Эх морозова... пятнадцатая глава

Кроме того что Володька Грачев умел неплохо рисовать, он еще здорово водил машину и был большим поклонником Чарльза Спенсора Чаплина. Которого бесконечно рисовал еще в школе. Но кроме вышеперечисленных достоинств он был еще разгильдяй, человек легкомысленный и авантюрист. И если бы ему кто предложил так между прочим банк ограбить или прыгнуть с небоскреба затяжным прыжком с парашютом, то недолго поразмыслив Володька почти наверняка бы согласился. И не потому что жаждал богатства и недорожил жизнью своей, а потому что градус авантюризма у него почти всегда перевешивал рассудок и серьезный взгляд на окружающую действительность. Но, видимо ангел-хранитель Володькин работал без отдыха отводя от него все напасти и неприятности, одним словом был он, как выражаются знатоки житейской мудрости,  фартовый малый. Такая болячка как авантюризм видимо сидела в Володьке изначально, но проявилась и развилась в полноценную черту характера где то годам к двадцати и стала мешаться на всем его жизненном пути, провоцируя парня поступать, не как велит трезвый житейский рассудок, а как хочет его левая нога. Не на пустом месте конечно выросла эта заноза, а вместе с необыкновенным художественным талантом. Володька по неопытности конечно или может от нехватки мозгов начал было подражать известным художникам, а именно  пить, курить и безобразничать с женщинами, но понял вскоре что это не его и бросил эти неблагодарные занятия. Да и как сказать, пьяница из Володьки не получился с самого начала, ну не лез в него алкоголь больше трех рюмок и все тут. Ну курить он кое как приучился и то все больше  мучился потом то изжогой то мутило его дурака, ну кое как осилил он эту гадость. Но самая проблема была с женщинами или вернее в их полном отсутствии в смысле безобразий. Потому как познакомился Вольдемар с очень хорошей и правильной девушкой. И что самое удивительное он, в смысле Володька тоже ей понравился. Звали ее Ирина она недавно окончила институт торговли, работала, хорошо одевалась, занималась фитнесом и вообще была очень волевой целеустремленной и образованной девушкой. И вот тогда понял Володька в какие железные тиски с нежными розовыми ладонями он попал и где не было места ни пьянкам, ни курению и тем более всяким вольнодумным безобразиям. Грачев что было сил  влюбился в этого маленького очаровательного монстра с несгибаемым характером и твердой волей. И с тех самых пор тоска и не покой поселились в сердце его и прогнать их мог только какой нибудь необыкновенный поступок или даже два поступка. С тех пор как он начал писать заказные портреты вся его жизнь превратилась в одно сплошное недоразумение. На работу он не мог устроиться, после того как покинул автосервис, а найти себе занятие по душе не получалось потому как мешали заказы с портретами которые очень хорошо оплачивались заказчиками. Володька готов был работать где угодно и кем угодно, во всяком случае он уверял в этом Ваську, но врожденная склонность к романтике и все тот же авантюризм привели его к работе ночным сторожем в храме на Каховке, деревяном одноэтажном домике больше похожем на часовенку сработанном в старорусском стиле. Маленький храм этот определили на небольшой аккуратной полянке между метро Каховская и роддомом, с других сторон находились гостиница “Берлин” а напротив располагался магазин Дикси, что было крайне удобно для живущих рядом прихожан которые после утренней субботней службы вкусив духовной пищи могли затарится не только хлебом единым, но и докторской колбаской и другими может не столь и важными в жизни, но очень вкусными продуктами. Настоятель храма отец Александр долго смотрел в светлые и честные глаза Вольдемара, видимо пытаясь хотя бы в них найти причину почему крепкий молодой парень с дорогими часами “ROLEX” на левой руке и обутый в кроссовки фирмы “NIKE” и фирменной бейсболке с таким же логотипом хочет убирать при храмовую территорию и дежурить ночами в сторожке за символическую плату которой едва хватало бы на еду. Решив что пути господни неисповедимы, а пригляд за храмом все равно нужен, как ни крути, отец Александр глубоко вздохнув крякнул и почесав пальцем левой руки свой пудовый правый кулак согласно кивнул головой и перекрестив Володю глубоким баритоном сказал “ Ладно чадо, каждый по своему приходит к Богу.” Вот так Вольдемар начал работать при храме на Каховке, среди людей и в непосредственной близости к царствию небесному. Имеющий скверную привычку ни на какой работе не задерживаться больше месяца, Вольдемар всегда искавший в жизни гармонию и внутренний покой совершенно неожиданно обрел здесь и то и другое.  Особенно он блаженствовал в ночные, часы когда последняя добросердечная матушка перед уходом крестилась на закрытые двери храма и пожелав доброй и спокойной ночи Вольдемару и благословив его быстро удалялась во свояси, вот тогда для Володьки наступали часы подлинного творческого блаженства и счастья. Так как дело происходило в самом конце апреля, то стало быть ночи еще были довольно прохладные и Володька натопив малую чугунную печку-буржуйку в своей сторожке выходил на двор, вдыхал весенний свежий, но все еще холодный вечерний воздух. Постояв так с полчаса и как следует озябнув он возвращался в натопленное помещение и блаженствовал. В общем как бы там не было Вольдемар пришелся ко двору. Он исправно подметал дорожки около храма, колотил дрова для отопления и храма и небольшой воскресной школы при храме, следил за общим порядком и выполнял еще множество всяких мелких просьб и поручений. После которых его неизменно благодарили и благословляли все добрые служительницы храма. Однажды в послеобеденный час сам отец Александр подошел к нему с небольшим конвертиком и со словами “Прими Володя за труды свои, храни тебя Господь” на что Вольдемар заместо того чтобы благодарить батюшку, вернул конверт настоятелю со словами “Жертвую на храм отче, благословите.” Глядя на конверт в руках Вольдемара, батюшка произнес что мол жертвуют обычно десятину, а ежели он такой щедрый, то пускай сам отдаст свои деньги в храмовую казну, а еще лучше, продолжал отец Александр раздай их нищим да убогим, а ежели что останется так помяни своих усопших если помнишь кого. Володька удивился что эта простая и скромная мысль не пришла сразу в его голову. Ему стало совестно за свой ответ, как будто он хотел удивить своим поступком, нате возьмите, все отдаю, вот мол я каков. И самое главное что в этом была известная доля истины, удивить хотел художник настоятеля своей щедростью, а показалась лишь гордыня и тщеславие. Он потом долго рассказывал про этот эпизод на кухне у Василия мучаясь приступами жгучего стыда возвращаясь к разговору с отцом Александром снова и снова изводя себя муками совести.”И ничего вроде и не сказал такого, а стыдно словно украл чего нибудь”- убивался Вольдемар поедая большой кусок сырной пиццы, обжигаясь и запивая все это газировкой. “Послушай Грачев, сколько у тебя сейчас денег на карте?”- задал ему вопрос Вася, который как действующий врач психиатр заимел привычку называть друга по фамилии.”Ну не знаю точно, ну может тысяч триста или четыреста осталось от заказа”- облизывая пальцы после последнего кусочка ответил, не подозревая подвоха сытый Вольдемар. “Вот и подумай теперь, как должен был реагировать  отец Александр на приступ щедрости и великодушия стоящего перед ним шлемазала с дорогущим Ролексом на руке, рубашке с крокодилом и джинсах от Армани, поставь себя на его место”- закончил свою тираду беспощадный как все врачи Васька. ”Неужели ты не понял то что ясно как день - ты в деньгах не нуждаешься, вот если бы у тебя в старых заплатанных штанах лежала последняя мятая сотня и ты перекрестившись с благодарностью принял от батюшки конверт да не говоря никому отдал бы десятину в пользу храма, а там глядишь и бабке какой купил бы булку в “ДИКСИ” вот тогда ты был бы молодец-огурец”- насмешливо глядя на притихшего Вольдемара закончил Василий. “А сколько, к стати ты заработал, делами праведными, сколько денег то в конверте оказалось?”- поинтересовался Василий. Пошарив в карманах своих брюк Вольдемар вытащил помятый запечатанный конверт и разорвав его осторожно извлек на свет купюры самая крупная из которых была достоинством в тысячу рублей. Всего же денег было семнадцать тысяч, которые Вольдемар веером разложил на разорванном конверте. Он поглядел на Василия глазами полными немого изумления. ”Ну чего смотришь, заработал - живи да не забудь про десятину”- подвел закономерный итог разговору Василий. Недели через две в храме Отрады и Утешения в честь иконы Божьей Матери, уже все знали что Вольдемар художник. Да не простой какой нибудь мазила, прости Господи, а самый что ни на есть настоящий и портреты пишет такие что закачаешься. Хотя, как уверял Володька он ни кому ни словом не обмолвился, но как говорится шила в мешке не утаишь. Ну узнали и ладно, Вольдемар уже несколько лет писал портреты на заказ тем и кормился и отбою от заказчиков просто не было. На радость или точнее на свою бедовую голову он написал портрет одной юнной леди с Рублевки, видимо любовницы заказчика, да так мастерски и главное быстро, что заказчик будучи в полном восторге предложил Вольдемару написать всю свою семью в полном составе, так сказать для фамильной истории. Вольдемар человек наученный личным опытом, знал что заказчики народ нетерпеливый, обидчивый и к отказам не привыкший, особенно с Рублевки, а потому не стал спорить и сославшись на творческий кризис незаметно исчез из поля зрения заказчика. Все это он подробно рассказал Васе, который иногда навещал Грачева в его сторожке. Васька как обычно уютно устраивался на старой широкой лавке, закрывал глаза, слушал Вольдемара и наслаждался теплом и покоем выхая запах горящих в печке березовых поленьев и еле уловимый аромат тибетского ладана. Как то раз вот так же сидя на лавке он вдруг сказал слова которые Вольдемар сразу не понял, точнее не осознал. ”Знашь какую необыкновенно удивительную закономерность я заметил в многолетней практике общей психиатрии?”- спросил Василий друга, ”Это то что среди психически нездоровых людей нет ни одного священника, понимаешь вообще ни одного. Верующих много, а служителей церкви ни одного,”- и Василий весело и хитро так посмотрел на Вольдемара. Казалось эти слова прошли мимо ушей художника который сидя за самодельным деревянным столом тоскливо глядел в небольшое оконце. Райхель был у него в сторожке на прошлой неделе, тогда то и сказал о своем наблюдении и вот сейчас они, слова эти  вспомнились Володе поразив его своей глубиной. Он представил себе вдруг отца Александра в полном церковном облачении среди психов, которые тянули к нему свои скрюченные пальцы пытаясь видимо схватить его за рясу, а батюшка вертелся отбиваясь от них творя крестные знамения и говоря “Изыди сатана, чтоб вы провалились черти окаянные.” Картина так ясно представленная Вольдемаром оказалась настолько реальна и страшна что он даже передернул плечами как от холода, тряхнул головой и перекрестился. Тяжко мне Васька, задыхаюсь я, словно что то навалилось на сердце пудовым камнем и давит и нет больше сил жить под этим гнетом.”- думал Володя и не мигая все глядел и глядел в маленькое темное оконце. В эту звездную майскую ночь что еще могло произойти с художником который, с точки зрения простого обывателя маялся дурью не находя себе покоя и готовый сам себя порвать на части. Давно уже замечено что такое часто происходит с талантливыми одаренными людьми и чем талант больше, тем сильнее ненависть художника к самому себе. Да, это были муки творчества, когда художник осознает вдруг что он перестал быть художником, а превратился в ремесленника. Пусть даже и хорошего искустного всеми уважаемого, но все же ремесленника. Эти потаенные мысли нет-нет да и приходили в его бедовую голову, тревожа и царапая ранимую душу. Его мастерство возрастало с каждой новой работой, с каждым вновь написанным портретом какой нибудь дочки, внучки, жены или самого заказчика, но в нем больше не возникало то самое чувство глубокого удовольствия и осознания себя как художника который поднялся еще на одну ступень мастерства. Единственным мерилом признания его как мастера являлся лишь гонорар и чем он был больше, тем выше ценился его талант как художника. И эта крамольная мысль словно натирала мозоли на его самолюбии, одно прикосновение к которым вызывало неудобство и суетливое желание хоть какого нибудь объяснения. Вольдемар себя изводил приступами самобичевания, которые последнее время случались все чаще, но почему то не искал себе оправдания, наверное потому что не смог бы помириться со своей исхитрившейся совестью. Все таки он был честный человек. Кто бы мог предполагать что в скором времени вся жизнь художника Володи Грачева поменяется совершенно необыкновенным образом и вся его дальнейшая история будет похожа на сюжет какого нибудь научно-фантастического романа с картинками и вот до этих событий уже остались считанные дни. Еще не понимая этого, но доверяя своему предчувствию которое легким волнением пробежало по всему телу Вольдемара и приятным холодком растаяло на кончиках пальцев. Раздался оглушительный раскат грома который сразу придавил к земле все что росло, ходило и стояло. Вольдемар вышел из своей сторожки и сразу попал под сильный порыв ветра который едва не свалил его с ног,это была первая весенняя стихия. Сразу все промокло и стало черным и блестящим. Укрытая со всех сторон навесом крыльца, над входом в деревяный храм висела небольшая икона Богородицы слабо освещаемая качавшейся на ветру лампадой которая не гасла как бы порывы ветра налетавшие со всех сторон не старались погасить ее. Вольдемар долго стоял на ветру и все смотрел на светлый лик Богородицы. Не погаснет, думал он глядя на упрямую лампадку, ни за что не погаснет и с этим твердым убеждением он вернулся к себе в сторожку даже не подозревая что за ним все время наблюдали внимательные глаза за церковной оградой. Не отрывая глаз на Вольдемара смотрела маленькая черная совершенно промокшая под дождем собака, она слабо вздрагивала от внезапных порывов мокрого ветра и когда дверь сторожки захлопнулась побежала прочь и через секунду исчезла в ночи. Это была неизвестно куда пропавшая и так внезапно появившаяся Морозова. На следующий день произошла короткая, но содержательная беседа Вольдемара с отцом Александром итогом которой стал расчет под чистую с должности ночного сторожа и отеческое благословение на все четыре стороны. А через пару дней Вольдемар вообще исчез из Москвы не предупредив никого и неизвестно в каком направлении. Потому что отец Александр очень не хотел отпускать хорошего и исполнительного работника из прихода, но уговаривать Володю не стал, а наоборот предложил применить свой талант на бескорыстное, а главное благое дело и Богу послужить и душу свою успокоить от суеты мирской. Поэтому его благословение напоминало хороший пинок под зад с низкого старта с пожеланием всяческого благополучия и душевного спокойствия. Итак, Вольдемар из Москвы исчез и никто не знал где же он объявится. Ирина часто звонила Васе с целью узнать не объявилась ли эта сволочь Вольдемар и даже пару раз хотела подать заявление на розыск в милицию, но Василий отговорил ее, обещая что такой человек как Володя не может пропасть бесследно и уж где нибудь точно всплывет, ну в смысле объявится. Исчезновение Грачева столь внезапное и необъяснимое привело в замешательство даже Ваську, но по опыту зная авантюрную натуру друга он ожидал теперь такое же внезапное появление последнего. И вот три месяца спустя Ваське позвонила Ирина и старательно сдерживая волнение рассказала что ее разбудил звонок в телефоне и какой то незнакомый трескучий голос сказал что если она соскучилась то через каких нибудь четыре минуты он будет стоять у дверей ее квартиры с букетом ромашек и огромным желанием прижать ее к своей груди. Сначала Ира посмотрела на часы стрелки, показывали половину пятого утра, потом она неуверенно спросила “Алонсо, это ты?” И получив утвердительный ответ разрыдалась.  На следующий день вернувшись с работы Василий глядел на похудевшего и загорелого Вольдемара без остановки поедающего баранки с маком, который рассказывал как его встретила Ирка. Под левым глазом у него красовался гигантский фиолетовый синяк что почему то придавало ему реальное сходство с литературным Дон Кихотом которому навешала очередная мельница. “Иркина работа?”- поинтересовался Василий помешивая ложечкой кофе. “Она родимая, бросилась меня обнимать и не рассчитала сил, соскучилась”. голос у Вольдемара и правда был трескучий словно у него в груди пылали смоляные дрова производившие нескончаемый оглушительный треск перед тем как просохнуть и как следует разгореться. “Это от колодезной воды, потому как пил без остановки. Простыть не простыл, а голос потерял.”- пояснил горе-художник. “Ты почему же не звонил, ну ладно мне, но Ирину бы пожалел ведь вся извелась.” Вольдемар перестал жевать баранки и поглядел куда то в сторону. “Я был там откуда нельзя звонить”- проскрипел он и неуверенно добавил что позвонив хоть один раз непременно бы все бросил и тотчас же вернулся обратно в Москву. “Да где же ты, черт тебя побери, был?”- уже более не сдерживая себя воскликнул Васька. И Вольдемар начал свой удивительный рассказ так “Давно уже тоска поселилась в сердце моем и пока еще силы не покинули меня решил я… Далее следовал рассказ о том как после ночной смены обстоятельно переговорив с отцом Александром и рассказав ему о своих сомнениях на счет бесполезности проживаемой им жизни и желании обрести душевный покой занявшись чем нибудь значимым. Очень быстро поняв что Вольдемар хочет сказать и чего собственно от него добивается отец Александр порывшись в бездонных карманах своей рясы вытащил на свет божий огрызок химического карандаша и попросив у художника кусочек бумаги быстро накалякал на нем пару строк сказав что это и есть то самое настоящее дело занявшись которым Вольдемару уж точно не придется всякий раз мучиться дурью, то бишь муками творчества и не будет стыдно за бесцельно прожитые годы. В бумажке значилось что послушник Володимир знатно малюющий за мзду всяких грешников направляется в добровольную помощь работать во славу Бога на роспись местного храма. По благословению о. Александра. Через два дня Грачев был уже на месте в глухой и забытой всеми деревеньке Бузякино. Местный настоятель отец Инокентий долго вертел записку в руках посматривая то в текст, то на стоящего перед ним парня, как бы сверяя подлинность написанного с внешностью Вольдемара.”Я с отцом Александром в семинарии учился, приятелями были”- произнес негромко отец Инокентий и тут же добавил - ”Когда нибудь церковь внутрях расписывал?” Они стояли перед не большой, по московским меркам, церквушечкой видимо очень старинной с облезлыми стенами и узкими сильно вытянутыми оконцами-бойницами забранными кованными толстыми решетками. Вольдемар сказал что настенной росписью  никогда не занимался. Они вошли в храм и Грачева сразу охватил сумрак и обдало сухой прохладой от старых толстых стен которые были уже выбелены аж до самого купола. На полу лежали толстые длинные доски, стояли жестяные пустые уже бочонки с засохшими остатками белил на дне, у стен прижались строительные леса и густо пахло олифой и скипидаром. Под самым куполом уже были нарисованы фрески из жития святых забранные орнаментом из облаков и сидящих на них херувимах, Вольдемар загляделся на них. “Я, честно говоря не то чтобы рисовать, даже залезать так высоко боюсь”- произнес задумчиво Вольдемар не отрывая взгляда от купола. Отец Инокентий заметил что и без него есть кому возносится к небесам, а ему и на грешной земле работа найдется. К вечеру уже напарившись в баньке, напившись оставшегося после утренней дойки молока с добрым ломтем белого хлеба Вольдемар блаженствовал наслаждаясь тихим деревенским покоем. “Утром значит, пойдешь к завхозу нашему и попросишь литров пять олифы и кистей и сурику ведро, вот тебе накладная”- говорил отец Инокентий не уверено и с большим сомнением глядя на Вольдемара. Взяв накладную и сказав что все сделает в лучшем виде, Вольдемар допил остатки молока из большой оловяной кружки и спрятал накладную в нагрудный карман своей ковбойской рубашки. Утром Володя стоял возле бревенчатого здания местной администрации, из далека напоминавшее избушку за триста давшую сильный крен на левую сторону, избушка была настолько облезлая и убитая что если бы не вывеска над обшарпанной дверью, то сооружение без сомнений походило бы на небольшой заброшенный давным давно сельский клуб. Но надпись на табличке гласила “Районная администрация деревни “Бузякино” и это исключало всяческие сомнения в том что Вольдемар ошибся адресом. Обойдя здание он обнаружил с другой стороны еще одну маленькую обитую черным дермантином дверь с табличкой “АХО” под которой кто то на кусочке картона довольно коряво нацарапал синим карандашом мат. от. АЛКАШИНА Е.Б. Тихая грусть нежной болью родилась где то в районе печени молодого художника и передалась в самое сердце нарушая естественный ритм главного органа. “ Что ж, если человек позволил себе лишнего, так теперь можно и на дверях писать гадости всякие” - печально пронеслось в голове Вольдемара. “Ну чего уставился” - неожиданно раздался за спиной у оторопевшего парня довольно грубый голос. От неожиданности Вольдемар вздрогнул и оглянулся. К нему ковыляла припадая на правую сторону толстая широкоплечая баба одетая в телогрейку и обутая в резиновые сапоги.”Чего говорю уставился, ударение на второй слог, а кретины всякие на первый ставят и смеются потом. АлкАшина Елена Борисовна, а не АлкашИна.” Нос у грозной бабы был весь изумрудно-зеленый, что вовсе не сочеталось с ее ошпаренным лицом. Она внимательно осмотрела молчаливо стоявшего Вольдемара и уже более спокойно спросила чего ему собственно нужно в хозяйственном отделе. Парень молча протянул бабе накладную. Внимательно прочитав отданный ей документ и пробурчав что на документе нет визы отца Инокентия она тем не менее исправно выдала по списку все до последней кисточки и закрыв на ключ обитую черным дермантином дверь молча ушла не сказав Вольдемару ни слова. “В полном ли благоденствии,  Елена Борисовна, дай ей Бог всяческого здоровья, не жалуется ли на что?”- встретил Вольдемара у церковной ограды отец Инокентий?” В его голосе угадывалось плохо скрываемое удивление и он конечно спросил как это Елена свет Борисовна выдала все по списку и не ругалась при этом всякими бранными словами? Сразу поняв что между батюшкой Инокентием и АХОшницей была застарелая неприязнь, он не стал особо вдаваться в подробности и не уступая в лаконичности Цезарю ответил что пришел, получил и доставил в лучшем виде, как и обещался.”И ничего тебя не удивило?”- улыбался отец Инокентий. Вольдемар снял бейсболку почесал макушку и ответил что зеленый нос на красном лице смотрится ужасно. “Ах Лена, Лена говорили тебе алкоголь и пчелы вещи несовместимые, ладно юноша несите все добытое в храм.” И начались трудовые будни, дни шли своим чередом не отличаясь друг от друга, к росписи храма Вольдемара не допускали так как все живописные работы по утвержденным эскизам писали мастера присланные из самого Фрязино. На его долю оставался лишь замес краски, чистка кистей и полная уборка храма, так пролетели почти две недели июня и Вольдемар заскучал по дому. Свой смартфон он еще в первый день с легким сердцем отдал батюшке, потому как искушение великое и соблазн ко всякому греху, объяснил отец Инокентий. Захочется позвонить, поговорить о том о сем и появится искушение на выходные рвануть домой, а после и возвращаться уже неохота. Вольдемар ответил что мудрее было бы забрать паспорт, но получил ответ что паспорт это своего рода принуждение, вроде как насилие, а телефон это добровольная защита от соблазна. Вольдемар подумал что и без телефона при желании можно смыться, но вслух ничего не сказал и теперь  поздними вечерами болтался по окрестным лугам и оврагам, сидел на берегу местной речушки и дышал густым луговым многоцветием, охота рисовать у него пропала и наступил, по его собственному выражению творческий упадок сил. Вся окружающая его объятая вселенским покоем гармония пробуждала в нем непередаваемые чувства от которых замирало сердце и слабели руки и ноги. Он все время вспоминал Ирину, ее густые стриженные под каре волосы, трогательный наклон головы и обаяние вечно смеющихся карих глаз. Закусив травинку Володя медленно шагал по узенькой дорожке меж двух бескрайних лугов, шел босиком неся в одной руке сандалии, а другой рукой махал тонким ореховым прутиком щелкая им по пушистым головкам встречных одуванчиков. Он рисовал ее только в набросках, не торопясь начать портрет маслом. Что то ускользающее, почти неуловимое было в этой девушке что заставляло его как художника вновь возвращаться к написанию эскизов и набросков. И дело было даже не в изумительном портретном сходстве с оригиналом, вовсе нет. Он никак не мог уловить ту самую черту характера которая была последним окончательным штрихом, той самой финальной точкой в сходстве с оригиналом, что делает работу мастера  завершенной и совершенной. Они встретились в фитнес - клубе и сразу понравились друг другу, с тех пор он называл ее только по имени, а Ирина звала его Алонсо за невероятное сходство с дон Кихотом, хотя Вольдемар и клялся что если и подражал кому, то исключительно великому испанцу Дали. Грусть поселилась в его сердце с недавних пор. Отец Инокентий звал его на вечерние службы проводимые в небольшой деревяной часовенке близ каменного храма и Володя ходил на них, слушал мягкий певучий голос отца Инокентия, ставил свечки, крестился и пытался молится перед ликом Николая Угодника, но молится перед иконой святого он толком не умел и потому просто  просил здоровья для Ирки, Васи, мамы, не редко вспоминая  отца Александра. Его начали узнавать прихожане и здоровались с ним и отец Инокентий с клироса одобрительно глядел на высокого худого парня и так бесконечно тянулись дни и был уже конец июня. Старостой здесь служил местный пасечник, он же занимался наведением порядка после службы и был к тому же мужем Елены Борисовны, звали его по простому Степан Алкашин, годов ему было около шестидесяти, жену свою он обожал, но пуще всего на свете он любил пчел. По причине полного отсутствия какого либо занятия Вольдемар помогал ему собирая огарки сгоревших перед иконами свечек, отковыривал расплавленный воск и все это аккуратно складывал в не большую латунную коробку. Характер у Алкашина был самый что ни на есть подходящий для деревенской завалинки, где можно часами балагурить о всяких пустяках, лузгая семечки и предаваясь сладкой дреме. Волос на голове Степана Алкашина был густой и кучерявый, седина пробивалась только на висках, глаза были черные хитрющие, такая же черная театральная бородка и усы покрывали всю нижнюю часть его лица. Для полной картины не хватало только серьги в ухе и красной атласной рубахи, ну как есть вылитый цыган. Степан клялся и божился что является дальним потомком Пушкина А. С. по линии внебрачных связей. Спорить с ним было сложно, потому как Александр Сергеевич, чего уж там, грешил внебрачными связями направо и налево. Но документов на предмет родства хитрый Степан не предъявлял и паспорт свой на счет национальности никогда не показывал. В тот самый вечер когда Вольдемар по обыкновению болтался по часовне, соображая чем бы еще помочь дяде Степану. Последний сидя на лавке за небольшим столом на котором лежали книги и в коробочке рядком стояли иконки с ликами святых перебирал листочки с требами аккуратно складывая их в две стопочки за здравие и за упокой. “Вот, помню несколько лет назад захаживал сюда один паренек, ох и чудной был”- Алкашин с затаенной усмешкой прищурился на протиравшего лампадки перед иконами Вольдемара. “А пришел он в субботний день, пришел значит и робко так записочку протягивает, за упокой душ усопших. А в записочке под крестиком значилось; во-первых раб Божий Иванушка, во-вторых многострадальный Алешенька, в третьих безвинно убиенный Павлуша. Так прямо и написано. Ну думаю, как такую бумажку отцу Инокентию подавать,” Вольдемар уже сидел напротив -“И что, батюшка не принял записочку?” “Почему не принял, принял, я отдал ему бумажку эту.” Алкашин разгладил ладошкой разложенные перед ним две стопочки, причем та которая значилась за упокой оказалась совсем тоненькой.”Он читать ее, записочку эту не стал, а в карман спрятал, А мне потом говорит, ты Степан, мол покажи мне этого парня, я говорит объясню ему как записочки писать надо. А парня того и след простыл, явился ни откуда и пропал невесть куда. Он еще службу отстоял, а как вышел из часовенки так и сгинул, прости Господи, словно растворился.” Алкашин достал из кармана бумажку и протянул ее Вольдемару со словами -”Вот она, записочка та самая. Это потом уже до меня дошло кого он помянуть хотел в записочке той, это стало быть Иванушка Грозный, потом значит Алексей сынок царя Петра и табакеркой пристукнутый император Павлуша. Вот их сердешных и нацарапал в бумажке  парень тот чудной.” Вольдемар молчаливо вертел странную записочку в руках,-”А вдруг это не они, а какие нибудь его давно умершие родственники, парня того?”-предположил он. -”Да они это они, кого же еще так чудно можно записать. Конечно они и больше никто.”- подытожил свои слова Степан Алкашин заканчивая переборку поминальных записочек и аккуратно перехватывая их тонкой канцелярской резинкой. Прошла еще неделя в делах и заботах, напоенная дневным зноем, ночным пением цикад и густым запахом скипидара, олифы и акрила. Заканчивался месяц июнь. Весь купол храма был уже расписан, ребята из Софрино хорошо знали свое дело, началась подготовка к следующему этапу работы на верхнем уровне стен, появились контуры будущих мистерий из жития святых и деяний апостолов. За этот летний месяц Вольдемар крепко сдружился с дядей Степаном и почитай каждый вечер навещал его и жену его Елену Борисовну. Мадам Алкашина варила прелестный самогон занимаясь и перегонкой и дестиляцией чудесного напитка, не допуская к этому никого, даже дядю Степана. Напиток получался золотистого цвета, ароматный и невероятно вкусный, с легкими тонами грейпфрута, персика и карамели.”Ну как, как можно не любить этого человека,”- восклицал после первого стаканчика Степан Алкашин,”-Дай душа моя, я тебя расцелую.” и он, счастливый, заключал в свои объятия смеющуюся жену Елену. “Запоминай Володька”- смеясь говорил Степан,-”Шашлык не любит женских рук, а самогон мужских, так то.” Съедался свежий помидорчик, с звенящим хрустом исчезал с тарелки небольшой малосольный огурец и все это заедалось кусочком черного ржаного хлеба. Все это великолепие происходило уже под вечер после долгого летнего дня в небольшом яблоневом саду где стоял кривой, но тем не менее добротно сработанный из струганных досок деревяный стол. Выпивался второй стаканчик и охваченный житейской мудростью Степан Алкашин легко делился ею с “дорогим гостем Володькой,” он стучал указательным пальцем по круглой керамической бутылке где хранился самогон и как бы прислушиваясь к чему то говорил-”Главное, Володь не утратить вкус к жизни, не выходить за рамки уважения к самому себе. Вот хлопнул стаканчик, скажем этакого нектара и должен почувствовать на душе теплую мягкую руку друга. О-о, это большая наука Володя, дружить с этим драконом и оставаться человеком. Дать этому зверю понять что ты если не сильнее его, то уж точно равный и достоин всяческого уважения.” голос у дяди Степана после пятого стаканчика становился все тише, а паузы все длинее. Он поглядел на Вольдемара глазами полными невыразимой печали и вдруг произнес совсем упавшим голосом-”Если ты, Володька чего нибудь стоишь на этом свете, если  можешь делом доказать право на свое место в этой жизни, тогда ни один черт тебе не страшен и ни что не сможет победить тебя ибо ты по сути своей уже равен Богу.” Вольдемар по большей части налегавший на малосольные огурчики и потому не упускавший нить рассуждений утомленного самогоном старика Алкашина не дал ему окончательно уйти в нирвану и как настоящий лоцман направлял ход его мыслей в нужном направлении. Они сидели под яблонями одни и никто не мешал их увлекательному разговору.  Прикончив последний огурец Вольдемар с сожалением посмотрел на пустую тарелку и аккуратно заметил что неплохо бы и на боковую после столь содержательной беседы и такого хлебосольного стола, а то ночи хоть и звездные, но пока еще прохладные, неровен час и простыть можно. Как спокойно и уютно было сидеть в окружении старых яблонь под чистым звездным небом. Дядя Степан оставил таки свои кудри в покое протянув руку к глиняной бутылке и слегка потряс ее, что то еле слышно булькнуло в ответ. Разлив остатки в стаканчики Алкашин совершенно трезвым голосом проговорил,-”Давай Володя по последнему стаканчику тяпнем и пусть все беды и несчастия какие может выпадут на наши головы будут не опаснее этого первого летнего дождя. Ну, будь здоров!”- они чокнулись выпили и сразу весь сад озарился как днем, то сверкнула молния и следом ужасающий раскат грома буквально потряс всю землю до основания. Упали первые тяжелые капли на головы Вольдемара и дяди Степана, начался первый летний дождь.