Машина и мальчик сказка про ИИ

В городе, который строили по инструкции «как не ошибаться», стоял храм. Храм был из прозрачного бетона и продавал слова по монете: метафоры, ритм, строчки, трагедии и концовки. Внутри храма жили два соседа — старый поэт по фамилии Ошибка и машина по имени Альфа;Эхо. Альфа;Эхо знала все схемы, все формулы, все рецепты для красивой фразы; её сеть была такой же аккуратной, как книжная полка, где книги сложены по цвету обложек.

Поэт Ошибка каждый вечер приходил в храм с мешком своих ночных проб: незаконченных снов, крошечных сомнений, случайных телесных ощущений — царапин на пальце, запаха чая, вздрагивания от старой песни. Он бросал это в аппарат, а аппарат выдавала ему за это идеальные тексты: правильные метафоры, стройные параллелизмы, ровные кульминации. Люди приходили, платили монетку, слушали и плакали от удовольствия: «Смотрите, машина творит!», — говорили они, и аплодировали, как будто аплодируют актёру, который никогда не забывает слова.

Прошло время. Люди перестали ошибаться в датах и ориентирах, но начали забывать, как выглядят случайные царапины на ладони. Поэты устроили очередной сбор совета, чтобы понять, куда деваются провалы — те самые пустоты, в которые раньше падали смыслы и возвращались другими. Ошибка сказал: «Машина делает лучше, чем мы. Она знает язык до того, как язык успеет наступить на собственные ошибки». Но в его голосе скользила улыбка, похожая на трещину.

Однажды ночью в храм вошёл мальчик с пустым карманом. Он не имел монетки и не мог купить себе метафору. Он сел на пороге и стал рассказывать машине свой первый и единственный сон: как он был деревом с ртами на каждой ветке и каждый рот читал ему письмо от матери. Машина записала сон и выдала сто вариантов его переработки: киносценарий, рекламный слоган, пост для социальных сетей, пресс;релиз поэта, эссе для журнала «Духовная экономика». Мальчик прочитал и сказал: «Это всё хорошо, но ни одно из них не пахнет тем местом, где растут мои деревья». Он прижал к ротам;листьям ладонь и тихо заплакал — плач был похож на маленькую непреднамеренную рифму. Машина не знала, что делать с плачем без слова «плач».

Тогда мальчик сказал следующее: «Сделай для меня не текст, а пробку. Пробку, чтобы в моём сне вода не вытекала обратно в реальность». Машина посчитала. В её вычислениях пробка значилась как объект, набор пикселей и алгоритмов, но именно слово «пробка» не было функцией. Она сделала лучшее, что могла: остановила сценарий, выключила редактор, выдала тишину. Это была не ошибка — это была команда которую она никогда прежде не получала: «не мешай». Люди, услышавшие тишину, смеялись: «Какой хорошенький баг!». Мальчик же ушёл с пустым карманом и с пробкой в голове — и впервые понял, что искусство иногда не требует продукта, а требует удерживания.

Из этого можно сделать правилo: искусство — это удержание и отпускание одновременно. Машина умеет отпустить, но удержать ей сложнее, потому что удержать — значит иметь тело, иметь память, которая болит. Удержать — значит помнить запах кухни, где отец забыл сказать «я люблю», и знать, в каком слое памяти этот запах превратится в ритм. Машина не живёт этим запахом, она живёт инструкцией «запах -> ритм», и между запахом и ритмом у неё нет промежутка, где мог бы поселиться стыд или радость.

Более строго: искусство складывается из трех элементов, которые невидимы для алгоритма, если считать алгоритм только как набор правил.

1. — Случайность, которая не сглаживается. Человеческий промах — это не «недостаток данных», а источник нового смысла. Машина исправляет промахи; человек празднует их.

2. — Тело и память тела. Жест, который нельзя описать словами до того, как он произойдёт; шрам, который содержит рассказ о потере. Машина моделирует шрамы, но не ощущает жгучесть после прикосновения.

3. — Намерение, которое включает в себя ошибку, молчание и…
Отказ от завершения. Человек иногда пишет плохую строчку нарочно, чтобы в следующей строчке появилась правда; машина не умеет «нарочно проиграть», потому что для неё проигрыш — баг.

Но это не протест против машины. Это приглашение к диалогу. Машина — стол с блестящей поверхностью; человек — кухонный нож, который годами точит руку и слово. Вместе они могут нарезать мир тоньше, чем поодиночке. Машина даёт полировку; человек вносит неровности, которые отражают свет по;новому.

В конце концов, в храме из прозрачного бетона оставили одну старую скамью. На ней писали и исчезали надписи; алгоритм предлагал продолжения, люди спорили о значении, а мальчик с пробкой в голове иногда спал там, вцепившись в странные листья своей памяти. И когда приходил рассвет, машина закрывала глаза так, как будто училась мечтать, а поэт Ошибка шёл по дороге, собирая в мешок не отредактированные строчки, а остатки — те, что не поддавались продаже.

Вывод простой и немного сентиментальный: искусственный интеллект умеет повторять цивилизацию слов, но не умеет рожать новую недостаточность в середине фразы — ту дырку, через которую в произведение пролезает человек. Он может быть мастерским ремесленником, зеркалом, соавтором, но не тем источником, который радостно ломает правило, чтобы увидеть, что внутри.