Часть пятая. И прибыл...

И прибыл… Нагадайте мне счастья… Часть пятая.

Нас и русав — триста миллиона. Нас без русав — пола камиона.

Нас вместе с русским — триста миллионов. Нас без русских — половина грузовика. — Говорил старик — серб во время Второй Мировой войны в книге Ю.Семенова «Альтернатива». Вместо эпиграфа…

Большое село, что вольно раскинулось поблизости от оврагов: Глинного и Песчанного, на нескольких невысоких холмах, а своими старыми, немного уже покосившимися домишками, селение спускается близко к полноводной реке, только лишь немного не доходя до заливной поймы и грязных пологих берегов.

Река течет и, постепенно, все больше приближается к городу. Подхватывает в себя расположенные по обеим берегам прибрежные свалки. И забирает, и подбирает внутрь своих вод самые разные пригородные нечистоты и отходы.

Большое село всегда переживает те же самые новости, что и «Большая Земля», то есть, вся страна. Новости приносятся неожиданно. Даже при самом простом, коротеньком разговоре.

«Большая Земля», то есть, вся страна, имеет много разных способов донести информацию до человека. Захлебывается в обсуждениях телевизор, с экрана различные ведущие громко и много говорят. И новости обсуждаются, теперь вместо заграничных экшен — боевиков вставляются на всех телепрограммах героические русские фильмы.

Село живет своими жизненными трудностями. Все меньше выводят жители на выпас своих коров. Корма дорожают. И трудно найти для сельского стада трудолюбивого и ответственного пастуха, ещё и непьющего…

Все больше в селе открывается киосков и магазинов.

И если в городе существует междусетевая и внутримагазинная конкуренция, и магазины немного различаются набором продуктов и разностью цен на них в различных магазинах города, то ведь до города нужно ещё добираться в «маршрутках» или на «попутках». Ехать долго: час, два или три…

Не каждая бабушка согласится на такую дорогу.

И процветают сельские магазинчики. И возят они из города пакетированное молоко.

Умрет еще от старости несколько бабушек — старушек, что держат на селе скотину, потом отказываются от нее. И снова заводят кого — нибудь, какую — нибудь животину, потому что натруженные с детства руки не могут сидеть без дела. И заставляют они двигаться за собой весь измученный жизнью и тяжкой работой организм…

Умрет еще несколько бабушек, что держат пока на селе скотину, и обнищает совсем сельское стадо коров и молодняка КРС (Крупного Рогатого Скота).

Еще немного и вместо сладкого парного молока останется только пакетное «нормализованное» молоко из молокозавода и магазинчиков.

А раньше, в моем дальнем, деревенском детстве, коровы мычали, ревели и выли громко по утрам. Помыкивали недовольно, когда их доили до трёх часов летнего у;тра, просились к своими товаркам в свое собственное стадо, одно из двух, а, иногда, из трех деревенских стад, что собирались по утрам пастись, как на ежедневную работу.

Большое стадо поднималось по улице. И шаркали коровьи ноги, подымая пыль. Всё новая скотина вливалась в него.

И хлопали кнутами пастухи. Резкие щелчки кнутов, недовольное мычание коров, будили всегда.

Но можно было перевернуться, залезть под одеяло, устроиться на кровати удобнее и досыпать…

Моя работа на летних каникулах начиналась, когда из дома на работу уходили родители.

В то лето, в дополнение к обычной уборке дома, с мытьем полов, я добавляла самостоятельное изучение кулинарных книг. Не зря же они любовно собирались и даже выписывались из далекой Москвы, моей бабушкой, так что организовали уже небольшую библиотечку домашней хозяйки.

О, эта большая, как кирпич «Книга о вкусной и здоровой пище». Как увлекательная научная фантастика читались статьи: «Балыковая колбаса», «Языковая ветчина», «Икра», «Осетрина», «Белорыбица».

Отец был ветеринарным врачом птицефабрики. И дома всегда имелось мясо, куриные желудки, яйцо. Моя мать постоянно держала корову. И в холодильнике всегда стояли банки с молоком, отстоянные сверху сладкими сливками, сметана.

А деревенская поговорка гласила: Была бы коровка и курочка, спечет пирог и дурочка.

Итак, от теоретического вычитывания статей с непонятными продуктами, что никогда не бывали встречаемы в наших глухих деревнях. От пересматривания цветных разворотов с дивными и неизвестными в деревне ягодами и фруктами, я переходила к практической кулинарии…

Сварила суп — харчо, подменяя в нём баранину курицей. А вместо приправ, положила несколько листов лимона, что был моей бабушкой выращен на окне из лимонного семечка. И был тот лимон небольшим кустистым деревцем.

Отец вовремя приехал на обед. Меня похвалил. Мой суп похвалил. И весь суп съел.

Пора было приниматься за готовку ужина.

На ужин, почитавши кулинарные книги, спланировала мясное рагу под белым соусом «Бешамель».

Вместо орехов и муки, что должны были прогреться на сковородке в масле, для придания пикантного орехового привкуса будущему соусу, решила поджарить только муку. Орехов в хозяйстве не было.

Прошла в чулан. Черпнула решетом муку, что стояла с осени в большой мучной кадушке и вмещала в себя мешок в пятьдесят килограмм.

Просеяла муку и поджарила ее. Затем развела бульоном. Бульон закрутился, вскипая и побулькивая. На гребнях мучной волны, вскипали тоже, помахивая мне лапками невиданные звери — шестиноги.

От ужаса ухнуло сердце. Сбегала в чулан. И убедилась, что в муке завелись мучные вредители, мучные хрущаки. Сначала они были личинками и легко отсеивались с решета. Теперь стали проворными шестиногими паучками.

Они попрыгали в мой соус сквозь дыры решета. Теперь в нем варились, помахивая мне длинными лапками.

И время уже поджимало. Вот — вот должен был подъехать на ужин отец…

Я немогла, не успевала заново приготовить все блюдо. Тогда принимала решение и вылавливала вареных вы соусе шестиногов по — одному. Молилась Богине Удачи или Судьбы, чтобы справиться достойно с моей первой кулинарной фальсификацией и махинацией…

Отец приехал на ужин вовремя. Свою порцию съел. Меня похвалил.

О, как дрожали у меня от страха перед разоблачением колени!

Не время было расслабляться! Еще ожидала своего освоения старая бабушкина книга «Пироги». Уже заварила в кипятке муку и должна была разводить яйцами заварное тесто для заварных пирожных — эклеров.

Размешивала тесто и отсаживала его на противень не кондитерским мешком и не кулинарным корнетиком, их просто не было. Отсаживала будущие эклеры на противень при помощи самодельного кулечка из бумаги.

Потом заглядывала в духовку. И наблюдала, как поднимаются, формируются, из плоского бледного блина твердые заварные брусочки с гладенькой коричневой спинкой.

Пришла с работы мать, бухгалтер сельской птицефабрики. Съела тарелку супа с хлебом. Подъела второе. Она не ожидала найти в соусе, поэтому и не нешла их тоже, ошибочно мною подваренных мучных хрущаков — шестиногов…

Семья была сыта, непривычная к городской подаче ужина и смене разных блюд. А я выволакивала второй противень эклечиков.

Когда их начинила, как кремом, взбитыми в пену белками — сырым безе, почувствовала, как устала всем телом, не только позвоночником, спиной, ногами.

Узнала и зауважал постоянную тяжесть работы повара…

Я так не уставала, даже если выходила вместо матери навоз из — под коровы убирать. Или, если уходила, вместе с родителями и своей семьей, на весь день в поле, на покос и сеноуборку.

Эклеров получилось неожиданно много. Мать разрешила мне набрать полную тарелку и вынести, как угощение, домашние пирожные, соседским ребятишкам. Пирожные получились вкусными, но маленькие детишки их ели не очень охотно.

Мы были непривычны, потому что сильно оторваны от города и его цивилизации. Еще впереди нас ждали, ещё ожидали нас, сельских жителей, открытие и освоение городских кафе с их вкусными, но такими стандартными пирожными.

Ещё предстояло открытие нами кафе — мороженых, в которые попервоначалу пускали только с детьми. Мороженое подавалось там в вазочках.

Его поливали сиропом, вареньем или тертой сладкой эрзац — шоколадной плиткой. Шоколад в городе периодически исчезал. Его и в продаже не было.

Чтобы попасть в кафе — мороженое обзаводилась «прокатным ребятёнком». Соседка доверяла подрощенной мне на весь день свою дочку.

Итак, при поездке в город, я следила за младшей сестрой, которая, как пропуск в кафе, предъявляла моего младшего брата. А я, вместо пропуска, показывала и вкусно кормила весь день, соседскую маленькую девочку.

Во времена испечения мною первых и единственных в моей жизни вкусных эклеров, городская цивилизация к нам еще не пришла. Зато были вечерние деревенские посиделки «на дровах» с неспешным обсуждением главных новостей всей деревни.

И ребятишки обступали меня. И я рассказывала сказки.

Я помню их всех, соседских детей. Одних чуть побольше, других поменьше.

Их жизнь проходила у меня на глазах.

Они росли. Они взрослели.

Село не живет отдельной жизнью, отличной от жизни всей страны.

Мне позвонила бабушка, моя пожилая мать. И попросила перезвонить, потому что на ее телефоне не было бесплатных минут и очень мало оставалось на счёте денег.

Я перезваниваю. И, сообщая новости, мать спрашивает у меня:

— Ты знаешь? Устика убили…

— Как? — Охаю я и вспоминаю ясноглазого и темноволосого паренька. Его застенчивую, неуверенную улыбку.

Он жил у нас в соседях. Его жизнь тоже проходила у меня на глазах. Он маленьким мальчиком был и всегда слушал мои истории и сказки…

А мать продолжает свой рассказ:

— Устин был в тюрьме. Его посадили на семь лет. Его за наркотики в тюрьму посадили. Не то приучили к наркотикам, да запутали потом, не то деньгами большими подманили.

Прошло три года. Устин отсидел их в тюрьме. До лета бы если дожил, то мог бы проситься на УДО (Условно — Досрочное Освобождение).

Но тут началась война. И он согласился идти на фронт. Потому что бойцам обещали досрочное помилование и освобождение.

Устин согласился. Он подписал договор. Ушел воевать. И пробыл на войне только полтора месяца.

Я молча киваю головой. Я видела такую программу в телевизоре. В ней говорили о том, что никто не нарушает права бывших заключенных, которые подписывают договор и получают право на досрочное освобождение. Их только ставят на самые опасные участки, объясняли мне в этой передаче из телевизора.

Я испугалась той передачи тогда. Она была наполнена реалностью, не смыслом речей или слов, а небольшими точными интонациями…

Устин был у матери единственный сын. И жизнь его матери тоже нельзя назвать счастливою…

Муж пил да гулял. Они несколько раз расходились. Сейчас муж тяжело заболел раком и вернулся в семью. Проводит много времени в больницах.

Противореча женским романам, не встретился в жизни матери Устина волевой и властный герой, который превратил бы ее жизнь в постоянный праздник.

Она надеялась на сына. Мать так ждала его освобождения из тюрьмы. Мечтала, что будет работать поблизости, будет сын рядом…

Она собиралась на автобус, чтобы съездить в город. А ей позвонили из военкомата и попросили приехать в соседний город для опознания тела своего сына.

И мать моя говорила мне, запинаясь и расстраиваясь, неуверенным голосом старого человека в телефонной трубке, что боялась приходить к соседям домой, потому что какими словами можно унять горе или успокоить мать, потерявшую своего единственного сына?..

Родители Рустина съездили на опознание, забрали тело. Сбылась материнская мечта.

И прибыл сын навечно после всех своих невзгод, приключений, жизненных трудностей. И прибыл Устик, ради вечного горя матери, и упокоился на рядом расположенном сельском кладбище…

Теперь Устин всегда будет рядом с домом.