Завтра всё изменится. Глава 16

Начало здесь http://proza.ru/2025/09/18/1734

Глава 16. Ночь, в которой сходятся тени

Ночь вошла в квартиру Марины без стука — тёплая, но густая, как варёная карамель. Она стояла у окна, смотрела на зажжённые фонари и пыталась понять, где заканчивается она и начинается кто-то другой. В зеркале — короткая стрижка, холодный блонд, костюм, который теперь надевался как броня. Но внутри всё ещё шевелились старые картинки: лёгкий наклон головы, привычная крошечная морщинка у глаза, манера поднимать чашку — и вдруг в этой механике узнавалась Лидия. Не как фотография, а как движение.

Ей снилась та ночь у реки — не её собственная, а чужая, вкрадчивая, как чужая память. Во сне Марина шла по мокрой тропе, на плече подёргивалась лёгкая шёлковая блузка, и где-то рядом кто-то шёл молча. Проснулась с ощущением, что кто-то дотронулся до неё по локтю. Сердце билось глубоко и медленно, будто от того прикосновения осталась влага в костях.

За последнюю неделю она научилась замечать в себе вещи, которые раньше никогда бы не заметила. Она ловила себя на мелких подражаниях: в разговоре с Андреем вдруг выдавала фразы, которые оказывается любила цитировать Лидия, её жесты: когда она смеялась, когда обхватывала ладошками щеки. Это не было мистикой. Это было опасной мозаикой: похожие элементы складывались в знакомую картину, и Марина — вопреки всем усилиям — ощущала, как дверца в чужую комнату приоткрывается.

Андрей настаивал: «Не играй с этим. Используй разум. Документы — наша опора. Полиция, если надо, публика, если надо, но не спектакль с перевоплощением». Он говорил спокойно как тот, кто видел много горя и мало романтики. Он держал в руках бухгалтерские свитки и считал их тяжесть. Ему было не до поэзии образов — ему было до истории с миллионами, которая выглядела так же голой и бессердечной, как счётный лист.

Алексей — наоборот — уже не скрывал собственной ломки. Он приходил, уходил, оставлял на тумбочке фотографию, гладил рамку, говорил с пустотой. Его любовь к погибшей превратилась в приметку, которая теперь требовала исполнителя: «верни». Он не хотел, чтобы Марина была Мариной — он хотел, чтобы она стала платьем, голосом, осанкой, в которой он мог снова отыскать Лидию. Это было болезненно и страшно.

Марина поняла: если она не возьмёт инициативу, будут брать её. Другие — из страха, из манипуляции, из желаний. Её сделали рычагом, игрушкой, зеркалом. И она устала быть ни тем, ни другим. Внутреннее решение родилось не как восстание, а как необходимость — чистый и горький расчёт: взять сходство в свои руки.

Она достала шкатулку, в которой лежало чужое кольцо — изумруд на тонкой оправе. Камень холодил ладонь. Раньше это кольцо приходилось ей как груз, теперь — как инструмент. Она надела его на палец, сжимая камень, как рукоять ножа.

— Я пойду к реке, — сказала она Андрею, когда тот пришёл вечером. — Я хочу посмотреть. Я хочу услышать, что там звучит. Если там правда — я её вытащу. Если там ложь — вынесу её на свет.

Он молчал несколько минут, потом тихо кивнул:
— Ты хочешь сыграть на его струнах? — спросил он. — Это риск. Но если ты хочешь, мы подготовим всё: полис-копия документов, запись разговора, кто-то будет в засаде. Я — рядом.

Марина не искала сострадания. Она искала понятную алгебру риска: если свести в уравнение эмоцию и доказательство, то невыгодная часть — проверка. Всё остальное — лирика.

В ту ночь она не пыталась быть Лидией. Она решила быть той, кто задаёт вопрос, и знать в каком тоне его задать. Но в своей решимости она не могла не отловить местами чужую мелодию — тот самый наклон головы, тот самый неуловимый вздох. И это не пугало её теперь так сильно, как удивляло: можно ли взять чужую ноту и перестроить свою песню?

Она вышла из дома поздно, поджав воротник. Ветер с реки был острым, как лезвие. Город казался иным — крупнее, чем всегда, потому что она в него пришла не как посетитель, а как актер с задачей. На руке кольцо холодно блеснуло. Вокруг — сумерки, и в них, как в зеркале, дрожали отражения: фонари, лодки, редкие прохожие.

Она шла тихо, продуманно. Где-то в глубине была мысль, от которой кровило: если он действительно виновен, это будет конец. Если не виновен — это будет начало правды. Но в сердце сидело ещё одно, почти стыдное: я хочу посмотреть, могу ли я перестать быть тенью. И если для этого придётся подняться в пепел воспоминаний — пусть будет так.

На мосту она остановилась. Внизу спокойно текла река, словно ничего не происходило. Но знаки были — следы на гравии, следы сапог, залитые луной, полустёртые. Марина сняла перчатку, провела пальцем по холодной стали перил — и, как будто в ответ, на другом берегу сдвинулась тень. Которая могла быть человеком. Или веткой. Или просто игрой света.

Она знала: завтра начнётся всё всерьёз. Завтра она встретится с ним — с Алексем — и задаст тот вопрос, который ломает. И знала ещё: когда ответ вырвется наружу, он сожжёт всё, что осталось от прежних жизней.

Последним, прежде чем уйти в ночную синеву, она подумала не о страхе. Она подумала о свободе: маленькой, тёплой, но настоящей. И в ладони, где на пальце сидел изумруд, дрогнул предчувственный ритм — не любви и не ненависти, а решимости.

Мост позади, река под ногами — и в этом тёмном моменте, между прошлым и правдой, Марина шагнула вперёд. Следующая ночь обещала ответ.

Продолжение следует http://proza.ru/2025/09/23/796


Творческий союз Веры и Сусанны Мартиросян