Чеченский синдром. Глава VI. Чужие сказки 2

Ночь на блок-посту оказалась не темной, а слепяще-яркой. Ослепительный белый глаз прожектора медленно ползал по склонам, выхватывая из мрака острые камни, кривые стволы деревьев, на мгновение превращая их в замерших врагов. Тени плясали и извивались, обманывая зрение. Воздух из горячего стал колюче-холодным, и кисловатый запах блиндажа смешался с ароматом крепчайшего чая, который варили в жестяной банке на трофейной газовой горелке.

После инцидента со снайпером тревога не отпускала. Каждый шорох, каждый скрип растяжек с консервными банками отзывался внутри едва заметным спазмом. Кузнец, казалось, обладал даром не спать. Он сидел на ящике из-под патронов, чистил автомат с каким-то почти монашеским спокойствием и изредка бросал короткие, рубленые фразы.

– К утру привыкнешь. Уши тут должны работать, а не глаза. Глаза обманывают. А уши... уши никогда. Слышишь, как ветер в проволоке играет? Как мышь под бруствером шуршит? Это жизнь. А вот если тишина... Тогда жди.

Я слушал и не слышал ничего, кроме звона в собственных ушах от усталости и напряжения. Мои уши были городскими, они различали гул метро и гудки машин, но не умели фильтровать горную тишину, наполненную тысячами звуков.

К нам в блиндаж зашел Дед. Он скинул каску, провел рукой по коротко стриженным волосам. Лицо его при свете коптилки казалось высеченным из старого камня.
–Ну что, писатель, как впечатления? – его голос был хриплым, но беззлобным. Кто-то уже успел донести, что я до армии немного учился в институте и пробовал писать.

– Нормально, товарищ старлей, – буркнул я, чувствуя себя снова новичком.
–Не «нормально». Здесь ничего «нормального» нет. Здесь или страшно, или привычно. Ты пока в первом состоянии. – Он присел на корточки, достал самокрутку. – Кузнец тебе сказки рассказывает про пастухов-снайперов?

– Так точно, – кивнул я.
–Он прав. Но не вся правда. – Дед затянулся, и дым скрыл его глаза на мгновение. – Эти... они не монстры. Они тоже люди. Со своими сказками. Только в их сказках мы – злые джинны, которые пришли жечь их дома. А они – джигиты, защищающие очаг. И каждый, кого они убьют, попадает в рай. Красиво, да?

– А в наших сказках что? – спросил я.
Дед усмехнулся.
–В наших? В наших сказках мы – «ограниченный контингент». Мы выполняем приказ. А тот, кто погиб, выполняя приказ, – герой. Тоже красиво. И тоже неправда. Правда в том, – он ткнул пальцем в глиняный пол, – что здесь, в грязи, нет ни рая, ни геройства. Есть глина, холод и желание выжить. А все сказки сочиняют потом, в штабах и в газетах.

Он встал, отряхнул штаны.
–Запомни, парень. Самые страшные сказки – это те, в которые ты сам начинаешь верить. Особенно если они оправдывают твое присутствие здесь. Держись реальности. Она воняет потом и соляркой, зато она настоящая.

Он ушел, оставив меня с новой, еще более горькой мыслью. Выходило, что мы воюем не с людьми, а с их вымыслом. И сами живем в вымысле. Два мира, две правды, столкнувшиеся на этом клочке земли, и обе оказались иллюзией. А настоящим был только страх, сковывающий живот.

Под утро, когда небо на востоке стало светлеть, окрашиваясь в грязно-серый цвет, я окончательно выдохся. Веки налились свинцом. И в этой пограничной зоне между ночью и днем, между сном и явью, мне почудилось, что я слышу. Слышу не ушами, а кожей. Тишину. Ту самую, про которую говорил Кузнец.

Ветра не было. Мыши не шуршали. Даже гул генератора куда-то пропал. Была только абсолютная, звенящая пустота. И в этой пустоте родился новый звук. Тонкий, как лезвие бритвы. Свист.

Я инстинктивно пригнулся, прежде чем понял что-то.
И мир взорвался.

Земля под ногами вздыбилась, грохот оглушил, ослепил. Мешки с песком снаружи КПП рвануло, как карточный домик. Меня отбросило на стену блиндажа, посыпалась земля. Крики, автоматные очереди, кто-то звал санитара...

Потом снова тишина. Глухая, давящая. Я лежал, не чувствуя тела, и смотрел в потолок, где треснула балка. Первая мысль была идиотской: «Так вот она какая, настоящая сказка. С запахом гари и крови».

Кузнец, весь в пыли, с окровавленной щекой, оттащил меня в угол. Его лицо было не испуганным, а яростным.
–Миномет! Один прилетел и ушел! – крикнул он мне в ухо, которое почти не слышало. – Видишь? Проснулся зверь. И сказки закончились. Началась обычная работа.

Я смотрел на него и понимал, что Дед был не совсем прав. Одна настоящая правда здесь все-таки была. И заключалась она не в глине и солярке, а в этом яростном спокойствии бывалого солдата, который уже не верил ни в какие сказки, но продолжал делать свою работу. Потому что кроме него ее делать было некому. И в этой простой, страшной правде было что-то такое, ради чего, наверное, и можно было оставаться здесь человеком. Хотя бы до следующего минометного выстрела.