Кошмар синхрониста

­Соловьёв снова находился на ВДНХ. И он, как всегда, опаздывал, хотя согласно
его собственным расчётам должен был добраться до нужного места вовремя.
Соловьёву позавчера исполнилось двадцать семь лет, но хмель, казалось ему в
это утро, до сих пор не отпускал его.

В эту субботу, опаздывая, взволнованный, он ускорил шаг по направлению к
павильону №57. «Ага, он здесь, совсем рядышком, – польстил себе Сергей и
уверенно ткнул пальцем в карту, — минут двадцать пешком. А если бегом?
Если так, то после пробежки никакая туалетная вода не перебьёт запах пота», –
объяснил он себе и быстрым шагом направился к месту проведения международного
форума «Метро — наше будущее».

Лето. Начало дня. В наступающей жаре Соловьёв понимал, что только по воле
нелепого случая он приехал сюда. Он шёл, а золото с куполов павильонов,
ослепляя, осыпа́ло его с головы до ног. Лазурь лилась на него с небес,
как морская вода. Свистел игривый ветерок в ушах, а дух его — молодого
переводчика — устремлялся ввысь, подобно белевшему макету ракеты «Восток»
перед павильоном «Космос». Пусть всё так, но: «Всё равно, как бы я ни любил
это место, меня не должно было здесь оказаться, – упрямо ворчал внутренний
голос Соловьёва, коверкая его родной русский язык. — Чёртова Евдокимова.
Из-за неё я нахожусь здесь. Это её тема: строительство метро».

Он и Евдокимова (кого теперь костерил нутровой соловьёвский ворчун) в разное
время учились в институте иностранных языков, где изучали японский, став
переводчиками-синхронистами. Однажды, сблизившись по работе, молодые люди
увлеклись друг другом. Их связь не была скреплена большим чувством, но только
лишь пылкой страстью и, как о них сказал кто-то из общих знакомых, — такие
отношения были «обоюдно полезны для их физического здоровья».

Евдокимова — пылкая женщина, о чём знал каждый, и быстро понял Соловьёв.
Женщина была пылкой и в работе: всегда переводила с жаром, дыша и постанывая
так, будто отдавалась докладчику. Кабинку она никогда не любила, предпочитая
сиять с трибуны, сверкать, как бриллиант, находясь близ «объекта». Чтобы весь
зал видел её! Однажды, оказавшись-таки в кабинке перед микрофоном, она взялась
синхронно набирать текст на клавиатуре модного, в 90-е, ноутбука IBM, забыв
переключить раскладку. Поспев за говорливым японцем и нацелившись прочитать с
монитора как с листа суть короткой вступительной части доклада, она к своему
ужасу обнаружила вереницу латинских символов. Майя заплакала и вышла прочь,
отключив микрофон. Позору она предпочла бегство.

...Соловьёв добрался до искомого павильона. На входе, между стеклянными дверями,
его встретили улыбчивая старушка и строгий юноша с повязкой на плече.
— Ты куда, молодой человек? – осведомилась женщина, задиристо взглянув на
Сергея. — Форум ещё не начал свою работу. Поостынь-ка на улице, милый.
— Бабуся, я переводчик и здесь по делу, – огрызнулся Соловьёв.
— Какая я тебе бабуся? Видал нахала! Мне и семидесяти ещё нет. Я женщина в возрасте.
Леди я!
— Простите, Лидия, но мне нужен Марк Аврелич, – деловито уточнил Сергей.
— Идите за мной, – забасил рослый охранник. Он, сдвинув брови домиком и виляя
на ходу попкой, подвёл Соловьёва к вёрткому толстяку на примусных ножонках. —
Колюще-режущих предметов с собой нет? – хмуро осведомился страж и, пробубнив
«а, впрочем, ладно», скрылся из виду.
— А-а-а! – заблеял кругляш, мутно всмотревшись в Соловьёва, — вы от Майи
Стефановны. Очень хорошо. Майка звонила, всё объяснила. Вот, держите, это вам, –
он протянул Соловьёву паспорт переводчика: пластиковое удостоверение на зелёной
ленточке. — Извините, – пропел Марк Аверьянович, известный в кругах переводчиков
как Аврелич или просто «папа», — без фото не солидно, пардон, оставили
физиономию Майки, но фамилия и имя ваши, хоть и без последних заклеенных букв:
Евдокимов Май, э-э, – проблеял Аврелич, подведя Сергея к кабинке. — Ваша
кабинка, Серёжа, номер три. Счастливая цифра, – обрадовал он Соловьёва, не
забыв, однако, предложить ему чашечку кофе. На втором этаже царил обильный
фуршет. — У нас богатые столы. Всё там, вверх по лестнице, – сказал и лопнул,
как мыльный пузырь.

«Мне, чёрт вас дери, не до фуршета», – огрызнулся про себя синхронист.

Форум ещё не начался, но народу было столько, что стоймя весло не упало бы.
И Cоловьёв, протискиваясь между людьми, — а здесь было много иностранцев,
— стал зорко прицеливался в азиатов, силясь расслышать японскую речь. И он
быстро обнаружил японцев, сгрудившихся у демонстрационного стенда. К ним-то
Соловьёв и пробрался: к группе узкоглазых человечков; они были улыбчивыми и
в приподнятом настроении. «Я не должен выдать себя как переводчик. Моя задача,
как разведчика: подслушать, о чём говорят люди, узнать имена докладчиков,
вникнуть в суть тем их сообщений и составить представление об их словарном
запасе; мне нужна терминология», – решил Соловьёв и тотчас услышал японские
слова и фразы: «выгрунтовка», «щитовая проходка», «экскавация гравия»,
«поверхностное заложение»...

«Майя, чёрт бы тебя подрал! – сетовал синхронист на свою подругу. — Не стоило
мне ехать к тебе вчера вечером». Соловьёв ворчал на Евдокимову и слышал:
«дюккер», «калотта», «кессон-тоннель»… «Что ещё за калотта?», – с ужасом подумал
Соловьёв и прочитал в проспекте, схваченном им со столика: «Калоттирование от
фирмы Fugami — научно-технический прорыв, совершённый японскими инженерами
в области укрепления верхней сводчатой части тоннеля при проходке». Соловьёв
скользнул взглядом по другим брошюрам: вот, кессон-тоннель, чёрт подери, — это
тоннель, опущенный под землю кессонным способом. «А что это такое, кессонный
способ? – ужаснулся переводчик, — я же специалист в области медицины. Мой второй
вуз — медицинский. Я молодой врач, одновременно с языковым институтом окончивший
и вечернее отделение педиатрического факультета медицинского университета.
Доклады по физиологии, например, или биологии перевожу бегло, но тут…
Ах, Евдокимова! Ловко ты впутала меня во всё это... Позвонила Авреличу, — этой
хлопотливой тётушке, — выпросила себе пару выходных, сославшись на критические
дни, договорилась обо всём. Всё утрясла. И, в итоге, я здесь вместо тебя, Майюша», –
горячился Сергей.

Сердился на свою любовницу он не долго, так как, вспомнив минувшую ночь,
мгновенно оттаял в глубине трепетной души. Сердце его наполнилось теплотой.
«Как хороша эта стерва, – подумал Соловьёв с восторгом, — сколько энергии, и
как всё умеет!» Слово «Кама» теперь вскружило ему голову — оно из области
чувственной и эмоциональной жизни людей. Ведь они с Евдокимовой полночи
читали «Камасутру» в переводе Бертона. Разглядывали картинки затейливых поз.
Экспериментировали и практиковали до самой бледной пелены рассвета.

Работа заставила Соловьёва мысленно вернуться к строительству метро. Он
принялся рассуждать об этом, тихо заговорив сам с собой: «Было бы просто, как
это удавалось Майе, подойти, многообещающе улыбнуться и попросить реферат
выступления у каждого из гостей мероприятия. У женщин — соблазнительных и
доступных на вид — это получается легко». Евдокимова, всю жизнь помня свою
оплошность с набором латинских букв, только так и работала: раздавала улыбками
авансы и получала в руки тексты докладов. «Но я, – загордился собой Сергей, —
не шикарная брюнетка и всегда отдуваюсь сам!»

— А-а-а! – вдруг Соловьёв услышал затылком блеяние «папы», внезапно сзади
повисшего, как сенбернар, на его плечах, — вы, соловушка, птаха божья, уже
нащупываете тему? Молоде-ец! Вот, я вас сейчас всем представлю, – он, бегло
говоривший по-английски, принялся знакомить Сергея с тремя японцами. Одного
из них звали Токиса Тособака, второго величали Когото Неберуто, и был третий
из представленных Соловьёву мужчин: низкорослый желтолицый человечек по имени
Руками Неногами. Все они были инженерами средних лет, весёлыми, общительными
и, по представлениям Соловьёва, самодовольными миллионерами. Он заговорил с
ними по-японски, чтобы «папа» повторно пропал из виду; Аврелич не любил
выглядеть профаном и не понимать сути беседы. Кто-то из японцев за разговором
с любопытством поглядывал на фото нагрудного паспорта Сергея, удивляясь
несхожести изображения худенького, ангельского лика молодой женщины с чертами
широкоскулого, бородатого лица синхрониста.

Состоявшийся разговор — был пустым трёпом, из которого Соловьёв вынес только
одно: первым выступал Неногами — человек с пробором в лоснящихся чёрных волосах,
поминутно почтительно кланявшийся, кивавший и подобострастно хихикавший. «Это
тебе, – подумал Сергей, — не испанский богатей, чей один самодовольный вид
сшибает с ног, как боксёрский хук». Суть своего доклада азиат, не желавший себя
признавать таковым, — как все японцы, — Соловьёву не раскрыл. «Япона мать!», –
мысленно выругался Соловьёв.

В его кабинке было душно. Соловьёв уселся на шаткое кресло. Микрофон,
перемотанный синей изолентой, поник капсюлем над заляпанным столиком. Бумажный
стаканчик, оставленный кем-то из опрятных переводчиков, был наполнен окурками
в губной помаде. Мусорной корзины не было, и Соловьёву пришлось отправить
заплёванную пепельницу под стол. В кабинке все голоса гостей важного мероприятия
слышались переводчику приглушёнными. Вскоре организаторы форума, после общих
вступительных фраз, предоставили слово докладчикам. «За англичанами и чехами, —
перед немцами, — докладывают японцы», – шелохнулось в ватной голове Соловьёва,
и он увидел трибуну, по направлению к которой двигался, как пританцовывающий
вальдшнеп, Неногами — соловьёвский «объект». Сергей схватил наушники. «Дужку, –
проворчал он, — кажется мне, кто-то усердно грыз. И она вся в пятнах странного
цвета». Тут же он увидел, что к одной из чашек наушников прилипли чьи-то сальные
волосы. Левый амбушюр был в жирной перхоти, сдуть которую у Соловьёва никак не
получалось, и он осердился на неприятные обстоятельства, хоть на это у него
совсем не было времени.

Японец начал свой доклад, не поинтересовавшись — готов ли Соловьёв к работе.
Оживлённый синхронистом микрофон подал голос: что-то пропищало в зале и,
хлопнув, — наподобие звука выпущенного утробного газа, — смолкло. С ужасом
Соловьёв понял, что наушники неисправны: он слышал только каждое третье слово
докладчика, но, взглянув на японца, осознал одно: Неногами в своём докладе
улетел чёрте куда. Японец, не стесняясь, лупил словами в зал, как из пулемёта,
не останавливаясь ни на секунду. В сторону синхрониста он и не думал смотреть;
о синхронности перевода азиат, казалось, совершенно забыл. Теперь Соловьёв
слышал только слоги: «ка», «ко», «го»…

«Проклятая Евдокимова, – озлобленно подумал Сергей, — это всё из-за тебя!»

В его голове плыл туман. В висках стучала пьяная кровь. Он взглядом выхватил
ухмылку Аврелича. Его круглая физиономия выпилилась из древесной духоты кабинки
и растянулась в улыбке: «Что-то не так, Серёженька?» – хихикнул «папа». А японец
с трибуны токовал, как глухарь, без остановки. Над ним раскрылся веером павлиний
хвост. Японец кружился в танце, обхваченный крыльями узкоглазых птиц. В кабинке
переводчика чья-то невидимая рука возвратила на заляпанный столик, к самому лицу
Соловьёва, окурки в красных пятнах, и бычки начали интенсивно чадить. Нити
табачного дыма, взвившись к лицу толмача, обвивали Соловьёва. Ему стало трудно
дышать, говорить, смотреть... Он ощутил на правой щеке чешуйки гадкой перхоти,
одновременно почувствовав, как по спине пару раз скатились крупные капли пота.
В голове Соловьёва загромыхал голос декана Пивчанского: «Японский язык —
агглютинативный язык, девочки-мальчики… Ловушки творительного падежа в устном
переводе всегда опасны… Долой штампы готовых эквивалентов!». И Сергей услышал
стоны своей возлюбленной: «Серёженька, милый, мы с Пивчанским освоили позу
<Объятия стыдливой женщины>, которую ты, дурачок, не любишь». И до его уха
донёсся смех Пивчанского: «Не поддавайтесь гипнозу докладчика, мальчишечки,
ха-ха… Всегда помните о манёвре обхода, девчоночки…» И снова перед Соловьёвым
завертелся юлой Аврелич в чалме из юбки. Он отвратительно картавил: «Поза
наездницы! Мне че’товски пон’авилась эта поза, батенька!» Во рту «папы» зубами
удерживалась Майина туфелька на шпильке.

И тут-то Соловьёв отчётливо осознал, что с него довольно.

— Идите вы все к чёрту! И-ди-те к ле-ше-му! – промычал он в заспанное женское
лицо.

Его жена, разбуженная стонами, моргая, смотрела на Соловьёва в свете ночника.
Она взялась утешать седовласого человека:
— Успокойся, Серёжа, тебе приснился кошмар, – и тут же, как срубленная, женщина
рухнула на постель головой с отпечатком подушки на лице.
— Кошмар, – пробормотал Сергей Иванович, выключив ночник, — я опять видел этот
ужасный сон: кошмар синхрониста.