2019

Раздел «Прозаическая хроника»
http://proza.ru/avtor/miage&book=43#43

                Год 2019
10.02   Каббалист на Бродвее
03.06   Создавать великое и читать сгоревшие рукописи
31.07   Улицы, улицы, улицы…
19.10   После бала

10.02.2019 (7)
                Каббалист на Бродвее

Читаю Исаака Зингера "Каббалист с Восточного Бродвея" – словно сам писал; ни разу не еврей, а чувствую себя евреем, как мог бы чувствовать себя французом или англичанином, смотря по национальности автора, если это "мой" автор. Фрагменты, почти ни о чём не говорящие, но они под рукой; широко разводя руками привожу как примеры. Например:
 
«Дисциплина? Умение концентрироваться? Ну и какая бы мне была от них польза, окажись я в гитлеровском лагере? Да и если бы я выжил, нужен ли человечеству еще один рассказ или роман? Нет, решил я, метафизики слишком рано сдались. Ни солипсизм, ни материализм не являются адекватным описанием реальности. Необходимо начать все сначала: что такое время, что такое пространство? Вот где ключи к тайне. И, кто знает, может быть, именно мне удастся их отыскать?
 
Я закрыл глаза, решившись раз и навсегда пробиться сквозь стену, разделявшую мысль и бытие, категории чистого разума и вещь в себе. Сквозь закрытые веки солнце казалось оранжево – красным. Грохот волн сливался с гулом людских голосов. Я почти осязательно чувствовал, что я буквально в шаге от разгадки. «Времени нет. Пространства нет, – пробормотал я, – но их отсутствие и есть фон существования нашего мира. Далее: что такое мир? Материя? Дух? Магнетизм или гравитация? И что есть жизнь? Что есть страдание? Что есть сознание? И, если существует Бог, что Он такое? Субстанция с бесконечными атрибутами? Монада монад? Слепая воля? Бессознательное? Может быть, Бог – как намекают каббалисты – это секс, вечный оргазм? И как связаны небытие и женщина? Нет, – понял я, – сейчас мне все равно не ответить на эти вопросы. Может быть, ночью, в постели…»
 
Сны последнее время снятся фантастические. Просыпаясь под утро, бывает, хожу по краю…
 
«Во сне я раскрыл тайну времени, пространства и причинности. Разгадка оказалась на удивление простой. Но когда я открыл глаза, я ничего не помнил. Осталось только какое-то смутное чувство чудесного.
Во сне я нашел имя, всеохватывающее философское определение. Это, кажется, было латинское ивритское или арамейское слово, а может быть комбинация всех трех. Я вспомнил начало своей фразы: "Бытие не что иное, как…" – и далее шло слово, отвечавшее на все вопросы. За окном смеркалось. Купальщики разошлись. Солнце утонуло в океане, оставив огненную дорожку. Пахло гниющими водорослями. Невесть откуда появилось облако, похожее на гигантскую рыбину, сквозь которую просвечивала луна. Погода менялась. На маяке резко звонил колокол. Показался буксир, тянувший за собой три темных баржи. Казалось, что он стоит на месте, как будто Атлантический океан превратился в Слюдяное море, о котором я когда-то читал в книжках».
 
Кажется, что рядом Бродский:
 
        Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
        подышать свежим воздухом, веющим с океана.
        Закат догорал в партере китайским веером,
        и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.
        …
        Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.
 
На том же берегу в тот же час, год 1989; Зингер уснул последним сном в 1991… да, возможно.
 
«– Мне тоже кажется, что у вас, есть талант. Вам бы только следовало сменить тему. Кто сейчас верит в демонов? Бога нет.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно.
– А кто же в таком случае сотворил мир?
– А… Старая песня. Это все природа. Эволюция. А кто сотворил Бога? Вы религиозны?
– Иногда да.
– Тогда, может быть, вы скажете, почему Бог позволяет Гитлеру отправлять невинных людей в Дахау? А что у вас с визой? Вы что-нибудь делаете по этому поводу? Учтите, если вас депортируют, ваш Бог этого и не заметит».
 
Временами религиозен, особенно когда самолёт идёт на посадку, но с культами полный облом: ни язычество, ни христианство, ни восточные притчевые премудрости не сопоставимы по масштабу и великолепию с тем, что краешком глаза улавливаю в поле естественных наук. Как может современный человек фокусироваться на талмудах и евангелиях для меня загадка. Единственное, что приходит в голову – ему всё равно.

03.06.2019 (1)
                Создавать великое и читать сгоревшие рукописи

                Бог придумал эту страну,
                чтобы ему было что почитать.
                Дмитрий Быков

Лекция Дмитрия Быкова в Петербурге «Зачем читать классику?». В источнике (https://calendar.fontanka.ru/articles/8273/) приводятся фрагменты. Читаю. Очевидный Быков. Интересно. Фрагменты раскладываю, меняя порядок: пасьянс — от французского patience, «терпение». Чтобы понять, надо терпение иметь.

«В России средних людей практически нет. Быстрое развитие – как быстрая переработка нефти – делит общество на две фракции: либо стремительно развивающиеся сверхчеловеки, либо медленно деградирующие лишние люди. И сегодня мы наблюдаем ту же коллизию, когда 98 процентов госсобственности сосредоточены в руках двух процентов населения. Они тоже немножко сверхлюди».

«Если задуматься, в России особенно нечего делать, кроме как читать классику. Просто потому, что это довольно уникальное явление природы и культуры – такая страна, в которой, кроме классики, ничего нет /…/ Литература – единственная наша по-настоящему бессмертная экспортная статья. Был когда-то очень показательный и характерный анекдот, наверное, один из моих любимых: японца по возвращению из России спрашивают: «Что тебе понравилось?» Он выдерживает долгую паузу и отвечает: «Дети». «Почему?» – уточняют у него. «Потому что все, что вы делаете руками, получается чудовищно». Литература – это то, что делается не руками.
Весь мир привык, что у него есть богословие, философия, социология. Но наша культура великолепно литературоцентрична. Надо свыкнуться с мыслью: в литературе смысл нашего существования. Пчелам тоже очень трудно поверить, что смысл их существования – мед. Они живут не для этого, но Богу интересен мёд. Точно так же Бог придумал эту страну, чтобы ему было что почитать. Все остальные продукты нашей жизнедеятельности интересны ему не более, чем скучные драмы обывателей».

Литература делается не руками, – этот тезис Дмитрий Львович иллюстрирует полновесно, поскольку говорит как пишет. Пожалуй, он и пишет как говорит, неутомимо и ярко. Реакция публики на Дмитрия Быкова самая разнообразная. Мне интересно иметь дело с выраженным ярко, даже провокационно – чувствуется живой человек.

«Главным символом русской истории является метасюжет. Это такое удивительное явление, когда несколько писателей, не сговариваясь, начинают вдруг писать об одном и том же. Если бы Набокову, Пастернаку и Шолохову сказали, что «Лолита», «Доктор Живаго» и «Тихий Дон» написаны на один метасюжет, они бы, я думаю, с одинаковым негодованием отвесили бы оплеуху такому критику. Но тем не менее это так».

«Мезальянс – трагическая любовь, при которой герои вроде бы друг другу предназначены, но роковым образом неравны – третий неизбежный узел русского романа. Это о взаимоотношениях Наташи с князем Андреем. У меня есть предположение, почему русская литература избегает счастливых браков. В большой лекции об «Анне Карениной» я доказываю, что это политический и символистский роман, где описана отчаянная попытка изменить судьбу, убежать от власти государства, все переворотить и уложить заново. Эта попытка неизбежно кончается трагедией, потому что есть предопределённость русского пути. Есть железная дорога – сквозной образ романа. И адюльтер в русской литературе всегда является попыткой реформ, и всегда неудачных. В XX веке это стало главной темой: бегство с любовником приводит к гибели героини. Он не может дать ей ничего взамен надоевшей условной государственной власти. /…/ Пожалуй, от этого спаслась одна Татьяна – и то только потому, что она должное и неизбежное приняла как правильное. Это примерно та модель поведения, которую русский народ предпочитает, в очередной раз оказавшись в диктатуре».

«Я рискну сказать, что все главные сюжетные узлы XX века уже намечены в толстовском романе «Воскресение» – истории о том, как Катюша Маслова, соблазненная дворянином, в конце концов достается марксисту.
Первый узел XX века – инцест. Аксинью в 15-летнем возрасте растлил отец. Лолиту сделал любовницей отчим. Лару Гишар в 16-летнем возрасте растлил любовник её матери, и роман с Комаровским приносит ей не только горе, но и удовольствие. Родственное растление является в данном случае метафорой такого отношения со стороны власти. Ведь отец — традиционный образ власти, и власть, которая растлевает страну вместо того, чтобы ее воспитывать, – и есть самый точный образ предреволюционной России».

«… есть ещё один очень важный сюжетный узел, который появляется в литературе XXI века – новое решение гендерного вопроса. В сегодняшней русской литературе совсем нет революции и очень мало адюльтеров. Отношения между героями перешли в иное качество – товарищество в любви. /…/ взаимопонимания между мужем и женой, способности совместно преодолевать препятствия. Что порождает эту ситуацию? Отсутствие надежды. Адюльтеры могут позволить себе те, кто верят в счастливое будущее. Кто надеется, что, если убежать вот с этим возлюбленным, дальше будет хорошо. Но мы-то по Анне Карениной уже знаем, что дальше будет плохо. И в этой ситуации товарищество в любви, пожалуй, самый позитивный исход. Потому что, когда ты не можешь любить страну, тебе остаётся любить жену, и это очень благое утешение».

«Почему Фауст – главный герой XX века? Фауст – человек с профессией, ученый. Неслучайно роман Пастернака назывался изначально «Опытом русского Фауста». В XX веке можно спастись только за счет того, что ты профессионал. Профессия – способ быть незаменимым и в лагере, и в армии. И доктор Живаго, прежде всего, профессионал – врач и поэт. И Гумберт профессионал – тонкий филолог. И Григорий Мелихов – профессиональный пахарь и профессиональный солдат, у которого любое дело горит в руках. Во-вторых, профессия – это некоторый аналог совести. В то время, как все остальные критерии, вера, утрачены, у человека остаётся только один критерий: или он мастер, или нет. Именно поэтому шарашка становится главным местом действия русской литературы. /…/ В России XX, да и XXI века, выбор очень простой: либо 10 процентов страны работают в шарашке, а 90 заняты бессмысленным рабским трудном, либо тем же бессмысленным рабским трудом заняты все 100 процентов. /…/ Попытка отдаться соблазну заканчивается новой, гораздо более жестокой, более страшной тюрьмой. Это и есть метасюжет XX века, абсолютная метафора российского пути 1917 года: пытаясь улучшить своё положение, Россия загнала себя в более катастрофическую ловушку, где не спасает, кстати, и профессионализм».

«Так стоит ли всё-таки читать классику? Стоит. /…/ есть что-то сакральное в том, чтобы жить в этой не очень счастливой, не очень комфортной стране и создавать великую литературу».

«Все после смерти попадут – кто в супермаркет, кто на Канары. А русские попадут в библиотеку и прочтут третий том «Мертвых душ».

Райские кущи супермаркетов… Я за библиотеку. А если она окажется на Канарах – совсем хорошо.


31.07.2019 (3)
                Улицы, улицы, улицы…

Список улиц Воронежа содержит около полутора тысяч наименований. Для сравнения, в Рязани их около семисот. Население, соответственно, около 1 050 и 540 тысяч человек. В Москве население более 13 миллионов, улиц около 3 600.

Числа проступили на фоне списка наименований улиц Воронежа. Наименования самые разные, но мне в перемещениях по городу попадается всё больше тех, в звучании которых просто тону, иду на дно, на манер Садко, в глубину не воды морской, а истории. Русалок, правда, не видно… нет, вижу, но они в джинсах и юбках, хвосты за руку тянут за собой.

А улицы, вот они, малая доля тех, что попались на глаза:

Молодогвардейцев
Проспект патриотов
Героев революции
Обороны революции
Коммунистической молодёжи
Разведчиков
Чапаева
Кавалерийская
Пешестрелецкая
Танкистов
Пушкарская
Штурмовой переулок
Краснознамённая

Последние четыре – финал последнего пешего маршрута.

Есть Луначарского, Ленина, Кирова, Ломоносова, Пушкина, Маршака, Платонова, а вот улицы Бунина нет. Дом, где он прожил первые несколько лет своей жизни, стоит на проспекте Революции (бывшая Большая Дворянская). Памятник Бунину установлен на перекрёстке Плехановской и Орджоникидзе. Первый русский нобелиат по литературе обиделся бы, – неужели Плеханов писал лучше?

Революционная, военная, патриотическая лексика сопутствует в перемещениях по городу. Тема войны аранжируется пустыми бутылками из-под водки в перемешку со смятыми пивными банками лежащими повсюду, где есть деревья, кусты, трава. Пока ещё обследовал только парки юго-запада.

Некоторые названия озадачивают. После Матросова, прежде чем свернуть на Чапаева, еду по Грамши. Кто таков?

Антонио Грамши (1891–1937), один из основателей компартии Италии, философ, журналист и политический деятель, один из основоположников неомарксизма. Родился в Алесе, Сардиния, Королевство Италия. Умер в Риме, отсидев лет десять, потеряв здоровье в тюремных камерах.

На Сардинии и в Риме бывать не доводилось. Там виды изумительные и памятники истории не чета тем, что вижу в междуречье Воронежа и Дона, но я, пожалуй, побуду пока здесь ("нас и тут хорошо кормят", – подсказывает мультяшный кот).

Не думаю, что стоит переименовывать улицы, лучше указать прежние их названия как вторые, тогда будет очевиднее то, что происходит при смене исторических эпох. Всё, что обращает к истории, полезно.

Впрочем, как известно, история учит тому, что она никого ничему не научила. Не оттого ли кипит разум возмущённый пороками нынешних властей. Учиться, работать, воспитывать детей трудно, а выразить возмущение так хочется, особенно когда за это ещё и деньги перепадают. Кому выгодно протестное брожение умов и к чему приведут возможные перемены – однозначного ответа нет и не будет никогда.

P.S. Посмотрел внимательнее Сеть, там про те же улицы столько… и про Бунина. И я туда же. Самое смешное (смешок между сознанием и подсознанием, в междуречье умственном), что этот текст появился из-за того, что Сардиния промелькнула, одно слово, один остров… одна тема… одна. Темы, тропы, тени… оставляю, чтобы памяти некуда было деться – куда не кинь, всюду тени, тени, тени.

19.10.2019 (6)
                После бала

Полночь. Вышел в темноту, на крыльцо, предался пороку – курю тонкую сигарету, припасённую на случай; надо обратить в дым не отпускающее душу в ночной покой. По сторонам два больших дома, чёрные, как скалы, ни одного огня. Передо мной над зубчатой полосой леса распахнуто тёмное небо, кажущееся чистым, но ни одной звезды, только луна сияет, едва тронутая с края наплывающей после полнолуния тенью.
 
Вдруг не стало ни тлеющего огонька в руке, ни одежды на мне, только женщина прижалась спиной, тоже обнажённая, тоже смотрит на луну. Чувствую напряжёние по её спине вверх идущее. Отчего же мы не мёрзнем? Тепло во мне поднимается по набухшему стеблю вверх, вдоль позвонков её, проступающих сквозь тонкую кожу. Крепко обнимаю милую гостью, не отрывая глаз от ночного светила, льющего небесное молоко. Стоим не шелохнувшись, замерли, только сердце глухо стучит и всем собой чувствую не своё тело…
 
Очнулся. Один. Что это было?…
 
Ах вот как! – привет от Булгакова: прежде чем отправиться на ночлег слушал вечернее чтение "Мастера и Маргариты", сцену после бала, когда обнажённая Марго сидит на постели рядом с Воландом, рядом свита, и надо просить за себя, а она просит за Фриду.
 
Захожу в дом, включаю в комнате свет. Солнце лампы, в помещении электрический день, на стене напротив картина, где за окном берег моря, лодка на песке…
 
На часах 0:00
 
Лист календаря вслед за осенними листьями улетел в темноту – осень. День минул, пора раздеться и забраться под одеяло… где же она, гостья на крыльце, не боящаяся холода?
 
Укроюсь, глаза закрою… она рядом.

Утро. Проснулся, ещё не открываю глаза, изнутри присматриваюсь к Миру. Слышу шорох, ритмичный стук, царапание; птицы хлопочут, добывая утеплитель из щелей в стене брусового дома. Обычное дело…

Что такое!? – птица в комнате, не может быть!

Открываю глаза – синица, порхает из угла в угол. Но ведь на форточке сетка!

Поднимаюсь, исследую. Да, сетка есть, но на тонкой рамочке, снизу её легко отогнуть. Синица маленькая. Подхожу к окну, на котором она пробует клювом пробиться наружу. Там, где клюв стучит в стекло, крохотный ободок запотевания – она ещё и дышит, небесное создание!

Нашёл большую тряпку, поймал малышку, вышел на крыльцо, выпустил.

Солнце, с неба тепло, от земли холодом тянет, осенняя пестрота поредевших листьев.

Ночной сюжет в космос упорхнул, дневной дышит на стекло неба.