Князь Сергей 4. Не обещайте деве юной

        Три месяца прожили они вместе в том, 1825 году. С самого начала между супругами возникли разногласия. Их свадьба пришлась на Киевские контракты, эта большая ежегодная ярмарка имела многолетнюю историю и проводилась в январе-феврале. Съезжалась на нее, как на большой праздник, вся округа: польские паны, российские купцы из самых дальних губерний, предприниматели из ближнего зарубежья. Декабристы пользовались Контрактами для организации совещаний, надо сказать, эти заговорщики не имели привычки собираться часто и помногу, деятельность их носила характер далеко неупорядоченный. На Контрактах 1825 года намечались переговоры с польским «Патриотическим обществом», львиная доля которых легла на плечи новобрачного.
        Он не имел возможности посвятить жену в свои тайные дела и постоянно отлучался; растерянная, она ощущала с его стороны недоговоренность и жаловалась сестрам на то, что ласковый доселе князь стал «несносен». Уже отправляясь за мужем в Сибирь, она оправдывала его «неровное поведение», что «происходило от тяжести, которая тяготила его совесть…»
        «Не имея возможности говорить со мною открыто, боясь изменить самому себе, он меня избегал, обходился со мною резко и после упрекал себя за это, чтобы начать все снова; счастья не может быть там, где нет доверия», - горько добавляла молодая женщина в письме к брату.
        Если Трубецкие не таили секретов друг от друга, и Катиша вышивала знамя Свободы – на случай победы заговорщиков, - если Н.В. Басаргин предупреждал супругу о вероятной ссылке, на что женщина (она скончалась за четыре месяца до восстания) отвечала:
        «Ну, что же, я тоже приеду утешить тебя, разделить твою участь. Ведь это не может разлучить нас, так об чем же думать?», -
        то юная жена Волконского оставалась в полном неведении, что впоследствии дало ее родным повод упрекнуть князя в нечестности. Но беда в том, что Машенька - плоть от плоти своей семьи – не поняла бы и не приняла идей своего благоверного.
«До свадьбы я его почти не знала, - сухо пишет Мария Николаевна в своих «Записках», которые В.В. Набоков впоследствии нашел «в высшей степени банальными и наивными». - Я пробыла в Одессе все лето и, таким образом, провела с ним только три месяца в первый год нашего супружества; я не имела понятия о существовании тайного общества, которого он был членом. Он был старше меня лет на двадцать и потому не мог иметь ко мне доверия в столь важном деле».
        Как ни любил князь Сергей молодую жену, однако превыше всего для него было дело. Боги мои! вспомните - за час до венчания он бросил все и уехал к Пестелю, брат Николай буквально хватал его за полу! Никогда не связывайте свою судьбу с людьми принципиальными. Когда дело доходило до принципов, ласковый князь становился несгибаемым.
        Тем же летом Волконский получил назначение, он стал исполняющим обязанности дивизионного генерала и замещал отсутствующего начальника вплоть до ареста в январе 1826 г., оставаясь главой Каменской управы Южного общества (вместе с дядей Марии Николаевны В.Л. Давыдовым). Под его началом была дивизия – огромная сила; единственный из военачальников, примкнувших к движению, он обладал реальной властью над войском, и если бы не донос Майбороды, погубивший Пестеля, кто знает, какая участь ждала бы Россию… При этом сам Волконский в случае успеха заговорщиков ничего бы не выиграл, даже если б заполучил пост главнокомандующего или портфель военного министра, - всего этого он мог достичь неторопливой и верной службой действующему императору…
        Машенька забеременела и приболела, к лету родные увезли ее в Одессу, где свиделась она с Олизаром, гуляла с бывшим поклонником вдоль моря, и по его сентиментальному свидетельству рука ее дрожала, а на глаза навернулись слезы… Вспомнила ли Машенька старую симпатию? или слеза набежала от обиды на мужа, который оставил ее, беременную, в одиночестве?
        Это была ее первая обида на князя Сергея.
        Осенью он перевез жену в Умань, сам же уехал в Тульчин. С сестрой Софьей проживала она вдали от мужа, «навязанного семьей». Казалось бы, какая удача: он далеко, она сама по себе... благоверная старого Керна была бы счастлива. Сергей Григорьевич нагрянул в конце декабря, после ареста Пестеля, жег бумаги, спешно перевез жену к родителям в Болтышку, а сам без передышки помчался назад. Какой удачный брак для той, которую выдали замуж насильственно, верно? Однако, эта девочка, будучи уже на сносях, пишет «старому» мужу слезные письма – и заметьте, ни о каком чувстве долга или сострадании к каторжнику в то время и речи не шло; беременную Машеньку оберегали и муж, и ее родное семейство, ей не сообщили ни о восстании, ни об аресте обоих братьев, да и об участии Волконского в заговоре еще никто не знал.
        «Дорогой и горячо обожаемый Сергей, - в праздничный день 31 декабря 1825 года пишет насильственно выданная взамуж Машенька. - Я не могу тебе сказать, насколько мысль не видеть тебя делает меня печальной и несчастной, потому что, несмотря на надежду, которую ты мне даешь — приехать к 11-му числу — я слишком хорошо вижу, что ты говоришь это для того, чтобы немного успокоить меня, так как тебе не позволят отлучиться».
        «Дорогой мой, обожаемый, мой кумир Сергей, - пишет она дальше, - я умоляю тебя во имя всего, что тебе дорого, выписать меня к тебе, если решено, что ты должен остаться на своем посту».
        Приезжай хоть на денек, хоть на часок… ее не столько огорчает мысль родить вдали от «обожаемого Сергея», сколько в ужас приводит перспектива «остаться в Болтышке два долгих месяца» без «кумира». Совсем по-детски она обещает мужу вести себя хорошо: «не испустить ни единого крика во время страданий», если он возьмет ее в Умань…
        Мой кумир – так не пишут нелюбимому человеку. Одного этого письма достаточно, чтобы согласиться с Александром Раевским: в своем браке Мария Волконская должна была винить только себя и свою влюбленность в героя – слепую и фанатичную, - которой впоследствии неоднократно попрекнут ее родственники.

        Опросталась она после Нового года и пока страдала, «ядовитое семейство» перессорилось, решая, где ей рожать: в кресле или на кровати. Победил генерал, ее оставили в кресле, на что Мария Николаевна в своих мемуарах заметила – не без сарказма: «Воля мужчины, как всегда, взяла верх».
        Отметим эту «волю мужчины», а также то, что в семье Орловых, как посмеивались друзья, командовала генеральша, а не генерал, что Елена фыркнула, и старый Раевский смирился, хотя уже не прочь был отдать вторую дочь разведенцу, что Мария яростно противостояла отцу в праве последовать за мужем на каторгу… и многое другое учтем… но об этом после. А пока – получив известие о рождении сына, князь вымолил у начальства крохотный отпуск и успел взглянуть на младенца, а по возвращении был арестован.
        Мария Николаевна ни словом не обмолвилась в своих «Записках» о январском приезде мужа, и это дало досужим сплетникам повод упрекнуть Волконского в безразличии к первенцу…

        …и сколько, сколько таких упреков! Биографы знаменитой Волконской, превознося самоотречение женщины, удивительным образом принижают ее мужа; сто последних лет декабрист Волконский находился в тени своей жены. Муза Пушкина, муза Некрасова – Мария, случайно оказавшись в орбите больших поэтов, заслонила князя Сергея; удивительно, но декабриста Волконского мы знаем в первую очередь как супруга «возлюбленной» Пушкина – это вопиющий пример того, как легенды искажают действительность – по принципу кривых зеркал.

        С турецкой кампании князя Сергея прозвали Бехна, - и какое только толкование не давали этому забавному на наш слух имечку: Бахус, бухоня, брехня… А между тем соратники генерала дали ему это прозвище за его любовь к кавказской бурке, князь носил ее не снимая; однажды во время погони за неприятелем бурка спасла ему жизнь. Бехна, или Бехнам в переводе с ирано-персидского значит «выдающийся, прославленный», до недавнего времени только знатные семьи могли давать своим детям подобное имя; можно вспомнить сирийского христианского мученика IV века Мар Бехнама и в очередной раз подивиться сближениям, которыми играет судьба - без нашего ведома и вопреки нашим умыслам…
       Удивительно, но нынешние псевдоисторики ставят в вину генералу даже накладные зубы, мол, на каторге «старик» одряхлел настолько, что обеззубел, хотя резцы Волконский потерял в 20 лет в штыковой атаке. В то время, когда противники сходились лицом к лицу, подобное случалось сплошь и рядом, генералы подчас были изранены не меньше рядового состава. Протезы изготовлялись из материалов тяжелых – дерева и слоновой кости, - крепились пружинками, реже присосками, что несколько искажало лицо: челюсти выдавались вперед, нижняя губа казалась больше, что хорошо заметно на портретах Джорджа Вашингтона, у которого из всего природного богатства оставался один зуб. И в Сибири, где отыскать дантиста было непросто, Волконскому приходилось тяжче, чем остальным, однако в Петербурге выбитые передние зубы с лихвой компенсировались обилием орденов на груди – а их у генерала хватало. По приезду из Парижа он появлялся в публичных местах в плаще, дабы не смущать окружающих блеском орденов и медалей...
        Еще один ярлык, который противники Волконского с удовольствием вешают на князя, - его пресловутая «недалекость». И здесь удивляет людская способность писать историю, составляя характеристику известной личности на основании нескольких произвольных слов, вырванных из контекста.
        Например, приводят в качестве доказательства письмо М.П. Бестужева-Рюмина от 1824 года, в котором тот нелестно отзывается о князе Сергее: мол, добрый, но глупый. Его адресат еще масла в огонь подлил: и да с ним и говорить-то не о чем, твердит, как попугай, одно и то же… 
        Но давайте присмотримся к собеседникам.