Белый волк

Пролог.
В полярную ночь, когда ветры завывали над бескрайней тундрой, казалось, сама природа говорила на языке духов и древних легенд. Низкое северное небо висело тяжёлым шатром, усыпанным холодными звёздами, чей свет едва пробивался сквозь бушующую метель. Внизу, под этим холодным сиянием, жизнь скрывалась в снегах, затаившись в ожидании нового утра. Казалось, ничто не может выжить в столь лютый час, когда мороз окутывает землю, а ветер воет, словно плачет по потерянным душам.
Однако именно в такие мгновения, когда тьма и холод, казалось, властвуют безраздельно, рождается надежда — новая жизнь, малое чудо, озаряющее даже самый долгий полярный мрак. Под укрытием снежного сугроба старая волчица, укрывшаяся от ветра в неглубокой берлоге среди корней покосившегося дерева, тяжело дышала, готовясь дать начало новой жизни. Её тёплое дыхание образовывало облачко пара в лунном свете, и глаза, усталые, но полные решимости, были обращены к невидимому небесному своду, словно моля древних духов тундры о милости для своих детёнышей.
В эту ночь она была не одна: внутри неё шевелилась жизнь, и вот наконец первый слабый писк разорвал тишину убежища. Родился волчонок — крошечный комок, слепой, беспомощный, но уже борющийся за первое дыхание и тепло матери. За ним появился второй, третий… Маленькие продолжатели древнего рода, которым предстояло выжить в мире снега и голода, свободы и опасностей.
Среди этих новорождённых был один особенный — шерсть его, ещё влажная от родов, мерцала в слабом лунном свете белизной свежевыпавшего снега. Белый волчонок. В суровых землях, где окраска меха — залог незаметности и выживания, его белизна была столь же прекрасна, сколь и опасна. Будто сама зима отметила этого младенца своим цветом.
Волчица осторожно облизала детёнышей, прижимая их к себе, делясь с ними последним теплом своего истощённого тела. Никто не мог знать, что ждёт этих крохотных созданий впереди. Возможно, их ожидала долгая жизнь в стае под светом северного сияния, а возможно — лишь короткий миг борьбы, угаснувший в снегах. Но в то мгновение, когда Белый Волчонок издал свой первый слабый вой, казалось, сама вселенная прислушалась. Ветер на миг утих, и где-то далеко в небе дрогнул и пролился зелёным огнём сияющий занавес авроры.
Эта история начинается в ту ночь — ночь, когда появился на свет Белый Волк. Его путь будет долгим и непростым. Подобно герою старинных сказаний, ему суждено познать радость и горе, жестокость мира и милосердие, потерять всё и обрести себя заново. Впереди его ждут и лютые метели, и голодные дни, и встречи с двуногими существами, чья природа столь противоречива. Но всё это — потом. Пока же мир приветствовал новую жизнь робким светом звёзд, и мать-волчица, устало вздохнув, прижала к себе новоржденных детёнышей.
Полярная ночь по-прежнему царила над тундрой, но вместе с рождением этих маленьких комочков тепла во тьме зародилась искра надежды. Возможно, через них безмолвная северная земля вскоре расскажет новую повесть — о свободе и долге, о внутреннем выборе, способном изменить судьбу.
Глава 1. Рождение.
Утро застало тундру тихой и торжественно-белой после ночной бури. Морозный воздух стоял неподвижно, словно и сама природа затаила дыхание перед великим таинством начала жизни. В небольшом логове, укрытом от ветра и чужих глаз, мягко поскуливали новорождённые волчата, а рядом с ними с безмерной заботой лежала их мать.
Серый свет рассвета проникал в щель входа в логово. Волчица приподняла голову, насторожив уши: снаружи раздался лёгкий шорох по снегу. Через мгновение в узком проёме появился крупный волк с застывшей на морозе шерстью. Его глаза осторожно блеснули в полумраке — это вернулся вожак стаи, отец новорождённых.
Он нёс в зубах подстреленного тетерева — скромный, но необходимый дар семье после трудной ночи. Осторожно положив добычу у входа, волк медленно приблизился к подруге и обнюхал воздух, знакомясь с запахом потомства. Волчица тихо заворчала, намекая на то, что нужно беречь тишину, и вожак послушно опустился на передние лапы, приблизив свою морду к шевелящемуся комочку, что лежал ближе всех.
Первенец, тот самый, чья шерсть белела даже во мраке норы, издал тонкий звук, ощутив присутствие отца. Вожак осторожно лизнул сына, и на миг в суровых жёлтых глазах старого волка сверкнула неожиданная мягкость — непривычное для грозного хищника выражение, почти похожее на гордую улыбку.
Остальные волчата копошились, отыскивая материнское тепло и молоко. Их было четверо: трое тёмно-серых, в крапинку и полосках, идеально сливающихся с землёй и камнем, и один — белый, словно зимний рассвет. Белый волчонок выделялся среди братьев и сестёр, и волчица то и дело поглядывала на него с едва заметной тревогой. Слишком хорошо она знала: яркая шкура — редкий дар, но и страшное бремя в краю, где выживают самые незаметные.
И всё же, так уж устроен мир: порой именно тот, кто отличается от других, несёт на себе особое предназначение. Быть может, белая шерсть этого волчонка была не случайным капризом природы, а знаком судьбы — понять это предстояло много позже.
Прошло несколько недель. За стенами логова дни становились всё длиннее: весна неуверенно входила в заполярный край. Волчата подрастали: их глаза открылись, впервые встретившись с тусклым полярным днём, а лапы окрепли настолько, что они начали неуверенно ползать и вставать, познавая силу собственных мышц. Белый волчонок рос не по дням, а по часам; он оказался крепче и любопытнее своих собратьев, первым пытался выползти ко входу навстречу неизведанному миру.
И вот настал день, когда он, шатаясь на ещё неуклюжих лапах, вывалился из тёплой тьмы логова прямо на ослепительный снег снаружи. Ветер тут же взъерошил его редкую пушистую шерстку, мир вокруг оглушил незнакомыми звуками — раньше из привычных звуков  были лишь материнское сердцебиение да возня братьев, а теперь же открылась целая симфония. Белый волчонок зажмурился от яркого света и поднял мордочку, принюхиваясь. В маленький волчий нос ударил новый, огромный мир запахов: морозная свежесть, далёкий аромат хвои, горьковатый дух лишайника на камнях и едва уловимый — чужой запах неизвестного существа, что недавно проходило у холма (то был запах человека, но волчонок этого ещё не знал).
Неподалёку на пригорке сидел отец-вожак, настороженно обозревая окрестности. Заметив неуклюжие попытки сына выбраться из логова, он встрепенулся и напрягся, готовый защитить малыша даже от самого ветра. Но тут белый волчонок чихнул от попавшего в нос снега и, казалось, удивился собственному чиху. Грозный вожак тихо фыркнул — если бы кто мог назвать это смехом, он бы поклялся, что старый волк сейчас мягко усмехнулся над отвагой и поспешностью своего детёныша.
Вскоре за первым смельчаком наружу высунули носы и остальные волчата. Волчица осторожно вышла следом, внимательно следя, чтобы никто не отбежал слишком далеко. Она знала: в первые дни вне логова опасность может таиться повсюду — даже хищная птица способна унести неосторожного малыша. Потому она была начеку, а неподалёку с двух сторон дежурили ещё двое членов стаи — молодые волки из прошлогоднего выводка, не участвовавшие в охоте ради охраны нового поколения.
Белый волчонок тем временем, оправившись от первого потрясения, принялся исследовать мир: ткнулся носом в сугроб, ловя невидимые запахи, с удивлением слушал собственное поскуливание, которое эхом отзывалось от близлежащих скал. Вдруг возле самого его носа из-под снега выпорхнула маленькая серенькая птичка и взметнулась в воздух. Волчонок резко сел, растопырив лапы, и поднял морду ей вслед, издав свой самый грозный на тот момент писк. Птичка улетела, а над пригорком разнёсся протяжный, ласковый вой — то вожак возвестил всему миру свою радость: его дети впервые познакомились с родиной.
Так началась жизнь Белого Волка под открытым небом тундры. Первый день, полный чудес и открытий, вошёл в его кровь и память вместе с морозным воздухом. Он ещё не знал, какие испытания уготованы ему судьбой, но рядом была семья, и в тот ясный день всё казалось возможным и прекрасным. Детство, подобно короткому арктическому лету, обещало быть светлым и безмятежным… пока судьба не задумала иначе.
Глава 2. Детство в стае.
Прошло лето — краткое, светлое полярное лето, когда солнце почти не покидает небосклона и тундра оживает на несколько недель. Для волчат эти дни были наполнены играми и открытиями. Белый Волчонок окреп и подрос: из неуклюжего крохи он превратился в юного волка с блестящими глазами цвета зимнего неба и ушами, чутко ловящими каждый шорох. Его шерсть по-прежнему оставалась белой, даже когда линька сменила детский пушок на юниорский мех — лишь кончики волос чуть потемнели серебром, да на спине обозначилась едва заметная серая тень. Среди братьев и сестёр он по-прежнему выделялся, и не только окраской.
С малых дней Белый проявлял живой ум и любознательность. Пока его сёстры осторожно держались возле матери, а братья мерялись силой друг с другом, он первым отбегал дальше всех от родного логова, вскарабкивался на бугорок, чтобы взглянуть за очередной снежный сугроб, сунуть нос в новую нору или попытаться поймать чью-то тень, скользнувшую меж камней. Каждый раз мать ворчала и спешила вернуть непоседу обратно, ловя его загривок зубами и перенося поближе к остальным. Он огорчённо поскуливал, не понимая, почему мир зовёт его вперёд, а его удерживают, но инстинктивно повиновался материнской заботе.
Братья Белого, два крепких серых волчонка, росли задиристыми и зачастую срывали свою удаль друг на друга в бесконечной возне и шуточных схватках. В играх они учились тому, что позже пригодится на охоте: подкрадываться, прыгать, покусывать за шею, сбивать с ног. Белый тоже участвовал в этих боях, хотя редко выходил победителем — он был чуть меньше и уступал братьям в силе. Один из них, серый волчонок с тёмной отметиной над глазом, особенно часто старался прижать Белого к земле, прижав лапами, и рычал громче, чем позволяла игра. Волчица пресекала такие проделки, подтаскивая забияку за шкирку, но Белый не сердился на брата. Стоило матери отпустить сорванца, Белый подходил и дружелюбно тыкался носом ему в плечо, зазывая продолжить возню уже без злости. Видно было: в сердце его от природы жили кротость и стремление к миру — редкие качества для хищника, но стая принимала его таким.
Долгие дни под присмотром взрослых волчата постигали азы охоты. Сначала они гонялись друг за другом по мху и осоке, воображая, будто ловят добычу. Затем отец-вожак принёс к логову полуживого зайца, выпустил его перед молодёжью — и юные хищники впервые ощутили азарт погони. Серые братья бросились вперёд стремглав, а Белый на миг замер, наблюдая, как перепуганный зверёк метнулся в сторону. В тот миг в нём боролись два чувства: жалость к трепещущему зайцу и зов крови, требующий ринуться вдогонку. Природа взяла своё, и он сорвался следом за братьями.
Заяц петлял между редкими кустиками карликовой берёзы, и волчата, спотыкаясь, гнались за ним. Белый оказался проворнее, чем можно было подумать: его лёгкие лапы не шумели по мху, и внезапно он выскочил вперёд, отрезая добыче путь к спасению. Заяц, сверкая красными глазами, бросился прямо на Белого — и тот, сам того не ожидая, врезался в пушистый комок. На мгновение оба кубарем покатились по земле. Тут подоспели братья: один схватил добычу за задние лапы, другой — за горло. Белый, захватывая воздух открытой пастью, с удивлением увидел, что заяц уже не вырывается: первая кровь покрыла белые клыки молодых охотников.
Белый Волк поднялся на дрожащие лапы и подошёл ближе. Он понюхал мёртвого зайца, чувствуя странное смешение запахов — железистый дух крови и ещё сохраняющийся тёплый запах жизни, который уже начал угасать. Внутри у Белого всё перевернулось: радость успеха смешалась с непонятной тоской. Он не понимал, почему сердце сжимается. Ведь это была первая победа, первый урок их будущей охотничьей жизни. Братья ликовали, рыча и таща добычу к матери. Волчица одобрительно встречала их, облизывая окровавленные мордочки. Только Белый задержался на месте, глядя на тёмное пятно, растекающееся на траве. Это была кровь — и он вдруг остро почувствовал, что мир вокруг жесток и прекрасен одновременно.
В тот день в душе Белого Волка зародилось новое чувство — жалость. Он не сумел бы назвать его, даже если бы владел человеческим языком, но оно затаилось тёплым комочком в груди. Жизнь одного существа прервалась, чтобы насытить других — таков закон тундры, извечный и неумолимый. Белый понимал это инстинктивно, однако не мог отделаться от тихой печали.
Когда семья собралась вокруг добычи, Белый Волк тоже присоединился к пиршеству. Голод он почти не чувствовал — мать кормила детей досыта молоком, да и заяц был невелик — но, по примеру братьев, он вонзил зубы в тёплое мясо. Солоноватый вкус крови и плоти пробудил в нём древний инстинкт, и вскоре от задумчивости не осталось и следа. Он жадно рвал свою долю, ощущая, как внутреннее тепло разливается по телу с каждым проглоченным куском свежего мяса. Печаль отступила: закон жизни восторжествовал, и стая насытилась.
Минуло лето, дни пошли на убыль, солнце всё ниже опускалось к горизонту. Юные волки окрепли и уже почти не нуждались в материнском молоке. Настало время первых настоящих охот вместе со всей стаей. Но прежде судьба уготовила Белому Волку первую встречу с загадочным миром людей.
В один из пасмурных дней бабьего лета стая лежала на привале после долгого перехода вдоль берега холодной речки. Волчата устали и прижались к тёплым бокам старших, дремля под мерный шум воды. Внезапно уши вожака настороженно поднялись: до его чуткого слуха донёсся необычный звук. Не то далёкий лай, не то крик, не похожий ни на один голос зверя. Через мгновение Белый тоже уловил невиданный доселе запах — дым и что-то ещё, резкое, чужое.
На горизонте, там, где река делала изгиб, показались движущиеся точки. Вожак тихо рыкнул, подняв остальных: стая скрылась в низких зарослях, наблюдая издалека. По берегу двигались два странных зверя на четырёх ногах, однако пахло от них не как от оленей или медведей. Это были лошади, нагруженные тюками, а рядом шагали двое существ на задних лапах — люди. Они переговаривались громкими голосами, и Белый Волк с трепетом вглядывался в их высокие фигуры. Люди казались ему неуклюжими и уязвимыми без клыков и когтей, закутанными в шкуры, но в их облике было нечто внушающее тревогу.
Волчица зарычала едва слышно, предупреждая детей держаться позади. Белый ощутил, как по хребту у него пробежала дрожь: вовсе не от желания догнать незнакомцев, а от непонятного волнения, будто некое предчувствие скользнуло по его душе. Люди тем временем ушли дальше, не заметив притаившихся волков. Ещё долго после их исчезновения стая не выходила из укрытия. Вожак тревожно обходил место стоянки людей, изучая запахи: пахло огнём, железом и чем-то съестным. Волки держались подальше: они знали, что с человеком лучше не встречаться без нужды. Белый Волк ещё долго смотрел туда, где скрылось чуждое племя, не ведая, что вскоре его судьба переплетётся с судьбами двуногих куда теснее, чем он мог представить.
Глава 3. Буря и потери.
Короткое северное лето прошло, оставив лишь призрачные воспоминания о тепле. Осенняя мгла сменилась долгой полярной ночью. Тундра снова застыла под ледяным ветром, и жизнь словно затаилась, прячась от холодного взора зимы. Для волчьей стаи наступили тяжёлые времена: стада северных оленей откочевали далеко на юг, жирные гуси и утки улетели, мелкие зверьки попрятались глубоко под снегом. Земля опустела, и голод начал нетерпеливо заглядывать в волчьи желудки.
Сначала волки терпеливо бродили по старым охотничьим тропам, надеясь настичь запоздалую добычу. Вожак водил семью от редких кустов к промёрзшим ручьям, проверял каждое знакомое логово зайцев или песцов — всё было пусто. Снегири и куропатки, взлетавшие из-под лап, были слишком малы и проворны, чтобы насытить всех. Волчата, недавно такие игривые и беззаботные, теперь шли молча, понуро опустив морды. Их бока впали, рёбра начали просматриваться под шкурой. Белый Волк впервые узнал, что такое постоянный холод в животе — неутолимый, ноющий голод, отнимающий силы и ясность мыслей.
С каждым днём шаг стаи становился всё медленнее. Казалось, сама надежда коченеет от мороза. Ветер выл безумно по ночам, заметая следы волков прежде, чем они успевали отойти далеко от прежнего привала. Несколько дней подряд свирепствовала метель, и стае пришлось затаиться в неглубокой балке, скучившись всемером под прикрытием поваленного ураганом ствола старого хвойного дерева. Снег заметал их до самых морд, и волки лежали, прижавшись как можно ближе друг к другу, спасаясь общим теплом.
Однажды, после особенно лютой ночи, стая недосчиталась одного из малышей. Самая слабая волчица, сестрёнка Белого, не поднялась утром: она лежала неподвижно, припорошенная снегом, прижавшись бочком к матери, и её маленькое сердце уже остановилось. Волчица-мать долго толкала мордой остывшее тельце, выла от горя, но ничто не могло вернуть жизнь. Белый Волк смотрел на свою сестру широко раскрытыми глазами, не в силах понять, как вчера она была рядом — тёплая и живая, а теперь стала холодной и тихой, словно сломанная кукла.
Вожак стоял над погибшей дочкой, опустив голову. В его горле тихо ворочалось горестное рычание, но он оставался собранным — остальные нуждались в защите и надежде, даже если надежды почти не осталось. Не было возможности ни похоронить малышку, ни долго оставаться — нужно было идти дальше, иначе их ждала такая же участь. Наконец волчица лизнула в последний раз мордочку умершей дочери и тихо заскулила, прощаясь. Стая двинулась в путь, оставив крошечный снежный холмик позади.
Шли дни. Волки ослабели настолько, что уже не было сил выть и звать удачу — каждый в стае берег дыхание, будто пламя свечи на сквозняке. Белый Волк еле переставлял лапы, проваливаясь в глубоком снегу. Он всё чаще вспоминал тёплое логово детства, материнское молоко, сытость и уют — казалось, то была не его жизнь, а чей-то чужой счастливый сон.
Но однажды вечером ветер донёс до стаи новый запах — сильный, манящий. То был запах жизни: запах крови и мяса, пусть и далёкий. Вожак насторожился, подняв морду высоко, ловя едва уловимый дух. Волчица тоже уловила его и тревожно посмотрела на партнёра. Это был запах добычи, но в нём чувствовалось присутствие человека. Вероятно, неподалёку находилось поселение людей или их охотничий лагерь.
Стая остановилась перед выбором. Пойти ли на зов желанного корма, рискуя встретить двуногих существ, или сворачивать прочь, в безмолвную пустошь, где, возможно, их ждёт лишь смерть? Старый вожак стоял недвижимо, вдыхая воздух. Глаза его метались между направлением ветра и истощёнными фигурами оставшихся детей. Наконец он тихо зарычал, принимая решение, и повернул туда, откуда тянуло запахом пищи. Волчица поравнялась с ним: они обменялись коротким взглядом, полным тревоги и решимости. Ради спасения семьи они были готовы рискнуть всем.
Ночью стая бесшумными тенями скользила сквозь метель к человеческому лагерю. Ночь была им союзницей: ни луны, ни звёзд — тьма и ревущий ветер укрывали приближение волков. Белый Волк держался позади отца и матери, по привычке немного прикрывая собой младшего брата. Он чуял близко горячий запах живых животных — их кровь, их страх. Слюна текла у него из пасти помимо воли. Голод гнал вперёд сильнее страха.
Вот показался неясный контур плетёного загона, откуда послышался встревоженный храп домашнего оленя. Вожак, пригнувшись, просочился меж жердей — сухие прутья скрипнули под его тяжестью, и тут же олень заржал, брыкаясь. Мгновение — и отец вцепился ему в горло, повиснув мёртвой хваткой. Волчица кинулась помогать, братья — с другой стороны. Белый на миг замешкался: резкий новый запах — человек! — ударил в ноздри. Избушка была совсем близко, от неё тянуло дымом и людским духом.
Дверь избы распахнулась, и на пороге возник тёмный силуэт. В ту же секунду тишину ночи разорвал оглушительный гром. Белый Волк почувствовал, как воздух возле уха словно разорвался и обжёг его — это просвистела пуля. Гром прогремел снова: человек стрелял из огненного оружия.
Вой боли перекрыл шум метели: волчица рухнула боком в снег, выпустив оленя. Бок её был алым — горячая кровь брызнула на белый наст. Белый Волк остолбенел от ужаса. Он никогда прежде не слышал ружейного выстрела, не видел, чтобы мать, такая сильная и надёжная, падала, сражённая невидимой молнией.
Вожак оставил раненого оленя и взвыл яростно, бросаясь к месту, откуда грянул огонь. Ещё выстрел — снег взметнулся у самых лап вожака, пуля прошла мимо. Человек перезаряжал поспешно, проклиная тьму и вихрь, мешавшие прицелиться.
— Кыш, проклятые! — донёсся грубый крик, и в следующее мгновение огненный язык снова блеснул во тьме. На этот раз пуля лишь чиркнула по плечу вожака, заставив того отступить с коротким взвизгом. Охотник, увидев, что волки начинают отступать, спрыгнул с крыльца, размахивая ружьём. Он был полон решимости прикончить хотя бы одного хищника этой ночью.
Белый Волк опомнился и кинулся к матери, которая лежала в снегу, прерывисто дыша. Её глаза были широко открыты, в них метался страх за детей. Белый лизнул её окровавленную морду, поскуливая, зовя встать, уйти, бежать… Волчица попыталась подняться, но передние лапы не слушались — пуля пробила ей бок, угодив в самое сердце жизни.
Подбежали братья, завывая от смятения. Вожак встал над раненой подругой, заслоняя её собой. Из горла его рвался утробный рокот — он предостерегал человека, готовый принять бой до конца.
Охотник подошёл ближе, щурясь сквозь снежную пелену. Он увидел на снегу раненую волчицу и возле неё ещё троих волков. На миг он замер, поражённый зрелищем: крупный белый самец стоял, словно горгулья, над своей семьёй, оскалив клыки, но не отступая. У самых ног человека билась в предсмертных судорогах его умирающая олениха — одна из тех, что он растил. Ярость охотника затмила всё. Он вскинул ружьё, нацеливая прямо в огромного волка.
В ту же секунду волчица, собрав последнюю силу, рванулась вперёд и вцепилась человеку в лодыжку. Она уже не могла нанести смертельной раны, но её внезапный бросок сбил охотника с толку. Тот вскрикнул и выстрелил наугад. Пуля ушла в чёрное небо, а ружьё выпало из рук, когда человек пытался стряхнуть умирающую волчицу с ноги.
— Мать! — будто беззвучным криком прогремело в сердце Белого Волка. Вожак схватил зубами загривок Белого, поднимая его, и коротко рыкнул остальным, приказывая бежать. Волчица отпустила ногу человека и вновь рухнула на снег, больше не вставая. Охотник, проклиная, потянулся за ружьём, уронив его в сугроб, но было поздно: тёмные тени волков уже исчезали в круговерти метели.
Белый Волк пытался вырваться, оглядываясь на мать. Он видел её бледную неподвижную шкуру, оставшуюся на залитом кровью снегу возле человеческого жилища, и фигуру человека, склонившегося над ней с блестящим ножом. Сердце Белого разрывалось, но отец тащил его вперёд, заставляя жить, а не умирать там, рядом с матерью.
Метель укрыла беглецов. Человек не стал преследовать стаю в такую ночь: он удовлетворился тем, что отомстил волкам за своего оленя, хотя и потерял добычу. Вскоре он вернулся в своё жилище, таща за собой тушу убитой волчицы — в его сердце не было места жалости к матери, погибшей, защищая своих детей.
Оставшиеся волки бежали долго, пока дыхание не превратилось в хрип. Лишь когда пелена снега надёжно спрятала их от возможной погони, вожак замедлил бег. Белый Волк, обессилев, упал боком в сугроб. Его братья тоже еле держались на ногах. Волчица-мать осталась позади навсегда, и вместе с ней — последняя уверенность в том, что мир справедлив.
Так Белый Волк познал невосполнимую утрату. В детстве, полном игр и заботы, он не думал о смерти — теперь же смерть забрала самую дорогую ему сущность, свет и тепло его мира. Он тихо завыл, жалобно, протяжно — то был плач сироты, потерявшего материнскую любовь. Его вой подхватил ветер и унёс в пустоту ночи. Вожак молчал: его скорбь была беззвучной, но глаза, устремлённые вперёд, сияли смертельной решимостью. Где-то в темноте выли братья — молодые голоса, полные ужаса и одиночества. Стая сократилась, но должна была жить дальше.
Наконец отец поднялся и повёл детей прочь — подальше от проклятого места. Белый Волк плёлся позади, выбиваясь из сил. Снежная крупа хлестала по глазам, и перед собой он видел лишь смутные тени своих братьев. Так продолжалось до самого рассвета, когда метель на миг утихла.
Измождённая группа пересекала замёрзшую реку по хрупкому льду. Вожак ступил уверенно, за ним два молодых волка. Белый шёл последним. В середине реки лёд неожиданно затрещал у него под лапами: тонкий наст не выдержал даже лёгкого юного волка. Ледяная вода вмиг сомкнулась вокруг задних лап Белого. Он взвыл от холода и неожиданности, забарахтался, пытаясь выкарабкаться. Шум пролома и плеска утонул в ревущем ветре.
Вожак обернулся на звук, но видел лишь белую пелену. Он кинулся было назад, но под ним тоже пошли трещины. Братья, не понимая, остановились, метаясь по берегу. Тогда отец издал приказной резкий лай — спасаться на противоположный берег. Если бы они замешкались, треснувший лёд мог бы погубить всех. В считаные секунды трое волков достигли другой стороны, а Белый… Ему удалось, царапая когтями край разлома, выбраться на отколовшуюся льдину. Потоки подводного течения подхватили льдину и понесли вниз по реке.
Белый Волк, обессиленный и окоченевший, видел, как фигуры семьи тают вдали. Он слышал отчаянный вой отца — тот звал его, бежал вдоль берега, пытаясь угнаться за льдиной. Но течение оказалось быстрее. Последнее, что он разглядел сквозь вихри снега, — скачущий по берегу силуэт вожака, протяжно воющий от беспомощности. Потом поворот реки скрыл всё.
Льдина вынесла Белого к другому берегу через несколько сотен метров. Она ударилась о камни, раскололась, и волк оказался выброшен на сугроб. От удара и изнеможения он потерял сознание.
Так суровая зима разлучила Белого Волка с семьёй. Ещё вчера он был окружён любящими близкими, сегодня же остался один в безграничной ледяной пустоте. Над ним раскинулось серое небо рассвета, не сулящее ни спасения, ни милосердия. Детство навсегда кончилось.
Глава 4. Одиночество.
Белый Волк очнулся от боли и холода. Несколько мгновений он не понимал, где находится: всё тело ломило, правая задняя лапа онемела, а в нос бил резкий запах обледенелой воды. Постепенно сознание прояснилось. Он лежал на берегу реки, наполовину занесённый снегом. Рядом белели осколки льда, прибитые к отмели. Вокруг не было ни души.
Волк попытался подняться. Лапы дрожали, подгибаясь от изнеможения, но постепенно начали слушаться. Он огляделся: бескрайний белый пейзаж и ни одного следа. Ни запаха стаи, ни слышимого на много вёрст голоса отца — лишь вой ветра. Белый Волк вспомнил всё разом: погоню, выстрелы, кровь матери, ледяную ловушку реки… Сердце его болезненно сжалось. Он запрокинул голову и завыл — протяжно, жалобно, вкладывая в этот крик всю свою тоску.
Эхо его собственного голоса прокатилось вдоль пустого русла и заглохло. Никто не ответил. Белый постоял, прислушиваясь к тишине, потом снова завыл, ещё отчаяннее прежнего. Но ответом была лишь безмолвная тундра. Он остался один.
Впервые в жизни Белый Волк должен был выживать без поддержки стаи. С детства каждый его день проходил вместе с семьёй: рядом всегда была мать, готовая защитить, отец, указывающий путь, братья и сёстры, разделяющие игры, еду, сон. Теперь не было никого. Только сейчас юный волк понял всю цену той незримой нити, что связывает сородичей. Свобода, о которой он раньше мечтал, убегая на несколько лишних шагов вперёд от матери, теперь обернулась ледяной пустотой. Некому было прикрыть его на охоте, согреть бок о бок в стужу, предупредить об опасности. Некому ответить на его зов.
Однако голод не давал предаваться горю слишком долго. Серое небо постепенно светлело — приближался полдень. Белый Волк встряхнулся, отряхивая налипший снег с меха, и осторожно двинулся вдоль берега. Лапы ещё дрожали, и особенно задняя, ушибленная при падении, ныла и тянула. Но остановка означала верную смерть: нужно было искать пищу и укрытие.
Несколько часов Белый брёл по замёрзшей реке, переходя то на один берег, то на другой, в надежде наткнуться на добычу. Пару раз ему чудилось движение впереди — он бросался туда, но находил лишь низкий кустарник, теребимый ветром, или игру светотени. Силы уходили. Наконец он уловил слабый запах падали — сердце дрогнуло от надежды. На небольшой поляне под скалой он обнаружил окоченевший труп песца, наполовину засыпанный снегом. Видимо, тот погиб от голода или болезни. Для Белого Волка этот жалкий трупик оказался даром судьбы. Он вгрызся в замерзшую плоть, отламывая куски льда и шерсти, пытаясь добраться до съедобного. Мясо оказалось почти несъедобным, горьким и твёрдым, но несколько небольших полосок всё же утолили смертельный голод.
Немного насытившись, Белый почувствовал слабый прилив энергии в мышцах и небольшую ясность в сознании. Пища вернула ему надежду на жизнь, пусть и ненадолго. Теперь стоило отыскать укрытие на ночь. Близилась новая метель — тяжёлые тучи надвигались с севера, и ветер крепчал с каждой минутой.
Надвигалась ночь. Белый Волк свернул от реки к невысоким скалам, тянувшимся грядой на запад. Среди камней можно было отыскать щель или старое логово лисицы, чтобы переждать бурю. Вскоре он действительно нашёл углубление — неглубокую пещерку, вероятно вымытое когда-то водой под большим валуном пространство. Волк залез внутрь, протиснувшись брюхом по земле. Внутри было тесно и сыро, но хотя бы не продувало ветром. Он улёгся, свернувшись клубком, стараясь согреться собственным телом.
В тишине одиночества на него вновь навалилась тоска. Сколько раз в детстве он уютно засыпал, уткнувшись носом в бок сестры или под тёплым крылом матери. Сейчас же вокруг была лишь безликая темнота и леденящий душу холод. Белый Волк задрожал то ли от мороза, то ли от душевной боли — если бы волки умели плакать, он бы выплакал все слёзы. Но вместо слёз из груди его вырвался тихий стон. Никто не услышал эту музыку боли, кроме невидимых духов тундры.
Глаза Белого закрывались от усталости, но сон не приходил. Ему чудилось, будто во тьме кто-то присутствует — незримый, но родной. Может, это память бередила сердце: он ясно представил облик матери, её ласковый взгляд, каким она провожала его в последний раз. Казалось, стоит приподнять голову — и он уткнётся в её тёплую шею, вбирая знакомый запах молока и любви. Но вокруг была лишь сырость камня. Волк тяжко вздохнул.
За узким входом в убежище блеснуло зеленоватое сияние — меж туч на миг прорвалось северное сияние, его ленты плеснули светом по снежному насту. Бледное мерцание скользнуло и по глазам Белого Волка. Он приоткрыл веки и, словно пробуждаясь от мрачных дум, потянулся всем телом вперёд, чтобы выглянуть наружу. На небе дрожали волшебные огни, перетекая из зелёного в белый, из белого — в лиловый.
Белый Волк завороженно смотрел на танец небесного пламени. В этой странной игре света ему чудилось нечто значимое, как будто кто-то разговаривал с ним на безмолвном языке вселенной. Он не понимал слов — да и были ли они, — но сердце билось чуть спокойнее. Под этим безмолвным хором звёзд и сияния волк впервые за все дни одиночества почувствовал: он ещё жив, и пока жизнь теплится, путь его не окончен.
Утром буря утихла. Белый Волк выбрался из укрытия, стряхнув снег с боков. Новый день принёс новые испытания, но вместе с тем и надежду: ведь за тьмой ночи всегда следует рассвет нового дня. Белый побрёл дальше, наобум выбирая путь, но стараясь держаться направления, где вдали сквозь утренний сумрак темнели силуэты лиственничного редколесья. Лес мог дать укрытие и пищу. Шагая по насту, волк вдруг уловил носом необычное: тонкую струйку запаха дыма. Сердце его замерло: это означало присутствие человека где-то впереди. Недавний ужас ещё был свеж, и Белый напрягся, готовый бежать прочь. Но голод и любопытство одолели страх. Он осторожно двинулся вперёд на запах, не зная, что впереди его ждала встреча, которая навсегда изменит всю его жизнь.
Глава 5. Отшельник.
Осторожно ступая меж сосен, Белый Волк вышел к поляне, где чернела покосившаяся избушка под густой снежной шапкой. От её крыши вверх в небо лениво поднимался тонкий столбик густого сизого дыма. Волк затаился в кустах, настороженно всматриваясь. Он не раз видел людские жилища издали, но никогда не подходил так близко один. Сердце его колотилось от волнения и любопытства. Возле избушки показался сам человек — старик, закутанный в поношенный тулуп, с длинной седой бородой. Он медленно вышел на крыльцо, опираясь на сучковатый посох, и обрушил на ступени ведро золы из печи. Затем старик потянулся, оглядел лес пристальным, но, казалось, добрым взором. Белый Волк замер. Ветер дул от человека к волку, поэтому старик не мог его учуять, но вдруг, словно чутьём, повернул голову прямо на кусты, где прятался хищник.
— А выходи, выходи, — вдруг раздался хрипловатый голос.
— Коли пришёл, нечего таиться.
Белый Волк вздрогнул от неожиданности. Он не понимал значения слов, но тон старика был лишён злобы. Скорее, звучало приглашение. Старик тем временем неторопливо спустился с крыльца и направился к небольшому сарайчику сбоку. Возле сарая висели связки сушёной рыбы и звериных шкур. Человек снял одну рыбину и, будто невзначай, бросил её на снег у порога.
Потом, не оглядываясь, старик вернулся в тёплую избу и прикрыл за собой дверь, оставив рыбу снаружи.
Белый Волк недоверчиво высунул морду из кустов. Запах рыбы щекотал ноздри. Он был голоден, но понимал, что пища прямо у жилища человека — ловушка или приманка. Однако старик не показывался. Спустя несколько томительных минут волк решился. Крадучись, готовый в любой миг броситься назад, он подкрался к крыльцу. Рыба лежала прямо на снегу, испуская манящий запах. Никаких петель или капканов рядом не было видно. Белый Волк схватил добычу зубами и в три прыжка отскочил обратно в укрытие.
Он ещё долго наблюдал за избушкой из зарослей, но старик так и не вышел. Волк быстро разорвал замёрзшую рыбу на куски и проглотил их — то была первая свежая пища за многие дни. Тепло разлилось по телу. Он продолжал ждать, однако всё оставалось тихо. Тогда Белый, чуточку осмелев, осторожно обошёл поляну кругом, изучая жилище старика с разных сторон. Никакой опасности не чувствовалось: ни лай собак (у отшельника их не было), ни запаха пороха. Только дым из трубы и слабый аромат самого человека — странно, но в нём не было той резкой злобной ноты, что исходила от рыжебородого охотника.
Наступил вечер, и волк спрятался неподалёку, наблюдая. Ему было любопытно и вместе с тем тревожно. Старик вышел ещё раз перед сумерками — набрать снега в ведро. Он бросил беглый взгляд туда, где мог предположительно скрываться гость, и тихо молвил:
— Приходи ночью, если хочешь. Я двери не стану запирать.
Белый Волк не понял слов, но уловил спокойствие в голосе. Ночью, когда на небе зажглись звёзды, он действительно приблизился к избушке. Его тянуло непонятное чувство — не только надежда поживиться едой, но и странное притяжение к этому одинокому живому существу. Из избы лился тусклый свет лучины, в маленьком окошке виднелась фигура старика, склонившегося над столом. Волк различил его лицо: оно было морщинистым, обветренным, но выражение мягким. Старик что-то тихо напевал себе под нос.
Белый Волк, набравшись храбрости, подошёл вплотную к двери и осторожно принюхался. Запах внутри был сложный: дым, старое дерево, сушёные травы, чуть слышно — тёплое мясо. Желудок волка заурчал.
Внезапно дверь приотворилась, и Белый отпрянул. На пороге стоял старик с лучиной в руке. Свет огня выхватил фигуру белого зверя в темноте.
— Ах вот ты где, гость ночной, — негромко сказал он, стараясь не спугнуть зверя.
— Иди, не бойся.
Белый Волк стоял, пригнувшись, готовый в любой миг бежать, но старик медленно протянул вперёд руку. В пальцах он держал кусок варёного мяса. Аромат был неотразим. Волк нервно переступил лапами, но остался на месте.
— Бедняга… Кто же тебя так потрепал? — продолжал человек, обращаясь скорее к себе, чем ожидая ответа. Он положил мясо на порог и отошёл на шаг назад, давая волку место.
— Кушай, не бойся. Мне не жалко.
Белый Волк, полуослеплённый светом, всё же решился. Он подошёл ближе и жадно проглотил мясо, не сводя глаз со старика. Тот не делал резких движений, лишь наблюдал с печальной улыбкой. Когда кусок закончился, волк облизнулся. На морде его отразилось детское, почти умоляющее выражение. Старик тихо рассмеялся.
— Будет, будет, голодный ты мой… — Он снова скрылся в дверях и вернулся с миской, полной тёплой похлёбки. Аромат наваристого бульона довёл волка до исступления. Белый подошёл вплотную и сунул морду прямо в деревянную чашу, вылизывая густую солоноватую массу.
Старик протянул руку и осторожно коснулся спины зверя. Белый замер, но чужое прикосновение было лёгким, ласковым, будто мать лизнула его между ушей. Он позволил провести ладонью по своей холке.
— Вот видишь, — шептал старик, гладя потрёпанную шкуру, — не враги мы. И ты не враг мне… Совсем один остался, да? Я тоже один…
Голос человека дрожал от старости, но в нём звучало участие. Белый Волк почувствовал что-то странное: давно забытое чувство покоя. Ему вдруг отчаянно захотелось остаться тут, у тепла и мягкого голоса, хотя бы на одну ночь.
Старик словно понял это без слов. Он отошёл, распахнув дверь шире. Внутри в очаге потрескивали дрова, маня теплом. Волк нерешительно ступил одной лапой на порог. Половицы скрипнули. Он напрягся, ожидая подвоха — но ничего не случилось. Только старик ласково произнёс:
— Входи, друг. Не бойся. Негоже тебе морозиться.
Белый Волк проскользнул внутрь. Впервые он оказался под крышей человека. В тесной избушке пахло терпко: травами, дымом, шерстью. По стенам висели пучки сушёных растений, на столе тускло горел огарок свечи. В углу стояла лежанка, накрытая старыми шкурами. Старик указал волку на угол у печи, где лежал старый тулуп.
— Ложись-ка тут, — сказал он и сам опустился на лавку, покряхтывая.
Белый Волк недоверчиво обошёл вокруг стола, обнюхивая каждый угол. Убедившись, что больше никого нет и ловушек тоже, он осторожно улёгся на брошенный тулуп. Жар от печи приятно согревал бок, и волк невольно вздохнул с облегчением. Старик некоторое время молча смотрел на странного гостя. Потом кивнул сам себе и произнёс:
— Ну вот и хорошо. Мне всё равно от этого мяса толку мало — зубов уж почти нет жевать, — усмехнулся он. — А тебе, гляжу, весьма на пользу. Что ж, живи, коль хочешь. Дом мой — твой дом… Мне-то что, я своё отжил, а тебе ещё по белу свету бегать да бегать.
Белый Волк не понимал речей, но голос действовал убаюкивающе. Он смотрел не отрываясь на этого странного человека. Тот больше не походил на грозную двуногую тень с ружьём. В морщинистом лице блестели добрые мудрые глаза, а во всём облике читались усталость и одиночество — волк почти чувствовал это кожей, потому что сам недавно познал такое же состояние.
Так началась необычная дружба между хищником и человеком-отшельником. Белый Волк остался жить рядом со стариком, хотя и не отказывался от своей дикой свободы. Днём он уходил бродить по окрестному лесу, охотясь на зайцев или рябчиков и чутко прислушиваясь, не приближаются ли чужие люди. Но ночи всё чаще проводил около избушки: то лежал у порога, то, по приглашению старика, входил и спал у печи.
Старик разговаривал с волком, как с равным, хоть и знал, что тот не ответит. Долгими зимними вечерами он сидел у огня, перебирая чётки или вырезая ложку из дерева, и рассуждал вслух:
— Ты, дружок, наверное, с того берега пришёл? — говорил он, когда Белый Волк полулежал у очага, прикрыв глаза.
 — Там деревня есть, далеко отсюда. Давненько я людей не видал… Да и они меня, поди, позабыли. Оно и к лучшему. Люди, знаешь ли, брат Волк, существа сложные. От них и добро, и зло происходит. Я вот двадцать лет как в глушь ушёл, на свой век насмотрелся и горя, и неправды… Никто меня тут не обидит, да и я ни к кому со злом не подойду.
Старик покачивал головой, глядя на пламя:
— Был у меня дом, семья… Да всё прахом пошло. Жена померла молодая, сын… эх… сын отрёкся от меня, в город подался за лёгким хлебом. А я не смог там больше — задохнулся. Вот и живу здесь, с лесом да с Богом. Думаешь, дурак старый? Может. Только мне так покойней.
Порой он переводил взгляд на Белого Волка и мягко улыбался:
— Тебя ведь, смотрю, жизнь тоже помотала… Шкура вон какая в шрамах, да и в глазах тоска нездешняя. Рассказывал бы — да не можешь. Да я и без слов чую: зло тебя человеческое стороной не обошло. Прости нас, людишек, серый… Волков боятся, гонят, стреляют… А за что? За то, что выжить хотите? Жрут они наш скот, говорят. Ну а человек сам что, не зверь? Последнего зверя изведёт, лишь бы шкуру да прибыль поиметь… Мы, брат, с тобой в чём-то схожи: оба изгои. Мне от людей ничего не надо, и тебе, поди, тоже. Эх…
Он вздохнул и добавил тише:
— Всё ж, знаешь, думаю я: не весь люд поганый. Есть добрые души. Вот был бы у меня внучонок, я бы его добру научил, а не злобе… Глядишь, из молодых да и выйдет порода получше. Добро оно — как огонь в очаге: поддерживай — так и грейся, а не то погаснет, одна зола останется.
Как-то раз, провожая взглядом Белого Волка, собравшегося на ночной обход, старик негромко промолвил:
— Ты уж воля вольная, лесной брат… Вам, зверям, легче: живёте по природе, долг у вас простой — семье пропитание добыть, территорию беречь. А у людей-то долг запутанный… Перед Богом, перед ближними, перед собственной совестью. Да только не всяк его исполняет. Свободы нам хочется — а вольному воля часто тем и кончается, что про долг забываем. Вот и выходит черт знает что на белом свете…
Белый Волк лежал у очага, прикрыв глаза, и слушал размеренный монолог старика. Он не понимал значений всех слов, но чувствовал: речь идёт о чём-то важном. Звуки голоса были спокойными, невесёлыми, иногда в них прорезалась боль или мягкая усмешка. Волк улавливал интонации — и они странно отзывались в его душе, словно дальнее эхо собственных смутных мыслей.
Так прошла зима. Белый Волк вновь набрался сил, подрос, набрался охотничьего опыта. Он возмужал и во многом благодаря заботе старика сохранил веру во что-то хорошее.
В конце зимы старик стал слабеть. Сначала Белый Волк заметил, что друг всё реже выходит из избы, подолгу лежит, закутавшись в шубу, кашляет тяжело. Волк приносил ему в пасти зайчат или куропаток, подстреленных на охоте, и старик с улыбкой благодарил, варя себе бульон.
— Смотри-ка, — говорил он однажды, получив от волка брошенную к его ногам тетёрку.
— Ты меня, значит, как родича снабжаешь? Ай да молодчина… Бог не оставит тебя за доброту.
Однако здоровье отшельника неуклонно ухудшалось. Как-то утром Белый Волк почуял странный запах — от человека исходил другой дух, тяжёлый, больной. Старик лежал на своей лежанке, глаза его блуждали, лихорадочно поблёскивая. Волк тихонько подошёл и лизнул его руку. Кожа была горячей. Человек очнулся и с трудом улыбнулся.
— Эх, пришла моя пора, видно… — прошептал он едва слышно. Волк склонил голову, всматриваясь в побледневшее лицо друга.
— Ты уж, брат, прости… дальше сам…
Старик вдруг крепче сжал пальцами загривок волка:
— Слушай… хоть ты и зверь лесной, а поймёшь… Не злись на людей. Ты добро видел и зло… Но выбор… выбор всегда за нами. Не родись я человеком, а волком, может, лучше б жил… Да кто ж знает.
Он задышал прерывисто; волк почуял близость конца и скулил, толкаясь носом в его ладонь, словно прося не уходить.
— Добро… сильнее зла… — с усилием прошептал старик, глядя невидящим взором в потолок.
— Ты только верь… и будь свободен внутри…
Голос отшельника оборвался. Губы его тронула тень улыбки:
— Спасибо… друг… не один умер…
Рука его ослабела, свесившись с лежанки. Белый Волк замер, не дыша. Сердце человека перестало биться: запах смерти тонкой нитью вплёлся в воздух.
Наступило глухое безмолвие. Волк тихо завыл, подняв морду к закопчённому потолку. Это был тихий скорбный звук — прощание. Затем он опустил голову на лапы у постели старика и долго лежал так, охраняя покой ушедшего друга.
Под вечер Белый Волк вышел из избушки. Он обернулся на тёмный проём двери, внутри которого уже сгущалась ночная тень. Несколько мгновений волк стоял, будто ожидая, что вот-вот старик появится на пороге и позовёт его, как раньше. Но изба молчала. Тогда Белый Волк, понурив голову, исчез в лесу, унося в своём волчьем сердце новое тяжкое воспоминание.
Так он вновь остался один — но уже не тот потерянный юнец, что брёл по льду в отчаянии. В нём жила память о добром человеке, который, пусть ненадолго, заменил ему стаю. Впереди ждала неизвестность, но Белый Волк унаследовал мудрость и ласку своего друга. Этот дар ещё приведёт его к важному решению, хоть он пока об этом не подозревал.
Глава 6. Потерянный ребёнок.
Белый Волк к тому времени уже покинул окрестности пустой избушки отшельника и вышел ближе к людским селениям. Его неотвязно гнал какой-то внутренний зов: что-то тянуло его на границу миров, к тем самым двуногим существам, встреча с которыми когда-то оборвала его детство. Он брёл по просёлочным тропам близ небольшой деревушки на краю тундры, осторожно оставаясь невидимкой для людей.
Стояла ранняя весна. Дни стали длиннее, но погода ещё была суровой: внезапные метели сменялись оттепелями. В один из таких дней природа преподнесла новое испытание. Под вечер небо заволокло тучами, и поднялся сильный ветер с мокрым снегом. Белый Волк искал убежища в перелеске, как вдруг до его слуха донёсся тонкий звук, который не мог принадлежать ни зверю, ни птице. Это был детский плач.
Волк насторожился. Плач повторился — жалобный, отчаянный — явно где-то совсем близко. Белый двинулся на звук, принюхиваясь. Ветер мешал, но вскоре он уловил еле различимый запах человека, причём совсем маленького.
За поворотом тропинки, меж сугробов и валежника, показалось что-то пёстрое: свёрток одежды. Подойдя ближе, Белый Волк остановился: на снегу сидел маленький человеческий детёныш — девочка лет четырёх-пяти, кутающаяся в тонкий платочек. Щёки её горели алым от мороза, губы посинели, глаза были полны слёз. Ребёнок плакал, надрываясь, но ветер рвал крик и уносил прочь.
Волк застыл, ошеломлённый. Никогда прежде он не видел человека-дитя так близко. Девочка заметила белую тень и подняла заплаканные глаза. Казалось, страх на миг отрезвил её: она замолчала, глядя во все глаза на большого зверя.
Белый Волк медленно опустил хвост и прижал уши — инстинктивно, чтобы не пугать дитя ещё больше. Он чувствовал: перед ним не враг и не добыча, а такое же беспомощное существо, каким был он сам когда-то щенком, оказавшись один на один с беспощадной природой.
Девочка всхлипнула, продолжая дрожать от холода. Она была одета в лёгкое пальтишко и валенки; видно, выбежала из дому, думая вернуться, да сбилась с пути.
Белый Волк шагнул ближе, наклонив голову набок, пытаясь понять состояние ребёнка. Девочка зажмурилась и прикрыла лицо ручонками, ожидая худшего. Но волк не напал. Он медленно подошёл и ткнулся тёплым носом ей в плечо, обнюхивая. Ребёнок вздрогнул, но, не чувствуя боли, рискнул открыть глаза.
Перед ней стоял большой белый волк, «собака» — так, вероятно, подумала девочка, ведь она никогда не видела волков так близко. «Собака» смотрела умными голубоватыми глазами и тихо повизгивала, будто сочувствуя.
— Доо… брый… — прошептала малышка сквозь зубы, пытаясь улыбнуться дрожащими губами, сама не веря, что говорит это страшному зверю. Ей очень хотелось тепла и утешения, и в отчаянии она решила принять незнакомца за друга.
Белый Волк тихонько поскуливал в ответ и подошёл вплотную. Девочка непонимающе смотрела на него снизу вверх. Тогда он лёг боком прямо в снег, прижавшись спиной к её маленькому телу, заслоняя от ветра. Тёплая густая шерсть коснулась окоченевших рук ребёнка. Девочка инстинктивно придвинулась ближе к нежданному спасителю, утопая лицом в пушистом загривке волка. Тот чувствовал, как её дрожь понемногу утихает.
Метель крепчала, но теперь им обоим было чуть легче пережидать бурю. Белый Волк лежал смирно, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть дитя и не утратить драгоценное тепло. Он помнил, как когда-то, щенком, грелся точно так же бок о бок с братьями в логове, заслонённый телом матери от холода. Теперь он сам стал таким укрытием — и странное чувство ответственности окрепло в его душе.
Долго ли продолжалась метель, он не знал. Наконец ветер стал стихать. Девочка перестала плакать и, измученная, задремала, прижавшись к тёплому боку зверя. Белый осторожно поднял голову, осматриваясь. Сумерки сгущались; надо было что-то делать, иначе ребёнок мог замёрзнуть насмерть ночью. Волк снова лизнул щёку девочки — она была очень холодной. Нужно было согреться и раздобыть пищу.
Он встал, стараясь не уронить её. Маленькая головка беспомощно склонилась набок, глаза были закрыты. Волк понял: она совсем слаба. Тогда он начал облизывать ей лицо и руки своим тёплым шершавым языком, пытаясь вернуть сознание. Девочка пошевелилась и опять тихонько заплакала.
— Мама… — хныкнула она еле слышно.
Белый Волк скулил, стараясь вдохнуть жизнь в озябшее тельце. Он толкнул носом спину ребёнка, пытаясь подтолкнуть её встать. Девочка поняла и с огромным трудом поднялась на ножки, хватаясь одной рукой за загривок волка. Он был ростом ей почти по грудь, и она, пошатываясь, прислонилась к нему.
Волк медленно пошёл вперёд, чувствуя, как она держится. Так они двинулись по тропе: взрослый зверь почти нёс на себе обессиленного ребёнка.
Белый Волк принюхивался. Теперь, когда ветер стих, до него донёсся запах дыма и людей где-то впереди — там, должно быть, была деревня, откуда пришла девочка. Волк напряг все силы и пошёл напролом через сугробы, прокладывая ребёнку путь. Девочка уже не плакала — казалось, она понимала, что её спасают. Она шагала, зарываясь по колено, держась за тёплый мех.
Вдалеке послышались отголоски криков. Люди звали кого-то. Белый Волк насторожил уши. Девочка тоже подняла голову:
— Папа?..
Едва различимый голос на ветру звал: «Люба!», «Дочка!». Девочка слабым голосом попыталась откликнуться:
— Здесь… здесь я!
Но её тонкий крик обрывался на ветру. Волк понял, что нужно поспешить. Он поднял голову к небу и мощно завыл — не грозно, а призывно, громко. Эхо разнеслось над равниной.
Крики людей смолкли на миг. Потом донеслось встревоженное восклицание: кажется, они услышали вой. Белый Волк повторил сигнал.
Минут через десять между деревьев забрезжил свет факелов. Девочка снова позвала, уже громче, окрепнув духом. И наконец из сумрака вынырнули три человеческие фигуры, спешащие по сугробам.
— Дочка! — послышался радостный и одновременно испуганный крик. Вперёд вырвался высокий мужчина в полушубке — отец ребёнка. За ним бежала женщина, спотыкаясь в снегу, и ещё один мужчина с рыжей бородой, вооружённый ружьём.
Они увидели девочку, стоящую посреди поляны, и рядом — крупного белого волка, настороженно застывшего возле неё. Отец мгновенно побледнел от ужаса, воображая самое страшное.
— Люба, прочь от него! — закричал мужчина, вскидывая дрожащими руками ружьё.
Рыжебородый охотник уже поднимал ружьё, прицеливаясь зверю прямо в грудь. Девочка, заметив родителей, радостно закричала и одновременно крепче обняла шею Белого Волка:
— Папа! Мама! Это собачка меня спасла! Не стреляйте!
Охотник опешил. Он не опустил ружья, но и выстрелить сразу не смог — боялся попасть в ребёнка, который неожиданно прижался к зверю. Родители подбежали вплотную. Мать рывком схватила дочь на руки, отдёргивая от волка, и прижала к себе, рыдая от облегчения. Отец заслонил их собой, не сводя напряжённого взгляда с хищника.
Белый Волк стоял неподвижно. Он видел перед собой людей — испуганных, гневных, в то же время полных надежды — и узнал среди них одного. Запах, лицо, голос: то был тот самый рыжебородый охотник, чьи пули отняли жизнь его матери. Рыжая борода, жёсткие глаза — волк вспомнил всё в одно мгновение.
В груди у Белого всё закипело. Казалось, ещё миг — и он бросится вперёд, вонзит клыки в горло врага. Губы его приподнялись, обнажая белые зубы, глухой рык накатил на горло… Но тут краем глаза Белый увидел девочку. Она, обернувшись из материной руки, тянула к нему тонкие пальчики и плакала:
— Не трогайте его! Пожалуйста! Он хороший волк!
Волк встретился взглядом с ребёнком. В её заплаканных глазах не было страха — только беспокойство за своего защитника. Белый Волк замер. Ярость внутри него боролась с другим чувством — тем, что привело его к этому мигу. Он вспомнил тихий голос старика: «Выбор всегда за нами…» Вот он, этот выбор. Перед ним стояли люди — одни с любовью и благодарностью смотрели на него, другой — с прежней смертельной ненавистью. И ему самому предстояло решить, кем быть сейчас — мстителем или спасителем.
Рык Белого стих. Он опустил голову, отступая на шаг назад. Его хвост, ещё секунду назад напряжённо поднятый, медленно опустился вниз в знак покорности. Волк отвёл взгляд от охотника и тихо вздохнул, словно отпуская давнюю боль.
— Постой, не стреляй! — внезапно крикнул отец, увидев перемену в поведении зверя. Он поднял руку перед стволом ружья соседа.
— Кажется… он не тронет нас.
— Ты спятил? — огрызнулся рыжебородый, не опуская прицела.
— Это же волк! Сейчас накинется, порвёт!
— Нет, — выдохнула мать, всматриваясь.
— Посмотри: он тихий… Он и вправду её спас.
Девочка, всхлипывая, подтверждала на руках у матери:
— Он хороший… Он меня согрел…
Отец решительно положил руку на ствол ружья охотника и опустил его:
— Не смей стрелять, слышишь!
Рыжебородый недоумённо переводил взгляд с волка на односельчан. Лицо его злилось и растерянно мрачнело:
— Да вы очумели оба! Это же зверь! Хотите, чтоб он потом в деревню заявился?
— Этот зверь вернул нам ребёнка, — тихо ответил отец, и в голосе его прозвучала глубокая благодарность.
— Мы в долгу перед ним.
Мать кивнула, целуя растрёпанную голову дочери:
— Святой ангел его послал. Он Любу спас…
Охотник сплюнул на снег:
— Чудны;е вы… Ладно. Забирайте ребёнка и валите. А с этим… — он дёрнул подбородком в сторону волка, — с этим я позже разберусь.
— Пётр Иваныч, не трогай ты его, — примирительно попросил отец.
— Видишь, не нападает. Пусть себе идёт в лес. Бог ему судья.
Рыжебородый что-то пробормотал, но палец убрал с курка.
Белый Волк стоял всё так же спокойно. Он понимал, что девочку забрали, что ей больше не грозит гибель. Родители смотрели на него уже не как на чудовище, а почти с изумлённой теплотой. Волк почувствовал, как странное облегчение накрывает его — он сделал правильный выбор.
К нему вдруг протянулась маленькая ручка:
— Волчик… не уходи, — прошептала девочка сквозь слёзы.
Мать удержала дочку, боясь вновь подпускать её к зверю, но отец, подняв ладонь, сделал шаг вперёд. Его глаза блестели.
— Спасибо тебе… — произнёс он хрипло, глядя прямо в глаза волку.
Белый Волк не понимал слов, но по тону и влажному блеску в глазах этого мужчины уловил: тот выражает признательность. Волк медленно наклонил морду, будто кивнул, и затем повернулся. Плавной трусцой он побежал прочь от деревни, в направлении леса.
Вскоре белая тень растаяла между заснеженных стволов.
Долгое время родители и охотник ещё стояли, всматриваясь ему вслед. Первым заговорил отец:
— Вот тебе и зверь лесной… Видать, и у волка душа имеется.
Мать, укачивая дочь, тихо произнесла молитву благодарности, поминая и чудесного белого зверя в своих словах. Рыжебородый охотник молчал, угрюмо опустив глаза: его привычная картина жестокого мира дала опасную трещину.
Так Белый Волк совершил подвиг, о котором скоро заговорит вся округа. Но самому ему не нужны были ни слава, ни награда. Он ушёл обратно в свой безмолвный лес, унося в сердце первое ощущение примирения с людьми. Впервые зло не родилось в ответ на зло — и старые раны души начали заживать.
Глава 7. Милосердие.
Весть о том, как белый волк спас ребёнка, быстро разнеслась по окрестным селениям. Люди диву давались: многие сочли это добрым знаком или божьим чудом. На месте происшествия, где родители нашли дочь рядом с волком, крестьяне даже обнаружили следы, свидетельствующие о том, что зверь лежал, свернувшись вокруг девочки, спасая её от смерти. Многие в деревне стали относиться к Белому Волку с суеверным почтением: кто-то ставил миску с объедками за околицей, говоря, что нельзя обижать «спасителя».
Однако находились и те, кто по-прежнему видел в нём угрозу. Рыжебородый охотник Фёдор, с которым Белый Волк свёл счёты у медвежьей избы, не раз в сердцах бросал в кабаке: «Не место волку среди людей. Сегодня он добрый, а завтра горло перегрызёт!» Он не мог забыть, что волк этот — тот самый, что ускользнул тогда от его пули; теперь Фёдор был убеждён, что это один и тот же зверь. Жажда мести и задетая гордость точили его сердце. Он чувствовал себя осмеянным — словно сам лес выставил его дурнем: он убил волчицу, а её волчонок, выросший, явил больше человечности, чем сам охотник.
Спустя несколько дней после спасения девочки Фёдор, захмелев для храбрости, решил поставить точку в этой истории. Он взял ружьё и на рассвете ушёл один в лес, намереваясь выследить и прикончить белого хищника раз и навсегда.
День выдался пасмурным. Последние сугробы оседали под капелью, снег проваливался под ногами. Охотник бродил по лесным оврагам, выслеживая следы волка. Но вместо волчьих он неожиданно наткнулся на свежие отпечатки лап медведя-шатуна, только вышедшего из берлоги.
Прежде чем Фёдор сообразил, что к чему, из зарослей вывалился тощий бурый медведь с воспалёнными голодными глазами. Зверь был зол и слаб после зимней спячки, и появление человека лишь разъярило его ещё сильней. Фёдор вскинул ружьё и выстрелил почти в упор. Пуля ранила зверя, но не убила — лишь ещё сильнее обозлила его. С ревом медведь бросился на охотника.
Фёдор попытался перезарядить ружьё, но не успел. Огромная лапа с когтями ударила его в грудь, опрокидывая навзничь. Охотник почувствовал хруст ломаемых рёбер и вскрикнул от острой боли. Ружьё вылетело из рук. Медведь навис над человеком, оскалив жёлтые зубы. Фёдор в ужасе понял, что это конец.
И вдруг сбоку раздался яростный волчий рык. Белая молния вонзилась в бурого зверя. Белый Волк, привлечённый звуками выстрела и шумом борьбы, набросился на медведя, впиваясь клыками в его окровавленное загривок. Медведь взревел и переключил внимание с человека на нового противника.
Началась смертельная схватка. Медведь был куда сильнее и тяжелее волка, но Белый превосходил его в скорости, да и зверь был уже ослаб от раны. Волк крутился вокруг громадного тела, нанося укусы в лапы, хватая за бока. Разъярённый медведь бил лапами, пару раз задев волка: раз когти прошлись по бедру Белого, обагрив снег его кровью; другой удар чуть не переломил ему хребет, но он успел увернуться.
Наконец, обессилев от потери крови, медведь отступил. Пошатываясь, он забрёл обратно в чащу, оставляя за собой тёмный след. Белый Волк не стал его преследовать: он едва держался на ногах, тяжело дышал, грудь его судорожно вздымалась. Из глубоких царапин на боку капала кровь.
Фёдор лежал на снегу, хрипло дыша. По груди расплывалось алое пятно — когти медведя распороли тулуп и плоть под ним. Охотник был жив, но ранен смертельно. Он с изумлением смотрел, как Белый Волк, хромая, подошёл ближе. В глазах человека боролись страх, ненависть… и вдруг прояснение.
Охотник захрипел, пытаясь подняться на локте.
— Убирайся… чего ждёшь? — прохрипел он сперва по старой привычке. Но волк и не думал нападать. Он улёгся в паре шагов от него, облизывая свою раненую лапу, и посмотрел на человека спокойным усталым взглядом.
Фёдор откашлялся; губы его были в крови. Вдруг он громко зарыдал — от боли, отчаяния и сломанной гордыни.
— Чёрт тебя дери… — простонал он.
— Зачем… зачем вернулся?.. Дал бы этому зверю докончить…
Белый Волк наблюдал за умирающим человеком, и во взгляде его не было ни злобы, ни ликования — лишь тихая скорбь, будто он понимал: смерть есть смерть, будь то зверь или человек.
Фёдор захрипел, ловя ртом воздух. Склонившись над ним, волк уловил хриплое обращение:
— Эй… эй, волк…
Белый Волк подошёл почти вплотную, опустив голову. Он обнюхал руку, которая столько лет держала ружьё, наводя его на волчьи силуэты. Теперь эти пальцы дрожали и слабо поглаживали его шею.
— Прости… — прохрипел охотник едва вразумительно, захлёбываясь собственной кровью.
— Беда моя… прости… Не ведал, что творил…
Он закашлялся, слёзы текли по грязным щекам.
— Твою мамку… ту зиму… я… — попытался он покаяться, но не смог договорить.
Белый Волк тихо лизнул его дрожащую ладонь, словно говоря, что зла не держит.
Фёдор всхлипнул, чувствуя это странное прощение. Ему стало вдруг легко, как не было за долгие годы охоты и ожесточения. В угасающих глазах мелькнуло выражение облегчения.
Жизнь стремительно покидала раненого. Белый Волк услышал, как дыхание его становится частым и неглубоким. Он понял, что одинокий человек умирает, и решил не оставлять его одного, как когда-то не оставил друга-отшельника. Волк запрокинул морду и завыл — громко, протяжно, посылая зов в сторону деревни, надеясь, что люди услышат и придут.
Охотник судорожно хватал ртом воздух. Склонившись над ним, волк уловил последние полуслова:
— Спасибо… Господи… милосердие…
Голова Фёдора откинулась набок, рука сползла с шеи волка. Он затих. Его глаза остались открыты, устремлённые вверх, в серое небо.
Через некоторое время вдали послышались голоса — видимо, односельчане, встревоженные отдалённым выстрелом и волчьим воем, пошли искать охотника. Белый Волк видел, как на опушке замелькали люди с факелами. Он понимал, что нужно уходить, чтобы его не приняли за нападавшего. Последний раз лизнув окровавленную руку охотника, Белый Волк тронулся с места и, хромая, исчез между деревьями незадолго до того, как люди вышли к месту схватки.
Они нашли окровавленное тело Фёдора и следы огромного медведя, перемешанные со следами волка. Картина говорила сама за себя. Всем стало ясно: случилось нелёгкое, но справедливое. Медведь растерзал охотника, а волк, судя по следам, дрался с медведем, возможно, даже защищая своего врага.
Среди пришедших был и отец спасённой девочки. Он, глядя на бездыханного Фёдора, перекрестился и вполголоса молвил:
— Милосердный волк… Оплакал даже врага.
Люди стояли в благоговейном молчании, чувствуя, что стали свидетелями проявления какой-то высшей правды.
Белый Волк наблюдал издалека, как сельчане поднимают тело охотника. Его раны сильно болели, но на душе странно светлело. Круг замкнулся. Он не отомстил за мать зубом за зуб, а проявил милосердие — и это милосердие принесло ему неожиданное душевное облегчение.
Когда люди скрылись вдали, унося своего несчастного соседа, Белый Волк развернулся и побрёл на север, туда, где за сопками лежали земли его детства. Ему предстояло совершить ещё одно путешествие — к своим братьям, к своей стае, звавшей его ночами на стылом ветру.
Глава 8. Возвращение.
Белый Волк шёл на север многие дни. Он пересёк замёрзшие реки, миновал знакомые холмы и долины. Весна полностью вступила в свои права: на проталинах пробивалась жесткая трава, над болотцами тянулись нити паров. Сердце волка отчётливо чувствовало — он близко от родных мест. Каждый порыв ветра приносил отголоски запахов детства: лишайник на камнях, далёкий запах оленьего стада, терпкий дымок мха.
И вот в одну ясную полночь, под светом холодной весенней луны, Белый Волк поднялся на гребень невысокого хребта и увидел впереди знакомый пейзаж. Внизу раскинулась долина, где в его памяти остались тёплое волчье логово, первая охота… Дом.
Он запрокинул голову и протяжно завыл — не скорбно, как прежде, а твёрдо и призывно. То был зов, на который он надеялся услышать ответ. Некоторое время кругом стояла тишина, потом издалека,….

Полная версия этой большой авторской повести доступна для вас ведической онлайн Школе Dharma108 https://t.me/grinkovbot

С уважением, Благомир.