Какого свидетеля?

— Вашего секретаря Магницкого.

Михаил почувствовал, как земля уходит из-под ног. Магницкий, которому он доверял...

— Это правда?

— Боюсь, да. Ему обещали место вице-губернатора за показания против вас.

После ухода Балашова Михаил вызвал Магницкого:

— Михаил Леонтьевич, мне нужны документы по финансовому комитету.

— Сейчас принесу.

Когда секретарь вернулся, Сперанский внимательно посмотрел ему в глаза:

— Скажите, почем нынче стоит предательство?

Магницкий побледнел:

— Что вы имеете в виду?

— Место вице-губернатора — хорошая цена за донос?

— Я... я не понимаю...

— Не лгите. Это ниже вашего достоинства. Просто скажите — почему?

Магницкий сдался:

— Потому что вы обречены, Михаил Михайлович. Император отворачивается от вас. Дворянство ненавидит. Война с Францией неизбежна, и вас сделают козлом отпущения. Я просто... спасаюсь с тонущего корабля.

— И топите капитана?

— Вы бы поступили так же на моем месте!

— Нет, — твердо сказал Михаил. — Я бы предупредил. Дал шанс защититься.

— Вы слишком благородны для этого мира.

— Или вы слишком подлы. Убирайтесь. Вы уволены.

  **Аудиенция у императора. Февраль 1811 года.**

Александр принял Сперанского холодно. На столе лежала папка — очевидно, тот самый донос.

— Михаил Михайлович, объясните ваши отношения с французским послом.

— Официальные, государь. По вашему поручению я вел с ним переговоры о торговле.

— А частные встречи?

— Были. Коленкур — образованный человек. Мы обсуждали философию, литературу.

— И политику?

— Только в рамках дозволенного.

Александр встал, прошелся по кабинету:

— Знаете, что пишет ваш бывший секретарь? Что вы передавали Коленкуру секретные сведения.

— Это ложь, государь!

— Возможно. Но осадок остается. И потом, ваша финансовая политика... Налог на дворян вызвал бурю негодования.

— Государь, казна пуста! Откуда брать деньги?

— Не знаю. Но не отнимать у верных слуг трона.

— Верные слуги трона должны поддерживать трон не только шпагой, но и кошельком.

— Вы слишком логичны, Михаил Михайлович. А жизнь не подчиняется логике.

Император подошел к окну:

— Война с Наполеоном неизбежна. Мне нужно единство нации. А вы его раскалываете своими реформами.

— Реформы объединяют нацию вокруг идеи прогресса!

— Или разъединяют на реформаторов и консерваторов. Достаточно. Я не отстраняю вас от дел. Но прошу — приостановите реформы. Займитесь текущим управлением.

Михаил понял — это начало конца.

  **Салон великой княгини Екатерины Павловны. Март 1811 года.**

В Твери, в резиденции великой княгини, собрался весь цвет консервативной оппозиции. Карамзин, Ростопчин, Шишков, Аракчеев — все враги Сперанского.

— Господа, — говорила Екатерина Павловна, — этот выскочка должен быть удален. Он развращает моего брата французскими идеями.

— Но император его поддерживает, — заметил Ростопчин.

— Пока поддерживает. Но Александр устал от реформ. Нужен последний толчок.

— Какой толчок? — спросил Аракчеев.

— Компрометирующие материалы. Доказательства связи с масонами, с иллюминатами, с французами.

— Но если их нет?

— Создадим, — холодно сказала великая княгиня. — Во имя спасения России от революции.

Карамзин читал из своей записки:

— "Сперанский пленился внешними формами европейского просвещения, не понимая, что Россия имеет свой особый путь. Его реформы — это покушение на тысячелетние устои государства."

— Прекрасно сказано! — воскликнул Шишков. — Это нужно донести до государя!

— Будет донесено, — пообещала Екатерина Павловна.

  **Дом Сперанского. Апрель 1811 года.**

Михаил сидел в кабинете с дочерью. Тринадцатилетняя Елизавета читала ему свое сочинение по истории.

— "Петр Великий изменил Россию, но изменения эти были насильственными. Может быть, лучше было бы меняться постепенно?"

— Умная мысль, — похвалил отец. — Но иногда история не дает времени на постепенность.

— Папенька, а вы как Петр Великий?

— Что ты имеешь в виду?

— Вы тоже хотите изменить Россию. И вам тоже сопротивляются.

Михаил погладил дочь по голове:

— Я не Петр, милая. У меня нет его власти. Я могу только предлагать, убеждать.

— А если не убедите?

— Тогда уйду. И буду ждать, когда время созреет для моих идей.

В дверь постучали. Вошел новый секретарь Цейер:

— Михаил Михайлович, граф Аракчеев просит принять.

Визит военного министра был неожиданным. Они не были друзьями.

Аракчеев вошел — грузный, с бульдожьим лицом, в мундире, увешанном орденами.

— Михаил Михайлович, я пришел... предупредить.

— О чем, граф?

— Готовится ваша отставка. Император уже принял решение.

— Почему вы мне это говорите? Мы же не союзники.

— Нет. Но я уважаю вас как честного человека. И потом... когда вас не станет, вся ненависть обрушится на меня. Я стану главным временщиком.

— И вы этого хотите?

— Нет. Но если не я, то кто-то хуже. По крайней мере, я предан императору.

— Что вы советуете?

— Уйти самому. Сохраните лицо и, возможно, вернетесь когда-нибудь.

— А если я буду бороться?

— Проиграете. Против вас все — двор, дворянство, церковь. Даже купечество недовольно новыми налогами.

Михаил встал, подошел к окну:

— Знаете, граф, я всю жизнь боролся. С бедностью, с невежеством, с косностью. И вот теперь должен сдаться?

— Это не сдача. Это тактическое отступление.

— Для вас — тактика. Для меня — крах всей жизни.

  **Последний доклад императору. 11 марта 1812 года.**

Михаил знал — это его последняя официальная встреча с Александром. Он подготовил подробный отчет о состоянии дел, рекомендации преемникам.

— Ваше Величество, я оставляю дела в порядке. Государственный совет работает эффективно. Финансы стабилизированы. Законодательство систематизировано.

— Благодарю, Михаил Михайлович. Вы много сделали для России.

— Но недостаточно, государь.

— Никто не может сделать все.

— Я мог бы сделать больше, если бы...

— Если бы что?

— Если бы Ваше Величество до конца поверили в необходимость реформ.

Александр нахмурился:

— Я верил. Но реальность оказалась сложнее теорий.

— Или воля оказалась слабее сопротивления?

— Вы дерзите, Михаил Михайлович!

— Прошу прощения. Но это правда. Мы могли изменить Россию. У нас был шанс. И мы его упустили.

Император встал — аудиенция окончена.

— Михаил Михайлович, вы отправляетесь в отпуск. Для поправки здоровья. Бессрочный.

— Понимаю, государь. Это ссылка?

— Это... удаление от дел. Временное.

— Все ссылки называют временными.

Михаил поклонился и пошел к двери. У самого выхода обернулся:

— Ваше Величество, помните — идеи нельзя сослать. Рано или поздно Россия придет к тому, что я предлагал. Вопрос только в цене.

  **17 марта 1812 года. Отъезд.**

Рано утром к дому Сперанского подъехала простая кибитка — не карета государственного секретаря, а повозка ссыльного.

Провожали немногие — дочь Елизавета, верный Цейер, барон Корф.

— Папенька, вы вернетесь? — спрашивала Лиза сквозь слезы.

— Вернусь, милая. Не знаю когда, но вернусь.

— Я буду ждать.

— Учись. Читай. Думай. Когда я вернусь, ты должна быть образованной девушкой.

Корф пожал руку:

— Михаил Михайлович, история вас оправдает.

— История — дама неторопливая, барон. Боюсь, оправдания придется ждать долго.

Кибитка тронулась. Михаил не оглядывался. Он знал — оглядываться нельзя, можно потерять волю к борьбе.

В кармане лежало предписание — Нижний Новгород, под надзор полиции. Не самая страшная ссылка, но для человека, стоявшего на вершине власти, — катастрофа.

Но Сперанский не сдавался. В дорожном сундуке лежали рукописи — проекты будущих реформ, философские трактаты, размышления о праве. Он продолжит работать. Пусть в изгнании, пусть в безвестности.

Потому что идеи сильнее людей. И его идеи обязательно воплотятся. Если не при Александре, то при его преемниках. Если не через год, то через десятилетие.

Он не знал, что впереди — четыре года ссылки, возвращение, новый взлет при Николае I, создание Свода законов Российской империи.

Пока он был просто опальным чиновником, едущим в изгнание. Но именно такие моменты проверяют истинную силу человека.

И Михаил Михайлович Сперанский эту проверку выдержал.

  **Глава 7. Опала**

  **Нижний Новгород. Март 1812 года.**

Кибитка въехала в город поздним вечером. Нижний встретил Сперанского холодным дождем и пустынными улицами. После блеска Петербурга провинциальный город казался концом света.

Полицмейстер Иван Петрович Горчаков ждал у губернаторского дома — невысокий, полный человек с умными глазами.

— Михаил Михайлович, я получил предписание о вашем... пребывании. Отвел вам дом на Покровской улице. Скромный, но чистый.

— Благодарю. А каковы условия моего... пребывания?

— Не покидать город без разрешения. Еженедельно отмечаться в полиции. Никакой политической деятельности.

— Переписка?

— Разрешена, но будет просматриваться.

Дом оказался небольшим, но уютным — четыре комнаты, кабинет, небольшой сад. После дворцов Петербурга — убожество, но для ссылки — роскошь.

Михаил разложил вещи, достал рукописи. Первым делом написал письмо дочери:

"Милая Лиза! Доехал благополучно. Нижний — тихий город, располагающий к размышлениям. Не тревожься за меня. Учись, читай, музицируй. Твой любящий отец."

Потом сел за философский трактат о природе власти. Если нельзя менять Россию делами, будет менять мыслями.

  **Встреча с губернатором. Апрель 1812 года.**

Губернатор Нижнего Новгорода Георгий Грузинский принял Сперанского через неделю после приезда. Князь был человеком просвещенным, читал французских философов.

— Михаил Михайлович, для меня честь принимать вас. Я следил за вашими реформами. Жаль, что не дали довести до конца.

— Время не пришло, князь.

— А придет?

— Обязательно. Россия не может вечно отставать от Европы.

Грузинский предложил чай. Разговор перешел на литературу, историю. Князь был приятным собеседником.

— Знаете, в Нижнем есть небольшой кружок образованных людей. Собираемся раз в неделю, обсуждаем книги, новости. Не политика — боже упаси! Просто интеллектуальные беседы. Присоединитесь?

— С удовольствием. Но не повредит ли вам общение со ссыльным?

— Вы не ссыльный. Вы — находящийся в отпуске для поправки здоровья. Так в предписании написано.

Михаил улыбнулся. Князь был дипломатом.

  **Июнь 1812 года. Нашествие.**

Весть о вторжении Наполеона пришла через неделю после начала войны. Шестисоттысячная армия перешла Неман. Началась Отечественная война.

Михаил следил за событиями с мучительным чувством. Его предсказания сбывались — союз с Наполеоном оказался недолговечным. Но теперь, когда Россия в опасности, он, один из умнейших людей империи, сидит в провинции без дела.

Он написал письмо императору:

"Ваше Величество! В час испытаний забудьте о моих прегрешениях. Позвольте служить Отечеству в любом качестве — хоть рядовым в армии, хоть писцом в канцелярии. Готов на все ради победы над врагом."

Ответа не было.

К нему пришел князь Грузинский:

— Михаил Михайлович, формируется нижегородское ополчение. Не хотите помочь с организацией?

— Но мне запрещена любая общественная деятельность.

— Это не политика. Это защита Отечества. Я беру ответственность на себя.

Михаил с головой ушел в работу. Организовал снабжение, обучение, финансирование ополчения. За месяц нижегородцы выставили пять тысяч ратников — больше, чем любая другая губерния.

  **Сентябрь 1812 года. После Бородина.**

Известие о сдаче Москвы потрясло всех. В доме Сперанского собрались члены интеллектуального кружка — судья Рождественский, купец Бугров, учитель гимназии Смирнов.

— Это катастрофа! — говорил Рождественский. — Если древняя столица в руках врага...

— Это не катастрофа, — возразил Михаил. — Это жертва ради победы. Наполеон получил пустой город. Без продовольствия, без теплых квартир. Он погибнет в Москве.

— Откуда такая уверенность?

— Из истории. Карл XII тоже углубился в Россию и погиб. Россия поглощает завоевателей.

— Но Наполеон — не Карл!

— Верно. Он умнее. Но именно поэтому совершает более изощренную ошибку. Карл искал битвы. Наполеон ищет мира. Но мира не будет.

Его слова оказались пророческими. Через месяц началось отступление Великой армии.

  **Пермь. 1813 год.**

В январе 1813 года Сперанского перевели в Пермь — еще дальше от столицы. Климат был суровее, общество — провинциальнее.

Но неожиданно Михаил нашел здесь единомышленников. Пермский губернатор Карл Модерах оказался поклонником его реформ.

— Михаил Михайлович, я применил ваши принципы управления в губернии. Разделил функции, упорядочил делопроизводство. Эффективность выросла вдвое!

— Рад, что мои идеи работают хотя бы в масштабе губернии.

— А почему бы вам не написать подробное руководство по управлению? Для будущих администраторов?

Идея захватила Михаила. Он начал работу над фундаментальным трудом "О государственном управлении" — систематическое изложение принципов эффективной администрации.

В Перми он также начал преподавать в местной гимназии — неофициально, как частный учитель.

— Дети, — говорил он гимназистам, — запомните: образование — единственный честный способ подняться наверх. Я сын пономаря, но стал государственным секретарем. Почему? Потому что учился.

— А почему вы теперь здесь, Михаил Михайлович? — спросил смелый мальчишка.

— Потому что опередил время. Но вы, новое поколение, сможете воплотить то, что не удалось мне.

Его уроки стали событием в городе. Даже взрослые приходили послушать опального министра.

  **Переписка с дочерью. 1814 год.**

Единственной радостью Михаила были письма от дочери. Шестнадцатилетняя Елизавета писала регулярно:

"Дорогой папенька! В Петербурге все ликуют — Наполеон разбит, наши войска в Париже! Император вернулся героем. Может, теперь он вспомнит о вас?"

Михаил отвечал:

"Милая Лиза! Радуюсь победе вместе со всеми. Но не жду милостей. Александр Павлович не любит вспоминать о своих ошибках. А я — живое напоминание об упущенных возможностях."

В другом письме дочь писала:

"Папенька, я встретила князя Багратион-Мухранского. Он просит моей руки. Что вы скажете?"

Это было неожиданно. Его девочка выросла, и древний княжеский род просит ее руки!

"Дорогая Лиза! Решение за тобой. Но помни — брак должен быть по любви и уважению, а не по расчету. Если князь достоин тебя не титулом, а сердцем — благословляю."

  **Венский конгресс. Разочарование. 1815 год.**

Известия из Вены, где решалась судьба послевоенной Европы, приходили с опозданием. Но Михаил внимательно следил за переговорами.

Александр I, победитель Наполеона, был на вершине славы. Казалось, сейчас он может все — в том числе вернуться к либеральным реформам.

Но вместо этого император подписал Священный союз — договор о сохранении монархических режимов в Европе.

"Он окончательно отказался от идеалов молодости, — писал Михаил в дневнике. — Страх перед революцией победил стремление к прогрессу."

К нему пришел Модерах:

— Михаил Михайлович, есть слухи о всеобщей амнистии. Может, и вас простят?

— Меня не за что прощать, губернатор. Я не совершал преступлений.

— Но формально...

— Формально я в бессрочном отпуске. Который длится уже четыре года.

  **Философские размышления. 1816 год.**

В изгнании Михаил много размышлял о природе власти и реформ. Он писал философский трактат:

"Реформатор в России подобен Сизифу. Он вкатывает камень преобразований на гору косности, но камень скатывается обратно. И так бесконечно. Но в этом есть смысл — каждая попытка оставляет след, готовит почву для будущего успеха.

Моя ошибка была в темпе. Я хотел за десять лет сделать то, на что нужно поколение. Россия — не Франция, где революция расчистила путь новому. У нас новое должно прорастать сквозь старое, как трава сквозь асфальт.

Но главное — я недооценил силу человеческой инерции. Люди боятся перемен больше, чем страданий. Привычное зло кажется меньшим, чем неизвестное благо."

  **Возвращение надежды. Лето 1816 года.**

Неожиданно пришло письмо от старого друга, барона Корфа:

"Михаил Михайлович! Император меняется. Разочарование в Европе, мистические настроения. Он ищет новые пути. Аракчеев всесилен, но даже он признает — без умных людей не обойтись. Ваше имя снова произносят при дворе — осторожно, но с уважением."

Михаил не позволил себе надеяться. Слишком много раз надежда оборачивалась разочарованием.

Но через месяц пришло официальное письмо:

"Статский советник Сперанский назначается пензенским губернатором. Явиться к месту службы немедленно."

Губернатор! После государственного секретаря — понижение. Но после ссылки — возвращение!

Модерах устроил прощальный обед:

— Михаил Михайлович, вы показали, что значит достоинство в несчастье. Пермь вас не забудет.

— И я не забуду Пермь. Здесь я понял: иногда поражение учит больше, чем победа.

  **Отъезд из Перми. Август 1816 года.**

Утром Михаил сел в кибитку — ту же самую, что привезла его в ссылку. Символично — на чем приехал, на том и уезжаю.

Провожали многие — гимназисты, которых он учил, чиновники, которым помогал, простые люди, для которых он писал прошения.

— Не забывайте нас, Михаил Михайлович!

— Как можно забыть место, где научился главному — терпению и смирению?

Но в душе не было смирения. Была решимость вернуться и довести начатое до конца. Пусть не при Александре, так при его преемнике. Пусть не полностью, так частично.

Кибитка тронулась. Впереди была Пенза — новое место службы. Но Михаил знал — это только промежуточная станция. Рано или поздно он вернется в Петербург.

И тогда...

Тогда он будет мудрее. Опыт научил его: недостаточно быть правым, нужно еще убедить других в своей правоте. Недостаточно иметь план, нужно иметь союзников для его осуществления.

Четыре года ссылки не сломили Михаила Михайловича Сперанского. Они закалили его для будущих свершений.

  **Глава 8. Сибирский триумф**

  **Пенза. Сентябрь 1816 года.**

Пензенская губерния встретила нового губернатора настороженно. Все знали — Сперанский был в опале, и назначение в провинцию — это продолжение наказания, а не прощение.

Михаил Михайлович принял дела от предшественника — старого генерала Вигеля, который довел губернию до полного разорения. Казна пуста, дороги разбиты, чиновники воруют открыто.

— Ваше превосходительство, — докладывал вице-губернатор Лубяновский, — ситуация критическая. Недоимки по налогам — миллион рублей. Крестьяне бунтуют. Помещики жалуются императору.

— Соберите всех чиновников. Завтра в девять утра. Всех без исключения.

На следующее утро в зале губернского правления собралось человек двести — от старших советников до мелких писцов.

— Господа, — начал Сперанский, — даю месяц на добровольное возвращение украденного. Кто вернет — прощу. Кто нет — отдам под суд. И не думайте, что я не узнаю. У меня есть полная картина злоупотреблений.

Это был блеф — никакой картины не было. Но чиновники поверили. За месяц в казну вернулось триста тысяч рублей.

  **Реформы в Пензе. 1817 год.**

За год Михаил Михайлович превратил Пензу в образцовую губернию:

— Открыл 30 новых школ для крестьянских детей
— Построил больницу на 100 коек
— Проложил 200 верст мощеных дорог
— Создал общество взаимопомощи для бедных
— Основал публичную библиотеку

Местное дворянство было в шоке:

— Он тратит казенные деньги на мужиков! — возмущался помещик Струйский.

— Это инвестиции в будущее, — отвечал Сперанский. — Образованные крестьяне работают лучше и платят больше налогов.

К нему приехал ревизор из Петербурга — тайный советник Козодавлев:

— Михаил Михайлович, ваши успехи впечатляют. Как вам удалось?

— Просто применил те принципы, которые предлагал для всей России. В масштабе губернии они работают.

— Император будет доволен. Он следит за вашей деятельностью.

Сердце Михаила дрогнуло. Александр следит — значит, есть надежда на возвращение.

  **Письмо императора. Март 1819 года.**

Курьер из Петербурга привез пакет с личной печатью императора. Михаил вскрыл с волнением:

"Михаил Михайлович! Ваши успехи в Пензе доказывают, что я был неправ, отстранив вас от дел. Россия нуждается в ваших талантах. Назначаю вас генерал-губернатором Сибири с чрезвычайными полномочиями. Задача — полная ревизия управления и разработка нового положения о Сибири. Полагаюсь на вас. Александр."

Сибирь! Край размером с Европу, погрязший в коррупции и произволе. Но также — шанс провести реформы в масштабе целого региона.

  **Иркутск. Май 1819 года.**

Столица Восточной Сибири встретила нового генерал-губернатора пышной церемонией. Местные чиновники во главе с губернатором Трескиным постарались произвести впечатление.

Но Михаил сразу понял — за парадным фасадом скрывается гнилая система. Трескин правил как восточный деспот — казни без суда, поборы, продажа должностей.

— Иван Богданович, — обратился Сперанский к Трескину после церемонии, — покажите мне тюрьму.

— Тюрьму? Зачем вашему превосходительству?

— Хочу видеть, как содержатся арестанты.

В тюрьме был ад. Сотни людей в кандалах, многие без суда годами. Смрад, грязь, болезни.

— Это что за человек? — спросил Михаил, указав на старика в рубище.

— Купец Лоскутов. Сидит пять лет.

— За что?

— Отказался дать взятку.

— Освободить немедленно! И всех, кто сидит без приговора!

За день из тюрьмы вышло двести человек.

  **Большая чистка. Лето 1819 года.**

Сперанский начал беспрецедентную ревизию. С помощью молодых честных чиновников, привезенных из Петербурга, он вскрыл чудовищную картину злоупотреблений.

— Господа, — объявил он на собрании чиновников, — то, что я обнаружил, превосходит самые мрачные ожидания. Украдено 5 миллионов рублей. Невинно осуждены тысячи людей. Коренное население грабят и унижают.

Трескин попытался оправдаться:

— Ваше превосходительство, Сибирь — особый край. Здесь европейские законы не работают.

— Тогда мы создадим сибирские законы. Но воровство и насилие — преступления везде.

За два месяца под суд было отдано 700 чиновников. Трескин арестован и отправлен в Петербург. Возвращено в казну 3 миллиона рублей.

  **Встреча с коренными народами. Осень 1819 года.**

Михаил решил лично встретиться с представителями бурят, эвенков, якутов — народов, которые веками страдали от произвола русской администрации.

В Верхнеудинске собрались старейшины бурятских родов. Седые старики в национальных одеждах смотрели на нового начальника с недоверием — слишком много раз их обманывали.

— Я пришел не брать, а давать, — сказал Михаил через переводчика. — Скажите о ваших нуждах.

Старейший из бурят, лама Данзан, встал:

— Русские чиновники отбирают лучшие пастбища. Заставляют креститься. Берут наших детей в солдаты.

— Все это прекратится. Даю слово.

— Слова мы слышали много раз.

— Тогда судите по делам.

Михаил издал указ о защите прав коренных народов:
— Запрет насильственного крещения
— Сохранение традиционного самоуправления 
— Освобождение от рекрутской повинности
— Неприкосновенность родовых земель

Буряты были потрясены. Впервые русский начальник защищал их права.

  **Сибирское уложение. Зима 1819-1820 годов.**

Всю зиму Михаил работал над главным документом — "Уставом об управлении инородцев". Это был революционный документ, признававший права коренных народов на самобытное развитие.

— Михаил Михайлович, — говорил его помощник Батеньков (будущий декабрист), — вы создаете прецедент. Если малые народы получат автономию в Сибири, того же потребуют в других местах.

— И правильно потребуют. Империя сильна разнообразием, а не унификацией.

— Но Петербург может не одобрить.

— Петербург далеко. А я имею чрезвычайные полномочия.

Устав делил коренное население на три разряда — оседлых, кочевых и бродячих. Каждый разряд получал особые права и обязанности, соответствующие образу жизни.

  **Встреча с декабристами. Весна 1820 года.**

В Иркутск приехала группа молодых офицеров — члены тайного общества. Среди них Сергей Волконский, Сергей Трубецкой, Михаил Лунин. Официально — по служебным делам. Неофициально — посмотреть на легендарного реформатора.

— Михаил Михайлович, — говорил Волконский на частной встрече, — мы продолжаем ваше дело. Россия должна стать конституционной монархией.

— Будьте осторожны, господа. Тайные общества опасны.

— Но открытая деятельность невозможна!

— Сейчас — да. Но времена меняются. Император стареет, устал. Может быть, новое царствование принесет перемены.

— А если нет? Если новый царь будет еще хуже?

Михаил задумался:

— Тогда... тогда история сама найдет выход. Но насилие — плохой путь. Я видел французскую революцию в документах. Кровь рождает кровь.

— Но иногда без крови невозможно!

— Возможно. Я предлагаю эволюцию, вы хотите революцию. Время покажет, кто прав.

Он не знал, что через пять лет эти молодые люди выйдут на Сенатскую площадь. И многие окажутся в той же Сибири — но уже как ссыльные.

  **Возвращение в Петербург. Январь 1821 года.**

После двух лет в Сибири Михаил получил вызов в столицу — представить отчет о ревизии.

Александр принял его в Царском Селе. Император сильно изменился — постарел, осунулся, в глазах читалась усталость.

— Михаил Михайлович, ваша работа в Сибири выше всяких похвал. Вы сделали то, что не удавалось никому — навели порядок.

— Это только начало, государь. Сибирь может стать жемчужиной империи, если правильно развивать.

— У меня другое поручение для вас. Важнее Сибири.

— Слушаю, государь.

— Кодификация законов. Полный свод всех законов империи. Вы единственный, кто способен это сделать.

Михаил не поверил своим ушам. Мечта всей жизни — создать правовую основу государства!

— Это огромная честь, государь.

— И огромная ответственность. Но я теперь знаю — вы справитесь. Я был неправ, отправив вас в ссылку. Простите меня.

Второй раз в истории русский император просил прощения у подданного.

— Ваше Величество, я не держу зла. Испытания закалили меня.

— Мудрые слова. Начинайте работу немедленно. Времени у нас... может быть немного.

Странная фраза. Михаил не знал, что император уже думал об отречении, устав от бремени власти.

  **Петербург. Новая жизнь. 1821-1825 годы.**

Михаил с головой ушел в кодификацию. Создал Второе отделение Императорской канцелярии — целое учреждение для систематизации законов.

Работа была титанической — разобрать указы за 170 лет, от Соборного уложения 1649 года до современности. Тысячи томов, многие противоречат друг другу.

— Господа, — говорил он сотрудникам, — мы делаем то, что не удавалось никому. Создаем правовой фундамент империи.

В 1822 году женил дочь. Елизавета вышла за князя Багратион-Мухранского. Свадьба была скромной — Михаил не любил пышности.

— Будь счастлива, милая, — сказал он дочери. — Ты — мое главное достижение.

— Папенька, вы еще столько сделаете!

— Может быть. Если Бог даст время.

  **Смерть Александра I. Ноябрь 1825 года.**

Известие о смерти императора в Таганроге потрясло всех. Александр умер внезапно, в 47 лет.

Михаил был на заседании Государственного совета, когда пришла депеша. Все смотрели друг на друга в растерянности — что теперь?

Неясность с престолонаследием — Константин отрекся, но тайно. Николай не решался принять власть. В этом междуцарствии зрел заговор.

К Михаилу пришел Батеньков:

— Михаил Михайлович, 14 декабря будет выступление. Мы требуем конституцию.

— Не делайте этого! Николай Павлович подавит выступление.

— Мы должны попытаться!

— Вы погубите себя и идею. Николай — не Александр. Он не простит.

Но было поздно. Механизм заговора уже запущен.

  **14 декабря 1825 года.**

В день восстания Михаил находился дома. К нему прискакал курьер:

— Его Величество Николай I требует вас во дворец!

На Сенатской площади гремели выстрелы. Восстание подавляли картечью.

Николай встретил Сперанского мрачный:

— Вы знали о заговоре?

— Знал, что есть недовольные. Не знал о конкретных планах.

— Среди заговорщиков ваши знакомые. Батеньков, например.

— Он мой бывший сотрудник. Но я не разделяю его методов.

— А идеи?

Опасный вопрос. Михаил решил быть честным:

— Идеи во многом правильные, государь. Но методы преступные. Россия нуждается в реформах, но не в революции.

Николай долго смотрел на него:

— Вы будете в следственной комиссии. Нужен человек, понимающий мотивы заговорщиков.

Михаил понял — это испытание. Если справится, получит доверие нового императора. Если нет — навсегда останется под подозрением.

Судьба снова бросала ему вызов.

  **Глава 9. Кодификатор империи**

  **Следственная комиссия. Декабрь 1825 - январь 1826 года.**

Петропавловская крепость стала местом заключения декабристов. Михаил Михайлович входил в казематы с тяжелым сердцем — здесь были люди, с которыми он спорил о будущем России.

Первый допрос — Гавриил Батеньков, его бывший помощник по Сибири.

— Гавриил Степанович, — начал Михаил официально, — расскажите о вашем участии в заговоре.

Батеньков поднял голову. Исхудавший, с горящими глазами:

— Михаил Михайлович, вы же понимаете, почему мы это сделали! Ваши идеи, ваши проекты — мы хотели их воплотить!

— Мои идеи не предполагали вооруженного восстания.

— Потому что вы верили в возможность реформ сверху. Мы эту веру потеряли.

Михаил записывал показания, стараясь формулировать мягче, не усугублять вину.

После допроса к нему подошел генерал Чернышев, глава комиссии:

— Сперанский, вы слишком мягки с бунтовщиками.

— Я стараюсь быть объективным, генерал.

— Император ждет сурового приговора.

— Император ждет справедливого приговора.

Вечером Николай I вызвал Михаила:

— Ну что, разобрались с вашими единомышленниками?

— Это не мои единомышленники, государь. Это люди, которые извратили благие идеи преступными методами.

— Но идеи-то ваши! Конституция, отмена крепостного права...

— Идеи не преступны, государь. Преступны методы. Я всегда был за эволюцию, не революцию.

Николай прошелся по кабинету:

— Знаете, Сперанский, я долго думал — оставить вас или удалить. Вы опасный человек. Ваши идеи будоражат умы.

— Воля Вашего Величества...

— Но вы также самый способный администратор империи. И мне нужны такие люди. Продолжайте работу над сводом законов. Но помните — никаких конституционных фантазий. Только систематизация существующего права.

— Понял, государь.

  **Второе отделение Императорской канцелярии. 1826 год.**

Михаил вернулся к кодификации с новой энергией. Николай I, при всем консерватизме, понимал важность правовой системы.

Штат Второго отделения вырос до 100 человек — юристы, историки, переводчики. Работа кипела.

— Господа, — обращался Михаил к сотрудникам, — мы создаем не просто свод законов. Мы создаем правовую основу государства. Это переживет нас всех.

К нему пришел молодой чиновник Корф (сын его старого друга):

— Михаил Михайлович, мы нашли противоречие. Указ Петра I о престолонаследии противоречит манифесту Павла I.

— Отмечайте. В примечаниях укажем эволюцию законодательства.

— Но какой закон действует?

— Последний по времени. Но важно показать историческое развитие.

Работа требовала не только юридических знаний, но и дипломатии. Многие законы затрагивали интересы влиятельных семей.

  **Встреча с Пушкиным. 1828 год.**

К Сперанскому пришел Александр Сергеевич Пушкин. Поэт работал над историей Петра Великого и нуждался в документах.

— Михаил Михайлович, мне нужны указы петровского времени о преобразованиях.

— Пожалуйста. Но зачем вам, поэту, сухие законы?

— Хочу понять механизм реформ. Как Петр сломал старую Русь и построил новую.

Михаил задумался:

— Петр ломал через колено. Я пытался гнуть постепенно. Он успел, я — нет.

— Почему?

— У него была абсолютная власть и железная воля. У меня — только идеи и убеждение.

Пушкин достал записную книжку:

— Можно записать? Это афористично.

— Пишите. Но добавьте — идеи живут дольше людей. Петр умер, но его реформы остались. Я уйду, но мои проекты когда-нибудь воплотятся.

— Вы верите в это?

— Обязан верить. Иначе вся жизнь — впустую.

Они проговорили три часа. Потом Пушкин написал другу: "Сперанский — замечательный ум. Жаль, что Россия не сумела его использовать полностью."

  **Свод законов. 1830-1832 годы.**

К 1830 году основная работа была завершена. 45 томов, 30 тысяч статей — все действующие законы империи, систематизированные по отраслям.

Михаил представлял труд Николаю I:

— Ваше Величество, работа восьми лет завершена. Отныне в России есть четкая правовая система.

— Покажите пример.

Михаил открыл том:

— Вот раздел о дворянстве. Все права, привилегии, обязанности. Теперь любой дворянин может точно знать свой правовой статус.

— А крестьяне?

— Тоже есть раздел. Права минимальные, но четко определенные.

— Не добавили лишнего? — подозрительно спросил император.

— Только то, что есть в действующих законах.

Но Михаил слукавил. Систематизировав крестьянское право, он де-факто признал крестьян субъектами права, а не объектами. Это был тихий переворот в правосознании.

  **Триумф. 19 января 1833 года.**

Представление Свода законов Государственному совету стало триумфом Сперанского. В зале собралась вся элита империи.

Николай I произнес речь:

— Господа! Сегодня исторический день. Россия получает то, чего не имела со времен Соборного уложения — полный свод законов. Это заслуга одного человека — Михаила Михайловича Сперанского.

Император снял с себя орден Андрея Первозванного и надел на Михаила:

— Вы заслужили высшую награду империи.

Зал взорвался аплодисментами. Даже давние враги аплодировали — масштаб свершения был очевиден.

После церемонии к Михаилу подошел старый князь Долгоруков — тот самый, что травил его 20 лет назад:

— Сперанский, я был неправ. Вы действительно великий человек.

— Спасибо, князь. Но я просто исполнил свой долг.

— Не скромничайте. Вы сделали то, что не удавалось никому за 200 лет.

  **Семейное счастье. 1834 год.**

Дочь Елизавета родила внука. Михаил держал младенца на руках и думал о странностях судьбы — внук сына пономаря носит княжеский титул Багратионов.

— Дедушка, — спрашивала Лиза, — вы счастливы?

— Да, милая. Я выполнил главное дело жизни.

— А что дальше?

— Дальше — готовить почву для будущих реформ. Я создал правовую основу. Кто-то другой построит на ней новую Россию.

— Может, этот малыш?

— Может быть. Главное — чтобы он вырос честным и образованным человеком.

  **Императорское училище правоведения. 1835 год.**

Последним большим проектом Сперанского стало создание училища для подготовки юристов.

— Россия нуждается не в крючкотворах, а в правоведах, — говорил он на открытии. — Людях, понимающих дух закона, а не только букву.

Училище стало элитным учебным заведением. Туда принимали только дворян, но Михаил добился квоты для разночинцев — 10 мест из 100.

— Это несправедливо! — возмущались аристократы.

— Талант не зависит от происхождения, — отвечал Сперанский. — Я тому пример.

  **Философские беседы. 1836-1838 годы.**

В последние годы жизни Михаил много размышлял и писал. К нему приходили молодые люди — будущие реформаторы эпохи Александра II.

— Михаил Михайлович, — спрашивал молодой Милютин, — почему ваши реформы не удались?

— Опередил время. Россия 1810 года не была готова. Может быть, Россия 1860-х будет готова.

— А что нужно для готовности?

— Образованное общество. Пока большинство безграмотно, реформы обречены. Сначала просвещение, потом преобразование.

К нему пришел Николай Данилевский, будущий философ:

— Вы всю жизнь копировали Запад. Может, у России свой путь?

— У России свой путь к общим целям — свободе, справедливости, процветанию. Методы могут быть особые, цели — универсальные.

  **Последние месяцы. Конец 1838 - начало 1839 года.**

Здоровье ухудшалось. Михаил чувствовал — силы на исходе. Но продолжал работать над проектом нового уголовного кодекса.

В декабре его посетил Николай I:

— Михаил Михайлович, берегите себя. Вы нужны империи.

— Государь, мне 67 лет. Я сделал главное. Теперь очередь молодых.

— Ваш опыт бесценен.

— Мой опыт — в созданных законах и воспитанных учениках. Этого достаточно.

Император ушел растроганный. Он не любил Сперанского, но уважал.

  **11 февраля 1839 года.**

Утром Михаил работал над очередным проектом. Вдруг перо выпало из рук.

— Плохо... очень плохо... — прошептал он.

Прибежали слуги, вызвали доктора. Диагноз — апоплексический удар.

Михаил был в сознании, но парализован. К вечеру собралась семья — дочь, зять, внуки.

— Лиза... — с трудом говорил он. — Сохрани... архивы... Там... проекты... для будущего...

— Папенька, не говорите, берегите силы!

— Нет... важно... Россия... изменится... Мои идеи... пригодятся...

К ночи пришел священник, причастил.

— Батюшка... — сказал Михаил. — Я тоже... из духовного звания... Сын пономаря... стал... графом... Только в России... возможно...

В 11 часов вечера Михаил Михайлович Сперанский скончался.

Последними словами были:

— Законность... спасет... Россию...

  **Эпилог главы**

На похороны пришел весь Петербург. Николай I сказал над гробом:

— Россия потеряла великого сына. Он дал нам то, чего не было веками — систему законов.

Но в толпе шептали:

— Он мог дать больше. Конституцию, свободу, реформы. Но Россия не была готова.

Готова ли теперь? Время покажет.

Михаил Михайлович Сперанский умер. Но его идеи только начинали жить.

  **Эпилог. Бессмертие идей**

  **Петербург. 12 февраля 1839 года.**

Весть о смерти Сперанского облетела столицу за несколько часов. В редакции "Северной пчелы" спешно верстали некролог. Редактор Булгарин диктовал:

— Пишите: "Вчера Россия потеряла одного из величайших своих деятелей. Граф Михаил Михайлович Сперанский, создатель Свода законов Российской империи, скончался на 68-м году жизни..."

В Зимнем дворце Николай I принимал министров:

— Господа, Сперанского больше нет. Кто продолжит работу над кодификацией?

— Есть его ученики, — ответил министр юстиции Блудов. — Но равного ему нет.

— И не будет, — мрачно сказал император. — Такие люди рождаются раз в столетие.

  **Александровская лавра. 14 февраля 1839 года. Похороны.**

Отпевание проходило в Троицком соборе. Собрался весь Петербург — от высшей знати до простых чиновников. Многие плакали.

Проповедь читал митрополит Серафим:

— Братья и сестры! Мы хороним человека, который поднялся из самых низов к вершинам власти. Сын пономаря стал графом империи. Но главное — он дал России то, чего не было веками: правовую основу государства.

После отпевания гроб понесли к месту погребения. В почетном карауле шли ученики Сперанского — будущие реформаторы александровской эпохи.

Молодой Дмитрий Милютин (будущий военный министр) шепнул товарищу:

— Смотри, сколько народу. А ведь двадцать лет назад его считали врагом.

— История все расставляет по местам, — ответил Николай Милютин. — Сперанский это предвидел.

  **1855 год. Смерть Николая I.**

Умирающий император сказал наследнику Александру:

— Сперанский был прав. Россия нуждается в реформах. Я это понимал, но боялся. Ты будешь смелее. Начни с отмены крепостного права.

— Отец, это вызовет бунт дворянства!

— Сперанский предлагал это пятьдесят лет назад. Если бы послушались тогда, не было бы Крымской катастрофы. Учись на моих ошибках.

  **1861 год. Отмена крепостного права.**

19 февраля Александр II подписал Манифест об освобождении крестьян. На столе перед ним лежал проект Сперанского 1809 года.

— Господа, — сказал император членам Секретного комитета, — мы воплощаем то, что предлагал Михаил Михайлович полвека назад. Он опередил время, но был прав.

Граф Панин возразил:

— Но мы делаем это иначе. Сперанский предлагал выкуп государством, мы возлагаем на крестьян.

— Потому что казна пуста. Но сама идея — его.

  **1864 год. Судебная реформа.**

Новые суды — гласные, с адвокатурой, с присяжными — были прямым воплощением идей Сперанского.

Министр юстиции Замятнин, представляя устав, сказал:

— Мы взяли за основу проект Сперанского 1810 года. Добавили только технические детали.

— Выходит, мы на полвека отстали? — спросил кто-то из сенаторов.

— Выходит, так. Но лучше поздно, чем никогда.

  **1905 год. Манифест 17 октября.**

Под давлением революции Николай II подписал манифест о создании Государственной думы.

Витте, добившийся этого решения, сказал царю:

— Ваше Величество, это почти точно проект Сперанского 1809 года. Он предвидел необходимость народного представительства.

— Но тогда монархия была сильна, а теперь едва держится!

— Именно потому и держится едва, что вовремя не провели реформы.

  **1906 год. Училище правоведения.**

На годовщину училища, основанного Сперанским, выступал профессор Коркунов:

— Господа студенты! Семьдесят лет назад Михаил Михайлович сказал: "Россия нуждается не в крючкотворах, а в правоведах". Сегодня, когда у нас есть парламент и конституция, эти слова актуальны как никогда.

Студент спросил:

— Профессор, а почему идеи Сперанского воплощаются с таким опозданием?

— Потому что Россия инертна. Нужны потрясения, чтобы сдвинуть ее с места. Сперанский хотел обойтись без потрясений. Не вышло.

  **1917 год. Февральская революция.**

Во Временном правительстве заседали юристы, воспитанные на идеях Сперанского.

Керенский говорил:

— Господа! Мы воплощаем мечту Сперанского — правовое государство, разделение властей, гражданские свободы.

Милюков возразил:

— Но Сперанский хотел эволюции, а мы получили революцию.

— Потому что сто лет тянули с реформами!

  **Советское время.**

Даже большевики, отрицавшие все "буржуазное", признавали заслуги Сперанского.

Ленин писал:

"Сперанский — типичный буржуазный реформатор. Но для своего времени прогрессивный. Понимал неизбежность краха феодализма."

В советских учебниках права изучали Свод законов как образец юридической техники.

  **1936 год. Сталинская конституция.**

Когда разрабатывали "самую демократическую конституцию в мире", Вышинский сказал:

— Товарищи, формально наш Основной закон содержит все, что предлагал Сперанский: разделение властей, выборность, права граждан.

— Но у нас это реально, а у него буржуазная фикция! — возразил Молотов.

— Конечно, конечно. Но технически мы используем его наработки.

  **1960-е годы. Оттепель.**

На конференции историков права профессор Ефремова говорила:

— Сперанский предвидел правовое государство. Мы строим социалистическую законность. Форма разная, суть одна — верховенство закона.

Из зала крикнули:

— Но у нас партия выше закона!

— Это временное явление. История движется к торжеству права.

За такие слова профессора уволили. Но студенты запомнили.
 
 **1991 год. Конец СССР.**

Когда разрабатывали законы новой России, юристы постоянно обращались к наследию Сперанского.

Алексеев, автор первого проекта Конституции РФ, сказал:

— Мы возвращаемся к идеям Михаила Михайловича. Разделение властей, федерализм, права человека — все это было в его проектах.

— Выходит, двести лет по кругу ходим?

— Не по кругу. По спирали. Каждый виток — выше предыдущего.

  **Наше время. XXI век.**

В Санкт-Петербургской юридической академии имени Сперанского стоит памятник основателю российской правовой системы. На постаменте — слова: "Законность спасет Россию".

Студенты шутят:

— Старик все ждет, когда его советы применят полностью.

Но это не совсем шутка. Идеи Сперанского о правовом государстве, разделении властей, гражданском обществе остаются актуальными.

  **Уроки истории**

История Михаила Михайловича Сперанского преподает несколько важных уроков:

**1. Происхождение не приговор**
Сын пономаря стал графом и вторым человеком в империи. В России, при всей ее сословности, талант может пробить дорогу.

**2. Идеи сильнее людей**
Сперанского сослали, его проекты отвергли. Но идеи выжили и воплотились — пусть через поколения.

**3. Опережать время опасно, но необходимо**
Реформаторы всегда рискуют. Но без них общество костенеет.

**4. Эволюция лучше революции**
Сперанский всю жизнь предостерегал от насилия. История показала его правоту — революции в России приносили больше страданий, чем пользы.

**5. Образование — ключ к прогрессу**
Главный завет Сперанского — учиться. Только просвещенное общество способно на разумные преобразования.

  **Память**

Именем Сперанского названы:
- Улицы в десятках городов России
- Юридическая академия в Санкт-Петербурге
- Библиотеки, школы, правовые институты

Но главная память — в правовой системе России. Каждый раз, когда судья выносит решение по закону, а не по произволу, воплощается мечта Сперанского.
  **Последнее слово**

В архиве Сперанского нашли запись, сделанную за день до смерти:

"Жизнь прожита не зря. Я дал России законы. Не все мои идеи воплощены, но семена посеяны. Когда-нибудь, может быть через сто лет, может быть через двести, Россия станет правовым государством. И тогда вспомнят сына пономаря, который первым указал путь.

Не жалею ни о чем. Даже о годах ссылки — они закалили характер. Даже о неудачах — они научили мудрости.

Завещаю потомкам: не бойтесь мечтать о великом. Не все мечты сбываются при жизни мечтателя. Но без мечты нет движения вперед.

Россия обязательно станет свободной, просвещенной, справедливой. Вопрос только — когда и какой ценой.

Я пытался минимизировать цену. Не вышло. Но попытка была честной.

М. Сперанский. 10 февраля 1839 года."

Михаил Михайлович Сперанский умер 11 февраля 1839 года.

Его идеи живут до сих пор.

И будут жить, пока существует Россия.

Потому что стремление к справедливости и законности — вечно.

**КОНЕЦ**

---

*Памяти всех российских реформаторов,
опередивших свое время*