Эх морозова... четырнадцатая глава

 В психиатрической больнице им. Алексеева Н. А. серое прохладное сентябрьское утро последней пятницы месяца как то не задалось сразу, после завтрака наевшись рисовой каши и напившись какао пациенты второго неврологического отделения расползались по длинному больничному коридору усаживаясь в облезлые полинявшие кресла стоявшие по обе стороны шахматного стола, кто то располагался на банкетках у стены листая старые журналы, а кто просто прогуливался от окна забранного крепкой решеткой до таких же крепких наглухо закрытых дверей на другом конце коридора. Были и те кого раз в неделю навещали родные близкие или просто друзья и приносили пакетики со всякими вкусными вещами, которые немедленно, после ухода посетителей забирались медперсоналом в лице двух молоденьких медсестер и после ревизии пакеты складывали в маленькую комнатку со стелажами и комнатка запиралась на замок. В пакетах оставалось лишь то что может храниться долго, например печение, вафли и тд. Бананы же яблоки и йогурты немедленно изымались и выкидывались в помойку или же получателю гостинца предлагалось съесть что сможет, а остатки все равно выбрасывались. Так вот, те у кого были передачи скромно выстраивались в очередь у стеночки и подойдя к окошку вырезанному в двери называли свою фамилию получали заветный пакетик с овсяным печением или сладкие вафли и немедленно отправлялись в столовую поедать полученные угощения. Худой, коротко остриженный парень назвав фамилию и получив часть своей посылки отошел к окну и глядя сквозь крепкие прутья решетки вытащил из пакетика ароматную зефирную подушечку и пол пачки печения “Юбилейное.” Звали парня Алешенька и как это полагается у всех психов возраст Алешеньки определить было совершенно невозможно, потому как отойдя поодаль ему было ну никак не больше двадцати годков, а поближе глянешь да и положишь на чело крестное знамение, годков сорок никак не меньше. Пережил Алешенька за один годочек сразу три смерти подряд. Первым убрался папенька, потому как винцо любил без всякой меры в любое время суток, да и помер то он не приходя в трезвое состояние видимо так и не поняв что с ним произошло. Чуток погодя представилась и маменька, выскочив из окна на пятом этаже, неясо было то ли воздухом подышать хотела, то ли окно помыть так и не выяснили, а потом уж и сестру младшую некто пырнул ножом в живот, так вот на лавочке у подъезда и нашли её сидящую с сумочкой в обнимку уронившую голову к коленкам, задумалась будто о чем. Вот после сестры Алешенька то и тронулся слегка умом потому как утешить то его горемыку было некому и кроме тетки родной никого у него и не осталось. Тетка та прежде всего сразу после похорон родимой сестры и любимой племянницы, дабы Алешеньке было не так одиноко перевезла к нему на постой его родную бабушку, какую то микроскопическую старушенку седую с черными бусинками вместо глаз в страшненькой зеленой вязанной кофточке. Эту самую бабушку Алешенька помнил плохо, точнее совсем не помнил, потому как видел её несколько раз и то в совсем юнном возрасте. Старушка определилась в другой комнате, вела себя смирно, лишних звуков не издавала и никакие старческие запахи не распространяла, Алешенька звал ее бабушка, а она его почему то называла сынок. Однажды ночью проснувшись он увидел в углу своей комнаты бабушку неподвижно стоявшую, держа в костлявой руке какую то корявую клюку и смотрящую на него немигающим взглядом. Алешенька, будучи человеком с душой свойственной поэтам и романтикам покрылся весь холодным потом, он не имея сил перебороть свой страх крепко зажмурился и с головой забрался под одеяло, пролежав так минуты две он осторожно вылез из своего укрытия и со страхом посмотрел в темный угол где стояла окаянная бабка,  в комнате было пусто. Решив что явление бабки это продолжение какого то ночного кошмара Алешенька решил пойти посмотреть на старуху в соседнюю комнату, но забоялся вылезать из постели. Ведьма, как есть ведьма, а вовсе ни какая не бабушка - подумал он и захолодел весь от этой мысли. Однако любопытство пересилило в нем страх и он медленно, не надевая тапочек пробрался в коридор и заглянул в соседнюю комнату. Старуха как колода лежала на диванчике отвернувшись к стене и даже не сопела во сне. “ Не спит проклятая, притворяется” - вдруг подумал он. “А что если позвать ее”, - “А что если встанет” - ответил он на свой вопрос и представил медленно встающую бабку и её черные глаза смотрящие на него в упор. Алешенька вернулся в свою комнату, он забрался в кровать и до самого утра уже не сомкнул глаз с ужасом ожидая повторного появления старой чертовки. Перед ним явственно возник образ прекрасной паночки и ошалевшего от страха философа Хомы рисовавшего на церковном полу круг, ”Вот и не верь после этого Гоголю” - подумал он и до самого рассвета лежал вздрагивая от каждого шороха. Утром, как всегда старуха отправилась в магазин, спросив у парня который не спал пол ночи не купить ли ему чего к чаю и получив отрицательный ответ бесшумно скрылась за дверью, только сейчас Алешенька вспомнил что ночью старая карга была с клюкой. Бабка прекрасно ходила на своих двоих и палка ей совершенно была не нужна. Заглянув в старухину комнату он быстро осмотрел её, клюки нигде не было. Не успокоившись и решив предпринять известные меры безопасности Алешенька избрал самый проверенный метод борьбы с нечистой силой. После смерти папеньки осталось пара черных полиэтиленовых мешков набитых пустыми бутылками которые покойник так и не успел сдать и Бог весть откуда принесенная им потрясающей красоты толстенная книга в дорогом кожанном переплете, с кованными медными накладными уголками с золотым тиснением на корешке и черным блинтом на кожанной обложке красовалась слово БИБЛИЯ. Когда это чудо появилось в семье уже никто не знал точно, Алешенька помнил её еще совсем маленьким, а когда подрос попросил хранить её у себя в комнате, движимый не столько религиозными чувствами сколько эстетическими. Ему иногда нравилось открыть это печатное великолепие и медленно с наслаждением перелистывать плотные желтоватые листы от которых буквально веяло какой то великой несокрушимой силой. Вот этим могучим оружием против нечистой силы и решил воспользоваться он. Между тем, подумав и так и этак тетка в скорости и сама перебралась из Звенигорода в Москву в трехкомнатную квартиру родной сестры заняв оставшуюся свободную комнату. Она даже не тяготилась тем что по прежнему работала в сберкассе в родном Звенигороде, видимо надеясь в скором времени перебраться окончательно в столицу. Алешеньку она не беспокоила ни разговорами ни своим присутствием, постоянно сидела с бабкой то в ее комнате, то на кухне и попивая чай о чем то тихо шептались, причем чай пить Алешеньку не приглашали. Про старухины выкрутасы и свои подозрения он благоразумно умолчал и по напрасну не стал беспокоить родную тетю. Но вот однажды он снова проснулся в неурочный час и снова увидел проклятую старуху как прежде в том самом углу. Бабка на этот раз была без клюки зато протягивала к Алешеньке свои серые костлявые руки, которые тянулись к нему из рукавов страшненькой зеленой кофточки. Не помня себя парень вытащил из под подушки толстенную библию с которой уже не расставался и как щит выставил книгу перед собой. Бабка исчезла словно ее корова языком слизнула и опять Алешенька не сомкнул глаз своих до самого рассвета. Теперь то он уже точно был уверен что это ни какая не бабушка, а черте что непонятное поселилось в его квартире. И тетка тоже хороша, неужели не знала кого привезла к нему на постой, тут он осекся от мысли пришедшей в его голову. А что если тетка в курсе бабкиных выкрутасов, а что если она вообще с ней заодно, как говорится яблочко от яблоньки. Казалось мысли раскалились в его несчастной голове и она, голова того и гляди задымится, а может даже и начнет плавится. Алешеньна сжал ладонями виски пытаясь хоть немного успокоить и направить в нормальное русло ход своих мыслей. “Так вот какие у меня родственички”- вертелось в его голове, сердце его сделалось словно камень, голова переполненная тяжелыми мыслями горела как объятая пламенем, перед глазами плыли желтые круги и мерцающий туман застилал все что было вокруг. Первые лучи утреннего солнца ясно и четко освещали то что происходило в комнате бедного Алешеньки. Поставив свой единственный стул за дверь, как есть в майке и трусах Алешенька забрался на него предусмотрительно прижав к своей груди толстенную книгу с которой теперь уже не расставался совсем. “Ладно я грешник, со мной справится каждая ведьма, а ты вот попробуй со святыми совладать, враз зубы обломаешь” - думал он стоя на стуле и мелко дрожа от нервного возбуждения и утренней прохлады. За дверью было так тихо что Алешенька слышал как пульсирует кровь в его голове, вдруг за дверью послышалось неторопливое шарканье тапочек по коридору, он сразу определил теткины шаги, она всегда вставала рано и собиралась на работу не торопясь. Старуха передвигалась по квартире бесшумно и её нахождение  определялось по дребезжащему трескучему голоску прерываемому хрипловатым кашлем. От долгого неподвижного стояния на стуле у Алешеньки затекли ноги и ныло в пояснице, но вот послышался сначала кашель потом скрипучий голос ведьмы. План действий у него был прост - как только бабушка попробует войти к нему в комнату он твердым голосом громко скажет “изыди сатана” и сунет ей под нос библию и старуха не посмеет ему нечего сделать, а может даже из квартиры уберется. Время шло, а старуха не входила к нему. Уже и тетка ушла на работу и бабулька обычно собиралась в магазин, однако за дверью была пугающая тишина. Тоскливый ужас охватил Алешенькину душу, а что если ведьма разгадала его замысел и сейчас стоит за дверью и мерзко ухмыляется, он представил себе бабку по ту сторону двери с гадкой улыбочкой потирающая сухонькие ладошки и у него потемнело в глазах, дверь в комнату тихонечко приоткрылась и в комнату просунулась маленькая головка на тонкой жилистой шее. Страх лишил Алешеньку последних остатков самообладания и больше не владея собой он лихо замахнулся и обрушил на голову старухи всю мощь святого писания подкрепленную святыми пророками и помноженную на внушительный вес самой книги. Бабка рухнула как подкошенная не издав ни единого звука и затихла в какой то нелепой позе. Алешеньку била мелкая нервная дрожь, он слез со стула и стараясь не глядеть на бабку внимательно осмотрел библию со всех сторон, на книге небыло ни единого повреждения, он прижал ее к груди и присел на кровать. В его душе не было ни радости от одержанной над ведьмой победы ни печали от бездыханно лежащей на полу родимой бабушки, все его сознание погружалось в топкие как трясина сумерки. Последняя всплывшая из помутненного сознания мысль была о Хоме Бруте и была она с практическим смыслом. Глядя на поверженную бабку Алешенька думал о том что было бы если философ Хома не занимался бы черчением всяких геометрических фигур, а заместо этого взяв в руки псалтирь, который наверняка был довольно увесистой книгой подошел к паночке и заместо всяких там молитв как следует треснул ее по башке вложив в этот удар все свое отношение доброго казака к нечистой силе. Потом всякие мысли тихо покинули его голову погрузив Алешеньку в небытие. Далее наступили серые будни, были и скорая помощь с плачущей у носилок теткой и полиция и допрос и протокол и навязчивые вопросы младшего лейтенанта зачем, мол решился на душегубство и ухлопал бабушку?  Алешенька чесно, как на духу рассказал что боролся с ведьмой и как одолел ее, за что сразу после допроса был доставлен в клинику Сербскрго, а уж потом переведен, после тщательного обследования и положительного заключения врачей в лечебницу номер один, с диагнозом “маниакально - депрессивный психоз спровоцированный угнетенным душевным состоянием выраженым в параноидальной форме навязчивых образов. Для окружающих неопасен, нахождение в социальной среде временно ограничено”. Бабушка с переломом основания черепа отдыхала в реанимации, тетка же окончательно перебравшись в московскую квартиру навещала поочередно то бабушку то Алешеньку не надеясь впрочем на быстрое выздоровление как одной так и другого. В глубине души желавшая чтобы состояние здоровья у обоих оставалось стабильным, без всяких изменений к лучшему. К стоящему у окна Алешеньке неслышно ступая подошел его единственный друг и приятель Моня бывший математик, большая умница, знаток работы Перельмана доказавшего теорему Пуанкаре, да мало того он утверждал что шел в поисках решения тем же путем что и Перельман, но тот опередил Моню буквально на несколько дней представив свой вариант решения на суд ученого совета. Считалось это был безобидный дурачок услужливый и расторопный, готовый выполнить любую просьбу как пациентов отделения так и медперсонала вечно теряющий свои тапки и не знавший ни одного поражения за шахматной доской кто бы не играл с ним. На самом же деле Моня был не так прост и вовсе не был никаким дурачком, а напротив был человеком проницательным и чрезвычайно остроумным. Моне было лет пятьдесят или около того и у него никогда не было проблем с психикой, тем более он был спортсмен, очень уважал лыжи и даже каждый год окунался в прорубь, что несомненно говорило о его физическом и душев.ном здоровье. Неприятность из за которой он собственно и попал в клинику произошла с ним в тот самый момент когда старший научный сотрудник Моисей Альбертович Кац принимавший участие в лыжном забеге проходившем в Битцевском парке. Моисей бежал дистанцию на десять километров по крепкой накатанной лыжне и далеко опередивший своих товарищей по команде лихо прыгнул с не очень большого трамплинчика повстречавшегося на его пути и пролетев пару метров исчез словно его и не было на лыжной трассе. Последнее что видели его товарищи по команде это мелькавший далеко впереди синий спортивный костюм и такую же синюю спортивную шапочку с белоснежным кантом. Его искали до самого вечера всей командой кричали из вали на все голоса - все было бесполезно, Моисей Кац пропал и неизвестно где теперь его искать. Приехав в город первым делом сообщили в милицию о пропаже сотрудника, потом его родным, все было напрасно, Моисей исчез окончательно. Полиция прочесывала лес целую неделю, безрезультатно и небыло ни одного свидетеля который мог бы под присягой указать куда провалился Моисей Альбертович. На том и остановились его поиски, как говориться ни помянуть ни свечку поставить. Это было уже летом в конце июля в довольно жаркий полдень когда молодая семья расположилась на пикник облюбовав живописную полянку, выложив на полосатое покрывало из дорожной сумки бутерброды, фрукты и цветистый китайский термос собиралась уже было приступить к трапезе, как совершенно непонятны образом практически из неоткуда появился перед ними человек в спортивном лыжном костюме и синей вязаной шапочке с былым кантом, но это еще было бы ничего, но на ногах человека были лыжи, а в руках он держал лыжные палки. Дико озираясь по сторонам лыжник заметив сидящих на поляне ребят, спросил их противным голосом где собственно лыжня и почему кругом зеленая трава Выпучив глаза молодые люди не мигая смотрели на спортсмена после чего девушке стало дурно, а парень подошел к Моисею Альбертовичу, ибо это был именно он и задал ему до нелепости закономерный вопрос спросив не поздновато ли он встал на лыжи? Моисей озирался по сторонам как ненормальный и ответил на вопрос парня сказав что вот буквально секунду назад здесь все было покрыто снегом, а он прыгнул с трамплина и … вдруг наступило лето. Больше Моня ничего путевого уже сказать не мог. Через два дня он устав колотить ладонями по столу следователя местного отделения полиции, требуя немедленно перестать валять дурака и не задавать ему идиотских вопросов о том что с ним произошло, а объяснить ему самому,черт побери, что это с ним произошло. Так как ни у кого вообще не было ответа на эти роковые вопросы то Моисей Альбертович представлял интерес только уже для врачей - психиатров направивших его на временное содержание в клинику Алексеева где он через какое то время и обживался на казенной койке в четвертом отделении на втором этаже. Оно и правильно потому как от переживаний и случившихся с ним жизненных потрясений у него, как говорится шарики за ролики уехали. За пролетевшие в один миг полгода в жизни Моисея, произошли большие перемены. Молодая жена его сошлась с младшим научным сотрудником из его же института, с которым как оказалось была уже давно в близких отношениях за долго до исчезновения Мони. Она молча смотрела как ее бывший уже муж торопливо собирает свои пожитки в старую спортивную сумку и на единственный вопрос “где же ты был все это время”,  ответил что “на лыжах катался.” Моню как пропавшего без вести она выписала из квартиры, а уж потом как он появился не было смысла прописывать его обратно, из института его давно уволили и его место занимал другой человек. Вот так в одно мгновение потеряв все что было в его жизни Моня по воле судьбы вынужденно обитал теперь в сумасшедшем доме. В клинике его никто не навещал и передачи не носил и податься ему на воле было совершенно некуда. Теперь он стоял перед Алешенькой и смотрел на него своими карими на выкате глазами в которых застыло детское ожидание праздника и самого настоящего чуда. Алешенька молча протянул ему бумажный пакет с двумя зефирками и полпачки печения “Юбилейное”, забрав предложенное угощение Моня отошел к противоположной стене и усевшись на пол принялся за угощения не обращая больше ни на кого внимания. Прижавшись спиной к стене и скрестив по туреци ноги Моня с удовольствием кусал зефир мавленькими дольками и получая от этого видимо огромное удовольствие причмокивал губами и жмурил свои карие на выкате глаза. Никто не обращал на Моню никакого внимания, каждый больной был сосредоточен только на себе и редко обращал внимание на происходящее вокруг. Проходившая по длинному коридору дежурная медсестра Оленька невероятно красивая и строгая девушка в белоснежном халате со стопкой папок в руках, видимо направляясь в регистратуру на первый этаж не замедляя шага попросила Моню немедленно найти и надеть свои тапочки. Моня был не просто без тапочек у него на ногах были носки разного цвета один черный другой серый и оба дырявые. Глядя на эти дырья из которых нахально торчали большие пальцы, кривые и засохшие похожие на серые корешки имбиря, Алешенька почувствовал такой прилив нахлынувшей на него жалости к этому несчастному маленькому и по сути брошенному всеми человечку, что тихонько застонав отвернулся к окну, прижал ладонь свою к груди стараясь унять беспокойные удары сердца. Существовало неписанное правило на всей территории больницы - не шуметь! Дабы не беспокоить пациентов и не приводить их в ненужное душевное смятение буквально все, не исключая персонал больницы это неписанное правило не нарушали. По этому Алешенька стараясь не глядеть на Моню сунув руки в карманы своего старенького спортивного костюма тихо шаркая тапочками побрел к телевизору и присел там на свободный стул. Пациенты второго этажа не все были с поврежденной его психикой и находились здесь по собственному согласию и направлению районного врача - психиатра и проводили в клинике никак не больше двух - трех недель. На место отдохнувших пациентов приходили новые на освободившиеся койки, они были бодры веселы и уверенны в себе, вот только вспыхивавший иногда нездоровый блеск в глазах выдавал их душевный не покой. Им даже разрешалось выходить из корпуса на воздух где в теплые погожие дни они могли сидеть на удобных лавочках вокруг красивой клумбы густо утыканой всевозможными цветами которые в летние месяцы  наполняли окружающий воздух таким чудесным ароматом что у пробегавших мимо молоденьких девушек в белоснежных халатах, из числа медперсонала невольно начинала кружиться голова навивая дерзкие и совершенно несовместимые с работой мысли. Выход из корпуса негласно был запрещен только четверым считавшимися полноценными психами, хотя всем было ясно что таких вот психов можно встретить где угодно которые праздно шатаются по улочкам Москвы. Особенно в переулочках Арбата, если повезет можно увидеть такие парадоксы человеческой психики что по сравнению с ними Моня и Алешенька показались бы торжеством медицины в области психического здоровья. Третьим оказался молодой худощавый парень лет тридцати который появился в отделении рано утром сразу после завтрака и занял лучшую койку у окна. Привел и определил его сам доктор Райхель, парень был одет в модные джинсы местами слегка потертые, на нем была черная футболка с красивой готической надписью на английском языке и такая же черная бейсболка которую он никогда не снимал с головы и даже спал в ней. Определили его в палате где уже обитали  Моня с Алешенькой, первым делом он проверил при кроватную тумбочку на предмет нет ли в ней каких либо посторонних вещей, забросил в ящик две пачки сигарет, зажигалку небольшой кулечек с конфетами и книгу, после чего вытянулся на кровати во весь рост и заложив руки за голову с интересом оглядел палату. Лежать, а тем более спать в палате после завтрака не дозволялось никому, ибо таковы были строгие правила отделения. Видимо парень в бейсболке просто наплевал на все правила и заведенный в отделении порядок чем сразу расположил к себе Моню и Алешеньку. Глядя не живописные фигуры приятелей заглянувших в палату, которые с жадным любопытством смотрели на новенького, парень с интересом спросил Моню и Алешеньку, ибо это были именно они - “вы психи?” голос у новенького был приятный и очень добродушный. Улыбаясь ему ответил Моня, сказав что они никакие не психи, а просто им некуда идти и по этому они пока живут здесь. Сказанное Моней было абсолютной правдой которую подтвердил глубокий вздох Алешеньки и его горесное покачивание головой в знак согласия с каждым Мониным словом. После такого начала разговора приятели подошли к новичку и осмелевший Моня поинтересовался в свою очередь каким ветром занесло в их скорбную обитель такого приятного во всех отношениях молодого человека.  Парень видимо оценив изящный ответ Мони, сказал что он ученик апостола Павла и вот теперь за всякие мелкие чудеса расплачивается тем что попал на эту койку в качестве объекта для научного обследования. Моня попросил дать ему поносить бейсболку и даже протянул руки чтобы взять вожделенный предмет, на что новенький погрозил математику пальцем со словами “давай не безобразничай” и предложил в замен кулек с конфетами. Звали его Володя и он совершенно не был похож на парня с приветом, с доктором Райхелем они были видимо большие друзья - приятели. И вообще складывалось такое впечатление что парень здесь не лечится, а от кого то скрывается. Ему позволялось даже курить в туалете приоткрыв форточку, а курил он много и сигареты у него не переводились. С момента его появления в палате прошло недели три или может чуть больше, а болел он неизвестно чем и таблетки ему не давали и уколы не делали. Из чего наблюдательный Моня сделал вывод что новичок тот еще сухофрукт. Из корпуса он выходить мог без препятственно, но почему то не выходил. Его часто приглашал к себе в кабинет зам. главврача Василий Аркадьевич где при закрытых на ключ дверях они продолжительное время о чем то подозрительно долго беседовали и за этими дверями все время их общения стояла гробовая тишина. Четвертым был безобидный дурачок Скиппи, тихий и молчаливый,он никогда ни к кому не приставал ничего не просил и только с утра стоял и смотрел в окно забранное решеткой. Он был самый настоящий помешанный, его навещали каждую субботу и раз в полгода забирали из клиники домой под наблюдение родных, но потом все равно привозили обратно, потому что у Скиппи видимо от тихой и спокойной жизни случалась очередная припадка, по меткому выражению его старшего брата, рассудительного алкаголика работавшего дворником в местном ЖЕКе. Как правило в эти критические дни Скиппи находили в соседнем дворе где он с увлечением грыз дворовую скамейку или ползая на четвереньках между голубями торопливо собирал крошки хлеба и семечки с заплеванного асфальта. Причем голуби давно уже привыкшие к этому странному, но совершенно безобидному парню совершенно не боялись его, недовольно ругаясь и шмыгая под ним они проворно выклевывали крошки у него между пальцев и иногда, видимо уже совсем потеряв всякий страх, забирались к нему на спину устраиваясь там как на козырьке подъезда. По приезде в клинику он опять каждый день вставал перед окном и следующие полгода его надорванная душа томилась в ожидании следующей выписки. Как его звали на самом деле никто уже и не помнил, а кличку Скиппи он получил за то что всегда держал руки согнутыми в локтях и прижатыми к груди, чем очень напоминал кенгуру Скиппи из одноименного австралийского сериала семидесятых годов прошлого века. Кроме как размахивать руками и ходить в перевалочку, а так же сидеть и держать крепко ложку, почти всегда точно отправляя ее в рот, если конечно это был не суп то у Скиппи имелась еще одна функция которой из всех живых существ обладал только человек. Скиппи мог говорить, не так как это получается у обычных людей, он выражал свои мысли в одном слове ибо произнести целиком фразу он не был способен в силу своей умственной и физической ограниченности. Но сколько внутренней энергии, сколько эмоциональной окраски он вкладывал в это произнесенное им слово и как загорались при этом его глаза! Каждый, ну буквально каждый из медперсонала понимал его с полуслова. Произнесенное Скиппи слова на этот раз услышал, но не совсем понял сидевший неподалеку Володя, который убивал после обеденое время занимаясь совершенно бесполезным делом, а именно, играя в шахматы с Моней. Стоявший у окна Скиппи протянул в направлении окна скрюченный палец и тягуче на распев произнес указывая на то что привлекло его внимание - “са-абака.” “Какая собака, Скиппи родимый, ты что конфет обожрался” - не отрываясь от шахматной доски скороговоркой произнес Володя. Но упрямый Скиппи тыкал пальцем в окно и на распев повторял “cа-абака”. Володя подошел к нему и обняв парня за плечи выглянул в окно, где было ветрено, пустынно и темный сырой асфальт был весь усеян желтыми листочками упавшими с лысеющих придорожных кустов. Володя поправил свою бейсболку и проговорил подражая медсестре Оленьке “Скиппи, детка ты не пробовал обратиться к психиатру, похоже у тебя начались зрительные галлюцинации. На вот вкусную пилюлю, успокойся,” - он протянул Скиппи карамельную конфетку. Взяв угощение тот  немедленно развернув фантик, уронил конфету на пол и как следует поваляв ее между тапочек наконец поднял угощение, немедленно отправил его в рот и долго еще стоял в углу у окошка подносил к носу ароматную бумажку и нюхал ее тихо повторяя “са-абака.”