За каждым кедром, за каждой сосной 3гл

Глава 3
Спустя год после моего заключения приходит известие, что к нам в лагерь едет комиссия. Построили нас перед бараками и объявили: комиссия из Москвы, проверяют уголовные дела. Кто хочет, может подать заявление на пересмотр дела и о помиловании.
Какой тут начался шум. Все зэчки стали писать. Собрались в бараке и начали строчить заявления. Были такие, кто не умел писать. Я в том числе. У меня ж какое было детство - в школу уж пора идти, а тут арестовали отца, затем мать - как социально неблагонадежные элементы.

 Родители наши не хотели вступать в колхоз. Их арестовали и посадили. А нас, детей малых, раздали по селу в чужие семьи. Там, за тарелку супа в день, я присматривала за малым младенцем хозяев, хотя и сама то была - от горшка два вершка, еще и гусей их пасла, подметала в хате, посуду мыла, печь топила, и всякое такое. Учиться не училась. И очень голодала. Потом война началась, бомбежки, оккупация. Так в то время жить даже много легче стало: американцы с самолета частенько сбрасывали на поле близ нашего села кое какую провизию, тем и жили, с голоду не умирали. Мама из лагеря, когда немцы наступали, как-то исхитрилась и сбежала. Больше её никто не трогал, пока война шла.

А мне было так радостно, что я больше не у чужих людей, а с родной матерью. Только она меня особо не жаловала. Не любила, что ли. Любила старшую и еще больше младшую. А меня отчего-то нет. А я её так сильно. Так же мне её было жалко. Нас у неё - трое деток. И совсем она одна. А отца нашего - расстреляли. Наши же и расстреляли, всех заключённых, когда немцы наступили. Так люди молвили. Даже знают где. Под Житомиром, в лесу. Отец в житомирской тюрьме перед войной срок отбывал. Мать к нему один раз с передачкой ездила. Да кто ж теперь узнает правду. Нет могилки нашего отца.

Он, когда его забирали, подошёл к лежащей в люльке, к самой младшей, новорождённой, поцеловал её, посмотрел на нас и заплакал. Как знал, что никогда больше не свидимся. Как знал. А уж много, много лет спустя один человек из архива, наш знакомый, прислал нам копию документа с подписью моего отца. То была копия допроса, где отца обвиняли в бандитизме. А в чем ещё можно было обвинить простого сельского сапожника? Раз не вступает в колхоз, раз критикует советскую власть, частушки сатирические сочиняет, значит враг советской власти, то есть бандит. И как увидела я то единственное, что осталось у меня в память об отце -  его подпись, так и расплакалась. Горько-горько. Потому что подпись эта была неровная, явно сделанная дрожащей рукой.

Отец, видно, очень волновался, понимал, что  подписывает себе смертельный приговор. Что это конец. Что впереди - пустота, одиночество и могильный холод. О чем он думал перед смертью? Думал ли о нас, обо мне? Я думаю о нем. Каждый день думаю. И почему же отец не вступил в тот треклятый колхоз? И себя погубил, и всю семью погубил. Вот, сижу теперь и я бог знает где и бог знает за что... Враг народа...
Продолжение следует