Senex. Книга 2. Глава 3

Книга Вторая. Трудоголики и алкоголики

Глава 3. Новая элита

Ты заходи, если что…
Э. Назаров. Жил-был пёс

          Василий Порфирьевич, помимо своей основной работы, от которой его никто не освобождал, начал изучать обитателей комнаты 221 и довольно быстро понял, что главная национальная забава в этой комнате - подшучивать над Гниломедовым. А информацию об этом молодом даровании все получали от другого молодого дарования – приятного во всех отношениях добряка Рудольфа Хана.
          «Значит, Хан разносит по всему заводу сплетни не только про Гниломедова, но и про других сослуживцев, поэтому мне надо быть осторожнее, - сделал вывод Василий Порфирьевич, поскольку его богатый жизненный опыт позволял выносить подобные обвинения. - Мне кажется, что Хан идеализирует свои способности, потому что он не просто шутит, он любую ситуацию старается максимально использовать для того, чтобы показать свой интеллект, своё остроумие, из каждого рядового события устраивает настоящее лицедейство. Он добровольно взял на себя роль шута, и даже Грохольский, по сравнению с ним, стал выглядеть более серьёзным. У меня тоже есть склонность демонстрировать свой интеллект, своё остроумие, и мне, глядя на Хана, очень хочется избавиться от такого поведения. В моём возрасте это лишнее. Мне достаточно быть спокойным, выдержанным и уверенным в себе. Поэтому я с удовольствием отдаю Хану все свои амбиции, связанные с амплуа шута. Тем более что в моём „родном“ бюро МСЧ шутов нет. Был Булыгин, который любил подшутить над людьми вместе с Грохольским, но он уволился, а я теперь сижу на его месте».
          Королёва вышла после отпуска в новом шикарном платье, пришла в комнату 221, развалилась в кресле Грохольского и стала болтать с Ханом, распивая чай. Хан, как всегда, стал шутить, в этот раз он увлечённо рассказывал о том, как начальник урезает зарплату своим подчинённым. Это была очень популярная и болезненная тема, по этому поводу можно было шутить, ни в чём себе не отказывая, потому что каждый сотрудник отдела пострадал от начальника в той или иной степени, и все сразу становились безоговорочными союзниками рассказчика.
          Но Кожемякина, которая прекрасно знала, что Гайдамака платит Хану и Гниломедову зарплату не меньше 50 000 рублей, и делает он это за счёт опытных профессионалов, тут же намекнула ему:
          - Рудик, насчёт зарплаты тебе лучше было бы помолчать! - и Хан, ничуть не смутившись, мгновенно сменил тему своих шуток.
          Василий Порфирьевич понял, что Хан, как и Начальник ПРБ сборочно-сварочного цеха Емелин, тоже вынужден был стать психологом, чтобы выжить в этом жестоком мире капитализма по американскому образцу. Своими шутками он незаметно вовлекал сослуживцев в изощрённую психологическую игру, посредством которой старался отвести от себя праведный гнев сослуживцев из-за несправедливой оплаты Гайдамакой труда своих подчинённых. Василий Порфирьевич знал, что это непросто, поскольку уже давно убедился в том, что Гайдамака является непревзойдённым мастером сеять вражду и ненависть между сотрудниками своего отдела. Стоило Василию Порфирьевичу переехать в комнату 221, как Гайдамака вдруг срочно решил задним числом оформить документы на замещение Моряковым обязанностей Кондратьевой, которая была в отпуске ещё в начале июня. Поскольку Василий Порфирьевич на самом деле не выполнял работу Кондратьевой, а прибавку к зарплате получил, то это мгновенно дало результат: ему стали завидовать и перемывать косточки, и Василий Порфирьевич был уверен в том, что Хан тоже подливал масла в огонь зависти сослуживцев. Реакция сослуживцев на манипулирование своими подчинёнными вызвало у Василия Порфирьевича ассоциацию: два человека разговаривают друг с другом, в это время сзади незаметно подходит третий человек и сталкивает их лбами. Один из разговаривающих реагирует неадекватно - он обращает свой гнев на человека, с которым он столкнулся лбом. А другой человек реагирует адекватно – он понимает, что их намеренно столкнул лбами кто-то третий, даже если этого человека не видно.
          Неблаговидная роль Хана была очевидна Василию Порфирьевичу… Но чем внимательнее он присматривался к Хану, тем больше этот «молодой сцыкун» становился для него объектом для подражания. Такие умудрённые жизнью и довольно недоброжелательные дамы, как Кожемякина и Кондратьева, задавали ему массу нелицеприятных вопросов, но он реагировал на них без малейших признаков раздражения, и ему удалось расположить к себе всех профессионалов, обиженных Гайдамакой несправедливой оценкой их профессионализма. Василий Порфирьевич решил, что должен кое-чему научиться у Хана перед выходом на свободу… То есть на пенсию. 
          И он, не откладывая, уже начал делать первые шаги в этом направлении. Вышедший из отпуска, загорелый, как негр, на Крымском солнце Грохольский увидел Морякова на месте Булыгина и удивлённо спросил:
          - Василий Порфирьевич, что это Вас к нам?
          Сидя в комнате 220, а потом в комнате 218, Василий Порфирьевич относился к Грохольскому несколько свысока, и причиной этого высокомерия было поведение самого Грохольского… Но в комнате 221 вести себя высокомерно с «хозяином помещения» было бы непростительной глупостью. Поэтому, в ответ на удивлённый возглас Грохольского, Василий Порфирьевич лишь виновато улыбнулся и смиренно пожал плечами… И Грохольский пожалел его:
          - Да Вы не переживайте, у нас лучше!
          - Я переживаю только по поводу того, что меня захотят вернуть обратно.
          - А мы Вас не отдадим! - уверенно сказал Грохольский.
          - Не переживай, ещё не вечер! - поддакнула Кондратьева.
          Кондратьева преувеличенно радостно смеялась на все шутки Хана, и в её громком смехе, как и в шутках Хана, было что-то неестественное. Но громкий смех Кондратьевой, хоть и не нравился Василию Порфирьевичу, всё же не так раздражал его, как громкие разговоры Королёвой через всю комнату, и и он решил: если ему придётся несколько месяцев терпеть такое поведение Кондратьевой, то оно вполне может стать для него нормой.
          В конце июня в 9 часов все сотрудники отдела во главе с Гайдамакой пришли в комнату 220, чтобы поздравить с днём рождения Пешкина, которому исполнилось 29 лет. В своей речи Гайдамака традиционно отметил его выдающиеся способности. Королёва была в отпуске. После поздравления Пешкин пригласил всех в обед на пироги с чаем. Василия Порфирьевича пироги не прельщали, поскольку он уже знал, что это такое, и он хотел было идти в столовую, но Кондратьева строго сказала:
          - Надо идти, Миша ждёт! - и он послушно пошёл следом за ней в комнату 220 и вместе со всеми давился пирогами с разными начинками и дешёвой колбасой с душком.
          На дне рождения Пешкина Гайдамака отметил его выдающиеся способности... И сейчас Пешкин со своими выдающимися способностями замещал рядового диспетчера Галину Гордеевну, которая ушла в отпуск. Это произошло после того, как Василия Порфирьевича перевели в МСЧ. Пешкин употребил свои способности для услужения Гайдамаке и Королёвой. В своё время у Самокурова был выбор общения, он выбрал не Морякова, а Пешкина, и теперь можно было сказать, что его выбор обрёл плоть: Галину Гордеевну теперь замещал не Моряков, как хотелось бы Самокурову, а Пешкин. Переселение Морякова - это знак, что Пешкин окончательно лишился защиты окружающей среды в лице Василия Порфирьевича и перешёл в полное распоряжение Королёвой, стал её рабом, «посудомоечной машиной», как выразилась Рогуленко. Василию Порфирьевичу было грустно это осознавать, потому что свидетельствовало о размывании личности Пешкина. А Василий Порфирьевич стал заниматься обычной для любого нормального человека работой... На благо России.
          Василий Порфирьевич решил брать пример с Хана ещё кое в чём: чаще вставать с «насиженного» места, ходить по комнате 221 и заходить в другие комнаты, и не бегом, а неспешно, с достоинством, как это делал Хан. Пора привыкать к свободе, поскольку он не случайно оказался в комнате 221. Ведь его цель — расширять общение, а в комнате 218 все возможности для общения уже были использованы. Эти возможности были так малы, что сейчас Василий Порфирьевич с лёгкостью мог восполнять их, заходя к ним ежедневно всего лишь на несколько минут, как об этом просила Рогуленко. Если он каждый день будет заходить к ним и выбирать эту скудную квоту общения, то ему точно не придётся туда возвращаться. Зато в комнате 221 резервы общения были огромные, и он обязан их использовать. Быть готовым к общению — значит, спокойно относиться к мерзким, циничным шуткам Грохольского. Наверное, для этого Василий Порфирьевич и оказался в комнате 221.
          Василий Порфирьевич сделал для себя открытие: в комнате 221 было больше народа, чем в бюро МСЧ, но, как ни удивительно, здесь оказалось гораздо проще остаться наедине с собой. Василий Порфирьевич усмотрел в этом закономерность: чем больше людей окружают человека, тем меньше на него обращают внимание. Он отметил и такой факт: в комнате 221 принято желать здоровья тем, кто чихает.
          Постепенно Василий Порфирьевич открывал для себя новые преимущества переселения в комнату 221. Здесь была масса разных людей с различными характерами, поэтому мир вокруг него становился более сложным. В этой комнате нагрузка на его детское чувство вины была гораздо больше, и это означало, что он попал по назначению. Ну, а если ему будет невмоготу, то он вернётся в бюро МСЧ. Но пока Василию Порфирьевичу было комфортно работать в комнате 221, и он продолжал готовить общественное мнение к тому, что ему никак нельзя возвращаться в бюро МСЧ. Когда его навестил Полянский, он сказал ему, что здесь теплее, чем у них, и тот сразу согласился:
          - Да, это чувствуется… Да и ты сидишь без куртки.
          Помня слова Рогуленко: «Ты заходи к нам иногда» - Василий Порфирьевич решил регулярно ходить в своё «родное» бюро МСЧ, чтобы они его не забывали. Но во время очередного посещения Рогуленко вдруг строго сказала ему:
          - Вы что-то праздно сидите! Нечем заняться?
          - Ну-у... не буду же я нести сюда свою работу! - промямлил Василий Порфирьевич, растерявшись от такого «ласкового» приёма. Получив от Рогуленко очень сильное и явно несправедливое унижение, он ощущал себя так, будто неожиданно получил мощный боксёрский удар в солнечное сплетение. Продолжать общение в том же ключе, в котором она началась, было бессмысленно, поскольку Рогуленко позволила выразить в его адрес очень злобную эмоцию, которая мгновенно парализовала его волю. Это был мощный энергетический сгусток, чем-то похожий на проглоченный без пережевывания огромный отравленный кусок пищи, с которым его «пищеварению» предстояло как-то справиться. Он много раз испытывал агрессивные выпады от Королёвой, поэтому со временем научился использовать эту негативную энергию в свою пользу… Но импульс злобной энергии, который Василий Порфирьевич получил от Рогуленко, имел совсем иную природу, и ему ещё предстояло научиться использовать эту энергию в своих интересах. А в данный момент это было неактуально, потому что они сидели в разных комнатах. Посидев ещё немного для приличия, Василий Порфирьевич встал и поплёлся в комнату 221.
          - Вы заходите к нам чаще! - крикнула ему вслед Рогуленко, и её слова уже прозвучали, как явное издевательство.
          После такого приёма у Василия Порфирьевича вообще пропало желание заходить к ним, и он приходил в комнату 218 только в тех случаях, когда Чухнов или Денис устраивали там какое-нибудь совещание.

          * * *
          Королёва пришла в БОП по какому-то делу и сразу поцапалась с Гниломедовым - обвинила его в том, что он «стучит» на сослуживцев:
          - Я, в отличие от тебя, никогда не стучу!
«Может, Королёва и права в том, что Гниломедов „стучит“ на сослуживцев… - размышлял Василий Порфирьевич, слушая её обвинения в адрес Гниломедова. - Но слышать подобные обвинения именно от Королёвой просто смешно, потому что она этими словами даёт понять следующее: "Никто не может „стучать“, кроме меня! Только я могу „стучать“, больше никто не имеет на это права!"»
          В моменты посещения Королёвой их комнаты, Василий Порфирьевич особенно остро ощущал, что в комнате 221 много народу, у каждого из них есть своя затаённая боль души, но даже все они, вместе взятые, не могут сравниться с болью души Королёвой. И он оказался здесь для того, чтобы привыкать общаться с душевными болями обычных людей.
          Но претензии к Гниломедову были не только у Королёвой, Грохольский тоже откровенно глумился над ним:
          - Сергей, ты уже написал заявление? – очень серьёзно спросил он у своего подчинённого.
          - Какое? - сразу насторожился Гниломедов.
          - На место для машины Жеребцова. Прошёл слух, что его машину скоро перестанут пускать на завод, благодаря стараниям Рудика, - и Хан тут же подтвердил его слова: «Да, да!» - Соответственно, освобождается стоянка для машины.
          Гниломедов тут же вышел, и Грохольский сказал:
          - Побежал писать заявление! - все засмеялись, и Василий Порфирьевич тоже засмеялся.
          На следующий день прибежала Королёва с выпученными глазами и сообщила новость:
          - Гниломедов подал заявку в Совет Директоров завода на должность Генерального директора! Все в шоке!
          «Гниломедов подал заявку в Совет Директоров завода? – удивился Василий Порфирьевич. – Откуда он может знать, где находится этот Совет Директоров?»
          Вскоре стало известно, что этот слух пустил Грохольский, а Хан добросовестно разнёс его по всему отделу.
          «Грохольский прекрасно знает, с кем работает, и у него нет повода грустить после увольнения „шутника“ Булыгина. – невольно восхитился Василий Порфирьевич. - На роль шута здесь всегда найдутся желающие. Но только не я!»
          Когда все получили расчётные листки, Гниломедов стал жаловаться, что его зарплата каждый месяц уменьшается. Потом появился слух, что Жеребцов уходит в строители, и Гниломедов снова насторожился.
          В обед в бюро МСЧ состоялся корпоратив по случаю ухода в отпуск Дениса и Лёни. После корпоратива Василий Порфирьевич вернулся на своё новое рабочее место и, будучи в прекрасном расположении духа, пошутил:
          - Ну вот, мы напились, а теперь пьяными будем работать!
          - Пьяными работать? — засомневался Хан. - Ну-ну...
          - Рудик, смотри и учись, как работать пьяным! - сказал Василий Порфирьевич, прекрасно зная, о чём говорит, и занялся разбором поступивших технологических нарядов. У него это получалось так лихо, что у Хана полезли глаза на лоб от удивления… «Но он всё равно не сможет сделать так, как я, - самодовольно подумал Василий Порфирьевич. — Не та школа!.. А если точнее, то у него вообще нет школы… И, похоже, стараниями Гайдамаки, у Хана вообще не будет никакой школы!»
          В 16 часов пришёл Полянский, очень выразительно посмотрел на Грохольского, тот молча встал, достал из своего огромного сейфа французский коньяк «Hennessy» и пригласил Василия Порфирьевича присоединиться к ним в «стойле».
          Одна стена комнаты 221 от пола до потолка была оборудована как огромный шкаф для хранения папок с документами, она была обшита лакированными панелями - ещё в советское время. Одно из отделений этого огромного шкафа Грохольский оборудовал для хранения посуды, его он и называл «стойлом». Василий Порфирьевич сразу согласился, потому что отказаться от коньяка «Hennessy» было выше его сил. Они подошли к «стойлу», Грохольский открыл дверцы, налил в стопки коньяк, нарезал закуску, которую достал из холодильника, и они выпили - стоя. «Стойло» было очень удобно тем, что в любой момент, если в комнату заходил кто-нибудь из посторонних, можно было закрыть дверцы и сделать вид, что они увлечены беседой на производственные темы.
          Внутренняя поверхность дверец шкафа была сплошь обклеена фотографиями разных лет сотрудников ПДО и всего завода — от простых инженеров до руководителей. Там были фотографии молодого Старшинова, когда он работал сварщиком, и молодого Ларионова, нынешнего Главного инженера, ныне исполняющего обязанности Генерального директора, когда он в молодости был простым сварщиком и работал вместе со Старшиновым в стапельном цехе. На одной из фотографий тот же Главный инженер Ларионов подписывает какой-то документ, который лежит на спине нынешнего Начальника стапельного бюро Отдела Главного Технолога, согнувшегося в угодливой позе, и они оба смеются. Грохольский, Полянский и Моряков рассматривали фотографии и с интересом, подогреваемым прекрасным коньяком, обсуждали их.
          Каждое утро в комнату 221 стали приходить Пешкин и Ильюшин, и они демонстративно пили кофе с Ханом. Они теперь всё делали вместе: вместе ходили на совещание к Гайдамаке, вместе пили кофе, и им это было позволено, потому что теперь эти «молодые сцыкуны» – новая элита отдела. Хан записывал на диктофон смартфона перлы Гайдамаки на совещании, и ему это было позволено.
          Хан похвастался, что он сейчас читает книгу Владимира Жикаренцева, и Василий Порфирьевич сказал:
          - Это очень хороший эзотерик, я прочитал все его книги.
          Хан посмотрел на него с удивлением, и Василий Порфирьевич, чтобы Хан не очень удивлялся тому, что он сказал, добавил:
          - Когда ты усвоишь Жикаренцева, тебя ждёт следующий этап - Сергей Лазарев.
          Общение в комнате 221 позволило Василию Порфирьевичу ответить на вопрос: «Почему именно здесь появились „молодые одарённые специалисты“ Хан и Гниломедов, чьи зарплаты значительно превышают зарплаты опытных профессионалов? Они дают возможность обитателям комнаты 221 увидеть свою огромную зависть, которая у них зародилась и окрепла задолго до появления новой элиты отдела».
          Одним из ярких примеров зависти у сотрудников БОП было поведение Кожемякиной, которая стала каждый день опаздывать, как Королёва, а однажды она пришла в 9.30...
          В середине июля Василий Порфирьевич, собираясь в отпуск, пошёл сдавать Чухнову свои дела.
          - Мне очень нравится состояние Вашей нервной системы, - неожиданно похвалил его Чухнов. - Я реагирую на всё не так спокойно, как Вы.
          Василий Порфирьевич хотел было возразить, что в душе он переживает всё гораздо болезненнее остальных: и в самом деле, разве можно сохранять спокойствие, работая рядом с Королёвой в течение трёх лет? Любое внешнее спокойствие достигается огромным внутренним напряжением… Но он ещё не успел возразить Чухнову, как тут же понял, что получил от Чухнова знак: на самом деле так и есть. Способность восстанавливать душевное равновесие - это его личное достижение, которое получило официальное признание социальной среды в лице Чухнова.
          Вернувшись от Чухнова, Василий Порфирьевич обнаружил, что Грохольский уже поставил на его стол табличку «Столик не обслуживается».

          * * *
          Вернувшись из отпуска в начале августа, Василий Порфирьевич узнал, что в отделе произошли серьёзные перемены. Гайдамака незаслуженно наказал своего заместителя Жеребцова, уменьшив его зарплату, тот обиделся и ушёл в Отдел Строителей заказов, а заместителем Гайдамаки по достроечному производству, вместо Жеребцова, стал Борис Емелин, бывший Начальник ПРБ сборочно-сварочного цеха. Василий Порфирьевич невольно вспомнил слова Гайдамаки, которые он услышал, когда в прошлом году начальник разговаривал с кем-то по телефону: «Да, это очень достойный молодой человек, я уже полгода обхаживаю его, хочу пригласить своим заместителем. Но его не устраивает зарплата». Значит, уже тогда Гайдамака хотел сделать Емелина своим заместителем, но, видимо, Крутов не позволил ему это сделать. А сейчас Директором по производству стал протеже Гайдамаки Елистратов, и начальнику удалось осуществить своё намерение. Василию Порфирьевичу не нравился этот суетливый несимпатичный молодой человек, но, посещая совещания корпусных цехов, он лично убедился в том, что этот молодой прыщавый пройдоха способен манипулировать Гайдамакой. «В нашем отделе уже есть один молодой психолог – Хан, теперь появится ещё один молодой психолог – Емелин», - сделал заключение Василий Порфирьевич.
          Но Емелин не нравился не только Морякову. Главный инженер Ларионов, временно исполняющий обязанности Генерального директора, не подписал приказ на утверждение Емелина в должности заместителя Начальника ПДО, аргументировав его так:
          - Этот уровень не для данного человека!
          Ларионову не нравилась и «сладкая парочка» - Гайдамака со своим учеником Елистратовым, а Ларионов не нравился им, и между ними шла негласная война. Но всякая война когда-то заканчивается, Ларионова всё-таки «прогнули», он подписал приказ, и бывший Начальник ПРБ сборочно-сварочного цеха Емелин стал большим начальником — Заместителем Начальника ПДО. Новая элита ПДО, которой позволялось всё, пополнилась ещё одним членом.
          Василия Порфирьевича, болеющего за производство, это назначение не обрадовало: «Руководитель предприятия - это воля. А воля - это энергия. У нас нет руководителя, значит, нет воли, нет энергии, поэтому у нас всё разваливается, в результате несчастных случаев на производстве гибнут люди, и на руководящие должности приходят люди, которые не достойны этих должностей. Хаос продолжается». 
          Перемены в ПДО коснулись и самого Василия Порфирьевича: Чухнов поручил ему дополнительные обязанности - вести реестр актов сдачи работ цехов фирмы «Машиностроение» вместе с Кондратьевой, когда она будет в отпуске. В сентябре она собиралась в отпуск, Василий Порфирьевич будет её замещать, и Кондратьева, не откладывая в долгий ящик, уже начала объяснять ему новые обязанности. Василий Порфирьевич очень серьёзно отнёсся к новой работе, он дотошно расспрашивал Кондратьеву обо всех операциях и, не надеясь на свою «старческую» память, составил подробнейшую пошаговую инструкцию. «Опять инструкция! – невольно подумал Василий Порфирьевич. – Но, получается, что без инструкции никуда».
          Но этим перемены в отделе не ограничились: Начальник бюро МСЧ Денис Петров решил уйти на Пролетарский завод, Гайдамака пытался его отговорить, и никто не знал, чем закончится эта история. Василий Порфирьевич нисколько не сомневался, что Денису уже надоели чудачества Гайдамаки… Хотя все прекрасно знали, что Денис — племянник Гайдамаки. Денис всегда отнекивался от родства с Гайдамакой, но Грохольский упорно обзывал его кличкой Племянничек.
          Зато в ситуации неопределённости, в которой оказался Денис, Василий Порфирьевич усмотрел для себя пользу: Денис его сильно обидел, он категорически не желал возвращаться в комнату 218, теперь создалась ситуация, когда Денису было явно не до Василия Порфирьевича, и Моряков, благодаря новой ситуации, укрепился в своём желании остаться в комнате 221.

          * * *
          В середине августа Василию Порфирьевичу исполнилось 60 лет, и он стал пенсионером. По дороге на работу он сделал себе подарок - купил «Единый проездной льготный билет», и теперь у него был проездной билет, который оплачивало государство, поэтому его больше не будет тревожить повышение цен на транспорт. Это сделало его душевное состояние более стабильным.
          В 9 часов весь коллектив собрался в комнате 221, чтобы поздравить его с юбилеем. Гайдамака был в отпуске, и Чухнов, поздравляя Морякова, сказал:
          - Я желаю Вам поработать ещё лет десять! Надеюсь, что здоровья Вам хватит.
          - Я готов! - ответил Василий Порфирьевич. - Если, конечно, Гайдамака не решит радикально освежить кровь в отделе.
          После поздравлений Василий Порфирьевич пригласил всех в обеденный перерыв на праздничный корпоратив, который решил устроить в комнате 221, чтобы всем было достаточно места.
          В 9.30 Василия Порфирьевича поздравила Королёва, как всегда, эксклюзивно, когда всё уже закончилось:
          - Я желаю Вам здоровья и душевного спокойствия! – сказала она.
          - Спасибо! - поблагодарил Василий Порфирьевич, после чего довольно доброжелательно пообщался с Королёвой, он даже говорил ей комплименты, поскольку постепенно становился нормальным человеком без завышенных амбиций.
          Королёва не упустила случая похвастаться, что она написала дипломную работу для получения Елистратовым высшего образования. А поскольку Королёва сама не способна делать что-либо полезное, а занимается лишь пустой болтовнёй, то Василий Порфирьевич не сомневался, что эту дипломную работу написал кто-то другой: знакомых у неё предостаточно, этого у неё не отнять, и она была таким же липовым автором дипломной работы для Елистратова, как и автором статьи в журнале. Это был закономерный итог её огромных усилий, направленных на возвышение Гайдамаки. Едва ли она испытывала от этого удовлетворение: ведь это примерно такая же услуга, как сочинение книги для другого человека, который впоследствии может стать известным писателем. Человек должен использовать свои способности на самого себя, на свою судьбу. Поэтому Василий Порфирьевич с самого начала отказался тратить свою энергию на возвышение Гайдамаки. Конечно, он за это поплатился… Но в конечном итоге ничего не потерял.
          Когда все разошлись, Василию Порфирьевичу стало немного грустно: «Поздравляя меня с днём рождения, все уговаривали меня ещё поработать... Как будто вопрос о моём уходе уже решён. Я уверял всех, что меня всё устраивает, и что я не собираюсь уходить... Если, конечно, Гайдамака не вздумает освежить кровь в отделе. Конечно, обидно, что Гайдамака урезает мою зарплату. Но ведь у него очень сильно развита интуиция, и если он это делает, то только потому, что чувствует, что я буду здесь недолго. Может, мне просто довериться его интуиции? Но это значит, что я смирился с тем, что скоро мне придётся уйти с завода».
          В обед желающие выпить собрались за праздничным столом в комнате 221, пришли даже те, кто не пил – Ильюшин и Пешкин. Василий Порфирьевич чувствовал себя раскованно и стал рассказывать сначала о работе на Балтийском заводе, а потом - в корпусном бюро Отдела Главного Технолога.
          - Порфирьич, да ты настоящий профессионал! - воскликнул Грохольский, и все закивали, соглашаясь с его словами.
          - Кстати, к вопросу о профессионализме! - сказал Ильюшин, поднял свой стакан с соком и продолжил: - Когда я занимался отправкой секций заказа на Балтийский завод, мне нужны были габариты секций, чтобы заказать баржу необходимого размера. Я пошёл в корпусное бюро, но начальник бюро не оказался на месте, и Василий Порфирьевич дал мне размеры секций.
          - Да, было дело, это я помню! - обрадовался Василий Порфирьевич, что Ильюшин вспомнил эту историю.
          - Так вот, все размеры секций оказались неправильными, поэтому не соответствовали заказанному транспорту! - подытожил Ильюшин и выпил сок.
          Все оторопели, когда Ильюшин это сказал, и не знали, как реагировать на его слова. Слава Богу, Василий Порфирьевич быстро нашёлся, что сказать, чтобы тактично завуалировать неприятное впечатление от рассказа Ильюшина и не испортить свой собственный праздник:
          - Да, наверное, я где-то ошибся, ведь тогда я только начал изучать Autocad. Кроме того, размеры секций на тот момент были определены предварительно, и потом эти размеры были изменены. Зато каково же было моё удивление, что, придя на своё рабочее место в комнате 220, я узнал в Андрее того самого молодого человека, который обратился ко мне за помощью! Можно сказать, что сама судьба свела меня и с Андреем, и с ПДО. 
          - Да, это точно! - сказал Грохольский, и остальные согласились с ним.
          Когда закончился обеденный перерыв, никто не захотел расходиться: начальник был в отпуске, и некому было их беспокоить. Вскоре пришли Чухнов и Самокуров, угостились тортом и поздравили Василия Порфирьевича. Пришёл ночной дежурный по заводу Суханов, которого Василий Порфирьевич подменял на дежурстве, когда ему делали операцию, поздравил юбиляра и выпил за его здоровье. В конце рабочего дня пришёл на дежурство Глушко, поздравил Василия Порфирьевича, выпил с ним по рюмке, и Василий Порфирьевич пригласил его на понедельник, потому что на следующей неделе он будет замещать диспетчера Галину Гордеевну.
          Праздник удался на славу, всем всё понравилось. Правда, Василий Порфирьевич надеялся, что двух бутылок армянского коньяка «Ной» хватит на сегодня и на понедельник, но их едва хватило даже на сегодняшний день.
          По дороге домой Василий Порфирьевич неожиданно вспомнил слова Ильюшина: «Миша, ну почему ты такой злой?» – которые он добродушно, как и полагается настоящим йогам, сказал Пешкину, когда тот похвастался, как он лихо отчитал Гниломедова… И теперь, после злобной выходки самого Ильюшина на его празднике, у Василия Порфирьевича появился законный повод спросить: «Андрей, ну почему ты такой злой? Ведь твоя Шри Матаджи учит тебя совсем другому: „Божественность - не мода, это стиль жизни и потребность вашего существа. Истина в том, что вы Божий Дух и неотъемлемая часть целого, а ваше творение есть тонкая работа всепроникающей силы Любви и Знаний". Не знаю, как насчёт Шри Матаджи, но в этой выходке Ильюшина явно чувствуется влияние Королёвой: он публично унизил меня, такого же пожилого человека, как и его отец, причём, унизил на моём празднике, попивая сок и закусывая едой, которыми я угощал его - моего гостя на моём празднике. А этот гость пришёл и оскорбил меня в моём доме. Мне кажется, что в цинизме и жестокости этот йог превзошёл даже атеистку Королёву. Я уверен, что никто из моих бывших молодых сослуживцев из корпусного бюро не отнёсся бы к нему так же отзывчиво и доброжелательно, как я. А если бы тогда, четыре года назад, Ильюшин обратился к Артёму, то он точно нарвался бы на грубость. Так Ильюшин „отблагодарил“ меня за доброе отношение к нему. Для него главным стало то, что я допустил ошибку, которую он, спустя четыре года, так и не простил мне, а не то, что я отнёсся к нему по-человечески. Он не смог простить мне мою ошибку даже спустя несколько лет! - Василий Порфирьевич был очень зол на Ильюшина… И в этот момент он понял нечто более важное для него в поведении Ильюшина: - Когда я сидел в комнате 220, то невольно осуждал Ильюшина за демонстративное проявление воли против меня, что выражалось в высокомерном отношении ко мне, поэтому считал его своим врагом... Но на самом деле он был моим союзником в войне против Королёвой. Я неосознанно чувствовал его вибрации проявления воли, которые Королёва так и не смогла подавить своей контрволей. Контрволя Королёвой по своим параметрам была очень похожа на контрволю моих родителей, и вибрации проявления воли, исходящие от Ильюшина, поддерживали меня в собственной войне против Королёвой».
          Дома Анна Андреевна приготовила праздничный ужин, и Василий Порфирьевич пил коньяк ещё и с ней, хотя пришёл домой изрядно выпившим. Ложась спать, Василий Порфирьевич подвёл итог очень удачного дня: «Итак, в моей жизни наступил новый этап. Я не могу похвастаться своими карьерными достижениями на работе, с уходом на пенсию не всё понятно... Но у меня, слава Богу, есть здоровье, в том числе и сексуальное, и это огромное достижение. Хан является подчинённым Ильюшина, но работает на Грохольского. Кожемякина является подчинённой Грохольского, но работает на Ильюшина. Королёва является подчинённой Дьячкова, формально подчиняется мне, но работает на Гайдамаку. Формально я всё ещё Начальник БАП, работаю на бюро МСЧ, а сижу в БОП. Гайдамака всё запутал окончательно, перемешал все должности и обязанности. Казалось бы, всё слишком нелепо... Но это и есть та минимальная степень отстранённости, не позволяющая мне полностью отождествить себя с работой, как это делают мои сослуживцы. И это тоже моё достижение. Когда мне удаётся представить, в каком положении я оказался, то я начинаю понимать, что без состояния отстранённости невозможно достичь смирения. Человек, который полностью отождествляет себя с чем-то, например, с работой, не способен проявить смирение или сострадание к другому человеку. Это неопровержимый факт, доказательством которого является Королёва».

          * * *
          В конце августа новый сотрудник бюро МСЧ Арефьев, ради которого Денис унизил Василия Порфирьевича, выселив его в комнату 221, объявил, что он увольняется! Получалось, что Денис поступил очень неблагоразумно. А Арефьев пришёл только для того, чтобы переселить Василия Порфирьевича в комнату 221, и Василию Порфирьевичу очень хотелось верить, что это именно так. Кроме того, увольнение Арефьева подтвердило догадку Морякова, что «место у параши» в комнате 218 - это проклятое место, там никто не задерживается, и ему тоже не стоит возвращаться туда.
          А самому Денису, который тоже решил уволиться, Гайдамака пообещал должность начальника цеха, но пока было неизвестно какого. Гайдамака мог себе это позволить, имея «ручного» Директора по производству Елистратова.
          Последние события вызвали у Василия Порфирьевича новые размышления: «Похоже, каждое место имеет свою энергетику. „Место возле параши“, которое я покинул, явно проклято. Зато на месте Булыгина приходится очень много работать, чем и был знаменит профессионал Булыгин. Он своим необъяснимым скоропостижным увольнением словно освободил это место для меня. Сколько же мне предстоит работать на этом месте, если такие мощные силы переместили меня сюда? Этого я не знаю… Зато я знаю, что меня ждёт сегодня, завтра и ещё много дней. Я знаю, что ни завтра, ни в дальнейшем меня не ждёт ни нервотрёпка, ни суета, я буду спокойно сидеть на своём рабочем месте и в полусонном состоянии делать свою рутинную работу. Только так можно стать профессионалом! И другого пути к профессионализму, на который так рассчитывают „молодые перспективные специалисты“, не существует».
          Лёня Парамошкин, замещая Дениса, который ушёл в отпуск, временно стал начальником Морякова, но Василий Порфирьевич уже относился к этому без зависти. Для него все «молодые перспективные инженеры», образовавшие новую элиту ПДО, как будто играли в игру, в которую он больше не играет - примерно, как в футбол, в который он в молодости играл с огромным азартом, но с некоторых пор ему стало просто скучно играть в футбол. Поскольку бесперспективный пенсионер Василий Порфирьевич перестал играть в игру под условным названием «Карьера ради больших денег», то он с интересом наблюдал эту игру в исполнении членов новой элиты ПДО.
          Новоиспечённый Заместитель начальника отдела Емелин дал поручение Гниломедову, тот, как обычно, начал артачиться и перечить ему из-за опасения сделать лишнюю работу, Емелин стал жёстко требовать от него выполнения поручения, даже повысил голос, Гниломедов тоже повысил голос - и двое представителей новой элиты ПДО поссорились между собой.
          Пришлось профессионалу Грохольскому вмешаться в конфликт и разъяснить профану Гниломедову истинное положение дел:
          - Сергей, ты зря сопротивляешься — Емелин, как заместитель Гайдамаки по достроечным работам, имеет право давать тебе распоряжения.
          Гниломедов вынужден был выполнять распоряжение Емелина, но при этом никак не мог успокоиться:
          - Егор Анастасиевич, я не сопротивляюсь, просто мне противно, что вся заслуга Емелина в том, что он тупо передал мне распоряжение начальника!
          Хан подошёл к Василию Порфирьевичу и шепнул ему на ушко:
          - Гниломедов - феноменальный идиот! - а потом понёс эту новость по всему отделу.
          «Но ведь этот „феноменальный идиот“ - протеже Гайдамаки, который возлагает на него большие надежды, - подумал Василий Порфирьевич. – Отстраняя, нас, опытных профессионалов, от привычной работы и вынуждая заниматься непривычным делом, Гайдамака стремился к повышению своей самооценки. Но на самом деле он дал нам шанс освободиться от привычного и уже ставшего вредным для нас стереотипа, который отождествляет нас с выполняемой нами работой. У каждого из нас появился шанс войти в состояние отстранённости, через которое можно обрести смирение. А Гайдамака получил возможность ни в чём себя не сдерживать, на совещаниях он кричит на „молодых перспективных специалистов“ - и Гниломедов уже ищет другую работу. На самом деле все, в том числе и Денис, бегут от Гайдамаки, который стремится сделать из всех полных идиотов, чтобы поднять свою самооценку. Ему нужно как можно больше идиотов вокруг себя… И „молодые перспективные специалисты“, которых он подкупает высокими зарплатами, подходят на эту роль больше, чем опытные профессионалы. И к тому, что происходит с Гайдамакой, приложила руку и Королёва, которую он взял вместо меня, чтобы она терроризировала весь завод. И она „прогнула“ не только весь завод, но и самого Гайдамаку, заставив его „ради высшей цели“ смириться с её опозданиями на работу. Но ничто не даётся бесплатно, за всё надо платить, и Гайдамака, используя Королёву как орудие в борьбе с другими руководителями, сам лишился львиной доли своей самооценки».
          А вскоре произошло то, что подтвердило выводы Морякова. Гайдамаке не понравилось, что его подчинённые печатают документы на принтере в его приёмной, мешая ему работать, он приказал Пешкину настроить все компьютеры на печать документов на принтере в комнате 221, и теперь весь отдел стал ходить за своими документами к Грохольскому.