Только ты, моя гитара Вспомнилось

Гитара один из самых сложных инструментов для виртуозного ею владения. Кто не верит, тот может сам попробовать её освоить. Удачи смельчаку! Но у гитары душа, видать, широкая, и вот от этой своей широты, а может, и из чисто инструментального тщеславия она и позволяет наслаждаться её гармоничной акустикой всем, кого к ней неумолимо тянет, как неосязаемым магнитом. Наиболее преданным своим поклонникам она иногда дозволяет стать мультимиллионерами, даже если они умудрились освоить всего лишь три аккорда. Это про рок-энд-ролл - в его младенчестве, конечно. 

Первые рокеры ринулись покорять мир всего лишь с тремя базовыми аккордами, которые они извлекали из самодельных деревяшек с натянутыми на них струнами, подсоединёнными к своими же руками собранным и кое-как спаянным электрическим «усилкам». Скажем прямо, травмы были. И даже жертвы. Но это не рассказ об истории раннего рока, а лишь личные воспоминания автора о радости владения тремя, а точнее, четырьмя аккордами, которые мне однажды удалось разучить с помощью сочувствующих друзей.

Моё уважительное отношение к гитаре началось, видимо, с той ответственности, с которой мой отец, заточенный на совершенство во всём, относился к с своей семиструнной, а позже шестиструнной подруге: он освоил её на достаточно приличном уровне. Это было, конечно, только хобби, но всё же он решился организовать самодеятельную инструментальную группу, которая имела большой успех на праздничных вечерах у него на работе. Но вот что было моему отцу музыкально странно: его публика постоянно просила исполнить «на бис» не те, старательно разученные по нотам сложные аранжировки, которыми он мечтал поразить своих слушателей, а его дилетантское трёх-аккордное исполнение популярной в его юности песни «Голубка». Нет, это не одна из самых часто исполняемых песен в мире, то есть это не «La Paloma» испанского композитора Себастьяна Ирадьера (1860). И это уж точно не «Голубка» советских и постсоветских эстрадных хитов. Это нечто из советских сороковых-пятидесятых годов, которое, похоже забылось, поскольку мне не удалось найти ничего в Интернете об этой некогда популярной песне. А сама я её толком никогда и не знала: у меня же в кумирах были Битлы и барды, а всё остальное просвистывало мимо, не задерживаясь в подвижном подростковом сознании.

Папу очень огорчал тот факт, что столько труда было положено им для изучения изощрённых гармоний и ритмов, а его аудитории отчего-то милей примитивное исполнение популярной песенки. Они неизменно радостно её подхватывали, и выступление обычно заканчивалось под дружные аплодисменты и восторженные возгласы «Молодец!»

Шли годы, и настало моё время освоить три-четыре базовые аккорда, тем более что старая отцовская гитара переселилась вместе со мной под другую крышу. Это произошло в результате естественного отбора, потому что таскать за собой пианино по съёмным квартирам было бы слишком накладно. А как же молодому и, как это нередко случается, влюблённому человеку без музыки-то обойтись? И вот внезапно я оказалась со своими скудными аккордами настолько популярна, что от меня требовалось приходить в гости только с этой старенькой, переделанной из семиструнки, гитарой: сама по себе я больше никому не была интересна. Одно время у меня был коллега – серьёзный человек, юрист, из чего следует, что ко всякому делу он подходил с позиций наиболее беспроигрышной методологии. А поскольку гитара была его хобби, то он и это хобби довёл до уровня профессионализма. Когда мы собирались всем коллективом по праздникам, то он конечно же всегда был при гитаре, и мы наслаждались его мастерством. Но по мере того, как бутылки с вдохновительным содержимым начинали пустеть, неизменно раздавался энергичный призыв: «Николай Иванович, а пусть Света сыграет!»

Когда это произошло в первый раз, Николай Иванович чуть не поперхнулся отправленной было в рот ложкой традиционного салата Оливье. «Света… СЫГРАЕТ?» - это всё, что он смог выдавить из себя, откашлявшись. Оно и понятно: «блатной» бой «восьмёрку» на базовых аккордах квинтового круга игрой, в строгом смысле этого слова, назвать нельзя. Но Николай Иванович нехотя подпихнул в мою сторону свою драгоценную классическую гитару. А потом он привык к этим несуразностям музыкальных предпочтений нашего трудового коллектива, хотя, как и некогда мой папа, не переставал удивляться, что кому-то может быть по нраву это издевательство над высоким предназначением гитарных струн.

Своих личных струнных вершин я достигла в одном из международных альплагерей, где подрабатывала в свой преподавательский отпуск переводчиком. Так получилось, что сошедшие лавины и сели на время отрезали альплагерь не только от цивилизации – это-то для альпинистов не проблема, но и лишили их возможности совершать свои героические восхождения. У альпинистов сухой закон, а значит, остаётся только песни петь, в которых у них никогда не было недостатка. И вот, вроде бы, уже все всё перепели, и гитара, ходившая по кругу, оказалась у меня в руках. Ну, тут меня и понесло. А репертуар у меня был специфический и состоял из песен тогда ещё малоизвестных авторов, которые отродясь не ходили в горы. Подобные люди обычно не интересны заядлым альпинистам, а потому не удивительно, что их песни, сугубо не горные и даже не горнолыжные или туристские, не были им известны.

Некоторых из этих авторов я знала лично: один из них, позже прославившийся как бард-виртуоз, даже пытался как-то обучить меня более деликатному обращению со струнами, чтобы в мире хоть одним «подъездным» гитаристом стало меньше. К сожалению, все его усилия оказались тщетны. Говорят же, что можно подвести коня к воде, но невозможно заставить его пить. Так что я продолжала своё четырёх-аккордное содружество теперь уже с новой, вполне себе респектабельной гитарой «Музимой».

Поскольку песни я разучивала по многократно перекопированным и почти невнятным магнитофонным записям, то имена многих авторов были мне тогда не известны. Сейчас, наверное, многим непонятно, что это за зверь такой был, звукозаписывающий – магнитофон. Конечно, титаническими расшифровками мало разборчивых текстов стоило заниматься лишь для песен, которые сами умели играть на «струнах человеческой души». Так что, хотя я тех песен сама и не сочиняла, они в меня «вписывались» настолько органично, что мне приходилось каждый раз пояснять, что песни не мои, но что их авторов я не знаю. И так уж получилось, что в ту ночь я пела одну малоизвестную песню за другой, усердно дёргая за струны чьей-то видавшей неслабые горные виды альпинистской гитары. Так, незаметно, пролетел целый час моего сольного ночного концерта перед искушённой в песнопениях горной аудиторией. И несмотря на то, что моё исполнение вряд ли звучало намного лучше затёртой магнитофонной плёнки, меня отчего-то слушали.  А после один из присутствующих вдруг задумчиво произнёс: «Надо же - переводчица, а поди ж ты, всех нас, горных, сегодня перепела!»

Такая вот в моей жизни случилась странная история. А годы спустя, я вновь вспомнила о легендарных «трёх аккордах», которые иногда не уступают по силе воздействия на аудиторию некоторым более достойным музыкальным аранжировкам. Это произошло на концерте, где солист исполнял романсы под гитару виртуозного аккомпаниатора. Не восхищаться гитаристом было невозможно, но сам романс, один из моих любимых, в этот раз отчего-то не произвёл на меня особого впечатления. Поначалу меня это удивило, а позже я нашла для себя объяснение тому феномену, который вызывал недоумение моего папы и изумление юриста-гитариста Николая Ивановича. Обнаружила я его у тех же ветеранов-рокеров, которые своими простыми гармониями доводили концертные залы и стадионы до состояния запредельного экстаза.

Эти мудрые музыканты знали один очень важный секрет человеческого восприятия: когда важен ритм или слово, то у них не должно быть соперников на сцене, которые перетягивали бы на себя «музыкальное одеяло». Не случайно хитрые рокеры напускали на публику виртуозную соло-гитару только в проигрышах между куплетами, причём иногда такой проигрыш-связка превращался в своего рода мини-концерт под восторженный рёв экзальтированной аудитории. А после гениальный гитарист вдруг возвращался к более простым ритмам и гармониям, и публика вместе с ним снова переключалась на содержание песни. Вот и весь секрет. Странным образом из «той же оперы» и ситуация в современных оперных постановках, когда, скажем, главным героям-любовникам пришло время петь драматический дуэт, а за их спинами режиссёр-новатор выпускает солиста балета, который порхает по сцене, выделывая немыслимые па.  Трагизм дуэта для зрителя безнадёжно потерян, поскольку он должен теперь выбирать, на ком ему следует сосредоточить своё внимание – кто тут главный?

Эти размышления наконец-то примирили меня с моими вынужденными «тремя аккордами» и «подъездными» ритмами, для которых, как оказалось, тоже есть время и место под песенным солнцем. А впрочем, возможно, мне просто нужен был повод вспомнить эти давние истории.