За каждым кедром, за каждой сосной

Глава 1
Изнасиловали меня ночью, в изоляторе, в кромешной тьме. Здесь была только одна подследственная - я. Кто-то зашёл в камеру, навалился на меня, закрыл рот кляпом и связал руки. Я не могла сопротивляться - он был очень тяжёлый, резкий и грубый. Моё тело, зря, что восемнадцатилетнее, истощенное и опухшее от бесконечного голода, выглядело, как у двенадцатилетней. В тайге, при выгрузке из товарного вагона, где из сотни заключённых нас осталось пятеро, самых молодых, которые выжили благодаря старшим, нас согревавшим и отдававшим нам свои крохи хлеба, надсмотрщик, глянув на меня, сказал:
- А это что за кизяк? Малолетка, а уже враг народа?
Родила я уже в тайге, на лесоповале. Ребёнок, родившись прямо на снегу, не закричал. Он был мёртв. Накануне родов меня избили уголовницы - в клозете за бараками. И, наверное забили бы до смерти. Но спасли политические. Их в лагере гораздо больше, чем воровок, убийц и проституток. Политические вытащили из клозета уголовниц за волосы и сказали:
- Ещё раз хоть пальцем тронете Шурочку, отравим вас к чёртовой матери.

И уголовницы знали, что это правда - у политических был доступ к кухне. Их, самых старших, ставили на дежурство помощницами повара, так как политические не воровали. А избили меня уголовницы потому, что я не поделилась с ними подарком от повара - ароматными жареными пирожками со свёклой. Я тот подарок просто не приняла. И вернула назад, на кухню. Это случилось во время обеда в столовом отсеке. Старый повар, грузин, пожалел меня, тощую, беременную, и прислал  целую миску жареных пирожков. Все заключенные оставили свою баланду и застыли в изумлении: из кухни несут пирожки. И кому? Самой молодой зэчке Шурочке. Ставят тарелку на стол и ждут, что я съем один, а дальше поделюсь с другими. Глаза у всех круглые. По губам аж текут слюнки. И больше всех разохотились уголовницы. Кричат во все горло:
- Шурка, себе давай один, остальные тащи нам, иначе, сучка, пожалеешь!


А что я? Смотрю на пирожки и едва не плачу. За всю мою короткую жизнь впервые мне кто-то что-то дарит. И дарит самое дорогое для вечно голодного заключённого - настоящую еду. Да что там - для заключённого. Не помню и дня, когда б я в нашей сельской хатынке *(укр. - хатка) была б неголодной. Ведь и в исправительно-трудовой лагерь, сроком на пятнадцать лет, я угодила из-за голода.


А может, из-за любви.  Любви к матери. Да, я никого никогда так не любила, как свою мать. И всегда буду любить её больше жизни. Я на все готова ради неё. И на лесоповале я - из любви к ней. Это она, не я, должна была быть осуждена и валить лес. Но я взяла вину на себя. И понимаю, что так не должно было случиться. Что взрослые умные судьи должны были разобраться и отпустить нас на свободу, обеих... Но что случилось, то случилось. И вот теперь передо мной на столе эта аппетитная, головокружительная, соблазнительная тарелка самых вкусных в мире жареных пирожков. И первая мысль: это погибель моя... Да, я сразу же поняла, что это конец. Таков закон лагеря. Принимаешь дар - мелочь какую-то, пустяк даже, не то что пирожки, то теперь ты в вечном долгу. А в каком именно? Я женщина, ясно - в каком. И я отрицательно качаю головой. Говорю:
- Спасибо. Я не хочу. Отнесите пирожки на кухню.
И пирожки унесли назад. Как тут взвыли уголовницы. Как завизжали:
- Дура, идиотка, бл..! Чтоб ты сдохла, проклятая! Сама не хотела жрать, нам бы отдала!
(Продолжение следует)