Трасса, что ведет к дому

Мир рождался заново в синеве моего забрала. Не та пошлая синева неба, что доступна всякому прохожему, а густая, глубокая, как озеро на заре, синева высококачественного поликарбоната. Она была моей личной атмосферой. Я сделал глубокий вдох. Воздух внутри шлема был густым и чистым, пахло свежей резиной, кожей перчаток и едва уловимым, сладковатым духом бензина – фимиамом моей веры. Да, кислород мне не подавали по шлангу как летчикам – но он рождался здесь, из самой скорости, из концентрации, был основой моего горения.
Каждый предмет экипировки был не просто защитой. Это был ритуальный доспех. Кевларовый шлем, облегающий голову. Застёгивая комбинезон, я не просто застёгивал молнию. Я запечатывал себя в оболочку из кожи и титановых вставок, отсекая всё лишнее, всё человечески-слабое. Боты, тяжёлые, как свинец, приковывали меня к педалям, делая меня единым целым с машиной. Я не надевал экипировку. Я облачался в скорость. Я становился Пилотом.
Мой мотоцикл ждал меня в гараже, холодный и молчаливый, как хищник в клетке. Он не просто встретил меня – он напрягся. Сталь его рамы сияла тусклым светом, а покрышки, ещё холодные, пахли дикой резиной и пылью далёких трасс. Я подошёл, положил ладонь на бак. Под тонкой кожей краски я чувствовал пульс – не свой, а его, спящую мощь, полную горючей крови. Я вскинул ногу, оседлал его. Ключ повёрнут. Щелчок зажигания. И… РРРРЫЫЫК!
Это был не звук. Это был взрыв, рвущий ткань утренней тишины. Рёв, который бил в стены гаража, отскакивал и умножался, пока всё пространство не наполнилось гулом апокалипсиса. Я выкатил его на улицу, на слепящий солнечный свет. Мир снаружи был плоским и беззвучным, как немое кино, после того ада благословенного грома, что творился у меня в шлеме.
Загородная трасса была не дорогой. Это был жгут, раскалённый докрасна, брошенный на тело спящей земли. Я влился в поток, но это иллюзия. Поток – это они, автомобили, ползущие, как сонные черепахи. Я же был ястребом, пронзающим стаю голубей. Я нырял в слепые зоны, разрезал воздух, оставляя за собой лишь волну изумления и турбулентности. Ветер, который для них был лёгкой рябью, для меня был стеной, бетонной преградой, которую я продавливал грудью, заставляя отступать.
Асфальт под колёсами превращался в чёрную реку, струящуюся с безумной скоростью. Я не ехал по нему. Я читал его. Каждая трещина, каждая неровность – это буква. Шоссе было свитком, на котором была написана одна-единственная истина: скорость. Я ввинчивался в повороты, ложась так низко, что щёлкал кевларовым плечом по отбойнику, высекая снопы невидимых звёзд. Это был не риск. Это был диалог. Разговор на языке центробежной силы и сцепления.
Потом я свернул на грунтовку. Вот где начиналось главное. Дорога кончилась, началась стихия. Гравий запел под колёсами, рассыпаясь веером. Прыжок с трамплина. Подъём на горку… и невесомость. На миг всё замирало. Рев мотора съедала тишина полёта. Я парил. Земля уходила вниз, и я оставался один на один с небом. В эти секунды я был не мотогонщиком. Я был Икаром на стальных крыльях. Сердце замирало, превращаясь в лёгкий пустой сосуд. А потом – удар. Жёсткая, безжалостная встреча с реальностью, поглощённая на отскоке подвески, которая стонала, но держала, принимая на себя ярость земли.
И вот он – Последний Рубеж. Тот самый овраг. Не просто яма, а рана на лике земли, поросшая колючками и тенью. Ширина его казалась насмешкой, дном пропасти, которую не измерить глазом. Я уже штурмовал его десятки раз. И десятки раз земля уходила из-под колёс раньше, чем я достигал другого берега.
Я разогнался. Мотор выл на пределе, вибрация пронзала всё моё тело, сливая нас в единый болид ярости и надежды. Край оврага приближался с кинематографической скоростью. Сердце колотилось, как птица в клетке рёбер. Сейчас! – скомандовал я сам себе.
Оттолкнулся от трамплина. Взмыл.
И снова – недолёт.
Переднее колесо яростно вгрызлось в противоположный склон, но его не хватило. Мир перевернулся. С треском и скрежетом, в облаке пыли, я кубарем полетел на дно оврага, в его прохладную, влажную тень. Удар о землю был жестоким, но экипировка приняла его, как верный щит. Я лежал на спине, глядя в синее окошко забрала на клочок неба. Рёв сменился на шипение раскалённого металла и тихий стон мотора.
Неудача. Снова.
Я откатился от мотоцикла, поднялся. Не сломался. Не закричал от злости. Я подошёл к машине, с силой поднял её. Осмотрел. Поцарапаны, в грязи, но живы. Оба. Я вытер перчаткой забрало, счищая землю. Разочарование? Было. Горький, металлический привкус во рту. Но отчаяния – нет. Ни капли.
Я взглянул на тот берег. Он был таким далёким, таким высоким. Непокорённым. Но я уже видел себя на нём. Я знал, что это возможно. Просто не сегодня. Сегодня эта пропасть оказалась сильнее. Но она не вечна.
«Ничего, – прошептал я сквозь зубы, и в этом шёпоте была сталь. – В следующий раз. Обязательно».
Я откатил мотоцикл назад, нашел объезд, более пологий спуск и подъём. Это было отступлением, но не поражением. Это была тактика. Я снова был в седле, и мотор, чихая, завёлся вновь. Мы продолжили путь, оставив овраг за спиной. Он ждал. И я умел ждать своего часа.
И вот, когда мы выехали на открытое поле на окраине города, когда основной пыл схватки остался позади, началось...
Сначала изменился звук. Всепоглощающий рёв мотора начал стихать. Он не заглох – он стал тоньше, выше, превращаясь из рыка зверя в назойливый, трескучий стрекот. Я смотрел на руль, и сквозь перчатки чувствовал, как стальные рукоятки тают, становясь тоньше, прохладнее. Мотоцикл подо мной… худел. Его мощная рама сжималась, тяжёлые покрышки истончались. Руль из широкого превращался в узкую палку.
Я огляделся. Моя синяя броня комбинезона таяла на солнце, как утренний иней. Она светлела, становилась легче. Кевлар и титан испарялись, и вот уже на мне были не ботинки, а потрёпанные кеды. Шлем растворился у меня на голове, оставив лишь ощущение ветра в волосах. На груди, где должна была быть эмблема спонсора, проступил знакомый силуэт – улыбающийся Олимпийский мишка на старой футболке.
Рёв окончательно сменился натужным треском. Мотоцикл подо мной был уже не грозным крестоносцем скорости, а стареньким «Камой» с потёртым седлом. Я перестал лететь и просто ехал, постукивая погнутой педалью по раме.
Поле закончилось. Я свернул на асфальтовую дорожку нашего микрорайона. Впереди был мой дом, панельная пятиэтажка. Из открытого окна кухни пахло жареной картошкой.
Я ехал домой обедать. Мне было двенадцать лет. И сегодня был первый день летних каникул.
Я притормозил у подъезда, спрыгнул с велосипеда. «Кама» лёгко щёлкнул подножкой. Я потрогал раму – она была тёплой от солнца, а не от раскалённого мотора. Я обернулся. Там, за полем, лежала моя трасса – бугристая грунтовка с самодельным трамплином из земли и досок. И тот самый овраг, который мне ещё предстояло покорить.
Но это не имело значения. Совсем. Потому что я только что прошел через огонь, падение и не сдался. И теперь, ободранный, в шортах и футболке, пахнущий пылью и летом, я стоял на пороге. Впереди была целая жизнь. Длинная-предлинная, как та самая трасса, уходящая за горизонт. Она вся принадлежала мне. И все овраги в ней были мне по плечу.


Рецензии