За каждым кедром, за каждой сосной 5гл

Глава 5
После смерти Вари в лагере ничего не изменилось. Просто более никто ни на что не надеялся. Молоденькие воровки, зная, что им сидеть еще и сидеть, а молодость проходит, заводили шашни с надзирателями. Я слышала, как они укладывались то там, то здесь на нары и тихо, чтобы не разбудить окружающих, сладко постанывали. Да только никто не спал. Все знали - кто с кем спит и кто от кого забеременел. Но в лагере не то, что на воле - здесь уже никто никого не осуждает и не судит. Здесь каждый сам себе голова. Забеременев, зэчки не ложились в лазарет на аборт. Наоборот, они только того и ждали, чтобы забеременеть и уйти в "мамскую" колонию. Там им жилось полегче, но недолго. Как только младенцу исполнялся год, его отнимали от материнской груди и увозили в неизвестном направлении. А зэчку возвращали назад в колонию. И она тут же бралась за старое - заводила шашни с новым хахолем.

В один из ветренных, непогожих дней начальник, вдруг, дал мне выходной. За примерное поведение. Все понимали - жалел он меня, как самую молодую в лагере. Или был, как шушукались, а то и непристойно шутили, без памяти в меня влюблён. Что мало вероятно. Как может приличный, состоявшийся человек, офицер, член партии влюбиться в неграмотную девчонку из села да ещё с таким родовым проклятием: враг народа. В былые времена страшно было прослыть колдуньей или ведьмой. Теперь - врагом народа.

Однако я воспротивилась такому решению Никодима Львовича. Вот что удумал! Узнают в Москве, ему же попадёт за меня, мол, потворствует социально опасным элементам. А ведь узнают, так как та же воровка и проститутка и напишут кляузу, и донесут, чтобы выслужиться, чтобы скосили срок. Да к тому же, не могу я без дела болтаться по лагерю, когда все на лесоповале. Вот я и иду вместе со всеми, строем, в тайгу. Да только на выходе из лагеря меня задерживает надсмотрщик.
- Не положено, заключенная 313! Вернись в барак!
Приуныв, возвращаюсь, не понимая, чем заняться. И вижу в бараке странную картину: Елизавета, политическая, стоит голая над тазиком и ... моет себя промеж ног. Я краснею и отворачиваюсь. Как неловко. Елизавета спокойно вытирается какой-то неказистой тряпицей и одевается в свою зэковскую робу. Гворит:
- Извини, Шура, я не знала, что кто-то здесь еще есть. Обычно я делаю это за занавеской у параши.
- Делаете - что? - осмелилась я спросить Елизавету.
Она удивленно подняла брови.
- Ах, моя деточка, ты не знаешь?... Пойдём на кухню, попьём чай и поговорим.
Елизавета работала на кухне. Её давно уже приставили к повару помощницей за примерное поведение. Она была у нас аккуратистка. До заключения Едизавета работала преподавателем в Санкт-Петербургской консерватории. Но фамилией не вышла. Её муж Павел Авджиев, архитектор, приехал из Болгарии во время революции строить в России новую республику свободы и равенства. Вначале войны  Авджиева обвинили в шпионаже и расстреляли. Его жену  профессора музыки, и сына - студента-архитектора, отправили в лагерь.

Никодим Львович, увидев Елизавету на лесоповале, наблюдая за нескладными движениями её тонких пианистических пальцев, обомлел - как сильно она напоминала его бывшую жену, так же пианистку. Увидел разодранные до крови ладони, в садинах и мозолях. И решительно взялся за её перевод на другую работу - в столовую. Согласовал с руководством свое решение и получил отказ. Поехал самолично в Москву. И добился таки перевода Елизаветы с лесоповала на кухню. Как это ему удалось - неизвестно. Только Елизавете перевод не слишком-то помог. Убирать и мыть посуду, переносить и чистить тяжёлые котлы, работать у горячей плиты, набирать и носить из ручья воду, каждый день - с четырёх утра и до позднего вечера, - от такой работы руки пианистки быстро огрубели, а пальцы стали похожи на корявые коренья старого дерева.
И когда начальник как-то предложил Елизавете поиграть на стареньком пианино, оставшемся в его квартире ещё от жены, она печально осмотрела свои руки и покачала головой:
- Эти пальцы уже никогда ничего не сыграют.

В кухне Елизавета налила нам в кружки кипяток. Это и был наш чай. Заварки никакой не было. Только иногда, в большой праздник - 7 ноября, День Великой Октябрьской Социалистической революции, или 23 февраля, День Красной армии, или 22 апреля, День рождения великого вождя пролетарский революции Владимира Ленина, или 5 апреля, День рождения великого вождя СССР, отца народов Иосифа Сталина - нам выдавали настоящий чай. В огромный кипящий котёл бросали пару горстей индийского чая, совсем немного, чай получался почти прозрачным, но аромат стоял в столовой невероятный. С тех пор я всегда завариваю чай именно так - засыпаю в чайник пару листьев, чтобы чуть-чуть закрасить воду, чем удивляю своих детей и внуков. Они любят густо заверенный чай. Ведь мои дети живут совсем в другом мире. В другое время. Мы очень разные. Они никогда не поймут, почему мой прозрачный бледный чай такой вкусный. Но и хорошо, что они ничего об этом не знают...
      Продолжение следует