Жадность

С детства нас учили делиться. Порицая, доносили: насколько умение делиться, ценнее жадности. Но всегда ли жадность - это то, что вам кажется?

Когда вы осознали, что жизнь гораздо шире понимания "добро - зло"?

Мне было семь лет, когда я попала в больницу на долгих шесть месяцев.

Дзю-до, воспитавшее во мне бойца и огрАнившее мой внутренний стержень, было где-то далеко, в будущем. На тот момент, я вынужденно влачила существование тихого, домашнего, скромного ребёнка, болезненного и замкнутого в силу многих обстоятельств.

Моя внутренняя скованность и строгое воспитание не мешали мне дружить с многочисленными детьми детского отделения, но сделать меня воздушным одуванчиком, с сутью простодушной ромашки, они вряд ли могли.

Казалось, я всегда была глубже мыслями, витая в облаках и чутко пытаясь прислушиваться к миру.

И вот однажды, мама привезла мне в больницу книгу. Это был "Чиполлино", ребята!

Думаете, я пишу это, находясь в восторге от произведения? Отнюдь. Нет.

Я любила книги и тогда, в 1987 году они были дефицитом, как и многое другое, но эта книга, в первую очередь, олицетворяла для меня маму, её любовь и заботу, ну и связь с домом, где эта мама была.

Напомню, я была домашним ребёнком и мамы в больнице мне сильно не хватало.

И потому, я не торопилась открывать книгу, даже когда мама ушла. Я держала её в руке и ощущала связь с домом. Припорошенное тоской, это чувство не было лёгким.

Но в неполные восемь лет, человек уже умеет держать себя в руках, хоть как-то, хоть как-нибудь. Особенно закаляют трудности, конечно.

Проглотив слезливый комок тоскливой горечи так, чтобы не подавиться, я двинулась к палате.

О, детство. Время, когда сильная грусть может внезапно споткнуться об мысль о предстоящих играх и скором обеде, и померкнуть, теряя свою острую грань.

Оставив книгу и гостинцы я вернулась к ребятам.

Наши больничные, летние будни мало чем отличались от будней здоровых детей, только иногда приходилось прерываться, играя в "казаки-разбойники", на очередной крик нянечки, что звала нас пить лекарства. А иногда кто-то чувствовал слабость и тогда оставался не у дел, а в пустой палате.

Так, прошёл день, а вечером меня перевели в другую палату. Я не могу вспомнить почему. Но вспоминаю, что помимо детей, там были и взрослые. Пара, так точно.

И вот, одна из новеньких девочек, увидев, как аккуратно я раскладываю свои вещи, включая мамину книгу, вдруг начала канючить.

Простота, то была или наглость, не могу сказать точно. Сама-то я была скромным, зажатым ребёнком, попросить что-то, без тени сомнений и слова "пожалуйста", казалось мне чем-то безрассудно-героическим.

С выражением наглой уверенности на милом лице и противно-ноящей интонацией в голосе, новая знакомая протянула:

- Я не читала эту книгу. Дай мне её!

Я растерялась. Искусству давать отпор надо долго учиться. Мало кто может похвалиться таким умением в 7 лет, если это конечно, не природное мастерство семейного таланта.

Но стержень есть стержень, я не могла сдаться сразу. И потому я сухо ответила: "Не дам, я сама её пока не читала".

Я казалась букой тогда, но не надо судить бук необдуманно. Нам, букам, приходится нелегко порой. По сравнению с милыми детьми, букам приходится добиваться всего, ощущая всеобщее неодобрение своим неприветливым характером.

Скрывая ранимое нутро, буки хмуро взирают на вас из-под чёлки, делая независимо-колючий вид, всей душой при этом, желая тёплых объятий.

Девочка опешила. С удивлением расширив красивые глаза, она уточнила капризно: "Тебе что, жалко?" - и повернувшись к взрослым, плаксиво продолжила: "Она не даёт мне книгу".

Что произошло потом?

Возможно, сейчас бы сказали, что я имею право не отдавать своё. Личные границы и все такое. Но в то время высокой идеологии, вариант был только один.

Да, вариант был только один.

Меня стали стыдить, что жадность - это не то, чем стоит гордиться октябренку, коим я была тогда. Ведь жадный октябренок превратится в жадного пионера, а это не то, что нужно нашей стране. Что жадничать просто возмутительно и очень плохо, как ни крути это постыдное явление со всех сторон.

Кусая губы, ощущая бессильно-яркую горечь, я пыталась объяснить, что мама привезла мне книгу только сегодня, что я не могу отдать её в первый же день, как не могу отдать маму чужому ребёнку. Задыхаясь от непонимания и обиды, я пыталась объяснить, что это единственная связь с домом, ведь недавно привезенные мамой, вязаные носки, я уже износила, катаясь без тапочек в коридоре.

Но все было бессмысленно, слова, подвергнувшие сомнению взрослых, я найти не смогла.

Не знаю, что было больше во мне в тот момент. Обида, злость, бессилие, все смешалось в горькую кучу ненужного опыта, и только тонкие нотки слезливого разочарования и предчувствие будущей потери, ярким слоем покрывали эту уродливую кучу.

С безысходностью и чувством отчаяния я отдала книгу девочке, швырнув её на чужую кровать. В тот момент я остро почувствовала, как эта книга перестала быть только моей. Я ощутила, как чужие (жадные) руки и избалованная наглость испоганили гармонию маминой ауры на этой вещи.

Мне кажется, в тот миг я потеряла кусочек сердца, резко охладев к этой книге в общем, и к Чиполлино в частности. Я даже не помню, вернули ли мне ту книгу. Но даже, если и да, то мне уже было абсолютно все равно.

Ведь это была уже - не моя книга...

Вот так вот и бывает обычно ...
Все гораздо сложнее, чем может казаться.