Безжалостная наука!..

     Взгрустнулось. Взгрустнулось так, что своей грустью и переживаниями своих внутренних былых страданий захотелось поделиться с другим. И пришёл Скакал Загибалович Горемыцкий  к Свенельду Ивановичу Пирогову:

     - Не могу с лёгкостью пережить  столкновения со своим тёмным и тяжёлым прошлым в науке.

     - Ты думаешь, что я могу облегчить последствия твоих тяжёлых вторичных переживаний прошлого? - с неожиданной им самим подковыркой спросил Свенельд Иванович Пирогов Скакала Горемыцкого.

     - Активности  высокой мне от тебя не требуется. Достаточно мне будет, если меня услышишь. Так выслушаешь ты меня или нет?

     - Выслушаю, - ответил Горемыцкому Свенельд Иванович Пирогов, а что делать? Ведь это не он к кому-нибудь пришёл, а к нему пришли. Не убегать же из собственной квартиры.

     - Я, Свенельд Иванович, - начал облегчать последствия своей грусти Скакал Загибалович Горемыцкий, - являюсь человеком, измученным не нарзаном, как персонаж "Двенадцати стульев", а своими занятиями наукой. Уж и не помню как именно, но  занесло меня в так называемые гуманитарные науки.

     - А как у тебя дела обстояли с математикой, естественными и инженерными, то есть техническими  науками? - робко спросил Горемыцкого Свенельд Иванович Пирогов

     - Плохо обстояли у меня дела и с математикой, и с естественными, и с техническими науками. Не было у меня ярко проявляемых к ним способностей. Не схватывал на лету.  Хотя, если бы хоть что-нибудь схватывал я из точных и технических наук, то пошёл бы в айтишники, но оказался я на стыке лингвистики и педагогики.

     - Наверное, работать головой на этом стыке было интересно? - заметил Свенельд Иванович Пирогов, думая, что этим своим замечаниям он внесёт немного бодрости в загрустивший внутренний мир Скакала Загибаловича Горемыцкого.

     - Да какой там интерес? Читал толстые книги, осваивал многочисленные термины, но как только начинал эти термины соединять в собственные, то есть мои  соединения, то наставники говорили мне, что все мои собственные  соединения тупые и не будет никому от них, моих соединений умных слов, никакой пользы, - торжественно произнёс слова своей грустной исповеди Скакал Загибалович Горемыцкий.

     - Польза - это хорошо, даже очень хорошо,  но не всем удаётся извлечь её из собственных научных исследований  Ты хоть защитился, получил какую-нибудь учёную степень, Скакал Загибалович?  Я что-то не помню.

    - Ты, Свенельд Иванович, не помнишь, есть ли у меня учёная степень, хотя и достаточно долго живёшь в Большереченске, потому что я так и не защитился. Ни разу. И, в своих занятиях так называемой "стыковой" гуманитарной наукой, я стал философобом!

    - Кем?

    - Ненавидолюбом, если по-нашему. Человеком, ненавидящим и своё, и чужое любомудрие. А ещё в своих исследованиях я понял, что педагогика - это лженаука, а воспитание есть. И разумному существу, чтобы воспитать из себя человека, совсем не обязательно погружаться глубоко в философские труды гениев, особенно немецких, в них навсегда можно глубоко зарыться или утонуть, а лучше читать литературно-художественные произведения Александра Сергеевича.

      - Пушкина и Грибоедова, - завершил мысль Горемыцкого Свенельд Иванович Пирогов.

     - Фёдора Михайловича  и Николая Васильевича.

     - Достоевского и Гоголя.

     - Льва Николаевича...

     - Толстого, - опять добавил к словам Горемыцкого Свенельд Пирогов.

     - Антона Павловича...

     - Чехова. А как же твоя лингвистика, она, что же, не нужна совсем или в ней есть довольно острая необходимость? - проявил живой интерес к произносимому Горемыцким Свенельд Иванович Пирогов.

     - Лингвистика - не моя. Сколько я ни старался сделать её своей, она осталась мне чужой. И понял я, Свенельд,  что ни лингвистику, ни педагогику лично мне развивать не хочется, так как педагогика, на мой взгляд и как я уже говорил, - лженаука, а в отношении лингвистики я тебе отвечу словами одного немца, кажется, Гёте: "Суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленет". Я даже перечень диссертационных тем составил, для гуманитарных исследований, в рассмотрении которых совсем не нужны сухие лингвистические теории, а древо жизни после их рассмотрения  не засыхает. Остаётся зелёным. И подумалость мне, что делить науки нужно не на гуманитарные и естественные, не на точные и строгие, а на воспитательного значения науки и полезные науки. Сейчас, в двадцать первом веке, среди полезных наук самыми полезными являются науки о вычислительной технике и о программировании, ну, те самые, которые над совершенствованием искусственного интеллекта бьются. А воспитательные науки, то есть науки воспитательного значения, только на одно должны быть направлены: на то, чтобы человек оставался человеком, двуполым, естественно. 

     - Думаю, что тебя, кроме меня, никто не понял бы, если бы ты со своим перечнем диссертационных тем на глаза и уши учёного сообщества вылез. Извини, - выбился.  Эка тебя научными исследованиями прохватило! Как ужасным сквозняком.  Или по голове сильно ими, якобы "научными" исследованиями, тебя  стукнуло! - своим сочувствием подытожил умственные страдания Горемыцкого Свенельд Иванович Пирогов.   

     - Нет, сейчас - ничего, мне легче стало. Выговорился. Спасибо, что выслушал.

     После того, как Скакал Горемыцкий ушёл, Свенельд Иванович Пирогов ещё долго думал над его, Горемыцкого словами. Делить все науки только на воспитательные и полезные - это, конечно, слишком смело. Но с сухостью большинства научных теорий, которую выявил Горемыцкий, Свенельд Иванович Пирогов, неожиданно для себя, согласился.

     Хотя чего тут неожиданного? Свенельд Иванович и сам от своих занятий гуманитарной наукой пострадал, чуть совсем не высушил древо своей жизни.

     И это счастье, что древо жизни Свенельда Ивановича, несмотря на то, что он достаточно долго поблуждал по обширным, но крайне сухим пустыням научных теорий, осталось зелёным!..

     P.S. Автор данного рассказа просит прощения у читателей и читательниц за многие его, рассказа, слова, но и пробует успокоить их, читателей и читательниц, указанием на то, что представленное в рассказе происходит не везде, а лишь в придуманном городе Большереченске.