Эх морозова... тринадцатая глава

На всем протяжении Загородного шоссе было всего лишь два объекта претендующих на роль исторического и архитектурного значения. Это был музей основания психиатрической лечебницы именуемой больницей им. Алексеева, та самая бывшая “кащенка” и собственно сама знаменитая клиника. Был еще некий “генеральский дворик”, далее вниз по Загородному шоссе, но о его историческом и культурном наследии даже говорить не приходится в виду его совершенной незначительности и неизвестности среди москвичей, не говоря уже о том что этот самый дворик совершенно терялся в тени таких значимых в прямом и переносном смыслах объектов как сама клиника, так и музей расположенный на её необъятной территории. Как и в любой уважающей себя больнице здесь был небольшой, но довольно постоянный поток посетителей приходящих из внешнего свободного мира навещать несчастных больных, а именно своих родных и близких. Вообще это довольно большое количество находящихся на лечении людей трудно было, при всём уважении к их недугам назвать больными, просто язык не поворачивался. Это были в большинстве своём довольно уравновешенные, порой склонные к объективному и серьезному анализу в любой случайно или специально предложенной беседе. Даже возникала порой крамольная мысль, мол какого черта эти товарищи здесь делают находясь в трезвом уме и твердой памяти. Однако даже обычный медперсонал прекрасно понимал когда нужно было заканчивать любую интересную беседу, сообщив находящемуся на излечении собеседнику что скоро полдник и не плохо бы выпить стаканчик ацидофильного кефира с печением и захватив с собой положенную половину яблока прогуляться по больничному коридору и посидеть в кресле с облезлыми подлокотниками перед кадушкой с лохматой и пыльной пальмой которую уже давно никто не поливал. Ежели случалось так что какому нибудь прогульщику студенту-заочнику будущему медбрату на скорой помощи оказавшемуся ну совершенно случайно на Загородном шоссе приходила в голову нездоровая идея посетить музей психбольницы им. Алексеева, то осмотр этот начинался прямо с больничной проходной всем видом своим напоминавшую любую проходную в какой нибудь шарашкиной конторе на территории какого нибудь склада или завода по утилю вторсырья. Но сразу же, минуя вахту и вечно унылого дедка в фуражке с синим околышком, перед глазами  всё преображалось и случайный посетитель попадал в совершенно другой удивительный мир. На другой стороне проходной отделённой от суеты внешнего мира высокой каменной стеной вдруг становилось так тихо и спокойно, что невольно хотелось почти бесшумно ступать по чистой асфальтированной дорожке и вообще производить как можно меньше всяких звуков. Чистота и порядок здесь были как на Красной площади, единственным отличием была все та же тишина. Казалось этим покоем пропитан даже сам воздух не пропускающий все лишние и посторонние звуки на всю охраняемую территорию лечебницы, во всяком случае так казалось. Порядок с какой то болезненной педантичностью был во всем на что падал взгляд случайного посетителя. И от этого пронзительного порядка на сердце делалось тревожно и как то особенно тоскливо, потому что посетитель вдруг начинал замечать что даже птицы переставали петь в этом искуственом раю. Все это наводило на смутные мысли о самоубийстве и какой то отчетливой безысходности, хотелось бежать на свободу и там уже за забором прижавшись к холодной кирпичной стене, пытаясь ладонью под курткой унять сумасшедшее биение сердца, в волю надышавшись воздухом свободы почувствовать наконец себя совершенно счастливым. Вынув руки из карманов куртки и мысленно приведя себя в порядок наш нечаянный посетитель музея должен был оглядеться по сторонам и продолжить неторопливую прогулку приближаясь к зданию главного корпуса. Надо  отметить что все здания больницы были построены из крепкого обоженного кирпича в древненовгородском стиле с белыми вставками над окнами и дверьми. Стены были никак не меньше семидесяти сантиметров, казалось кто то очень заботился о том чтобы ни один посторонний звук не вылетел наружу и ни одна тайна не смогла покинуть эти стены. Или напротив, что бы ни один любопытный взгляд какого нибудь случайного посетителя не смог проникнуть в мрачные деяния которые происходили за этими неприступными стенами. На самом деле все это было не так уж далеко от истины и любой, даже самый последний санитар или скажем работник пищеблока знали об этих зловещих тайнах или по крайней мере догадывались. Глядя на все это средневековое великолепие невольно всплывал перед глазами образ казематов и пыточных камер времен Малюты Скуратова где содержатся узники  что отнюдь не создавало веселого настроения и непременного игривого желания узнать а как там все внутри устроено. И странное дело, чем ближе приближаешься к главному зданию лечебницы тем тише слышны любые природные звуки и сам воздух казалось становился тяжелее и тяжелее, не было даже малейшего дуновения ветерка. Чувство же тревоги возрастало с каждым последующим шагом, как будто осторожно подходишь к улью переполненному сотами с медом и очень раздраженными пчелами готовыми загрызть любого кто покусится на их добычу. Пока тишина и благодать царят вокруг сидящих в своем домике пчел, можно ни о чем не беспокоиться. Но если вы склонны к экспериментам, но от природы человек глупый или не умудренный житейским опытом, то взяв длинную сучковатую палку и как следует размахнувшись можно трахнуть ею по улью, с единственной целью проверить реакцию пчел на такой неожиданный внешний раздражитель. О последствиях не хочется даже думать. Создавалось крайне неприятное впечатление что здесь надо вести себя тихо, говорить не громко и постоянно оглядываться по сторонам трепетно прижимая к груди сумку с передачей для находящегося на излечении родственника. Впрочем все это скорей всего казалось только тем кто приходил сюда впервые, для постоянных же посетителей больница была обыденным и привычным местом для посещений, ибо говорили они громко, свободно и много махали руками и вообще чувствовали себя как дома. Психиатрическая лечебница им. Алексеева бывшего градоначальника и попечителя многих московских заведений была мало похожа на больницу где врачуют и утешают утомленные души страждущих обрести покой,поскольку еще ни один больной не покинул стены этого заведения в светлом расудке и твердой памяти ибо все кто когда либо покидал это зачарованное место, рано или поздно возвращались обратно иногда с еще большими повреждениями чем прежние болячки. Возникал естественный вопрос, а можно ли вообще вылечить психов как таковых. И ответ был самый простой и странный - нет и небыло вообще душевнобольных которые бы излечились полностью, окончательно и безвозвратно став нормальными членами общества. В основной своей массе пациенты лечебницы просто отдыхали приводя свои нервы в порядок после непродолжительного пребывания в обществе. Они пили успокоительные капли глотали в означенное время прописанные таблетки медленно приводя своё душевное состояние в божеский вид и набираясь сил для следующего рывка в мир полный кипучей жизни, новостных событий и всяких разных психов снующих в метро, очередях, трамваях и во дворах необъятного города. Получалось так что здесь никого не лечили или говоря проще не пытались вылечить, руководствуясь принципом что горбатого могила исправит. Оставалось одно разумное объяснение всей деятельности означенной больницы, это опыты и эксперименты. Во всем этом суетливом спокойствии как то совершенно незаметно и естественно был принят на работу и Вася, именуемый отныне Василий Аркадьевич.   Главврачу четвертого отделения интенсивной терапии И.В. Тихонову, куда был определен Василий в качестве дежурного врача, человеку измученному припадками изжоги и терзаемый постоянным плохим настроением очень нравилось называть Ваську тов. Райхель. Молодой специалист тов. Райхель не возражал против этого был исполнителен, приятно вежлив со всем подчиненным персоналом, не особенно придирчив и главное, психически уравновешен, что как считалось в его отделении было несомненной положительной чертой Васиного характера. В психушку номер один Вася попал переводом из психоневрологического диспансера где проходил интернатуру в качестве молодого специалиста по распределению после института. Через год он был уже заместителем штатного психиатра, а еще через два года его перевели в Алексеевку с очень хорошей характеристикой и положительной рекомендацией от главврача диспансера. Вскоре и тов. Тихонов в силу преклонного возраста и терзаемых его душу тяжелых предчувствий ушел на заслуженный отдых оставив Ваське все свое беспокойное хозяйство. Вот так собственно Вася и оказался в самой главной психушке страны. Значимых событий в Васиной жизни за последние десять лет было совсем немного, но они были и каждый из них оставил свой след на добром Васином сердце. Сначала пропала Морозова и не то чтобы убежала, а просто совсем исчезла. Совершенно потерявшись в догадках Васька каждый вечер обходил все окрестные дворы без особой надежды найти пропащую, держа в кармане брюк что нибудь вкусненькое. Он и сам удивлялся как сильно привязался к этой небольшой черной дворняге, которую и погладить толком не удавалось. Он даже не раз ходил на овраг не торопясь прогуливаясь по самому краю пристально всматриваясь подслеповатыми глазами в самые заросли зеленых кустов у берега реки. Все местные собачники стали на это время его лучшими друзьями и единомышленниками. Были и такие которые ругали Васю выговаривая ему что надо мол собаку водить на поводке и не отпускать её где попало, что на то она и собака чтобы гулять на веревочке, а вот из за таких как Васька и бегают целые стаи беспризорных собак и детей кусают. Васька слушал весь этот треп ничего не говоря качал головой и только тяжело вздыхал. Он однажды повстречал в этом овраге Аристарха с неизменной тростью и в том же самом котелке и сразу же узнал его. Аристарх стоял неподвижно на самом краю оврага раскинув руки в разные стороны и запрокинув голову к небу, Вася подумал что музыкант готовится упасть на дно оврага и остановился поодаль с живейшим интересом наблюдая за стариком. Постояв так минуты две Аристарх опустил руки и внимательно посмотрел на свои ладони потом вздохнул и сунул руки в карманы своего фрака. Вася подошел к нему и вежливо поздоровался Аристарх сухо кивнул в ответ. За прошедшие два года ничего не изменилось и на дне оврага по прежнему валялся всякий хлам и никому не нужная дрянь, только кузов Запорожца совсем потемнел и уже не ясно было какого он цвета, смешавшись с общим мусором он теперь ни чем не выделялся из общей массы и вызывал смешанные чувства брезгливости и жалости. -”Да-а памятное место.”- протянул Вася, глядя в глубину оврага. Они стояли у того самого места откуда Вася два года назад вытаскивал Аристарха и вместе смотрели вниз думая каждый о своем. Рассказав о внезапной пропажи Морозовой и безрезультатных поисках собаки Вася услышал в ответ -“Как пропала так и появится, вы, молодой человек не знаете с чем вы связались и не таскайтесь по району, а вот почаще бывайте здесь.”- произнес музыкант и посоветовал Васе не искать ветра в поле, а запастись терпением и ждать, после чего откланялся и спешно покинул парня. Вот с тех самых пор Вася больше не видел Морозову, хотя добрые собачники какое то время еще звонили Ваське и сообщали что собака его была замечена то в самом конце Болатниковской улицы у помойных контейнеров, то её видели в Битцевском лесу недалеко от конноспортивного комплекса, но у Васи оставались только слова благодарности сил и времени носится по всему району в поисках так внезапно пропавшей собаки уже не было, тем более что он догадывался что все звонившие ему доброхоты уж точно видели не Морозову. Потом умер отец, ему стало плохо прямо на работе. Вызвали скорую, отца отвезли в больницу и через день его не стало. Врачи диагностировали инсульт с обширным кровоизлиянием в мозг и просто не успели ничего сделать. На кладбище было человек шесть в основном коллеги по работе из родных же не было никого. Мама тяжело перенесла смерть мужа стала замкнутой и одинокой, сильно похудела и как показалось Васе стала ниже ростом, в начале лета уехала к своей родной тетке в Лазаревское куда тетка давно уже звала мать на постоянное жительство. Старая тетка её с мужем проживала в своем доме на улице Победы дом номер пять, что у самого черного моря. Вася хорошо знал их, это были добрейшие старики бесконечно приветливые и хлебосольные люди. Дом у них был большой красивый и очень уютный. От самой улицы, от самой железной калитки вверх к мозаичной площадке перед домом вели каменные ступеньки покрытые по краям бурым мхом который лез из каждой треснувшей ступени коих было ровно двадцать три. С обеих сторон каменной лестницы росли тонкие изогнутые деревья густо усыпанные золотисто-желтыми плодами дикой алычи образуя естественный желто-зеленый навес который в самые жаркие дни был прекрасной защитой от палящих лучей солнца где на холодных каменных ступенях горели живым янтарем спелые сладкие плоды. Вася видел все это даже не особо напрягая воображение, сколько лет он вместе с родителями приезжал к ним в гости когда у отца был отпуск и вот теперь туда уехала мама и он остался один. На перроне Курского вокзала они с мамой стояли совсем рядом и молчали, понимая что вот сейчас даже нечаянно в пол голоса сказанное слово разрушит то молчаливое единение двух любящих друг друга людей которым сейчас вообще ненужны никакие слова. Дорожный чемодан и большая сумка на колёсиках вот все что собрала с собой в дорогу мама. Вася помог занести вещи в вагон, выйдя из купе крепко обнял мать, она поцеловала Ваську в щеку и вернулась на свое посадочное место. Потом уже Вася выйдя из вагона стоял на пероне до самого отправления поезда глядя на мать сквозь нечистое стекло вагона. Когда поезд вздрогнув всеми семнадцатью вагонами словно сбросив с себя сонное оцепенение перед большой дорогой медленно тронулся с места, Вася глядя на уплывающее за оконным стеклом вагона лицо матери в полной мере вдруг осознал всю мрачную глубину такого доселе неведомого для него, но вполне естественного состояния как одиночество и по сердцу его пробежал колючий морозец. Поезд уходил от платформы, а Васька все глядел и глядел ему в след до тех самых пор пока последний вагон не растаял в сизой утренней дымке. А внутри у Васи образовалась тоскливая бескрайняя пустошь и в этой пустоши ощутил он себя маленьким никому не нужным щенком выброшенным за скобки полнокровной бурлящей жизни. И щенок этот брошенный и одинокий начал вдруг неудержимо выть и скулить приседая на задние лапки и пытаясь привлечь хоть чьё нибудь внимание. Васе тоже неудержимо хотелось завыть и чем громче тем лучше, но он взял себя в руки последний раз поглядел в сторону южного направления московских железных дорог, туда где все рельсы соединялись в одну большую точку которая безжалостно поглотила поезд “Москва - Адлер,” поднял короткий ворот своего серого плаща и направился от платформы прямиком в метро. В метро было тесно и душно наверно все таки больше душно потому что сдавленный со всех сторон Василий не мог не то чтобы пошевелиться, а даже свободно вздохнуть. Был час когда москвичи спешили на работу и невольно создавалось впечатление что все они работают в каком то одном месте, ибо чем можно было объяснить до отказа переполненные вагоны метро где в сравнение невольно приходила на ум баночка с плотно утрамбованными кильками. На станции “ Добрынинская” двери вагона с трудом открылись и ни чем не сдерживаемый людской поток отдаленно напоминая горный обвал где нибудь на склонах Цхенвала с глухим дробным стуком каблуков, каблучков и всяких других какие только есть на свете подошв застучал по платформе. Спешно гомоня и суетливо толкаясь народ довольно таки быстро в большинстве своем покинул станцию скрываясь в прохладных переходах метро продолжая свой бесконечный путь проложенный годами не меняющихся маршрутов. Подхваченный одним из таких потоков Вася не торопясь, следуя выбранному направлению переместился с кольцевой станции на радиальную где ему удалось даже найти в вагоне свободное местечко и спокойно уже добраться до своей станции, благополучно выбраться из бурлящего подземелья на свежий воздух. Это было третьим и последним большим событием за последние десять лет. Отец ушел из жизни так внезапно и нелепо что Вася никак не мог первое время примириться с его кончиной находя десятки не стыковок и противоречий в столь неожиданной и бессмысленной кончине родного человека. Отец никогда не жаловался на здоровье и никогда не брал больничный за всю свою жизнь. И Ваське казалось что так будет всегда, во всяком случае на ближайшие обозримые лет двести. Во внезапной и безсмысленной смерти отца было что то кощунственное, какая то непостижимая беда отрицающая и нарушающая все законы такого правильного и размеренного бытия. Смерть отца буквально потрясла Ваську ведь он не успел даже проститься с ним, подержать его руку в своей услышать какие то может и неважные, но такие добрые необходимые слова, которые отец всегда найдет для сына пусть даже и на больничной койке. Но отец умер не приходя в сознание следующим утром на казенной койке в больнице куда его привезли и от этой мысли Васе становилось тоскливо и страшно. Через месяц уехала мать и Вася знал, хотя они не говорили об этом что она больше не вернется в Москву никогда. Проводив её он сидел на кухне в пустой квартире один, сидел и ел суп еще со вчерашнего вечера сваренный мамой  чтобы Васька хотя бы первые два дня не сидел голодный. Он и не сидел голодный старательно орудуя ложкой пытался проглотить содержимое тарелки, а из его близоруких глаз слезы в два ручья текли по щекам и подбородку, Вася не вытирал их может даже и не замечал, старательно чтобы не накрошить кусал ломтик черного хлеба и заедал его  почти холодным супом который мама уже больше не сварит на этой кухне никогда. Он никогда не думал о том что самое большое несчастье это остаться в жизни одному, без близких и родных людей без мамы и папы, которые теперь уже были, как оказалось, той незыблемой основой и надежной защитой в его жизни и вот их нет. Вася поднял глаза к потолку снял очки и вытер глаза чистым носовым платком, потом вспомнил поезд неумолимо увозящий маму в теплые южные края и мамины глаза за мутным стеклом уходящего вагона и вдруг отчетливо и ясно перед его взором замелькали янтарные капли расплавленного солнца, которые большими золотыми плодами падали сквозь плотный зеленый покров деревьев на старые каменные ступени и лопаясь от удара скакали вниз источая густой и сладостный аромат божественного нектара.