За каждым кедром, за каждой сосной 6 гл

 

Глава 6
К чаю Елизавета подала ещё и пирожки. Настоящие, жареные, с брусникой! Поразительно. Откуда такое царское угощение?
- От повара. Не волнуйся. Не потребует за это с нас ничего, - разъяснила она. - Да и нечем ему - требовать.
- То есть как это - нечем?
Елизавета, понизив голос, рассказала, что повар, такой же, как и мы, осуждённый, переведён к нам из другого, мужского лагеря, где "ссученые" зэки требовали приносить им дополнительную пайку и отомстили ему за непокорность:  отрубили повару большой палец правой руки и... гениталии.

- Так что ешь, Шура, спокойно. Повар добрый человек, тогда тебе пирожки прислал от чистого сердца. Да только теперь раскаивается, что сделал это при всех. И вон оно чем для тебя затем обернулось...

Пирожки были просто отменные. Кажется, никогда вкусней ничего не ела. В нашей сельской хате даже печь не разжигали порой - топить было нечем. Ещё в тридцатые годы, когда я малой совсем была, в хату зашли четверо в кожанках, с наганами - коммуняки, как их прозывали люди, и забрали все, что было. И глечики, и глиняную посуду, всю одежду и обувь. А отца первый раз тогда арестовали. Мы не знали за что. И отец не знал. Многих тогда мужиков арестовывали и они исчезли. Наш отец возвращался. Потом его снова арестовали. А уже в сороковом когда забрали, то тогда все - с концами.

Но мы, дети, даже и не сильно грустили. Потому что отец наш был лихим заводилой. И мы его почти не видели. Кроме как сапоги шить, отец еще славился как мастер по гармошке. Какие б голодные дни в селе не было, а праздники народ не отменял. То сватовство, то свадьба, то похороны. Да, и похороны были праздником. Вначале, для приличия, бабы отпевали покойника, поплачут, повоют, потом откуда-то - из потайных потребов - достают самогон и сало - и начинают гнать долой журбу* (укр. - печаль), то есть радоваться, что покойник  отмучился и перестал мучить других. И коренилось сельское веселье на нашем отце - гармонисте и рифмаче. Он сочинял куплеты и частушки на ходу. Этим и славился. Сапоги для рынка отец мастерил днем, а вечерами и до ночи пел по всем окрестным селам. Любили его страшно. И всюду звали.

Частушки отец сочинял и про жизнь. И про селян. И про советскую власть. И все с жестким юмором. Не щадил никого. Мол, какие же вы покорные, казаки да казачки, прогнулись перед советской властью, коммуняками, предали свою вольную жизнь, стали из хозяев земли голью перекатной, рабами, нищими. Вас ограбили советы, все ваши земли, коров, лошадей отняли, в колхозы погнали, и вы спрятались под бабьи юбки и  гнете в колхозе спину за миску похлебки и трудодни.

Народ слушал частушки про себя и смеялся, и горько плакал, и хором подпевал. А как-то заявился отец с гармошкой в сельсовет в  одежде ряженного: на голове козлиные рога, ленточки праздничные, тулуп вывернут наизнанку и, блея по козлиному, совершил низкий поклон перед председателем сельсовета:

- Просили батько і мати завітати до нас на весілля, бєєєє!

Вот после того визита отца вскоре и забрали. А потом и расстреляли. Да только я не сильно тогда оплакивала его уход. Боялась страх как отца. Он как-то сильно побил меня. Позвал обедать, а я не хотела. Сильно избил. За что? Почему отец так поступил? Он должен защищать меня, свою кровинушку, свою маленькую дочь. Да что теперь о том говорить... Земля ему, бедному, пухом.

А после его ареста, в хате совсем стало и холодно, и голодно. Печь топили редко. И ели редко. На улицу не выходили - только в туалет. Босиком. В любую погоду. Обувь то всю забрали коммунисты - те, что в кожанках и с наганами.
   Продолжение следует