Наровчатские зори

                XXV
 
     Весной, когда зазеленело все вокруг и весело запели птицы, Соне от милиции дали «казенное» жилье. Она собрала свои нехитрые пожитки, поблагодарила Ульяну и пошла с дочкой на новое место. Это бывший купеческий дом на другой улице. Они ступили на крыльцо парадного подъезда, прошли по коридору. Вот дверь в просторную прихожую, переходящую в кухню до противоположной стены с одним окошком. Слева от прихожей дверь в комнату начальника милиции Радаева, а справа дверь в их теперь комнатку, узкую, как коридор. Длина комнаты – это две кровати в разных углах, прямоугольная печка-голландка плюс дверь. По углам противоположной стены по столику, а середина – пусто, к тому же эта стена оказалась дощатой перегородкой от третьей комнаты, вход в которую был со стороны двора. Там жила Вера Павловна, воспитатель детского дома, с матерью и трехлетним сыном. Оглядев жилье, Соня осталась довольна своей комнаткой. Впечатление такое, что комната служила общежитием для двоих: кровать и столик в одной половине узкой комнаты с боковым окном, кровать и столик в другой половине с окошком во двор.
     На другой день Соня проснулась с необыкновенно радостным чувством, какого давным-давно не бывало. День был воскресный, на работу идти не надо, а главное: у нее теперь прекрасная комнатка, свой угол.
     Вчера она познакомилась с Варварой Пимовной, женой начальника милиции Радаева. Их дочь, по образованию медик, была на войне, а пятнадцатилетний сын Геннадий с ними.
     «Как хорошо, что у нас теперь свой угол!» – уже не раз повторяла Соня сама себе, как будто еще не веря случившейся перемене.
     – Соня! – услышала она голос Варвары Пимовны, которая уже открыла дверь и зашла к ним. – Соня, печку я растопила, иди, ставь себе варить, – сказала она.
     – Мне нечего ставить, у нас ничего нет, – тихо ответила Соня и почувствовала, что ей почему-то стало стыдно.
     – Как так! – удивленно воскликнула Варвара Пимовна. – Совсем уж ничего? – не могла она поверить.
     Соня виновато кивнула, а соседка поспешно вышла из их комнаты.
     Это была проворная маленькая женщина лет пятидесяти, светловолосая, с приятными чертами лица. Вскоре она вернулась и положила на стол продукты, не переставая удивляться:
     – Да как же это так: «ничего нет»?!
     Этот день был для Сони и Верочки настоящим праздником: впервые за многие месяцы голодания они вкусно поели.
     «Наконец-то кончилась черная полоса жизни и наступает светлая», – с надеждой на лучшее предполагала Соня.
     Рядом с парадным крыльцом были ворота, ведущие во двор, наполненный разной домашней живностью, кроме коровы. Кудахтали куры, хрюкала свинья, блеяли овечки. Но главной персоной среди них была крупная белая коза молочной породы, у которой оказался скверный, агрессивный характер. Она признавала только хозяйку, Варвару Пимовну, а детей на дух не переносила, немедленно ринется, выставив вперед рога, успевай только убежать.
     Из прихожей через коридор два шага шагнуть – и ты во дворе, иди по своим надобностям, но зорко смотри, нет ли где поблизости большой козы.
     Как-то Вера была одна в своей комнатке, мама на работе, скучновато. Она подошла к окну, выходящему во двор, и стала наблюдать за курами: «Интересно как!».
     Вот петух нашел что-то и зовет кур. Бегут две курицы, но не успели подбежать, петух сам нечаянно клюнул – и нет зернышка.
     А вот и коза объявилась, увидела Веру, вытянула голову, рога вперед – и к окошку! Вера мигом присела на пол, сидит, не двигаясь, боится привстать, но очень охота на козу посмотреть. Отползла подальше от окна, взглянула – нет козы! Видно, ей стало неинтересно, потому и ушла. Скучно и Вере, непривычно быть одной.
     Наконец, явился из школы Гена, светловолосый, стройный и проворный восьмиклассник, открыл дверь.
     – Свекла, иди сюда! – позвал он Веру.
     Ну, и прозвище ей нашел! Вчера спросил:
     – Ты что из еды больше всего любишь?
     – Свеклу, – не задумываясь, ответила она.
     – А почему?
     – Она сладкая, – объяснила девочка, не знающая вкуса конфет.
     Узнав, что она боится большой козы, он опять стал ее дразнить:
     – Коза, бэ-э-э!
     – Ну что ты привязался к девчонке? Иди-ка, уроки учи! – наставляла сына Варвара Пимовна.
     По вечерам она звала Соню слушать по радио «последние известия». Небольшая комната Радаевых поражала своей простотой. Справа от двери, у боковой стены, стояла супружеская кровать, покрытая сероватым одеялом. Если ночью случался срочный вызов начальника милиции, Степан Лукьянович быстро одевался и сразу в дверь. Напротив двери у двух окон, выходящих на улицу, располагался прямоугольный стол, покрытый самодельной, связанной из ниток, скатертью, а по бокам по стулу. На стене висела черная тарелка-радио. На двух окошках зеленели кусты душистой герани. Слева от двери, в углу, печь-голландка, круглая, черная, которая обогревала и смежную комнатку их сына, узкую и маленькую, в которой кроме кровати поместился небольшой стол у окна, а над ним нависала полочка с книгами. Ничего лишнего! Хозяйка почти каждый день мыла пол. Никаких ковров и дорожек у них не было: пустые стены и пол. Вся верхняя одежда висела на вешалке в прихожей, здесь же, на полу, находилась и обувь. Вообще-то, хозяин совсем не запомнился Верочке, она очень мало видела его дома: утром он уходил рано, а вечером поздно приходил. Выходных дней у него не бывало.
     Вера не боялась оставаться одна, без мамы: кругом были соседи. За дощатой стеной слышался тонкий голосок мальчика по имени Симулька, которому недавно пошел четвертый годик. Он часто сидел на своей русской печке, задняя сторона которой являлась границей Сониной комнаты и продолжена побеленной дощатой перегородкой. Малыш был почти точной копией с портрета всем известного Володи Ульянова в четырехлетнем возрасте. Просто удивительно похож! Его мама, Вера Павловна Казакова, работала воспитателем в детском доме, который был эвакуирован из Брянска.
     Симулька и Верочка подружились, часто играли вместе на лужайке возле парадного крыльца. К ним приходили девочки из соседних домов, и начинался дележ:
     – Симулька, ты чей сынок сегодня будешь? – спрашивала какая-нибудь из девочек.
     – Не знаю, – оглядывая их, отвечал он.
     – Ты будешь мой сынок! – приказывала Зина.
     – Нет, мой! – оспаривали наперебой остальные. Но чаще всего он выбирал Веру, соседку.
     В непогожие дни дети сидели у себя дома и скучали: игрушек, можно сказать, и не было. Симулька с бабушкой, как обычно, на своей печке, задняя часть которой выходила в комнатку Сони, а сверху до потолка забита досками, так что каждый стук и каждый чих друг от друга слышен.
     Вера, как обычно, начинала петь:

                «Это было в городе Черкасске,
   Старый дом, пушистая ветла…».

     – Не пой мою песню! – кричал тоненьким голоском Симулька, но Вера продолжала погромче петь дальше, а Симулька рассерженно-командным голоском повторял свой приказ.
     Тогда Вера начинала петь другую, веселую:

                «Расцветали яблони и груши,
   Поплыли туманы над рекой…».

     – Не пой мою песню! – настойчиво опять командовал Симулька уже дрожащим голоском.
     Обычно все заканчивалось громким ревом маленького диктатора, а Верочке становилось его жалко, и она обещала себе в следующий раз уступить ему и не дразнить, а пока тихо играла в свои самодельные тряпичные куклы. Слышно было, как бабушка успокаивала внука, начиная рассказывать сказку, а Вера садилась к печной стене и тоже слушала сказку, думая о том, как возмутился бы Симулька, узнав об этом:
     – Не слушай мою сказку! – непременно бы закричал он.

(продолжение следует)