Глава 3. Учителя

Лето стояло в разгаре. Утро начиналось с тумана над рекой и запаха свежескошенной травы. Мужчины выводили мальчиков за деревню, туда, где начиналось ровное поле, огороженное камнями. Там земля была вытоптана шагами и залита потом: площадка для учёбы воинов. На ней Ирдар впервые почувствовал тяжесть настоящего оружия.
Торвальд держал в руках копьё и показывал сыну, как оно должно стоять. Его движения были точными. Ничего лишнего.
— Не держи высоко, — сказал он, поправляя руки Ирдара. — Слишком поднимешь — откроешь грудь. Держи ниже, чтоб наконечник глядел в сердце врага. Пусть рука будет прямой, но не каменной. Камень ломается, дерево гнётся.
Ирдар старался. Копьё было тяжёлым, и ладони быстро вспотели. Но он не жаловался. Он вставал снова и снова, повторял движения, пока плечи не горели огнём. Торвальд смотрел строго, и лишь изредка в его глазах мелькала гордость.
— Бей не руками, — говорил он, — бей всем телом. Вложи в удар спину, ноги. Пусть копьё станет продолжением тебя. Если ударишь только рукой, враг рассмеётся. Если ударишь собой — враг падёт.
После копья шёл меч. Деревянные клинки звенели, когда Ирдар и другие мальчики учились обмениваться ударами. Торвальд не щадил сына. Щит гудел от его ударов, плечи Ирдара ломило. Иногда он падал в пыль, но вставал снова.
— В бою не поднимется тот, кто упал один раз, — говорил Торвальд. — Поднимется тот, кто упадёт десять раз, но встанет одиннадцать.
Вечером они возвращались домой, и руки мальчика дрожали от усталости. Но в душе его горел огонь. Он видел, что отец доволен, и это значило больше, чем вся боль. Каждый удар, каждый синяк был шагом к тому, чтобы стать воином.
Иногда Торвальд садился рядом у костра и говорил уже тише:
— Сила нужна не для того, чтобы убивать. Сила нужна, чтобы защищать свой дом, свою женщину, своих детей. Запомни, сын. Меч в руке того, кто думает только о крови, — беда. Меч в руке того, кто думает о доме, — спасение.
Эти слова врезались в память Ирдара глубже, чем любой урок. Он понимал: сила отца была не только в руках, но и в сердце. И он хотел быть таким же.
Так начинались его первые настоящие уроки. Не игры, не обряды, а школа жизни, где каждая ошибка могла стоить будущего. Ирдар рос, и вместе с ним росло оружие в его руках.

Асгейр жил в доме на краю деревни, где ветры с поля били в стены особенно сильно. Его изба была старая, но крепкая, и пахла сушёными травами и дымом. У двери всегда сидела старая собака, которая поднимала глаза лишь тогда, когда кто-то подходил слишком близко. Асгейр давно уже не держал оружия в руках: его плечо было повреждено старой раной, и пальцы не могли сжимать рукоять так, как прежде. Но в его глазах по-прежнему горел огонь воина, и слова его были острее любого меча.
Ирдар часто приходил к нему после тренировок с Торвальдом. Он садился на лавку напротив, а старик разжигал огонь в очаге, медленно, не торопясь, будто каждый жест имел вес. Они молчали долго, и лишь когда тишина становилась густой, Асгейр начинал говорить.
— Я видел многих воинов, — говорил он, глядя в огонь. — Сильных, быстрых, храбрых. Но немногие из них были достойны песен. Сила — это как острый нож. Им можно добыть пищу, но им же можно и убить того, кого не следовало. Важно не то, как крепко держишь клинок. Важно, зачем ты его держишь.
Ирдар слушал, не перебивая. В его глазах отражалось пламя, а сердце ловило каждое слово.
— Торвальд учит тебя силе, — продолжал Асгейр. — И это хорошо. Но знай, Ирдар, что сила без чести подобна лодке без румпеля. Она идёт туда, куда толкнёт её волна, и гибнет в первом же шторме. Честь же — это то, что держит человека прямо, даже когда море чёрно от бурь.
Он взял в руки кусок дерева и нож, начал вырезать на нём простую руну. Его пальцы двигались медленно, но верно, и каждая линия ложилась точно.
— Руны режут не для красоты. Каждая черта несёт смысл. Так и поступок воина. Не бывает мелочей. Ты можешь подумать: «Что значит слово? Что значит малый шаг?» Но иногда одно слово решает больше, чем удар меча.
Ирдар кивнул. В памяти всплыли слова матери у очага, её сказания о Богах, где предательство Локи или жертва Тюра меняли судьбу целых миров. Он понимал, о чём говорил Асгейр.
— Запомни, мальчик, — старик поднял глаза, и они сверкнули в огне. — Победа без чести — это поражение. Если ты убьёшь врага, но нарушишь слово, память о тебе будет проклята. А если падёшь, но сохранишь слово, о тебе будут петь.
Эти слова легли на сердце Ирдара тяжким грузом и светом одновременно. Он молча встал, поклонился и вышел в ночь. За его спиной горел огонь, и голос Асгейра ещё звенел в ушах.
Так Ирдар получил второй урок. Отец учил его силе рук, Асгейр — силе слова. И оба эти урока складывались в дорогу, что однажды приведёт его туда, где решается судьба человека.

Вечерами, когда шум деревни стихал и лишь пламя в очаге потрескивало, Ирдис сажала сына рядом с собой. Дом наполнялся запахом сушёных трав, хлеба и дыма, а за стенами слышался вой ветра и лай собак. Торвальд в такие часы часто сидел в стороне, чинил оружие или точил нож, но ухо его всегда было насторожено.
Асгейр давал Ирдару слово о чести, Торвальд — силу рук, но именно мать вплетала в его душу песни и саги.
— Слушай, сын мой, — говорила она тихим голосом, и огонь отражался в её глазах. — В каждом сердце живёт история, но не всякая история достойна песни. Слушай о тех, чьи судьбы знали и боль, и славу.
Она рассказывала о Бальдре, прекрасном и светлом, которого все любили, но даже его не смогли спасти от смерти. Она говорила о Тюре, что отдал руку, чтобы связать Фенрира — волка, чьи клыки были страшнее любого клинка. Она шептала о женщинах, что ждали мужей из походов, иногда до седых волос, иногда — не дождавшись вовсе.
Ирдар слушал, затаив дыхание. В словах матери было больше, чем просто истории. Он чувствовал, что в каждом из этих сказаний таится урок. Он видел, как её лицо становилось суровым, когда речь заходила о предательстве Локи. Он слышал мягкость в её голосе, когда она говорила о любви и верности. Он замечал, как Торвальд поднимал взгляд от работы, когда Ирдис произносила слова о жертве ради рода.
Иногда мать пела. Её голос был негромким, но тёплым, словно сама земля. Она пела древние песни, в которых слышался шум рек и треск костров. В этих песнях были и Боги, и герои, и простые люди, чья жизнь становилась легендой. Ирдар запоминал их так же, как запоминал удары копья. Эти песни звучали в нём даже тогда, когда он спал.
— Запомни, — говорила Ирдис, гладя сына по голове, — судьба человека не всегда в его руках. Иногда она в руках Богов. Но то, как ты идёшь по своей дороге, зависит только от тебя. Пусть твой путь будет прямым, как руна, и твой голос чистым, как песня.
Слова её ложились в сердце мальчика мягко, но крепко, как вода, что точит камень. Ирдар рос, и вместе с ним росли истории, вплетённые матерью в его душу. Они становились для него не просто сказаниями — они становились частью его самого.
Так складывался третий урок. Отец дал ему силу тела, Асгейр — силу чести, а мать — силу рода, силу памяти и песни. Все три вместе становились основой, на которой должен был возрасти воин и человек.

Ночью Ирдар долго не мог уснуть. Огонь в очаге угасал, и в избе царила тишина, нарушаемая лишь дыханием родителей. Он лежал на лавке, укрывшись шкурой, и глаза его смотрели в темноту. В груди шумели слова отца, Асгейра и матери. Словно три реки, они сливались в одно течение.
Перед его глазами всплывали образы. Торвальд, высокий и суровый, с копьём в руке, учивший держать удар и подниматься вновь. Асгейр, седой и мудрый, чьи слова о чести звучали, как приговор и как благословение. Ирдис, с её песнями, в которых слышался шёпот Богов и дыхание земли. Все они вместе вели его вперёд, и Ирдар чувствовал это.
Он понимал: его жизнь не будет простой. Знак на плече, рунная метка, жгла его не телом, а душой. Он видел, как мать скрывала тревогу, как отец делал вид, что не замечает её, как Асгейр иногда задерживал на нём долгий взгляд. Они знали: этот путь будет особым.
Ирдар сжал кулак. Внутри не было страха — только твёрдое желание идти вперёд. Он ещё не знал, куда приведёт его дорога, но чувствовал, что должен пройти её до конца. Даже если в конце ждёт смерть, он хотел бы встретить её лицом к лицу, с оружием в руках и честью в сердце.
В ту ночь он впервые ощутил: судьба уже смотрит на него. Она идёт рядом, молчаливая и холодная, как женщина в белом, которую он мельком видел в своих снах. Он не понимал её сути, но сердце подсказывало — эта тень будет с ним всегда.
Он повернулся к стене, закрыл глаза и позволил сну забрать себя. Но даже во сне он держал руку на воображаемом копье и видел, как над ним склоняются не только родители и учителя, но и сама Валькирия, чьё имя пока оставалось тайной.
Таковы были его уроки жизни. Он ещё был мальчиком, но уже начинал осознавать: путь его начался, и он не будет коротким.

В деревне наступил день летнего праздника. Солнце стояло высоко, воздух дрожал от тепла, и запах жареного мяса тянулся над домами. Мужчины выставили длинные столы, женщины вынесли хлеб, сыр, мёд. Дети носились меж взрослых, собаки крутились у костров, ожидая подачки. Это был день, когда весь род собирался вместе — день игр и состязаний.
Сначала состязались взрослые. Мужчины боролись на песке, мерялись силой в поднятии камня, бегали к реке и обратно. Крики, смех и рёв зрителей стояли над всей деревней.
Потом настала очередь юношей. Им выдали деревянные мечи и щиты, и старейшины позвали зрителей в круг.
Ирдар вышел вместе с другими. Он чувствовал, как сердце стучит в груди, и ладони его стали влажными. Но взгляд был твёрд. Напротив, из толпы вышел Харальд — сын соседа, на год старше, крупный и широкоплечий. Между ними всегда чувствовалось соперничество. Харальд не любил смотреть на то, как Ирдар берёт верх в играх. Он хотел показать, кто сильнее.
Толпа сомкнулась кольцом. Асгейр сидел сбоку, наблюдая. Торвальд стоял с другими мужчинами, его глаза были серьёзны, но в уголках рта пряталась гордость.
— Начали! — крикнул один из старейшин.
Харальд бросился первым, с яростью, размахивая деревянным мечом. Удар его был силён, но не точен. Ирдар поднял щит, и древо загудело от удара. Руки его дрогнули, но он устоял. Он не стал отвечать сразу, а выждал. Второй удар, третий — Харальд ярился, словно бык, но силы его тратились быстро.
И тогда Ирдар шагнул вперёд. Щит его пошёл в сторону, отводя удар, и меч врезался в бок Харальда. Дерево стукнуло по ребрам, и соперник зашипел от боли.
Толпа загудела. Но Харальд не отступил. Он бросился снова, пытаясь навалиться всей массой. Они столкнулись, упали на песок, катились, словно два щенка, но глаза их горели, как у взрослых воинов.
Ирдар, хоть и был меньше ростом, держался крепко. Он сбросил Харальда, поднялся первым и снова ударил. Деревянное лезвие остановилось у горла соперника. Толпа взревела. Старейшины подняли руки, объявляя победителя.
Ирдар отступил, опустил меч и подал руку Харальду. Но тот отвёл взгляд и встал сам, стиснув зубы. В его глазах светилась не только злость от поражения, но и зависть.
Асгейр в это время произнёс громко, чтобы все услышали:
— Хороший воин тот, кто ждёт, а не тот, кто рвётся первым. Пусть мальчики учатся терпению.
Ирдар стоял посреди круга, и крики толпы ещё звенели в ушах. Но внутри он чувствовал не гордость, а тяжесть. Он понимал: эта победа принесла ему не только уважение, но и нового врага.