Морская звезда

Пролог. Память

Память — предательница. Она не хранит прошлое, как аккуратные папки в архивной коробке. Она рвет его на клочки, перекраивает, затушевывает одно и безжалостно выпячивает другое. А потом подсовывает тебе этот витраж из обрывков и шепчет: «Вот оно. Вот твоя правда».

Моя правда вот уже пятнадцать лет пахнет морской солью, смолой и страхом.

Тот вечер впился в меня осколками, острыми и незаживающими.

Холод шероховатых досок пирса под босыми ногами. Я быстро шла, задыхаясь, спотыкаясь о забытые кем-то канаты. Свитер был тяжелым от сырости ночного тумана, нависавшего над Железным мысом.

Я искала отца. Мы поссорились за ужином, он сказал что-то жесткое и бесповоротное, а я, шестнадцатилетняя, с разбитым сердцем и уязвленным самолюбием, выскочила из дома. Он не побежал вслед. Значит, мне нужно было самой найти его и… И что? Еще раз попытаться убедить в своей правоте? Или услышать, что он был прав?

Впереди, у самого конца пирса, у старого разрушенного маяка, мерцал тусклый свет карманного фонаря. И голоса. Не только отца. Еще один, сдавленный, гневный. Я замерла в тени, прижавшись к холодной стенке бункера для сетей.

Я не различала слов. Только ритм: отцовский бас — ровный, властный, будто рубящий воздух. Другой — визгливый, отчаянный. Потом этот другой сдавленно взвизгнул, и этот звук впился в меня лезвием. Что-то тяжелое упало на дерево с глухим стуком.

И потом… тишина. Предательская, звенящая тишина, нарушаемая только шуршанием волн о сваи.

Я боялась пошевелиться. Боялась дышать. В темноте я различала два силуэта. Один — высокий, знакомый до боли. Отец. Он что-то делал, его движения были резкими, точными. Второй… второго будто и не было.

Потом скрипнула древесина, и я услышала всплеск. Тяжелый, окончательный. Как будто море с удивлением приняло в себя то, что ему не принадлежало.

Я отшатнулась, и под ногой хрустнула ракушка. Звук был оглушительным, как выстрел. Свет фонаря резко рванулся в мою сторону, ослепив, выхватив из мрака мое бледное, перекошенное ужасом лицо.

На секунду я увидела глаза отца. В них не было ни удивления, ни гнева. Только ледяная, бездонная пустота. Взгляд, который смотрел сквозь меня, мимо меня, в какую-то иную, страшную реальность.

Я побежала. Не оглядываясь. Сердце колотилось о ребра, выпрыгивая наружу. Я бежала по спящим улицам Железного мыса, и казалось, что темнота преследует меня по пятам, а из каждого переулка на меня смотрит тот пустой, невидящий взгляд.

Наутро я заболела. Горячка, бред. Когда я пришла в себя, мать сказала, что мне все почудилось из-за температуры. Что я никуда не бегала, что отец вернулся домой рано и читал в кабинете. Что в городе все спокойно.

Никто не пропал. Ничего не случилось.

И я поверила. Потому что была ребенком. Потому что так было проще. Я спрятала этот ночной кошмар в самый дальний угол памяти, завалила его грудой будней, учебой, планами на побег.

Я уехала из Железного мыса и старалась не оглядываться назад. Я строила свою жизнь, как хороший архитектор — по чертежам, на прочном фундаменте, без темных подвалов и призраков прошлого.

Но память — предательница. Она все хранит.
И когда спустя пятнадцать лет я получила звонок о смерти отца, тот самый осколок — запах смолы, звук всплеска и ледяной взгляд — вонзился в меня снова.

Он напомнил, что некоторые тайны не умирают. Они просто ждут, чтобы их откопали.

Глава 1. Неприятное известие

Дождь за окном был привычным городским шумом, белым фоном для моей уютной, предсказуемой жизни. Я закуталась в мягкий плед, попивая горячий кофе, и дорабатывала чертеж — проект стеклянной пристройки к старой библиотеке. Здесь, в сотнях километров от Железного мыса, все было прозрачно и логично. Сталь, стекло, четкие линии. Никаких скрытых углов, никаких теней из прошлого.

Завывание телефона пробилось сквозь джазовые ноты, доносящиеся из колонки. Незнакомый номер с кодом родного города. Сердце неприятно екнуло, предвосхищая беспокойство. Кто бы это мог быть? Мать звонила только с домашнего, а больше мне звонить было некому.

— Алло? — голос прозвучал настороженно.

— Анна? — Банальный вопрос, но голос с того конца провода был мне знаком. Низкий, с легкой хрипотцой, которую не спутаешь. Максим. Мой брат. Мы не разговаривали года три, последний наш диалог ограничился парой колкостей в мессенджере по поводу дня рождения матери.

— Макс? Что случилось? — спросила я, и пальцы сами собой сжали телефон плотнее.

Пауза затянулась. Я услышала его тяжелое дыхание, будто он поднялся по лестнице. Или сдерживался, чтобы не закричать.

— С отцом… — он начал и снова замолчал, подбирая слова. Не похоже на него. Максим всегда рубил с плеча. — Произошел несчастный случай. На воде.

Мир вокруг не замер и не поплыл. Он просто стал каким-то ватным, нереальным. Звуки — приглушенными, краски — потускневшими. Я смотрела на экран компьютера, на изящные линии своего проекта, и не могла связать их с тем, что только что услышала.

— Какой несчастный случай? Он в больнице? — спросила я, все еще цепляясь за надежду, что сейчас последует: «Да, но все обойдется».

— Нет, Анна. Его нет. — Голос брата прозвучал плоско, без эмоций. Как будто он зачитывал сводку погоды. — Тело нашли сегодня утром у старого причала. Лодка перевернулась, видимо, ночью. Шторм был.

Слово «тело» ударило с физической силой. Не «отец», не «папа». Тело. Что-то безжизненное, холодное, что нашли у причала. Того самого причала…

Память, эта предательница, тут же метнулась в прошлое, подсовывая тот самый образ: ледяной взгляд сквозь меня, всплеск в черной воде. Я сглотнула комок в горле, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

— Как?.. — это было все, что я смогла выдавить.

— Я сказал. Несчастный случай. — В его голосе послышались знакомые нотки раздражения. — Похороны послезавтра. Мать ждет. Ты приедешь?

Вопрос повис в воздухе. Нет. Нет, я не хочу приезжать. Я не хочу возвращаться в этот проклятый город, видеть его лицом к лицу, дышать этим воздухом, пропитанным ложью и старыми страхами. Я не хочу видеть мать, которая будет держать себя с ледяным спокойствием, и брата, который уже, наверное, примеривает кресло отца на верфи.

— Анна? Ты меня слышишь? — грубо спросил Максим. — Я спросил, ты приедешь?

Во рту пересохло. Внутри все кричало «нет». Но долг — этот глупый, вызубренный с детства кодекс — сжимал горло тисками. Он был отцом. Как бы там ни было. И мать ждала. Не меня, конечно. Она ждала соблюдения формальностей, картинки для чужих глаз. Идеальной семьи до самого конца.

— Да, — прошептала я, ненавидя себя за эту слабость. — Приеду. Когда мне выезжать?

— Пришлю смс. Разберешься сама — И он бросил трубку, не попрощавшись.

Я опустила телефон на колени и уставилась в окно. Дождь теперь казался не уютным, а бесконечно тоскливым. Кофе остыл. Чертеж на экране вдруг показался мне жалкой, наивной пародией на жизнь. Там, в Железном мысе, была грубая, жестокая реальность. А здесь — мой хрупкий карточный домик.

Я не хотела ехать. Но чувство долга, отравленное щепоткой жуткого любопытства и целой горстью старой, невысказанной боли, уже тащило меня обратно. Оно напоминало, что некоторые счета все же приходится оплачивать.

Глава 2. Возвращение

Поезд подходил к Железному мысу с неохотным скрежетом, будто и он чувствовал тяжесть, витавшую над этим местом. За стеклом поплыл пейзаж, знакомый до тошноты: бесконечные заборы из волнистого шифера, ржавые ангары, покосившиеся склады и серые, обсыпающиеся дома. Воздух здесь был густым и влажным, пахнущим окисленным металлом, угольной пылью и соленым дыханием моря, которое где-то там, за крышами, билось о бетонные волнорезы.

Я стояла на почти пустой платформе, сжимая ручку чемодана. Железный мыс не изменился. Он был как застывший во времени памятник собственной былой мощи — индустриальный, суровый, тяжелый. Когда-то эта мощь казалась мне надежной, теперь — просто уродливой и давящей.

Первые же шаги по улице подтвердили мои самые неприятные ожидания. Из магазина «Охотник-Рыболов» вышел седой мужчина в телогрейке. Он прищурился, всмотрелся в меня, и на его лице медленно проступило узнавание. Не улыбка, а именно узнавание, с примесью любопытства и немого вопроса.

— Анна Ковалева? Игоря дочка? — крикнул он через улицу.
— Да, — коротко кивнула я, пытаясь ускорить шаг.
— Соболезную, родная. Мужик был что надо. Царство ему небесное.
— Спасибо.

Это было только начало. Через каждые десять метров меня кто-то останавливал. Пожилая женщина с сеткой, из которой торчал багет; мужчина, чинивший забор; девушка, выгуливающая таксу. Все они говорили правильные, заученные слова соболезнования. Но их взгляды были красноречивее слов. Они не просто выражали сочувствие. Они изучали. Вспоминали. Оценивали. «Вот она, дочь, которая сбежала. Вернулась на похороны. Интересно, надолго ли?» Эта немой сонм мыслей висел в воздухе, густой, как туман. Внешняя идиллия маленького городка, где все друг друга знают, оборачивалась ловушкой. Здесь не было тайн. Здесь были секреты, которые все хранили сообща, давя ими тех, кто был не в курсе.

Дом отца, наш дом, стоял на окраине, на возвышении, с которого открывался вид на верфь и залив. Двухэтажный, каменный, он всегда казался мне крепостью. Неприступной и мрачной. Подстриженный плющ полз по стенам, немного оживляя пейзаж.

Дверь открылась еще до того, как я успела достать ключ. На пороге стояла мать.

Лидия Петровна не постарела. Она закаменела. Лицо ее было безупречно гладким, без морщин, будто годы и эмоции не имели над ней власти. Она была одета в строгое черное платье, без единой складки, и ее светлые волосы были убраны в тугой пучок. В ее позе не было ни капли суеты или растерянности. Только холодная, отточенная собранность.

— Анна. Вошла, не стой на пороге, сквозняк, — сказала она ровным, лишенным интонации голосом. Не «здравствуй», не «как доехала». Констатация факта.

Она не двинулась обнять меня. Я тоже. Мы стояли друг напротив друга, как две шахматные фигуры в самом начале партии.

— Мама, — произнесла я, переступая порог. Воздух в доме был таким же, как и пятнадцать лет назад: запах воска для паркета, старой бумаги и слабого, едва уловимого аромата ее духов.

Из гостиной вышел Максим. Он казался больше, чем в моей памяти. Шире в плечах, грузнее. Его лицо было осунувшимся, но во взгляде читалась не скорбь, а усталое раздражение.

— Ну, наконец-то. Показалось, что ты передумала, — бросил он вместо приветствия. На нем был черный пиджак, который сидел мешковато.

— Максим, — предупредила мать, не повышая голоса. Он смолк, с недовольным видом опускаясь в глубокое кресло.

Я оставила чемодан в прихожей и прошла в гостиную. Комната была безупречно чиста, каждая вещь на своем месте. Ничто не говорило о том, что здесь недавно умер человек. Это спокойствие было зловещим.

— Расскажите мне, что произошло, — сказала я, садясь на край дивана. — Максим по телефону ничего толком не сказал.

Мать села напротив, выпрямив спину.
— Что рассказывать? Несчастный случай. Он пошел проверять лодки перед выходом в море. Ночью был шторм. Видимо, оступился. Ударился. Утонул. Все просто.

Ее слова звучали слишком гладко, слишком отрепетированно.
— И его просто так ночью на работу потянуло? Одного? — не унималась я.

Максим резко поднял голову.
— А что, отцу надо было каждый шаг согласовывать? Он сам хозяин был, сам решал, когда и куда ему идти. Или ты в своем большом городе уже забыла, как тут все устроено?

— Максим, — снова, как заклинание, произнесла мать. Потом посмотрела на меня. — Следствие вопросов не имеет. Все очевидно. Не усложняй и без того тяжелую ситуацию.

В ее взгляде я прочитала старую, знакомую просьбу. Нет, приказ. «Перестань. Не копай. Притворись, что веришь. Ради всех нас».

Но в отличие от шестнадцатилетней себя, я больше не могла просто так притворяться. Запах моря и страха из моего кошмара смешался с запахом этого дома, и это уже не было игрой воображения.

Это было предчувствие. Предчувствие того, что под гладкой, ледяной поверхностью официальной версии скрывается что-то уродливое и страшное. И моя семья, моя холодная мать и напряженный брат, были частью этой поверхности. Щитом, прикрывавшим тайну.

Я посмотрела на них обоих и поняла, что вернулась не на похороны. Я вернулась на поле боя.

Глава 3. Сомнения

На следующее утро дом наполнился чужими голосами. Соседи, коллеги отца по верфи, какие-то чиновники в слишком темных костюмах — все они приходили, говорили шепотом, пили предложенный матерью чай и уходили, оставляя после себя тяжелый запах цветов и приторное чувство соболезнования. Я наблюдала за этим действом, как актер на репетиции чужой пьесы, ловя фальшивые ноты.

Их было немного, но каждая резала слух.

«Как же так, Игорь Владимирович, всегда такой осторожный на воде», — качал головой седой директор местного музея, чьей главной экспозицией была все та же верфь.
«Да уж, в такую-то ночь выходить… Штормило ведь знатно», — поддакивала ему жена кого-то из инженеров.

Мать принимала все соболезнования с одинаковым, ледяным достоинством. Она была безупречна. Слишком безупречна для женщины, которая всего два дня назад потеряла мужа. Максим ходил мрачный, отдавая короткие распоряжения по телефону о каких-то делах на предприятии. Казалось, смерть отца была для него в первую очередь внезапным сбоем в работе хорошо отлаженного механизма, а уже потом личной трагедией.

Самым странным были похороны. Их назначили на завтра.
— Почему так скоро? — спросила я у матери, застав ее наедине на кухне. — я же едва успела приехать. Нужно дать время…
— Что дать время? — она не оторвала взгляда от чайника, который расставляла по полкам. — Вскрытие уже провели. Причина ясна. Зачем тянуть? Это только лишние мучения для всех.

Ее логика была железной и абсолютно бесчеловечной. Я вспомнила, как бабушку хоронили через пять дней, и все это время дом был полон людьми, воспоминаниями, тихими разговорами. Здесь же все делалось с подозрительной, почти панической скоростью. Как будто нужно было поскорее закопать не только тело, но и все обстоятельства его смерти.

Главной трещиной стал участковый, начальник местного полицейского пункта, Иван Сергеевич. Он зашел ближе к вечеру, снял фуражку в прихожей, красное, обветренное лицо его было исполнено официальной скорби.

Мать представила меня: «Моя дочь, Анна, из города приехала».
Иван Сергеевич пожал мою руку своей огромной, мозолистой лапой, взгляд его на мгновение задержался на мне, любопытный и оценивающий.
— Печальный случай, — произнес он ритуальную фразу.
— Иван Сергеевич, — не выдержала я, — вы вели это дело? Можете рассказать, что произошло?
Он перевел взгляд на мать, будто ища одобрения, потом снова на меня.
— Что рассказывать, Анна… Все очевидно. Шторм, ночь, скользкий причал. Поскользнулся, ударился головой, вода холодная… Случай, к сожалению, рядовой.

— Но его же нашли утром? Кто нашел?
— Рабочие с верфи. На разводе были.
— А лодка? Она же перевернулась? Она сильно повреждена?
Вопросы сыпались из меня, и я видела, как лицо Ивана Сергеевича стало более настороженным, а мать замерла у буфета, держа в руках сахарницу.

— Лодка… Ну, что с нее взять, старая, помятая. Ее штормом вынесло на камни. Течение там сильное. — Он махнул рукой, как бы отмахиваясь от незначительной детали.
— То есть, ее невозможно осмотреть? — не отступала я.
— Да какая разница, можно ее осмотреть или нет? — вдруг резко вклинился в разговор Максим, появившийся в дверях. — Все и так ясно. Нечего людей по пустякам дергать.

Иван Сергеевич явно почувствовал себя неловко в этой семейной стычке.
— Максим Игоревич прав, — поспешно сказал он. — Дело закрыто. Несчастный случай. Признаков криминала нет. Соболезную еще раз.

Он поторопился уйти, будто боялся, что я задам еще какой-нибудь неудобный вопрос. Его уклончивость была подозрительной. Он не смотрел мне в глаза, когда говорил о «рядовом случае». Он не привел ни одного конкретного факта, только общие фразы. И его поспешное отступление под нажимом Максима говорило красноречивее любых слов.

Когда дверь закрылась, в кухне повисло тяжелое молчание.
— Довольна? — шикнул на меня Максим. — Устроила допрос с пристрастием. Тебе мало, что мать с ног валится? Надо еще и полицию сюда таскать, сплетни раздувать?

— Я спрашивала о смерти отца! — огрызнулась я. — Разве это сплетни?
— Все уже выяснено! — он повысил голос. — Прими это и закрой рот. Не позорь нас.

Мать молча поставила сахарницу на стол. Ее лицо было каменным.
— Анна, — сказала она тихо, но так, что даже Максим замолчал. — Хватит. Ты расстроена, это понятно. Но не делай хуже. Для всех.

Она вышла из кухни, оставив нас с братом вдвоем. Он бросил на меня злой, предупреждающий взгляд и последовал за ней.

Я осталась одна в центре тихой, идеально чистой кухни. Воздух звенел от невысказанного. У меня не было доказательств. Были только смутные подозрения, уклончивость полицейского, неестественное спокойствие матери и подозрительная спешка.

Но самое главное — у меня было то самое воспоминание. Взгляд отца. Всплеск в черной воде.

И теперь я знала точно: они все лгут. И я должна была узнать, почему.

Глава 4. Нестыковки

Ночь опустилась на Железный мыс, густая и непроглядная, заглушая дневной гул чужих голосов. В своей старой комнате, где пахло пылью и застоявшимся временем, я пыталась уснуть, но мысли метались, как пойманные в мышеловку зверьки. Они натыкались на стены нестыковок и отскакивали, больно раня острой сталью подозрений.

Я лежала в темноте и прокручивала все услышанное, пытаясь собрать из осколков внятную картину. Но кусочки не сходились, образуя уродливую, пугающую мозаику.

Несчастный случай. Это была официальная версия. Аккуратная, удобная, как заранее приготовленный гроб. Но мой отец, Игорь Владимирович Ковалев, не был человеком, который допускал бы «несчастные случаи» на воде. Море было его стихией, его царством. Он читал его, как я читаю чертежи — видя каждую линию, каждый изгиб, каждую потенциальную слабость. Выйти ночью в шторм на утлой лодчонке? Один? Это было так же абсурдно, как предположить, что я пойду проверять несущую балку, вооружившись детским совком.

Ударился, утонул. Максим говорил это с вызывающей прямотой. Мать — с ледяным спокойствием. Участковый Иванов — с утомленной интонацией в голосе. Но ни один из них не сказал, обо что он ударился. О борт лодки? О сваю причала? И почему тогда на теле не было видимых повреждений, о которых можно было бы говорить? Мне хватило одного беглого взгляда в гробу во время короткой панихиды дома — его лицо было бледным, но удивительно спокойным, без следов борьбы или тяжелой травмы. Только легкие ссадины. Разве так выглядит человек, разбивший голову о камень или металл?

Лодку вынесло на камни, она сильно повреждена. Это была самая удобная часть истории. Нельзя осмотреть вещественное доказательство? Что ж, очень жаль. Следствие закрыто. Но отец содержал свой флот в идеальном порядке. Он бредил техникой безопасности. У каждой лодки были регулярные проверки. И что это была за лодка? Максим так и не сказал. Рабочая? Рыбацкая? Его личная? Ответы тонули в общих фразах.

А потом была спешка. Эти поспешные, почти панические похороны. Мать, которая всегда чтила правила и приличия, вдруг решила нарушить все традиции и предать земле тело мужа в рекордные сроки. Зачем? Чтобы избежать лишних вопросов? Чтобы поскорее закрыть тему? Чтобы никто посторонний не успел заинтересоваться этим «рядовым случаем»?

И самое главное — их реакция на мои вопросы. Злость Максима. Холодное, но твердое давление матери. Участковый, который смотрел не на меня, а на них, будто ожидая указаний. Это было не похоже на горе. Это было похоже на сговор. На круговую поруку.

Я ворочалась, и старое одеяло казалось саваном. Воздух в комнате был спертым, густым от непроговоренных тайн. Они все лгали. Я была в этом уверена. Но зачем? Что они скрывали?

И тут из самых потаенных глубин памяти всплыло лицо отца в свете фонаря пятнадцать лет назад. Не лицо — маска. Маска из ледяного ужаса и пустоты. Тот взгляд, который смотрел сквозь меня.

Тогда мать тоже убедила меня, что ничего не было. Что это бред, горячка, игра больного воображения.

Теперь она пыталась убедить меня в другом. Что смерть отца — это просто трагическая случайность.

Но шаблон повторялся. Слишком настойчивое отрицание. Слишком яростное желание замять, похоронить, забыть.

Мое сердце забилось чаще. А что, если эти два события связаны? Что, если то, что случилось тогда, на пирсе, и то, что произошло сейчас, — это части одной и той же истории? Одной и той же ужасной тайны, которая, как черная дыра, затягивала и уничтожала всех, кто к ней приближался?

Я села на кровати, обхватив колени руками. По коже бежали мурашки. Я была архитектором. Я верила в факты, в расчет, в несущую способность материалов. А здесь не было фактов. Были только зыбкие ощущения, обманчивые взгляды и тихий, настойчивый шепот интуиции, который твердил одно: «Это не случайность. Это было убийство».

И моя собственная семья, похоже, была в этом как-то замешана.

Глава 5. Марк

Утро принесло с собой не облегчение, а лишь более четкое, ясное ощущение ловушки. Я спустилась в кухню на цыпочках — мать и Максим уже ушли, кто по каким-то срочным делам, связанным с похоронами и верфью, кто — чтобы просто не находиться со мной в одном пространстве. Их бегство было красноречивее любых слов.

Я сварила кофе в немой, идеально чистой кухне и поняла, что больше всего на свете мне не хватает сейчас одного человека. Марка.

Я представила, как бы он вошел сюда — уверенной, немного грубоватой походкой, окинул бы этот музей холодного благополучия насмешливым взглядом и сказал бы что-нибудь парадоксальное и точное, что сразу бы расставило все по местам. Он бы не дал мне увязнуть в этом болоте чужих секретов и собственных страхов.

Марк. Мой начальник, коллега и единственный человек в большом городе, который видел меня не успешным архитектором, а жалким, затравленным существом, каким я была пятнадцать лет назад.

Тогда я только сбежала. Побег был не осознанным решением, а инстинктивной реакцией раненого зверя. Я сняла первую попавшуюся комнату в общежитии для рабочих, устроилась официанткой в забегаловку и целыми днями молча мыла полы, пытаясь стереть из памяти запах ржавчины и собственный ужас. Я была пустым местом, человеком-призраком, который боялся громких звуков и прямых взглядов.

Мои диплом и чертежи пылились на антресолях. Какое имело значение проектирование зданий, когда твоя собственная жизнь лежала в руинах?

И тогда в ту забегаловку зашел он. Высокий, небрежно одетый, с умными, уставшими глазами. Он заказал кофе и смотрел в окно, а я, как зомби, расставляла салфетницы. На его столе лежал журнал с современной архитектурой, тот самый, что я раньше читала от корки до корки.

Я не выдержала и бросила на журнал голодный взгляд. Он это поймал.
— Разбираешься? — спросил он просто, без предисловий.
Я лишь пожала плечами, готовая сбежать.
— Немного.
— «Немного» — это сколько? — он не отступал, его взгляд был пристальным, но не осуждающим.

И тогда во мне что-то надломилось. Я тихо, сбивчиво, глотая слова, сказала, что училась на архитектора. Что это в прошлом. Он слушал, не перебивая, потом отхлебнул кофе и сказал:
— Завтра в десять утра приходи по этому адресу. У меня мастерская. Принеси свои старые работы. Если врубишься в процесс — возьму подмастерьем. Платить буду копейки, работы — горы. Решай.

Он ушел, не оглянувшись. А я простояла еще десять минут, держась за спинку стула, потому что мир вдруг качнулся и пошел куда-то не туда.

Я пришла. Принесла потрепанную папку с университетскими проектами. Он листал их молча, иногда хмыкал, потом ткнул пальцем в один из эскизов.
— Здесь ошибка. Найдешь?
Я нашла. Он кивнул.
— С горем пополам, но соображаешь. Раздевайся, работаем.

Так началась моя вторая жизнь. Марк не лез с расспросами. Он видел, что я сломана, и его это, кажется, не особо интересовало. Его интересовало, могу ли я провести идеальную линию, рассчитать нагрузку и отличить хороший бетон от плохого. Он собирал меня по кусочкам через работу. Через жесткую, безжалостную требовательность к делу.

— Твои чувства — твои проблемы, — говорил он, когда я засиживалась допоздна, пытаясь довести чертеж до идеала. — Бетону на них плевать. Он будет трескаться, если ты ошиблась в расчетах. Вот о чем надо думать.

И это было лучшей терапией. Думать не о своем разбитом сердце, не о страхах, а о сопротивлении материалов, о свете, падающем из окна, о том, как сделать так, чтобы здание стояло века. Он научил меня снова доверять себе. Не как дочери Игоря Ковалева, а как специалисту. Анне. Только Анне.

Сейчас, в гнетущей тишине родного дома, я отдала бы все, чтобы услышать его едкий, отрезвляющий голос. Чтобы он посмотрел на эту ситуацию своим практичным взглядом.

«Слушай, Ковалева, — сказал бы он, наверное. — Отбрось сопли. Что мы имеем? Труп. Сомнительные обстоятельства. Заинтересованных лиц, которые несут чушь. Это что, проект такой? Нет. Это брак. И с браком нужно разбираться. Берешь факты и строишь из них новую версию. Как чертеж. Без эмоций».

Без эмоций. Вот чего мне так не хватало. Здесь, в Железном мысе, я снова становилась той испуганной девочкой, которая верила взрослым на слово. А не архитектором, которого уважали в профессии.

Я допила холодный кофе и поставила чашку в раковину. Звон фарфора отозвался гулким эхом в пустом доме.

Марка здесь не было. Он был за сотни километров, в своем хаотичном, пахнущем краской и деревом пространстве, где царили ясность и логика. Мне предстояло справляться самой.

Но я мысленно поблагодарила его. За все. За то, что он когда-то протянул руку. За то, что научил меня не сдаваться. За то, что дал мне профессию, которая теперь была моим главным козырем.

Я поднялась к себе в комнату, достала из сумки блокнот и ручку. Не для эскизов. Для фактов.

Я открыла чистую страницу и написала посередине: «Смерть отца».
Потом провела стрелки и начала выписывать все нестыковки, все вопросы, все имена.

Это был мой новый проект. Самый важный в жизни. И я не собиралась его проваливать.


Глава 6. Дядя Миша

Тишина в комнате давила на виски. Я уставилась на исписанный лист блокнота, где стрелки и вопросительные знаки сплелись в уродливую паутину. Факты были, но они не складывались в единую картину. Они были как разрозненные детали чертежа, из которого вырвали ключевой узел. Не хватало обоснования. Не хватало главной несущей конструкции.

Я закрыла глаза, откинулась на спинку стула и попыталась представить, что бы сделал на моем месте Марк. Это был наш старый метод, его ликбез для перегруженной горем практикантки: «Если не видишь систему, Ковалева, смоделируй диалог. Спроси себя: а какой дурак так спроектирует? И найди ответ. Всегда есть ответ».

Мысленно я нарисовала его перед собой — небрежного, в заляпанной краской мастерской, со старой кружкой в руке.

«Ну, и что мы имеем?» — спросил бы он, щурясь на мои каракули.
«Имеем официальную версию. Отец, опытный моряк, ночью в шторм один выходит в море на утлой посудине, падает, бьется головой и тонет. Лодку разбивает о скалы, осмотреть невозможно. Похороны организуются в рекордные сроки. Мать и брат блокируют любые вопросы. Участковый не смотрит в глаза».

«И?» — Марк отхлебнул бы воображаемый кофе. «Ты на что намекаешь? Что старикан решил свести счеты с жизнью столь поэтичным способом? Или его рептилоиды грохнули?»

«Нет!» — мысленно парировала я. «Это не его почерк. Он не был самоубийцей. И он до паники боялся воды ночью после того случая...» Я замолчала, сама себя перебив.

«Какого случая?» — мысленный Марк поднял бровь.

«Того. С пирса. Пятнадцать лет назад».

Тишина в комнате стала иной. Она больше не была пустой. Она была наполнена призраками. Я больше не убегала от этого воспоминания. Я впустила его. Позволила картинкам всплыть, как это делает архитектор, заново просматривая старый, заархивированный проект в поисках фатальной ошибки.

Ночь. Туман. Скрип досок под босыми ногами. Два силуэта у маяка. Голоса.

Я всегда сосредотачивалась на отце. На его ледяном взгляде. На его действиях. Но сейчас я заставила себя отодвинуть его на второй план и прислушаться. Прислушаться к тому второму голосу.

«…ровный, властный, будто рубящий воздух...» — это отец.
«…сдавленный, гневный...» — это Незнакомец.
«…взвизгнул...»

Визг. Высокий, пронзительный, не мужской и не женский, а какой-то... звериный. Отчаянный. Полный неподдельного ужаса и боли.

Чье горло могло издавать такой звук? Чей голос мог сорваться на такой визг?

И тут, словно вспышка молнии, в моем сознании возникло лицо. Нечеткое, обрывочное, как старая фотография. Узкое, с желчными, недобрыми глазами и вечной желтоватой щетиной на впалых щеках. Человек, который всегда появлялся на пороге нашего дома неожиданно, пахнущий дешевым одеколоном, рыбой и чем-то чужим, опасным. Он говорил с отцом на повышенных тонах, а мать сжимала губы и уходила, когда он приходил.

Михаил. Двоюродный брат матери. Вечная черная овца семьи. Местный браконьер и, по слухам, мелкий контрабандист. С отцом они всегда были не в ладах. Игорь Владимирович терпеть не мог его темные делишки, несколько раз даже выгонял его с верфи, куда тот приходил «за работой». Между ними всегда висело напряжение, как натянутый трос.

И его голос... Да, он мог быть таким — сдавленным от злости и внезапно сорваться на тот самый, пронзительный визг.

Сердце заколотилось чаще. Я открыла глаза и уставилась на схему в блокноте. Я мысленно вписала в центр того давнего события новое имя: «МИХАИЛ?».

И вдруг все сдвинулось. Сомнительная репутация. Конфликт с отцом. Возможная причастность к нелегальным делам. Что, если та ночная встреча на пирсе была не случайной? Что, если это была какая-то сделка, конфликт, который вышел из-под контроля? И что, если спустя пятнадцать лет эта история, как мина замедленного действия, дала о себе знать?

Я не знала, как именно это было связано со смертью отца. Но одно я знала теперь точно — на 99%.

Смерть Игоря Владимировича не была случайностью.

Это было убийство.

И моя семья, похоже, знала об этом. И покрывала это. Возможно, не само убийство, но его причину. Ту самую, что тянулась из прошлого, из той самой ночи.

Я посмотрела на телефон. Мне дико хотелось позвонить Марку и выложить ему эту теорию. Услышать его едкое: «Ну вот, уже теплее, детектив». Но я не стала. Потому что следующий мысленный вопрос был уже от него: «Отлично. А доказательства у тебя есть? Или только догадки на основе детской травмы?»

Доказательств не было. Была только уверенность, выстроенная на обломках памяти и логике. Этого было мало.

Мне нужно было копать. Глубже. И начать нужно было с того, кого все в этом городе боялись или презирали. С дяди Миши.

Он все еще жил в Железном мысе, в своей лачуге на окраине, у самого леса. Все это знали.

Вставая из-за стола, я почувствовала не привычный страх, а холодную, ясную решимость. Страх был у девочки, которая убежала тогда с пирса. Решимость была у женщины, которую собрал по кусочкам человек, научивший ее не бояться смотреть правде в глаза.

Даже самой ужасной.


Глава 7.  Неожиданная поддержка

Дом дяди Миши стоял на отшибе, там, где асфальт заканчивался и начиналась разбитая колеями грунтовка, ведущая в чахлый лес. Избенка, скорее похожая на сарай, покосилась набок, будто устав от собственного существования. Крыша проседала, забор из ржавого профнастила кое-где валился на землю. Пахло тут соответственно — влажным деревом, болотцем и чем-то протухшим.

Я постояла у калитки, собираясь с духом. Стучать было бесполезно — дверь была заперта на амбарный висячий замок, ржавый и основательный. Окна глядели на мир мутными, слепыми глазами, затянутые изнутри плотной тканью. Ни признаков жизни, ни света, ни дыма из трубы.

«Уехал», — констатировал бы мысленный Марк. «Или спит мертвым пьяным сном. Вариант три — его тоже кто-то утопил. Действуй дальше, не зацикливайся на пустом».

Разочарование горькой волной подкатило к горлу. Я так надеялась на этот козырь, на эту зацепку. Обойти дом кругом? Просунуть голову в щель в заборе? Бесполезно и опасно. Если дядя Миша и правда был замешан в чем-то темном, то его лачуга наверняка была под присмотром. Чужих глаз.

Я уже развернулась, чтобы уйти, когда услышала за спиной скрип тормозов. По спине пробежали мурашки. Я медленно обернулась, готовясь увидеть злое лицо брата или хмурого участкового.

Но из старого, побитого жизнью внедорожника вышел человек моего возраста, в потрепанной кожанке, с фотоаппаратом через плечо. Его темные волосы были слегка растрепаны, а в карих глазах читалась усталость, смешанная с любопытством.

Мы узнали друг друга одновременно. Секунда недоумения, и его лицо озарила неуверенная, но искренняя улыбка.
— Анна Ковалева? Черт возьми, это правда ты?

— Кирилл? — имя сорвалось с моих губ само собой.

Кирилл. Мой одноклассник. Заводила, хулиган и тайный поэт, который писал мне смешные стихи на обрывках тетрадных листов. Мы сидели за одной партой, делились мечтами и однажды, на выпускном, под звездами у старого маяка, чуть не поцеловались. Но потом я сбежала, оборвав все связи.

— Ну, надо же, — он подошел ближе, все еще улыбаясь, но в его взгляде появилась осторожность. — Я слышал, ты приехала. Соболезную, конечно. По поводу отца.

— Спасибо, — я кивнула, чувствуя себя неловко. Что я делала здесь, у дома местного отщепенца, он не спрашивал. Но вопрос витал в воздухе.

— А ты… что здесь делаешь? — спросила я первая, чтобы разрядить напряжение.

— Работаю, — он похлопал по фотоаппарату. — Для газеты. «Железная правда», помнишь? Пишу про жизнь нашего славного мыса. А тут, — он кивнул на лачугу, — по слухам, Мишка свой очередной «улов» привез. Решил проверить. А ты?

Его вопрос был легким, ненавязчивым. Но в глазах читался живой интерес. Не праздный.
Я пожала плечами, стараясь говорить как можно небрежнее:
— Вспомнила, что он родственник. Решила зайти, выразить соболезнования. Мало ли.

Кирилл усмехнулся, но не стал комментировать эту очевидную ложь.
— Ну, выразить ему что-то будет сложно. Его, говорят, дня три не видели. Как раз с той ночи. — Он сделал паузу и посмотрел на меня прямо. — Странное совпадение, да?

Слова повисли между нами, тяжелые и значимые. Он не просто констатировал факт. Он намекал. И ждал моей реакции.

— Какое совпадение? — сделала я вид, что не понимаю.

Кирилл огляделся по сторонам, хотя вокруг, кроме нас, ни души не было. Его лицо стало серьезным.
— Да брось, Аня. Мы же с тобой не на официальной панихиде. Все здесь шепчутся. Про твоего отца. Что его смерть… ну, очень уж своевременная вышла.

У меня перехватило дыхание. Значит, не мне одной это казалось подозрительным?
— Шепчутся? О чем?

— Да о том, что старик Ковалев знал слишком много. Про старые дела. Про то, кто и что возит мимо таможни вдоль нашего берега. И что некоторые люди были бы очень рады, если бы он… заткнулся навсегда.

Он говорил это тихо, но четко. И в его словах не было слухов. Была уверенность человека, который что-то знает.

— Ты это к чему? — спросила я, и голос мой прозвучал хрипло.

— К тому, что если ты здесь, у его дома, значит, ты сама что-то подозреваешь. Или что-то знаешь. — Он шагнул ближе, и от него пахнуло свежим ароматом какой то парфюмерии и свежесваренным кофе. Старая близость, забытая за годы разлуки, вдруг плеснула между нами теплой волной. — Аня, будь осторожна. Твоя семья… они все контролируют. Верфь, полицию, городскую администрацию. Не лезь ты в это. Отпели отца — и уезжай обратно. Остаться целой в Железном мысе можно, только закрыв рот и глаза.

Его предупреждение было искренним. В нем звучала тревога. За меня.

— А ты? — выдохнула я. — Почему ты не закрываешь? Пишешь для газетенки, которую они, наверное, и в руки-то не берут?

Он горько усмехнулся.
— Я местный сумасшедший. Меня не воспринимают всерьез. А ты… ты другое дело. Ты — угроза. Потому что ты из другого мира. И потому что ты его дочь.

Он посмотрел на меня так, как смотрел тогда, на выпускном, — пристально и немного печально.
— Просто будь осторожна, ладно? Если что… — он порылся в кармане и достал смятый визитник. — Мой номер. Звони, если что. Любое «что».

Я взяла картонку, пальцы чуть дрожали.
— Спасибо, Кир.

— Не за что, — он повернулся к своей машине, потом снова обернулся. — И, Аня… Не ищи дядю Мишу. Его уже не найти. Если он и был тут при чем, то уже давно на дне. Как и все, кто встает на пути у твоей семьи.

Он сел во внедорожник и уехал, оставив меня одну на пыльной дороге перед заброшенной лачугой. Я сжала в руке его визитку. Она была шероховатой и теплой.

Он не просто намекнул. Он практически подтвердил мои самые страшные подозрения. И предложил помощь.

Впервые за все дни с момента моего возвращения я почувствовала, что я не одна.

Глава 8. Ключ

Кабинет отца всегда был его святая святых. Место, куда детям вход был строго воспрещен. Помню, в детстве я боялась даже заглядывать туда. Сейчас он казался не столько запретным, сколько застывшим. Музеем человека, который ушел и больше не вернется.

Воздух был густым и спертым, пахнущим старым деревом, дорогим табаком и пылью. Массивный дубовый стол, за которым он сидел, был безупречно чистым. Ни бумаг, ни ручек, ни компьютера. Как будто кто-то тщательно поработал здесь, выметая все следы жизни и работы. Возможно, Максим. Или мать. Они постарались на славу.

Но они не были архитекторами. Они не знали, что у каждого здания, у каждого помещения есть свои тайные места, свои «слабые зоны», куда можно спрятать то, что не должно быть найдено.

Я села в его кресло. Кожаный чехол холодно вздохнул подо мной. Я провела ладонью по гладкой столешнице, представляя, как он здесь работал, смотрел в окно на свою верфь, на свое царство.

«Хорошо, Марк, — мысленно сказала я. — Допустим, ты хочешь что-то спрятать. В своем собственном кабинете. Куда ты это положишь? В сейф? Слишком банально. В ящик стола? Слишком очевидно».

Я огляделась. Книжные шкафы с дорогими, нечитанными томами в кожаных переплетах. Папки с архивными документами. Сувенирная модель парусника на полке.

«Нет, — вел внутренний диалог мысленный Марк. — Не для личных тайн. Для этого нужно что-то менее официальное. Что-то, что всегда на виду, но не привлекает внимания. Что-то свое».

Мой взгляд упал на старую пепельницу из темного мрамора, стоявшую на краю стола. Она была тяжелой, массивной. В нашей семье никто, кроме отца, не курил. И он не позволял курить в доме никому. Эта пепельница была его личной вещью, его небольшим баловством. Он чистил ее сам, всегда тщательно вытирая мягкой тряпочкой.

Я потянулась к ней. Она была холодной и невероятно тяжелой. Я приподняла ее. И под ней оказался маленький, пожелтевший от времени уголок фотографии.

Сердце заколотилось. Я сдвинула пепельницу. Под ней, в выемке на столе, лежала не фотография, а целый конверт из плотной бумаги. Старый, потрепанный на сгибах.

Руки дрожали, когда я доставала его. Конверт был пуст. Но на нем было написано что-то чернилами, почти выцветшее: «Для Лидии. Если что...»

Почерк был отцовским, твердым и угловатым. «Если что...» Что это? Если что случится с ним?

Я перевернула конверт. И тут я заметила — в углу, в месте склейки, был едва заметный надрез. Кто-то уже вскрывал его и заклеил обратно с ювелирной аккуратностью. Мать?

Сгорая от нетерпения, я подцепила ногтем край. Клей поддался, и я заглянула внутрь.

Там лежала одна-единственная фотография.

Старая, цветная, уже выцветшая до оттенков сепии. На ней было запечатлено трое мужчин, обнявшихся, на фоне новой, только что спущенной на воду яхты. У всех широкие, счастливые улыбки. Слева — молодой, полный сил отец. Его лицо было таким, каким я его почти не помнила — без морщин заботы и вечной суровости, открытым и светлым. В центре — тоже молодой и улыбающийся Виктор Семенович, нынешний мэр. Справа — третий мужчина. Худощавый, с умными, чуть насмешливыми глазами за стеклами очков. Я его не знала.

Но это было не самое главное. Самое главное было на обороте.

Отец надписал фотографию. Снова своим твердым почерком, но на этот раз чернила были четкими, темными, будто он делал это недавно.

«Игорь, Виктор, Сергей. „Морская звезда“. Наше начало. И наш крест».

А ниже, другим цветом чернил, будто добавленная много позже, стояла всего одна фраза, от которой у меня похолодела кровь:

«Он жив. И он знает. 18.04»

«18.04» — это было всего две недели назад.

Я переводила взгляд с улыбающихся лиц на эту зловещую надпись. Кто жив? Тот третий, Сергей? И что он знает? И почему это было настолько важно, что отец спрятал это под пепельницей, словно ожидая обыска?

Я лихорадочно соображала, когда пальцы наткнулись на что-то еще в конверте. Что-то маленькое, твердое и холодное.

Я вытряхнула это на ладонь.

Ключ.

Небольшой, старый, почерневший от времени ключ, похожий на амбарный или от какого-то старого замка. К нему была привязана бирка — кусочек плотного картона. На ней было написано всего три цифры: «214».

Ни названия, ни адреса. Только номер.

Я сидела в кресле своего мертвого отца, сжимая в одной руке зловещую фотографию, а в другой — ключ от какой-то тайной двери.

Он что, предчувствовал это? Предчувствовал свою смерть? Он готовился к ней, пряча улики, которые однажды должна была найти я.

«Он жив. И он знает».

Фраза звенела в голове, как набат. Это было не прошлое. Это было настоящее. Это было причиной.

И где-то в этом городе была дверь, которую мог открыть этот ключ. И за ней скрывались ответы на многие вопросы. Ответы, за которые мой отец, возможно, заплатил жизнью.

Мне нужно было ее найти.

Глава 9.  Дверь

Ветер с залива гнал по улицам рваные клочья тумана, превращая Железный мыс в набор размытых, нереальных декораций. Я сидела у окна в единственном приличном кафе городка, которое называлось «Волна», и нервно трогала в кармане холодный металл ключа. На столе передо мной лежал мой собственный телефон, с которого я отправила СМС Кириллу всего полчаса назад. И сейчас почему-то этот телефон вызывал во мне неясную тревогу.

«Надо встретиться. Есть кое-что показать. Важно».

Он ответил почти мгновенно: «„Волна“. 20 минут».

Теперь я ждала, чувствуя себя шпионом в плохом фильме. Каждый звонок колокольчика над дверью заставлял меня вздрагивать. Я боялась увидеть не Кирилла, а суровое лицо брата или участкового Ивана Сергеевича.

Но вот дверь распахнулась, и в кафе ворвался порыв свежего, влажного ветра вместе с Кириллом. Он был в той же кожанке, с тем же фотоаппаратом через плечо. Его взгляд мгновенно нашел меня в полупустом зале. Он прошел к моему столику, сбросил с себя сумку на свободный стул и опустился напротив.

— Ну, я как на иголках. Показывай, что там такого срочного, — сказал он без предисловий, но в его глазах читалось не нетерпение, а подлинный интерес.

Я молча вынула из кармана ключ и положила его на салфетку между нами. Потом достала из внутреннего кармана куртки аккуратно завернутую в чистый лист бумаги фотографию и положила рядом.

Кирилл нахмурился. Он взял ключ, повертел его в пальцах.
— Старый. Похож на складской. От почтового ящика может быть. Откуда?
— Нашла у отца. В кабинете. Он был спрятан, — я не стала вдаваться в подробности про пепельницу.
— И что он открывает?
— Думаю, вот это должно подсказать, — я кивнула на фотографию.

Он осторожно развернул бумагу. Его глаза скользнули по снимку, и я увидела, как в них мелькнуло узнавание.
— Ну, старик Ковалев и мэр… молодые, черти. Неузнаваемые. А это кто? — он ткнул пальцем в третьего мужчину.

— Я надеялась, ты скажешь. На обороте есть надпись.

Он перевернул фотографию. Его глаза пробежали по строчкам: «Игорь, Виктор, Сергей. „Морская звезда“. Наше начало. И наш крест». Он прочел это вслух, шепотом. Потом его взгляд упал на последнюю фразу, и он замолчал. Я видела, как мышцы на его скулах напряглись.

«Он жив. И он знает. 18.04»

— Восемнадцатое апреля… — медленно проговорил Кирилл, поднимая на меня глаза. — Это за две недели до…
— До смерти отца. Да. Кирилл, кто этот Сергей?

Он откинулся на спинку стула, провел рукой по лицу.
— Блин, Аня. Так это ж Сергей Петров. Соучредитель верфи, партнер твоего отца и Виктора Семеновича. Их было трое мушкетеров, как тут шутили. Пока Петров не исчез.

— Исчез? Как исчез?
— Где-то лет двадцать назад. Просто взял и пропал. Официально — утонул во время рыбалки. Тело так и не нашли. Ходили слухи… — он понизил голос, хотя кроме сонной баристы нас никто не слышал, — что он был нечист на руку. Что он хотел выйти из бизнеса, прихватив кассу, и партнеры его «ушли». Другие говорили, что он просто сбежал от семьи, от долгов. Дело закрыли. Все давно забыли.

«Он жив. И он знает».
Слова отца приобретали зловещий, новый смысл.

— А что такое «Морская звезда»? — спросила я, чувствуя, как по коже бегут мурашки.
— Первая их большая яхта. Та, что их прославила и дала денег на развитие. Та самая, — он кивнул на фото. — На ее постройке они и сорвали первый серьезный куш.

Я посмотрела на ключ.
— А что насчет цифр? Двести четырнадцать. Это может быть номер чего-то?

Кирилл взял ключ снова, внимательно его рассмотрел.
— Похоже на номер хранилища. Или ларца. Или… — он задумался, и вдруг его лицо озарилось догадкой. — Стой. Порт. Старый порт, там еще остались старые склады с довоенных времен. Их под номерами арендуют. Под всякий хлам. Номера там трехзначные. Как раз такие.

Старые склады в порту. Где-то там, среди ржавых якорей и забытого барахла, могло храниться то, что оставил мне отец. То, за что он мог умереть.

— Ты знаешь, где это? — спросила я, и голос мой дрогнул от волнения.
— Знаю. Но, Аня, это не самое безопасное место. Там темно, сыро, и болтается всякий сброд. И если твой отец что-то там спрятал, и если за этим кто-то охотится…

— Я должна попробовать, — перебила я его. — Ты понимаешь? Это не случайность. Он что-то знал. Его убили. И этот Сергей Петров, жив он или мертв, как-то связан с этим.

Кирилл смотрел на меня со смесью восхищения и тревоги.
— Ладно. Я свожу тебя туда. Но не сегодня. Ночью туда лучше не соваться. Завтра, с утра, под видом съемки репортажа о старом порте. Договорились?

Я кивнула, с облегчением сжимая в кармане ключ. Я была не одна.

— Спасибо, Кир. Я… я не знаю, что бы я без тебя делала.
— Да брось, — он смущенно отмахнулся, но было видно, что ему приятно. — Просто обещай, что будешь делать то, что я скажу. Никакого геройства.

— Обещаю.
Мы помолчали, допивая остывший кофе. Туман за окном сгущался, превращая день в ранние сумерки.

— Он жив, — вдруг тихо сказал Кирилл, глядя на надпись на фото. — Если это правда… это меняет все. Это значит, что где-то там есть человек, который знает правду. И который, возможно, очень опасен.

Я смотрела на знакомые черты отца на фотографии, на его беззаботную улыбку, которой я почти не помнила. Он знал, что ходит по краю. И он оставил мне карту.

Осталось только найти дверь.

Глава 10.  Сергей Петров

Возвращалась я домой с ощущением, что несу в кармане не ключ и фотографию, а две раскаленные докрасна кусочка угля. Каждый встречный взгляд на улице казался подозрительным, каждый шорох — шагами преследователя. Я торопилась, жаждала укрыться за стенами своего старого дома, чтобы в тишине и одиночестве обдумать все, что узнала от Кирилла.

Но дом, как выяснилось, был не убежищем. Он был другой частью ловушки.

Я еще не успела снять куртку в прихожей, как из гостиной раздался ее голос. Спокойный, ровный, без единой эмоциональной ноты, и от этого леденяще опасный.

— Аня? Зайди ко мне. На минуту.

Я замерла, инстинктивно сжав в кармане ключ. Сердце глухо застучало где-то в горле. Она редко звала меня просто «Аня». Обычно это было более холодное «Анна» или, в редкие моменты наигранной нежности, «Анечка». Сейчас это было просто констатацией факта моего присутствия.

Я вошла в гостиную. Она сидела в своем любимом кресле у камина, в котором, конечно, не горел огонь. Она была все в том же черном, ее руки лежали на подлокотниках, пальцы сплетены. Она смотрела не на меня, а в пустоту за окном, где сгущался вечерний туман.

— Где ты была? — спросила она, не меняя позы.

Вопрос повис в воздухе, простой и сложный одновременно. Солгать? Сказать, что гуляла? Но она, казалось, уже знала ответ.

— Встретилась со старым знакомым. Кириллом, помнишь? Одноклассником, — я решила ответить наполовину правдой.

— Журналистиком, — уточнила она, и в ее голосе впервые прозвучала легкая, едва уловимая примесь презрения. — Человеком, который делает карьеру на чужих сплетнях. Не самое подходящее общество для тебя сейчас.

— Он выразил соболезнования, — пожала я плечами, делая вид, что не понимаю подтекста.

— Соболезнования, — она повторила это слово, будто пробуя его на вкус. Потом медленно повернула голову и посмотрела на меня. Ее глаза были такими же ледяными и бездонными, как у отца в ту ночь на пирсе. — И что еще вы обсуждали, кроме соболезнований? Может, старые истории? Те, что лучше не ворошить?

Мой рот пересох. Она знала. Возможно, не конкретику, но точно знала, что я что-то ищу.

— Мама, а что такого можно ворошить? — сделала я попытку атаковать. — Что такого страшного в старых историях?

Ее лицо не дрогнуло.
— В каждой семье есть свои скелеты в шкафу, Анна. И умные люди не выставляют их на показ, чтобы не пугать гостей и не позорить себя. Наша семья — уважаемая семья в этом городе. И сейчас, в дни траура, особенно важно сохранять лицо.

— Речь идет о смерти отца! — не выдержала я. — Разве не важнее выяснить правду?

— Правда? — она чуть приподняла бровь. — Правда в том, что твой отец трагически погиб. И эта правда достаточно тяжела сама по себе. Не обременяй себя и нас выдумками и домыслами недовольных жизнью людей.

Она помолчала, давая мне понять, что разговор окончен. Но я не двигалась с места. Я чувствовала, как гнев и обида подкатывают к горлу.

— А кто такой Сергей Петров? — выпалила я.

Эффект был мгновенным. Ее пальцы, лежавшие на подлокотнике, резко сжались, впиваясь в ткань. Кровь отхлынула от ее и без того бледного лица, сделав его почти прозрачным. Но голос остался прежним, лишь на пол-тона тише и острее.

— Где ты услышала это имя?
— Так он действительно существовал? Ваш партнер, который пропал?
— Он ничего не значил. Просто человек, который ошибся в выборе пути. И его больше нет. Забудь это имя.

— А почему отец написал, что он жив? — продолжала я давить, чувствуя, что наконец-то пробила брешь в ее броне.

Тут она поднялась с кресла. Медленно, с неожиданной для ее лет грацией. Она подошла ко мне вплотную. От нее пахло дорогими духами и холодом.

— Что ты нашла? — прошептала она, и в ее шепоте было что-то змеиное. — Ты копаешься в вещах своего покойного отца?

Я отступила на шаг, но она последовала за мной.
— Я… я просто наткнулась на старую фотографию…

— Отдай ее мне, — ее рука с длинными, худыми пальцами резко взметнулась и сжала моё запястье. Хватка была удивительно сильной. — И все, что было с ней. Сейчас же.

— Мама, ты делаешь мне больно!

— Ты не понимаешь, во что играешь! — ее голос сорвался на шепот, но в нем бушевала ярость. — Ты думаешь, это детективная игра? Это наша жизнь! Жизнь этой семьи! Репутация, которую твой отец строил годами! И ты своими глупыми подозрениями, своими розысками можешь разрушить все! Раскопать такие вещи, после которых нам всем не жить!

Она отпустила мою руку, но продолжала стоять ко мне лицом к лицу, дыша тяжело и неровно.
— Оставь прошлое в покое, Анна. Ради меня. Ради памяти отца. Ради тебя самой. Умоляю тебя.

В ее словах была мольба, но в глазах — сталь и отчаяние. Она не просто просила. Она требовала. И предупреждала.

— Что ты скрываешь? — прошептала я. — Что вы все скрываете?

— Мы скрываем правду, которая никому не принесет пользы! — парировала она. — Иногда молчание — единственный способ выжить. Пойми это. Закрой рот и закрой глаза. Похорони отца с миром. И уезжай. Забудь Железный мыс, как ты это сделала много лет назад.

Она отвернулась от меня, снова став прежней, холодной и недоступной Лидией Петровной.
— И больше я не хочу слышать ни о каких расследованиях. Ни от тебя, ни от кого бы то ни было. Ты поняла меня?

Я не ответила. Я просто стояла, чувствуя, как дрожь пробегает по всему телу. Ее слова не убедили меня остановиться. Эффект от них оказался абсолютно противоположным.

Она подтвердила все мои самые страшные подозрения. Была тайна. Было прошлое, которое нельзя раскапывать. И она была в центре этого.

Я молча повернулась и вышла из гостиной. Поднимаясь по лестнице, я сжимала в кармане ключ так сильно, что его зубья впивались в ладонь.

Она просила меня забыть. Но она только что дала мне самую вескую причину помнить. И искать правду. Какой бы ужасной она ни была.

Глава 11.  Верфь

Верфь моего отца была тем местом, где время, казалось, застыло где-то в середине прошлого века. Громадные корпуса судов на стапелях ржавели под низким свинцовым небом, воздух дрожал от гула механизмов и звона металла о металл, а всё вокруг было покрыто слоем серой пыли, смешанной с металлической стружкой. Это была империя, дышащая мощью и суровым порядком. Порядком, который сейчас, похоже, кто-то старательно пытался сохранить, скрывая трещины.

Мне удалось пройти на территорию относительно легко — охранник на проходной, пожилой мужчина с усталыми глазами, узнал меня и после недолгой паузы кивнул, пропуская внутрь. Видимо, приказ «не пускать дочь хозяина» еще не поступил.

Я шла между цехами, стараясь выглядеть уверенно, как будто я здесь по делу. На меня косились. Рабочие в промасленных комбинезонах замирали на мгновение, провожая меня взглядами, в которых читалось любопытство, жалость и некоторая опаска. Они что-то знали. Это чувствовалось в самом воздухе — густом, наполненном не только шумом, но и немыми вопросами, висящими между людьми.

Я подошла к группе рабочих, собравшихся у открытых ворот сборочного цеха перекурить. Разговор мгновенно смолк.
— Здравствуйте, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я Анна Ковалева.
— Знаем, — пробурчал один из них, седой, с лицом, обветренным морскими штормами. — Соболезнуем, девочка. Мужиком был крутым.

«Девочка». Мне было тридцать, но в их глазах я навсегда осталась той самой дочкой хозяина.
— Спасибо, — кивнула я. — Я… я хотела спросить. Про тот день. Когда моего отца…

Наступила неловкая тишина. Они переглянулись, избегая моего взгляда.
— Что спрашивать-то? — отозвался другой, помоложе, сжимая в руке самокрутку. — Несчастный случай. Трагедия.
— Но как это произошло? Может, кто-то что-то видел? Слышал?

Седой рабочий тяжело вздохнул.
— Ночью было. Все дома были. Только охрана на вышке. Они и нашли утром.
— А его лодка? «Чайка»? Ее кто-нибудь проверял перед спуском? — не сдавалась я.

Вопрос повис в воздухе. И тут из тени цеха вышел еще один человек. Немолодой, с умными, уставшими глазами и острым, худым лицом. На его комбинезоне была нашивка «старший механик».
— Алексей, — представился он коротко, кивком ведя меня в сторону, подальше от любопытных ушей. — Я твоего отца уважал, Анна. Он был строгим, но справедливым. Не то, что… — он запнулся и махнул рукой. — Слушай, не надо тут это обсуждать. Не место и не время.

— Алексей, пожалуйста, — я почувствовала, что он может стать тем, кто заговорит. — Я просто хочу понять. Для себя.

Он огляделся по сторонам, его лицо стало напряженным.
— «Чайка» — его личная лодка — была в полном порядке. Он сам ее на прошлой неделе проверял, я рядом стоял. Все узлы, мотор… Всё исправно. Чтобы она ночью, на ровном месте… — он снова замолчал, сжав губы. — Не верю я в это.

У меня заколотилось сердце.
— То есть, вы думаете…
— Я ничего не думаю! — резко оборвал он меня, и в его глазах мелькнул страх. — Я просто сказал, что лодка была исправна. И все. Больше я ничего не знаю. И тебе не советую копать. Пойми, здесь не любят лишних вопросов.

— Кто не любит? Максим? — напрямую спросила я.

Алексей помрачнел.
— Уезжай ты отсюда, девочка. Пока цела. Похорони отца и уезжай. Здесь правды тебе не найти. Только беду на свою голову накличешь. И на мою.

В этот момент к нам подошел другой человек, в белой каске — прораб или начальник смены. Его лицо было недобрым.
— Алексей, на склад №2 пройди, там с подъемником косяк. Срочно. А ты, — он повернулся ко мне, — товарищ Ковалева, не отвлекай людей от работы. Иди домой, помоги матери. В такое время не до прогулок по верфи.

Его тон был почти оскорбительным. Алексей бросил на меня быстрый, полный предостережения взгляд и, опустив голову, быстро зашагал прочь.

Я постояла еще мгновение, чувствуя на себе тяжелый взгляд начальника, потом развернулась и пошла к выходу. Сердце гнало по венам ледяную кровь. Алексей что-то знал. И он был напуган.

На следующий день я снова попыталась найти его. Мне нужно было поговорить с ним еще раз, остаться с ним наедине, где-нибудь за пределами верфи. Но на проходной меня ждал неприятный сюрприз. Тот же охранник, но на сей раз его лицо было непроницаемым.

— Проход закрыт, Анна Игоревна. Приказ.
— Какой приказ? Я же дочь…
— Приказ именно насчет вас. Не велено пускать на территорию. Извините.

Я попыталась позвонить Максиму, но он не брал трубку. Тогда я стала ждать у ворот, надеясь увидеть Алексея после смены.

Смена кончилась, рабочие потянулись толпой к проходной. Я всматривалась в лица, но Алексея среди них не было. Подойдя к группе его коллег, я спросила о нем.

Рабочие переглянулись. Седой мужик, с которым я говорила вчера, тяжело вздохнул.
— Алексея-то? Его вчера вечером внезапно на другой объект перекинули. На северный участок, за бухту. На неделю, а то и больше. Телефоны там не ловят, вахтовым методом. Так что и не ищи.

Он посмотрел на меня с немым укором, как будто говоря: «Я же предупреждал», — и пошел прочь.

Я осталась стоять у ворот, чувствуя, как по спине ползет холодок. Это не могло быть совпадением. Это был четкий, быстрый и безжалостный ответ на мои попытки докопаться до правды.

Старшего механика, готового говорить, просто убрали с дороги. Изолировали.

И теперь я понимала окончательно: я не просто выискиваю призраков прошлого. Я вступила в игру с очень серьезными противниками, которые контролируют всё и всех в этом городе. И они играют на поражение.

Глава 12. Первые версии

Мы встретились там, где нас никто не мог увидеть — на старом, заброшенном пирсе, том самом, где когда-то давно стоял маяк. Теперь от маяка остался лишь полуразрушенный фундамент, а деревянные доски пирса гнулись и скрипели под ногами, угрожая провалиться в темную, холодную воду. Это место было идеальным для разговора, который никто не должен был услышать.

Кирилл уже ждал меня, прислонившись к ржавой балке. Его лицо в сером свете предвечернего тумана казалось осунувшимся и серьезным.

— Ну что, как успехи на ниве расследований? — спросил он без предисловий, но в его голосе не было и тени насмешки. Он видел мое состояние.

— Меня больше не пускают на верфь, — выдохнула я, подходя к нему. Дул пронизывающий ветер, и я куталась в тонкую куртку. — А того рабочего, старшего механика, который вроде бы был готов говорить, перевели на какой-то северный участок. Вахтовым методом. Словно в тюрьму.

Кирилл мрачно хмыкнул.
— Предсказуемо. Максим оперативно реагирует. Он сейчас как паук в центре паутины: чувствует каждую вибрацию. Как только ты начала шевелиться, он тут же обрубил все ниточки. Что хотел сказать тот механик?

— Что лодка отца, «Чайка», была полностью исправна. Он лично проверял ее с отцом незадолго до… И он не верит, что она могла просто так перевернуться.

— Чего и следовало ожидать, — Кирилл вытер ладонью влажное от тумана лицо. — Ну что ж, раз твои каналы перекрыли, делюсь тем, что успел раздобыть я.

Он вытащил из внутреннего кармана куртки небольшой блокнот в кожаной обложке.
— Во-первых, про ключ. Я покопался в архивах городской администрации, благо, там у меня есть знакомый, который не любит нашего уважаемого мэра. Старые портовые склады действительно сдаются в аренду. И номер 214 закреплен за ООО «Морская звезда».

У меня перехватило дыхание.
— Название «Морская звезда»? Как у яхты на фото?

— Не думаю, что это совпадение. Фирма, основанная лет двадцать назад. Формально она уже лет пятнадцать как не работает, но договор аренды на тот самый склад почему-то до сих пор не расторгнут. Аренду исправно оплачивают. Через подставные фирмы, конечно, но цепочка выводит на бенефициаров… как ты думаешь, на кого?

— На отца? На Виктора Семеновича?
— Бинго. И, возможно, того самого третьего, Сергея Петрова. Но это уже темный лес. Так что твой ключ — скорее всего, именно от этого склада.

Он перелистнул страницу.
— Теперь про Петрова. История темная. Официально — утонул. Но я порылся в старых газетах, в полицейских отчетах, которые пылятся в архиве. Ничего. Ни одного документа, кроме заявления о пропаже. Как будто человека стерли не только из жизни, но и из официальной памяти. Это пахнет очень большими деньгами и очень большой властью.

— А что родственники? У него же должна была быть семья?
— Была. Жена и дочь. Жена через пару лет после его исчезновения спилась и умерла. А дочь… Дочь уехала. Говорят, куда-то на север. Вроде бы в Норвегию. Но это слухи.

Он замолчал, глядя на воду.
— Есть еще одна ниточка. Очень зыбкая. Один старый алкоголик, который в те времена работал на верфи дворником, бормотал что-то про «ночной рейс» и «золото с контрабандистского катера». И про то, что Петров был против. Но это, скорее, байки. Таких тут десятки.

Я слушала его, и кусочки пазла, пусть и разрозненные, начинали складываться в какую-то ужасающую картину. Фирма-призрак. Оплачиваемый склад. Исчезновение партнера. И смерть отца, который написал «Он жив».

— Кирилл, — тихо сказала я. — Мать умоляла меня остановиться. Говорила, что я раскопаю такие вещи, после которых нам всем не жить.

Он повернулся ко мне, его лицо стало серьезным.
— Она может быть права. Ты понимаешь, с кем ты имеешь дело? Твой отец и мэр — это не просто бизнесмены. Это люди, которые десятилетиями вертят всем этим городом. У них свои счеты с законом, свои методы. И если они что-то скрывают, то это что-то очень серьезное. Угрожающее не только их репутации, но и свободе. Может быть, даже жизни.

— Но почему сейчас? — в отчаянии спросила я. — Почему отца убили сейчас? Что такого произошло?

— Твой ключ и твоя фотография с датой — это и есть ответ, — сказал Кирилл. — Что-то случилось 18 апреля. Что-то, что заставило твоего отца полезть в старые тайники и написать эту записку. Что-то, связанное с Петровым. Может, он вышел на связь. Может, его нашли. Или он предъявил ультиматум. Твой отец, видимо, стал угрозой. Убирая его, они убивали двух зайцев: устраняли угрозу и, возможно, как-то решали проблему с Петровым, разыгрывая карту его мнимого возвращения и мести.

Его теория звучала жутко и… логично.
— Что нам делать? — прошептала я, внезапно почувствовав себя совсем маленькой и беззащитной против этой машины лжи и власти.

— Нам? — он удивленно поднял бровь, но в его глазах читалась готовность. — Первое — остаться в живых. Второе — посмотреть, что же хранится на том складе под номером 214. Без этого мы будем ходить кругами. Готовься. Послезавтра, на рассвете. Это самое тихое время. Я узнал график обхода охраны.

Я кивнула, сжимая руки в кулаки, чтобы они не дрожали. Страх был, но его перебивало жгучее желание докопаться до истины. Пусть даже она будет ужасной.

— Хорошо. Послезавтра.

Глава 13. Ночной гость

Тишина в доме после полуночи была иной. Она не была пустой или мирной. Она была густой, напряженной, словно дом затаил дыхание и замер в ожидании чего-то нехорошего. Я ворочалась в постели, не в силах уснуть. В памяти то и дело всплывал ледяной взгляд отца, а в ушах звучал шепот матери: «Оставь прошлое в покое».

Я прокручивала план на послезавтра. Склад №214. Ключ, холодный и тяжелый, лежал под подушкой, как оберег и как обвинение. Что мы найдем? Доказательства? Или что-то такое, что лучше бы никогда не видеть?

Именно в этот момент, в промежутке между дремой и тревожной ясностью, я услышала первый звук.

Тихий, осторожный скрежет. Будто по камню терся металл.

Я замерла, сердце заколотилось где-то в горле. Прислушалась. Ничего. Только завывание ветра за окном и привычные ночные шорохи старого дома.

«Показалось, — попыталась я успокоить себя. — Нервы. Просто нервы».

Я закрыла глаза, стараясь дышать глубже. Но сон бежал от меня. Я лежала, уставившись в потолок, и чувствовала, как по спине бегут мурашки. Ощущение было таким же острым, как в детстве, когда мне казалось, что в шкафу живет монстр. Только сейчас монстры были настоящими.

И тогда раздался новый звук. Уже ближе. Со стороны парадной двери.

Тихий, но отчетливый щелчок. Будто кто-то аккуратно попробовал повернуть ручку.

Ледяная волна страха прокатилась по мне от макушки до пят. Это был не ветер. Это был не дом. Это был кто-то снаружи.

Я медленно, стараясь не скрипеть пружинами, приподнялась с кровати и на цыпочках подошла к окну. Сердце бешено колотилось, и я боялась, что его стук будет слышен даже на улице.

Окно моей комнаты выходило на фасад. Я осторожно отодвинула тяжелую портьеру и выглянула в щель.

Улица была погружена в густую, почти осязаемую тьму. Туман висел плотной пеленой, размывая свет фонарей. Ни души. Ни движения.

Я уже было подумала, что мне снова померещилось, когда заметила тень. Она отделилась от более темной тени забора и метнулась через дорогу, растворившись в переулке между двумя соседними домами. Движение было быстрым, скрытным, кошачьим.

Кто-то действительно был здесь.

Мне стало плохо. Руки задрожали. Я прижалась спиной к холодной стене, пытаясь заглушить панику, которая поднималась комом в горле.

Кто это? Максим, проверяющий, на месте ли я? Участковый, которого попросили меня «пощупать»? Или кто-то совсем другой? Тот, кто убил отца? Тот, за кем стояла вся эта история?

Мысль о том, что за мной следят, что за моими окнами смотрят чужие глаза, была невыносимой. Я почувствовала себя загнанным зверем в клетке. Этот дом, который должен был быть крепостью, вдруг снова стал ловушкой.

Я просидела так, не двигаясь, может быть, час, а может, больше. Прислушивалась к каждому шороху, к каждому скрипу половиц. Но больше ничего не происходило. Только ветер продолжал свою монотонную песню.

Но ощущение не уходило. Острое, животное чувство, что за мной наблюдают. Что я стала мишенью.

Они знали, что я что-то ищу. Они знали про мой разговор с рабочим. Они знали, что я не остановлюсь. И теперь они давали мне понять, что я не в безопасности. Что стены меня не защитят.

Я подползла к кровати и залезла под нее, в самое дальнее углубление, где в детстве пряталась от ссор родителей. Я сжала ключ в ладони так, что он впился в кожу, и прижала фотографию к груди.

Страх был парализующим. Но сквозь него пробивалось другое чувство — яростное, упрямое, знакомое. То самое, что когда-то заставило меня сбежать из этого города.

Они думали, что запугают меня? Заставят молчать, как всех остальных?

Они ошибались.

Эта ночная попытка проникновения, этот безмолвный взгляд из темноты не заставили меня отступить. Они заставили меня понять, что я на правильном пути. Что я что-то нашла. Или вот-вот найду.

И теперь игра велась не только за правду. Она велась за мою жизнь.

Я просидела под кроватью до самого рассвета, не сомкнув глаз. А когда первые лучи солнца пробились сквозь туман и щели в шторах, я выбралась из своего укрытия. Руки дрожали, во рту было сухо, но в голове прояснилось.

Они сделали свой ход. Теперь была моя очередь.

Послезавтра мы идем на склад. Что бы там ни было, я должна это увидеть.

Глава 14.  План

День тянулся мучительно долго. Время, обычно такое стремительное в городе с его дедлайнами и встречами, здесь, в Железном мысе, превратилось в вязкую, тягучую смолу. Каждый час казался вечностью. Я не решалась выходить из дома после ночного визита. Ощущение, что за мной следят, не покидало ни на секунду. Каждое окно казалось глазом, каждое отражение в стекле — чужым взглядом.

Я сидела в своей комнате, уставившись в серый прямоугольник неба за окном, и чувствовала, как парализующий страх медленно, но верно сменяется холодной, ясной решимостью. Нужно было действовать. Но как? Ждать ночи? Сидеть сложа руки было выше моих сил.

Тогда я снова вызвала его в своем сознании. Мысленного Марка.

«Ну, Ковалева, — раздался в голове его привычный, слегка хриплый голос. — Сидим тут, трясемся от страха? Или работаем?»

Я мысленно вздохнула, достала свой блокнот и ручку.
«Работаем. Но ресурсы ограничены. Я как в осаде».

«Отлично. Значит, используем то, что есть. Голова есть? Есть. Факты есть? Полно. Давай, структурируй это безобразие. Что мы знаем?»

Я открыла чистый лист и написала заголовок: «ХРОНОЛОГИЯ / МОТИВЫ».

«Итак, — начала я мысленно, проговаривая каждую мысль, — отправная точка — смерть отца. Несчастный случай, в который никто из знающих его не верит».

«Лодка была исправна, — тут же парировал мысленный Марк. — Значит, саботаж. Значит, убийство. Кому выгодно?»

Я написала: «ВЫГОДА».
— Максим. Он наследует верфь и бизнес. Полный контроль.
— Мать. Она сохраняет статус-кво и репутацию семьи. Или… скрывает свою причастность к чему-то старому.
— Виктор Семенович. Убирает соучастника старых грехов. Или того, кто мог рассказать.
— Таинственный «Он» с фотографии. Сергей Петров. Месть.

«Хорошо, — мысленно кивнул Марк. — Теперь триггер. Что случилось 18 апреля? Почему именно сейчас?»

Я написала дату и подчеркнула ее.
— Отец что-то узнал. Или с кем-то связался. И написал: «Он жив. И он знает». Возможно, Петров вышел на связь. Шантаж? Угроза разоблачения?

«Логично. Старики решили разобраться с проблемой раз и навсегда. Но твой отец, видимо, заартачился. Возможно, не захотел снова в грязь лезть. Или его совесть заела. И его убрали как слабое звено. А историю с Петровым используют как прикрытие, как ширму».

Мысль была жуткой. Я написала: «ОТЕЦ – СЛАБОЕ ЗВЕНО?».

«Не в эмоциональном плане, — уточнил Марк. — В плане угрозы для системы. Он перестал быть надежным. Значит, его заменили. Как вышедшую из строя деталь. Холодно и практично».

Я вздрогнула. Это было похоже на правду. Максим был способен на такое. Мать — тем более.

«Теперь ночной визит, — продолжал Марк. — Кто?»
— Максим, чтобы проверить, на месте ли я, и запугать.
— Люди Виктора Семеновича, чтобы предупредить.
— Или… тот самый «Он». Петров. Чтобы забрать то, что, как он думает, у меня есть.

«Версии есть. Фактов нет. Вывод?» — спросил Марк.
— Нужно идти на склад. Ключ — единственная зацепка.

«Бинго. Теперь план. Ты не можешь выйти сейчас. Значит, готовься. Продумай все до мелочей. Что возьмешь? Куда пойдешь? Что сделаешь, если что-то пойдет не так?»

Я перелистнула страницу и начала составлять список.
1.  Фонарик (проверить заряд).
2.  Телефон (полностью зарядить, режим экономии).
3.  Фото ключа и надписи (отправить Кириллу и себе на почту, на случай утери).
4.  Перчатки (чтобы не оставлять отпечатков).
5.  Удобная обувь и темная одежда.
6.  План склада? (У Кирилла? Спросить).

«И что самое главное?» — настоял мысленный Марк.
— Сообщить Кириллу, где я, и договориться о сигнале тревоги. Если я не выйду на связь…

«Правильно. Не геройствуй. Ты архитектор, не Джеймс Бонд. Твоя задача — найти информацию, а не ввязываться в драку».

Я кивнула, чувствуя, как тревога отступает перед конкретным планом действий. Страх никуда не делся, но теперь у него был противовес — ясная, выверенная цель.

Внизу послышались шаги. Голоса матери и Максима. Они вернулись. Я быстро спрятала блокнот под матрас и притворилась, что читаю книгу, взятую с полки.

Мой сердечный ритм снова участился. Теперь они были здесь, за стеной. Люди, которые, возможно, убили отца. Люди, которые точно лгали мне. И я должна была сидеть с ними за одним столом, делать вид, что верю их лицемерным соболезнованиям, есть их хлеб.

Это была своеобразная форма пытки. Хуже, чем ночной скрежет у двери. Потому что это было лицемерие, возведенное в абсолют.

Но теперь у меня был план. И мой молчаливый союзник в голове, который не давал мне сломаться.

Я перевела взгляд на ключ, лежавший на тумбочке. Он был маленьким, ничтожным кусочком металла. Но в нем была заключена сила, способная взорвать весь этот хрупкий, прогнивший мир лжи.

Осталось только дождаться рассвета.

Глава 15. Склад 214

Рассвет наступал медленно и неохотно, разбавляя густой туман над Железным мысом грязно-серым молоком. Я стояла у окна, уже одетая в темные джинсы, свитер и куртку, и сжимала в кармане холодный металл ключа. Внизу было тихо — мать и Максим еще спали. Дом, этот музей лжи, на мгновение замер в подлинной, а не наигранной тишине.

Я высунулась в окно. На условленном месте, под фонарем, мигнул фарами старый внедорожник Кирилла. Сигнал. Пора.

Спуститься по скрипучей лестнице удалось бесшумно. Я приоткрыла тяжелую входную дверь и выскользнула наружу, в холодное, влажное утро. Воздух пах ржавчиной и морем.

Кирилл молча кивнул мне, когда я вскочила в машину. Он выглядел серьезным и сосредоточенным.
— Готова?
— Готова, — выдохнула я, и мы тронулись.

Старый порт был похож на кладбище кораблей. Ржавые остовы барж и катеров темнели у причалов, как скелеты доисторических животных. Воздух был пропитан запахом гнилой воды и мазута. Кирилл припарковался в отдалении, за грудой пустых бочек.

— Склад №214 — вон в том длинном здании с облупившейся краской, — он показал на мрачное одноэтажное сооружение с заколоченными окнами. — Охрана только на центральном входе, здесь ее нет. Но будь осторожна — бомжи тут иногда ночуют.

Просматривая все пространство перед складом краем глаза, стараясь не шуметь, мы подобрались к массивным, покосившимся воротам. На них едва читался стершийся номер: 214. Висячий замок был старым, покрытым толстым слоем ржавчины. Я с замиранием сердца достала ключ.

Он вошел туго, с неприятным скрежетом. Я с силой повернула его. Раздался громкий, оглушительный в утренней тишине щелчок. Сердце ушло в пятки. Кирилл нервно огляделся.

— Работает, — прошептал он. — Я посторожу здесь. У нас минут пятнадцать, не больше.

Я кивнула, отодвинула тяжелую скрипящую створку и протиснулась внутрь.

Внутри пахло пылью, плесенью и давно забытыми вещами. Свет скупо пробивался сквозь щели в стенах, выхватывая из мрака груды какого-то хлама: ящики, обрывки канатов, старые сети. Это было не хранилище ценностей. Это была свалка.

«Так, Ковалева, не паникуй, — зазвучал в голове голос Марка. — Системный подход. Он что-то здесь спрятал. Что-то, что не бросается в глаза».

Я включила фонарик. Луч запыленного света заскользил по стеллажам, заваленным никому не нужным барахлом. Где? Куда бы спрятал он?

И тут мой взгляд упал на угол склада, где под грубой брезентовой тканью угадывался какой-то прямоугольный предмет. Что-то слишком аккуратное для этого хаоса.

Я подошла и дернула за брезент. Ткань с шумом соскользнула, подняв тучи пыли. Передо мной стоял небольшой, старенький, но крепкий металлический сейф. На нем не было замка с ключом, а была кодовая панель.

Четыре цифры. Вспомнилась дата на фото. 18.04.
Дрожащими пальцами я набрала комбинацию: 1… 8… 0… 4…

Раздался щелчок. Дверца отъехала.

Внутри не было ни денег, ни золота. Там лежала аккуратная папка с документами и стопка писем в конвертах, перевязанная бечевкой.

Я схватила папку и открыла ее. Первый же документ заставил меня онеметь. Это был не отчет по верфи. Это был договор купли-продажи земли. Огромного участка на побережье, к северу от Железного мыса. Участка, который теперь стоил целое состояние. Покупатели — ООО «Морская звезда». А продавец… я всмотрелась в мелкий шрифт. Продавец был муниципалитет, в лице главы администрации — Виктора Семеновича. Цена была смехотворной, почти символической.

Я лихорадочно пролистала другие бумаги. Схемы, карты, отчеты о геологической экспертизе, проводившейся кустарным способом. Все указывало на одно: земля была продана за бесценок своим же людям. Мошенничество в особо крупных размерах? И мой отец был одним из бенефициаров.

Но это было еще не все. Я развязала бечевку на письмах. Конверты были старые, пожелтевшие от времени. Адрес отправителя был норвежским. Адресат — Игорь Ковалев.

Я вскрыла первое же письмо. Почерк был женским, изящным и нервным.

*«Дорогой Игорь, — начиналось письмо. — Я снова пишу тебе, хоть и не знаю, доходят ли мои письма. Но должна знать. Должна понять, что случилось с моим отцом. Он не мог просто исчезнуть. Он любил нас с мамой. Он бы никогда не бросил нас…»

Я замерла, не в силах оторвать глаз от строк. Сергей Петров. Это писала его дочь.

«…Мама не выдержала. Она умерла в прошлом месяце. Перед смертью она все повторяла, что папа не утонул. Что его убили. Что он что-то узнал про ту сделку с землей, про вашу «Морскую звезду»… Мама назвала мне твое имя, Игорь. И Виктора. Я не хочу верить в это. Но я должна знать правду. Ради мамы. Ради себя. Если ты получишь это… если в тебе есть хоть капля совести… ответь мне. Скажи мне, что случилось с моим отцом. Кто он такой?..»

Письмо было написано пятнадцать лет назад. Следующие были более свежими. Последнее — всего двухмесячной давности. В нем уже не было мольбы. В нем была холодная, обоснованная ярость.

«…Я знаю, что ты получаешь мои письма. Я знаю, что ты жив и здоров и руководишь своей верфью. А мой отец в гробу. Моя мама в гробу. А вы живете припеваючи на украденной земле, на деньгах, за которые заплатили кровью моего отца. Но правда имеет обыкновение всплывать. Я нашла кое-что в старых вещах мамы. Доказательства. И я приеду. Я приеду и потребую ответов. Лично. Считайте это предупреждением».

Подпись: «Екатерина Петрова».

Я прислонилась к холодной стенке сейфа, пытаясь перевести дыхание. Земля. Письма. Дочь Сергея Петрова. Она жива. Она знает. И она ехала сюда. За несколько недель до смерти отца.

Он получил ее письмо. Он знал, что она едет. И он написал на обороте фотографии: «Он жив. И он знает». Возможно, он имел в виду не Сергея, а его дочь. Екатерину.

И его убили, чтобы он не встретился с ней. Чтобы он не рассказал ей правду. Чтобы старые грехи не всплыли наружу.

Я услышала снаружи резкий, короткий гудок. Сигнал Кирилла. Время вышло.

Я судорожно затолкала папку с документами и письма внутрь куртки, застегнула ее на молнию. Захлопнула сейф, набросила обратно брезент.

Правда, которую я нашла, была страшнее любых моих предположений. Это было не просто убийство. Это было спланированное уничтожение человека, чтобы скрыть чудовищное предательство и воровство.

И моя семья была в самом центре этого.

Глава 16. Новые подробности

Возвращение домой было сюрреалистичным. Я несла под курткой не бумаги, а взрывное устройство, способное в любой момент уничтожить все, что меня окружало. Лица матери и Максима за завтраком казались масками, за которыми скрывались чужие, враждебные сущности. Я почти не слышала их разговора о похоронах, о венках, о том, кто из важных гостей приедет. В ушах у меня звенели слова из писем Екатерины Петровой: «...убили... на украденной земле... кровью моего отца...»

Мне нужно было проверить последнюю деталь. Та самая лодка. «Чайка».

Под предлогом головной боли я ушла к себе в комнату, заперла дверь и достала телефон. Я не могла позвонить Алексею — его упрятали куда подальше. Но в моей записной книжке сохранился номер другого человека, старого капитана, который учил меня в детстве вязать морские узлы и который всегда относился ко мне с теплотой. Дядя Саша. Он вышел на пенсию, но оставался легендой верфи.

Он поднял трубку после второго гудка. Его голос, грубый и прокуренный, звучал удивленно и печально.
— Анечка? Родная, соболезную… Царство ему небесное, Игорю…
— Дядя Саша, спасибо, — я сглотнула комок в горле. — Я… я хочу спросить кое о чем. Про «Чайку».
На том конце провода наступила тишина.
— Что про «Чайку»-то?
— Ее кто-то проверял после… после того, что случилось? Может, поднимали, осматривали?
— Да какое там, детка, — он тяжело вздохнул. — Ее же на камнях вдребезги разнесло. Обломки только и нашли.
— Но может быть что-то осталось? Может, кто-то видел? — не сдавалась я.
— Да кто ее там видел… После шторма там одни щепки.

Я замолчала, чувствуя, что теряю последнюю ниточку. Но дядя Саша вдруг продолжил, понизив голос, будто кто-то мог подслушать:
— Хотя… стой. Давеча Витька-докер, который на спуске работал, болтал, что «Чайку» перед тем, как спустить, Максим Игоревич самолично ковырял. Говорил, что рулевое подшаманит. Недели за две до… ну, до всего. Но это он так, поболтал, я не вникал…

Ледяная игла вошла мне в сердце.
— Максим? Сам? А обычно кто ремонтировал?
— Да Алексей, конечно, стармех. Или кто под его началом. А тут вдруг наследник сам взялся… Ну, думаю, отцу угодить хотел, показать себя. Что ж, человек умер, царство небесное, не нам судить.

Он что-то еще говорил, но я уже не слышала. Мир сузился до одной страшной, оглушительной мысли.

Максим. Он ремонтировал лодку. Он «подшаманивал» рулевое управление. За две недели до смерти отца.

Я поблагодарила дядю Сашу и бросила трубку. Руки тряслись так, что я с трудом удержала телефон.

Все пазлы, все обрывки ужасной мозаики сложились в единую, чудовищную картину.

Отец что-то узнал. От Екатерины Петровой или из другого источника. Он осознал весь ужас того, что они совершили много лет назад. Он, возможно, собирался признаться. Или уже не мог молчать. И он стал угрозой для всей системы лжи, которую годами выстраивали его партнеры — мэр Виктор Семенович и, возможно, даже его собственная жена.

И они решили его убрать. Но сделать это нужно было чисто. Без следов. Так, чтобы это выглядело несчастным случаем.

Исполнителем стал его собственный сын. Озлобленный, вечно находившийся в тени, жаждавший власти и признания Максим. Он под предлогом помощи взялся за ремонт лодки и устроил там диверсию. Неисправность, которая проявится не сразу, а в нужный момент — в шторм, в темноте, вдали от берега.

Они все были в сговоре. Мать, которая давила на меня, умоляя остановиться. Максим, который убирал свидетелей и чинил препятствия. Мэр, который контролировал полицию и официальную версию.

Убийство. Холодное, расчетливое, семейное убийство.

Я подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение — бледное, с лихорадочным блеском в глазах. Во мне не было страха. Не было растерянности. Был только холодный, всепоглощающий гнев.

Они убили моего отца. Они обрекли на смерть мать Сергея Петрова и отравили жизнь его дочери. Они обманом получили землю, воровали, лгали и теперь пытались заткнуть и меня.

Я посмотрела на ключ и папку, лежавшие на столе. Это было не просто наследие. Это было обвинение.

Я больше не была той испуганной девочкой, которая сбежала из этого города. И уже не была и тем успешным архитектором, приехавшим на похороны отца. Я была единственным человеком, который знал правду. И который мог потребовать ответа.

Я подошла к окну и посмотрела на мрачные корпуса верфи, на дымчатое небо над Железным мысом. Этот город больше не был моим домом. Он был полем битвы.

Я отвернулась от окна, и мои пальцы сжались в кулаки.

Я не уеду. Я остаюсь. И я буду рыть. Я буду копать до тех пор, пока не найду все доказательства. Пока не разоблачу каждого из них. Пока не расскажу правду об отце. Ради него. Ради той девочки, которой я была когда-то. Ради Екатерины Петровой.

И пусть они боятся. Пусть прячутся за своими стенами лжи и власти.

Игра только начинается. И на кону теперь была не просто правда. На кону была справедливость и жизни нескольких человек.

Глава 17.  «Морская звезда»

Ветер гудел в рыбацких снастях на балконе Кирилла, заставляя оконное стекло мелко дребезжать. Воздух в его маленькой квартирке был густым от запаха старой бумаги, свежесваренного кофе и напряженной сосредоточенности. Мы сидели на полу, заваленные грудами распечаток, старых газет и документов, которые Кирилл с риском для карьеры (и, возможно, жизни) вытащил из архивов мэрии и редакции.

Мы были похожи на двух заговорщиков, склонившихся над картой сокровищ. Только сокровищем здесь была правда, а карта вела в самое темное прошлое Железного мыса.

— Итак, начнем с самого начала, — Кирилл прикрепил к стене большой лист ватмана, исполняя роль главного аналитика. — Основание верфи. Конец восьмидесятых. Трое партнеров: твой отец, Игорь Ковалев — производство и технологии. Виктор Семенович, тогда еще не мэр, а директор лесопилки — связи, ресурсы, документы. И Сергей Петров — финансы и, по некоторым слухам, «нестандартные» логистические решения.

Он написал три имени в центре листа и обвел их в круг.
— Их первый большой успех — яхта «Морская звезда». Построили на энтузиазме и взятых в долг деньгах. Продали за огромную по тем временам сумму. Вот тут, — он ткнул пальцем в пожелтевшую газетную вырезку, — хвалебная статья. «Три гения Железного мыса». Все улыбаются, светлые горизонты.

— А потом начинается самое интересное, — я подняла папку, найденную на складе. — Земля. Этот участок на побережье. Судя по документам, он был куплен муниципалитетом у колхоза под «социальное жилье» за копейки. А через полгода перепродан ООО «Морская звезда» — по той же цене. Фактически, подарен.

— Стандартная схема прихватизации, — хмыкнул Кирилл. — Но для ее реализации нужен был человек в администрации. И он у них вскоре появился. — Он протянул мне другую бумагу — распечатку старого протокола. — Через год после этой сделки Виктор Семенович становится заместителем мэра. Еще через два — мэром. Совпадение? Не думаю.

Я внимательно изучала документы. Цифры, печати, подписи… Все было официально. И в то же время — совершенно бредово. Участок с золотым побережьем — за стоимость пары грузовиков щебня.
— Они что, совсем не боялись? — прошептала я. — Это же так очевидно!

— Бояться? — Кирилл горько усмехнулся. — Аня, посмотри вокруг. Это Железный мыс. Здесь они — боги. Кто мог их остановить? Местная газета? Она издавалась на деньги верфи. Полиция? Участковый тогда был простым сержантом и получал премии от твоего отца за «охрану порядка». Они были непотопляемы.

— До поры до времени, — мрачно добавила я, вспоминая письма Екатерины. — Пока не появилась она. Дочь Сергея Петрова.

— Которая, судя по всему, что-то знала о роли своего отца в этом беспределе, — Кирилл отложил газету и взял в руки блокнот. — Вот что мне удалось выяснить. Сергей Петров, по словам старых работников, был… другим. Не таким, как твой отец и мэр. Он часто спорил с ними, выступал против слишком рискованных или откровенно грязных схем. Он хотел делать бизнес честно.

— И за это его убрали? — холод пробежал по моей спине.

— Возможно. Или он сам попытался выйти из игры, когда понял, во что ввязался. Но из такой игры не выходят. Только падают за борт. В прямом или переносном смысле.

Мы перебирали бумагу за бумагой, выстраивая хронологию большого обмана. Верфь росла, хорошела, а вокруг нее, как грибы после дождя, появлялись фирмы-однодневки, через которые шли деньги, откаты, сомнительные контракты. И везде прослеживались одни и те же ниточки, ведущие к «Морской звезде» и ее трем основателям.

— Смотри, — я показала Кириллу на одну из ведомостей. — Здесь, через полгода после исчезновения Петрова, его доля в бизнесе каким-то образом переоформлена на моего отца и Виктора Семеновича. Без всяких завещаний или договоров купли-продажи. Просто взяли и поделили.

— Как кормушку, — с отвращением бросил Кирилл. — Ни стыда, ни совести.

Я откинулась на спинку стула, чувствуя страшную усталость. Мой отец, тот самый строгий, но справедливый человек, каким я его помнила, на глазах превращался в жадного и циничного дельца. Соучастника если не убийства, то масштабного мошенничества и уничтожения жизни семьи своего же партнера.

— Почему он сохранил эти документы? — спросила я вслух. — Почему не уничтожил? Он же рисковал всем.

Кирилл задумался.
— Может, как страховку? На случай, если партнеры решат его кинуть? Или… может, у него была своя борьба. Он участвовал во всем этом, но в какой-то момент его совесть начала просыпаться. И он хранил доказательства, чтобы однажды все это опубликовать. Но не успел.

Эта мысль была единственной соломинкой, за которую я могла ухватиться. Что в нем оставалось что-то человеческое. Что-то, за что его в итоге и убили.

Мы молча смотрели на ватман, испещренный стрелками, именами и датами. Перед нами была карта преступления. Преступления, длившегося двадцать лет. И моя семья была в самом его эпицентре.

— Что будем делать? — наконец спросил Кирилл.
— Идти до конца, — тихо, но четко сказала я. — Мы нашли мотив. Огромные деньги, власть, страх разоблачения. Теперь нужны неоспоримые доказательства. И живой свидетель. Екатерина Петрова. Ее нужно найти, пока ее не нашли они.

Я посмотрела на портрет отца в старой газете. Его улыбка теперь казалась мне не уверенной, а надменной. Или… может, просто несчастной?

Я больше не могла доверять даже своим воспоминаниям. Оставалось доверять только фактам. И моему новому  союзнику, который сидел напротив, с красными от усталости глазами и готовностью идти против всей системы.

Объединившись, мы перестали быть двумя одинокими голосами. Мы стали силой. Маленькой, но упрямой. И мы были настроены на победу.

Глава 18.  Империя

Мы сидели на полу квартиры Кирилла, окруженные ореолом из пустых кофейных чашек и распечатанных документов. Воздух был густым и спертым, пахнущим озоном от старого принтера и пылью с архивных папок. Я чувствовала себя археологом, осторожно расчищающим слои почвы и обнаруживающим под ними не древние артефакты, а свежие, кровоточащие раны.

— Смотри, — Кирилл протянул мне еще одну распечатку, его лицо было бледным и сосредоточенным. — Это кадастровые выписки. За 2005-2010 годы. Смотрю я на эти участки, которые твой отец и Виктор Семенович скупали через подставные фирмы, и у меня волосы дыбом встают.

Я взяла лист. Колонки цифр, кадастровые номера, названия ООО-«пустышек». Но когда Кирилл взял маркер и начал соединять их на большой карте побережья, которую мы разложили на полу, картина стала складываться в нечто пугающее.

— Они скупали всё, — прошептал он, и в его голосе был почти суеверный ужас. — Клочок за клочком. Все лучшие участки вдоль берега, с выходом к морю. Здесь, посмотри. Деревня Рыбацкая. Поселок Приморский. Все эти домики, базы отдыха… Они выкупали их за бесценок, часто через давление, через угрозы. А тех, кто не соглашался…

Он порылся в другой папке и достал несколько старых номеров газеты «Железная правда». Небольшие заметки на последних полосах. «Пожар на даче семьи Марковых». «Пожилая пара из Приморского пострадала от нападения хулиганов». «Владелец мини-гостиницы «Волна» добровольно продал бизнес и уехал из города».

— Добровольно? — я почувствовала, как по спине бегут мурашки. — После того как его избили «неустановленные лица»?

— Именно. И везде, через пару месяцев после этих «добровольных» сделок, собственность чудесным образом оказывалась в руках компаний-прокладок, а конечным бенефициаром значились либо твой отец, либо структуры, близкие к мэрии.

Я смотрела на карту, испещренную красными отметками. Это была не просто земля. Это была монополия. Они скупили все побережье на километры вокруг. Создали свою маленькую империю. Империю, построенную на страхе, угрозах и бесправии простых людей.

— Но зачем? — спросила я, все еще не до конца понимая масштаб замысла. — Чтобы просто владеть этим? Сдавать в аренду рыбакам?

Кирилл молча достал из-под стола еще один, самый современный документ. Чистый, с гербовой печатью. «Постановление губернатора области № 447-РП о развитии курортно-туристического кластера «Жемчужный берег» в районе поселка Приморский и деревни Рыбацкой».

Я пробежала глазами по тексту. Государственное финансирование. Федеральный курорт. Инфраструктура, отели, дороги… Земля, которая раньше стоила копейки, теперь оценивалась в десятки, сотни миллионов долларов. И вся она принадлежала им. Двоим давним подельникам, а теперь, после смерти отца, возможно, и наследнику — Максиму и его покровителю, мэру.

Я откинулась назад, опершись спиной о диван. У меня закружилась голова. Это было грандиозно. Чудовищно грандиозно.

— Они знали, — выдохнула я. — Они знали, что будет этот проект. Они готовились к нему много лет.

— Конечно, знали! — Кирилл ударил ладонью по карте. — Виктор Семенович же в администрации! Он лоббировал этот проект на уровне области! Он его инициировал! Они не просто скупали землю. Они ее приватизировали, зная, что государство вольет сюда миллиарды, которые осядут в их карманах. Твой отец обеспечивал финансовую и силовую составляющую, а мэр — административный ресурс.

Теперь все кусочки пазла встали на свои места. Убийство Сергея Петрова (если это было убийство) — возможно, он был против или стал угрозой. Запугивание и выживание людей с их земель. И, наконец, смерть самого отца. Почему? Может, он в какой-то момент захотел выйти из игры? Или его устранили, чтобы не делить гигантский куш? Или он стал ненадежным после писем Екатерины?

Мой отец… Он был не просто жестким бизнесменом. Он был архитектором чудовищной аферы. Он разрушал жизни, чтобы построить свою империю на костях.

Чувство тошноты подкатило к горлу. Я встала и подошла к окну, чтобы глотнуть воздуха. За стеклом был тот самый город, та самая земля, которую он с помощью мэра разграбил и присвоил.

— Аня, ты в порядке? — тревожно спросил Кирилл.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Я была дочерью человека, который ради денег и власти переступил через все. Через дружбу, через справедливость, через человеческие жизни.

И теперь эта империя, построенная на лжи и насилии, должна была перейти к моему брату. К Максиму, который уже доказал, что готов на все, даже на убийство собственного отца, чтобы ее сохранить.

Я повернулась к Кириллу. В глазах у меня стояли слезы гнева и отчаяния, но голос прозвучал твердо.
— Этому не бывать. Они не получат ничего. Ни копейки.

Он смотрел на меня, и в его взгляде читалась не только поддержка, но и трепет.
— Это очень опасно. Ты понимаешь, с какими людьми мы имеем дело? Они убили за меньшее.

— Я понимаю, — сказала я. — Но они забыли одну вещь. Они украли эту землю у людей. И эти люди заслуживают правды. И возвращения того, что у них отняли.

Я подошла к карте и ткнула пальцем в одно из бывших владений — «Гостевой дом «У моря».
— Нам нужно найти их. Всех, кого они выжили. Найти их заявления в полицию, если они были. Найти свидетелей. Найти Екатерину Петрову. Она ключ ко всему.

Это была уже не просто месть за отца. Это была война за справедливость. Война против системы, которую создали два человека, один из которых дал мне жизнь.

И я была готова в этой войне сражаться до конца.

Глава 19. Неожиданная находка

Холостяцкое логово Кирилла превратилась в штаб-квартиру тихого, отчаянного сопротивления. Мы уже не просто копались в прошлом — мы проводили раскопки в самом центре того, что когда-то было моей семьей. И каждый новый слой был страшнее предыдущего.

Мы нашли ее. Екатерину Петрову. Вернее, ее следы в цифровом пространстве, которые она, вопреки всякой осторожности, все же оставила.

Кирилл, с красными от бессонницы глазами, торжествующе ткнул пальцем в экран своего старого ноутбука.
— Вот! Социальные сети. Закрытый аккаунт, но фотография профиля… Смотри.

Я прислонилась к его плечу, затаив дыхание. На крошечной аватарке была изображена женщина лет тридцати пяти с серьезным, даже суровым лицом и светлыми, собранными в строгий пучок волосами. В ее глазах читалась усталость и какая-то стальная решимость. Она была похожа на того самого человека из писем — того, кто двадцать лет шел к своей цели.

— Где она? — прошептала я.
— Норвегия. Тронхейм. Работает архитектором, — Кирилл прокрутил ленту. Посты были редкими и безличными — фотографии природы, цитаты, иногда снимки интерьеров. Ни детей, ни мужа. Одинокая, сосредоточенная на работе жизнь. Жизнь человека, который всего добивается сам.

— Архитектор… — это совпадение показалось мне зловещим.
— Иронично, да? — Кирилл бросил на меня быстрый взгляд. — Как будто судьба  хотела связать вас даже профессией.

Он продолжал копаться в сети, используя какие-то хитрые поисковые запросы и старые базы данных, доступ к которым у него, как у журналиста, все еще был.
— Ладно, Екатерина Петрова, Норвегия… Ага, вот выписка из… стой, что это?

Он замер, его пальцы застыли над клавиатурой.
— Что? — у меня похолодело внутри.
— Это… я не совсем понимаю, — он растерянно провел рукой по лицу. — Я искал любые упоминания ее имени в медицинских базах, связанных с репродукцией… На всякий случай. И… я что-то нашел.

Он развернул ноутбук ко мне. На экране была распечатка на норвежском языке, но с международными медицинскими символами. В графе «пациент» значилось «Katerina Petrova». А в графе «донор генетического материала»…

Я вгляделась в латинскую транслитерацию. Моему мозгу потребовалось несколько секунд, чтобы сложить знакомые буквы в ужасающе знакомое имя.

Igor V. Kovalev.

Воздух вырвался из моих легких, словно от удара. Я отшатнулась, будто меня ошпарили кипятком.
— Не может быть… Это… это ошибка…

— Я проверял трижды, — голос Кирилла был тусклым, потрясенным. — Коды, даты… Все сходится. Пять лет назад. Она воспользовалась банком спермы в Осло. И выбрала в доноры… твоего отца.

Мир поплыл перед глазами. Я схватилась за край стола, чтобы не упасть. В голове все крутились обрывки мыслей, не складываясь в единую картину. Мой отец… донор… Екатерина… ее ребенок…

— Но как? Почему? — это было все, что я могла выжать из себя.

— Деньги, — безжалостно предположил Кирилл. — В таких банках платят серьезные деньги за генетический материал успешных, здоровых, образованных мужчин. А твой отец подходил по всем параметрам. Возможно, он сделал это в какой-то период, когда ему были нужны средства на развитие бизнеса. Или… — он запнулся.

— Или что? — потребовала я, чувствуя, как по щекам текут предательские слезы.
— Или это был его странный, извращенный способ загладить вину. Отдать частичку себя той семье, которую он разрушил.

Эта мысль была настолько чудовищной, что у меня перехватило дыхание. Он дал ей ребенка. Ребенка от себя. После того как отнял у нее отца и мать.

Я представила ее. Екатерину. Ее ярость, ее боль, ее двадцатилетнюю борьбу за правду. И ее решение — завести ребенка от человека, которого она, возможно, ненавидела больше всех на свете. Почему? Чтобы удержать его часть? Чтобы получить над ним какую-то власть? Или это было отчаянной попыткой создать новую жизнь там, где он принес только смерть?

— Ребенок… — прошептала я. — Мальчик? Девочка?
— Мальчик, — тихо сказал Кирилл, глядя на экран. — Четыре года. Имя… здесь не указано.

У меня есть единокровный брат. Ребенок моего отца. Зачат не в любви, а в холодной лаборатории, как часть какой-то непостижимой, страшной сделки между жертвой и палачом.

Все мои представления о добре и зле, о правде и лжи, окончательно рухнули. Это было за гранью любого понимания.

— Она приезжала сюда не только за правдой, — сказала я, и мой голос прозвучал чужим. — Она приезжала, чтобы показать ему его сына. Или чтобы шантажировать его им.

— И он испугался, — заключил Кирилл. — Не только старых грехов. Он испугался этого ребенка. Этого живого доказательства его связи с семьей Петровых. Этого наследника, который мог предъявить права на его империю. Или просто его совесть не выдержала такого удара.

Мы сидели в гнетущем молчании, осознавая весь ужас открытия. Письма, угрозы, смерть отца… И за всем этим — четырехлетний мальчик в Норвегии, не подозревающий, что он стал разменной монетой в игре взрослых.

Я смотрела на серьезное лицо Екатерины на аватарке. Теперь я понимала ее боль. Ее ненависть. Ее решимость. Она была не просто мстительницей. Она была матерью. И она сражалась за будущее своего сына. Так же, как я теперь должна была сражаться.

Правда оказалась гораздо страшнее, чем я могла представить. Но отступать было некуда.

— Нам нужно связаться с ней, — сказала я, вытирая слезы тыльной стороной ладони. — Предупредить ее. Сказать, что отец мертв. Что она в опасности. И что… что я знаю. Все.

Кирилл кивнул, его лицо было мрачным.
— Она не поверит тебе. Она будет думать, что это ловушка.
— Тогда мы должны найти неопровержимые доказательства. И отправить их ей. До того, как они найдут ее.

Я посмотрела на экран, на лицо женщины, чья жизнь была переплетена с моей самыми темными и неожиданными нитями. Мы были врагами поневоле. Но теперь у нас был ещё и общий враг. И, возможно, общая цель.

И ребенок, которого нужно было защитить от наследия его отца.

Глава 20.  Правда, как вода

Комната медленно тонула в сумерках. Я сидела на полу, прислонившись к дивану, и передо мной на низком столике лежали свидетельства крушения моей жизни. Папка с документами на землю. Распечатки писем Екатерины. Фотография троих «гениев». Карта побережья, испещренная красными отметками. И одинокий ключ, лежащий поверх всего этого, как вопросительный знак.

Я закрыла глаза, пытаясь заглушить гул в ушах. Информация переполняла меня, угрожая сорвать с петель сознание. Мне нужна была система. Логика. Трезвый, беспристрастный взгляд.

«Ну, Ковалева, — раздался в голове знакомый хрипловатый голос. — Похоже, твой проект посерьезнее библиотечной пристройки будет. С чего начнем? С фундамента или с трещин в несущих стенах?»

Мысленный Марк. Мой спасательный круг в море безумия.

«С хронологии, — ответила я ему. — Нужно выстроить все по порядку. Иначе ничего не пойму».

«Отлично. Берем самый старый факт. Что у нас есть?»

Я открыла блокнот на чистой странице и написала вверху: «ХРОНОЛОГИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ».

«Основание бизнеса. Три партнера. „Морская звезда“», — продиктовала я себе.
«Сомнительная сделка с землей. Муниципалитет продает землю ООО „Морская звезда“», — добавил Марк.
«Исчезновение Сергея Петрова. Официально — утонул. Неофициально…» — я поставила вопросительный знак.

И тут мое дыхание перехватило. Исчезновение Петрова. Оно случилось много лет назад. А через несколько дней после этого произошло то самое событие на пирсе, которое я видела. Мне было шестнадцать. Я всегда думала, что это как-то связано со мной, с моей ссорой с отцом. Но что, если это было связано с чем-то другим? С чем-то гораздо более страшным?

«Стой, — мысленно замер Марк. — Давай вернемся к твоему воспоминанию. Ты видела двух мужчин. Одного — отца. Второго… ты так и не разглядела. Но слышала голос. Визгливый, отчаянный».

Я сглотнула. Сердце заколотилось.
«Ты думаешь, это мог быть… не Петров?»
«Петров к тому времени уже пропал. Но что, если это был кто-то другой? Кто-то, кто связан с его исчезновением? Или… кто-то из его семьи?»

Мысль была настолько чудовищной, что я едва осмелилась ее додумать. Но Марк в моей голове был безжалостен.

«Ты сказала, семья Петровых после его исчезновения сломалась. Жена спилась, дочь уехала. А что, если они не просто уехали? Что, если их выжили? Запугали? И тот визг на пирсе… это мог быть кто-то, кто пришел к твоему отцу за правдой. Или за местью. И получил ее».

Я вспомнила звук падающего тела. Всплеск. Ледяной взгляд отца. Он не просто избавлялся от свидетеля. Он… уничтожал угрозу. Возможно, последнюю угрозу, связанную с делом Петрова.

«Бегство, — прошептала я вслух. — Они не просто уехали. Они бежали. После того случая».

Я лихорадочно пролистала письма Екатерины. Самое раннее было датировано пятнадцать лет назад. Как раз после того случая. Она писала, что ее мать не выдержала и умерла. А она сама уехала. Она не упоминала никаких угроз. Но в ее словах сквозил такой ужас, такая беспомощность…

«Они убрали всех, — холодным, четким голосом заключил мысленный Марк. — Сначала самого Петрова. Потом, годом позже, когда его жена, видимо, что-то узнала или начала копать, разобрались и с ней. Запугали, довели до смерти. А дочь… дочь просто выжили. Возможно, как раз той ночью на пирсе была какая-то разборка с ее матерью или с кем-то, кто пытался ей помочь. И твой отец принял решение. Окончательное».

Я чувствовала, как меня тошнит. Мой отец был не просто соучастником. Он был киллером. Холодным, расчетливым убийцей, который стирал с лица земли всех, кто вставал на его пути.

«А потом, — продолжал Марк, — они построили свою империю на костях. Скупали землю, давили людей, хоронили правду. И все бы ничего, но…»
«Но правда имеет обыкновение всплывать, — закончила я за него, глядя на письмо Екатерины. — В лице ее дочери. Которая выросла. Которая все узнала. И которая решила предъявить счет. Не только деньгами, но и…»

Я посмотрела на распечатку из норвежской клиники.
«…Ребенком. Частью его самого. Его наследником».

«И твой отец дрогнул, — безжалостно резюмировал Марк. — Узнав, что у него есть сын от дочери того, кого он, возможно, убил, он не выдержал. Может, в нем проснулась совесть. Может, он испугался, что мальчик станет его проклятием. Он написал на фотографии: «Он жив. И он знает». И полез в старый тайник. И стал опасен для своих партнеров. Для своей же семьи».

«И они его убили, — выдохнула я. — Как когда-то убили Петрова. Как расправлялись со всеми, кто им мешал. Только на этот раз исполнителем стал его собственный сын. Максим».

Я откинулась назад. Картина была полной. Чудовищной, отвратительной, но полной. Все факты, все обрывки воспоминаний и документов сложились в единую, безупречно страшную логическую цепь.

Не было никакой случайности. Было хладнокровное, многолетнее преступление. И смерть отца была его закономерным финалом. Он стал жертвой той самой машины, которую помогал создавать.

Я посмотрела на свои руки. Руки архитектора. Руки, которые должны были строить. А теперь они держали доказательства разрушения.

«Что будем делать?» — спросил мысленный Марк, и в его голосе впервые прозвучала не саркастическая нота, а что-то похожее на уважение.

Я медленно поднялась с пола. Сумерки сгустились, и комната погрузилась в темноту. Но внутри меня горел новый, холодный огонь.

«Будем ломать, — тихо, но четко сказала я. — Будем ломать эту империю до основания. Кирпичик за кирпичиком. Пока от нее не останется только пыль. И тогда мы построим на ее месте что-то новое. Что-то чистое. Пусть это будет моим главным проектом».

Я подошла к окну и посмотрела на огни верфи — символа власти и лжи моего отца.

Они думали, что правду можно утопить, как Сергея Петрова. Заставить замолчать, как его жену. Запугать, как его дочь.

Но они просчитались. Правда была как вода — она всегда находила себе дорогу.

И на этот раз ее проводником буду я.

Глава 21.  Игра по-крупному

Кирилл молча слушал мой вывод, его лицо в свете настольной лампы было серьезным и сосредоточенным. Когда я закончила, в комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тихим гулом компьютера и нашим учащенным дыханием.

— Черт возьми, — наконец выдохнул он, проводя рукой по лицу. — Это… это даже хуже, чем я думал. Холодный расчет на протяжении десятилетий. Твой отец… прости, но он был монстром.

— Он был преступником, — поправила я его, и голос мой прозвучал чужим и плоским. — И теперь эту преступную империю унаследовал мой брат. Мы должны остановить их. Но одного нашего желания мало. Нужен план. Железный и безошибочный.

Кирилл кивнул, достал чистый лист бумаги и схематично изобразил на нем трех главных «игроков»: Максим, Виктор Семенович, Екатерина Петрова. В центре — мы с ним.

— Итак, приоритет номер один, — ткнул он карандашом в имя Екатерины. — Найти ее и связаться. Предупредить. Она — ключевой свидетель и, возможно, союзник. Но она же — главная мишень. Если Максим и мэр узнают, что мы вышли на ее след, они сделают все, чтобы заставить её замолчать. Навсегда.

— Как мы можем найти ее? — спросила я. — У тебя есть адрес? Номер телефона?

— Адрес в Тронхейме у меня есть, из тех же архивов. Но стучаться к ней в дверь — плохая идея. Во-первых, нас могут отследить. Во-вторых, она не откроет незнакомцам. Нужен другой способ. Надежный.

— Электронная почта? — предположила я. — Ты нашел ее профиль в соцсетях.

— Слишком легко перехватить. Или взломать. Особенно если за дело возьмутся те же люди, что «чистят» историю здесь. Нет, нужно что-то менее очевидное.

Он задумался, барабаня пальцами по столу.
— У меня есть коллега в Осло. Джейкоб. Он работает в крупном издании. Честный и неподкупный парень. Мы учились вместе. Я могу позвонить ему, объяснить ситуацию в общих чертах. Попросить его найти ее и передать сообщение от нас. Лично, в руки. Как настоящий курьер.

— Ты ему доверяешь? — насторожилась я.
— В этом деле я не доверяю никому, кроме тебя, — прямо посмотрел на меня Кирилл. — Но Джейкоб… да. Я доверяю ему. Он ненавидит коррупцию и несправедливость так же, как и мы. И у него есть для этого личные причины.

— Хорошо, — согласилась я. — Что мы передадим?
— Письмо. От тебя. От дочери Игоря Ковалева. Где ты кратко изложишь все, что знаешь. О смерти отца. О подделке документов. О ее отце. И о… — он запнулся, — о мальчике. И предложишь ей связаться с нами через защищенный канал.

— Она может не поверить, — заметила я. — Для нее я дочь человека, который разрушил ее жизнь.

— Поэтому мы приложим доказательства. Фотографии документов. Фото ключа и надписи на обороте. То, что она не сможет проигнорировать. То, что знал только твой отец.

Мы составили черновой вариант письма. Короткий, без эмоций, просто факты. Как отчет о проведенном расследовании. Я подписала его своим именем.

— Приоритет номер два, — продолжил Кирилл, — это продолжать копать здесь. Пока мой друг ищет Екатерину, мы должны найти живых свидетелей тех лет. Тех, кого выжили с их земель. Тех, кто боится говорить, но, возможно, сейчас, когда все рушится, решится дать показания.

— Это опасно, — сказала я. — Максим уже убрал Алексея с верфи. Он начнет зачищать и других.

— Поэтому мы будем действовать осторожно. Я буду делать это под видом журналистского расследования о истории Железного мыса. Собирать материал о «золотых годах» развития. Это вызовет меньше подозрений, чем прямые вопросы об убийствах.

— А я? — спросила я. — Что я буду делать?
— Ты будешь главным аналитиком, — улыбнулся Кирилл. — Сиди здесь, сортируй информацию, ищи нестыковки. И главное — будь на связи. Если что-то пойдет не так, если я пропаду… У тебя есть все копии? Все сохранено в облаке?

Я кивнула. Все документы были отсканированы и загружены в зашифрованное облачное хранилище с паролем, который знали только мы двое.

— И приоритет номер три, — голос Кирилла стал серьезным. — Безопасность. Мы больше не встречаемся у меня дома. Это первое место, где они будут искать, если заподозрят неладное. У нас будут условные места и время. И никаких контактов по телефону. Только зашифрованные мессенджеры.

Он показал мне приложение на телефоне.
— Скачай себе. Будем общаться через него.

Мы закончили совещание глубокой ночью. План был составлен. Он был рискованным, почти самоубийственным. Но другого выхода у нас не было.

Перед уходом я остановилась в дверях.
— Кирилл… Спасибо. За все. Ты рискуешь всем ради…

— Не благодари, — он махну рукой, но я увидела, что он смущен. — Я делаю это не только ради тебя. Я делаю это ради этого города. Он заслуживает лучшей участи, чем быть частным владением пары подонков.

Я вышла на холодную, темную улицу. В кармане у меня лежала флешка с письмом для Екатерины Петровой. Крошечный кусочек пластика, который, я надеялась, перевесит чашу весов в этой войне в мою пользу.

Я шла домой, в логово врага, и впервые за долгое время не чувствовала страха. Была только холодная, ясная решимость.

Игра пошла по-крупному. И мы с Кириллом только что сделали свою первую ставку.

Глава 22. Екатерина Петрова

Ожидание было хуже пытки. Каждый день я просыпалась с одним вопросом: «Нашел ли он ее?». Каждый звонок телефона заставлял вздрагивать. Я почти не выходила из комнаты, проводя время за изучением документов, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, которую мы могли упустить. Кирилл тем временем вел свою рискованную игру, под видом журналиста опрашивая старых жителей Железного мыса. Его отчеты приходили краткими и мрачными: «Все боятся. Никто не хочет говорить».

Прошла неделя. Наступало отчаяние. Мы исчерпали все возможности, и наша единственная надежда была на человека по имени Джейкоб в далекой Норвегии.

И вот однажды ночью, когда я уже почти потеряла надежду, на экране моего телефона в защищенном мессенджере всплыло сообщение от Кирилла. Всего одно слово:

«Контакт.»

Сердце ушло в пятки. Я тут же набрала его.
— И что? Как? — выпалила я, не здороваясь.

Голос Кирилла звучал устало, но в нем слышались нотки триумфа.
— Джейкоб нашел ее. Он подкараулил ее у выхода из архитектурного бюро. Передал конверт. Сказал, что это от дочери Игоря Ковалева и что от этого зависит ее жизнь и жизнь ее сына.

— И? — я сжала телефон так, что костяшки пальцев побелели.
— Она чуть не вызвала полицию. Отнеслась к этому как к провокации. Но конверт взяла. Джейкоб сказал, что мы должны ждать. Теперь все зависит от нее.

Снова потянулись часы ожидания, теперь еще более мучительного. Прошло два дня. Я уже почти смирилась с мыслью, что она выбросила наше письмо и забыла о нем.

И тогда пришло сообщение. Не от Кирилла. В мессенджере всплыл новый чат. Незнакомый ID. И первое сообщение на немного странном, но понятном русском:

«Это Екатерина Петрова. Я получила ваше письмо. Если это розыгрыш или провокация, я обращусь в интерпол.»

Я глубоко вдохнунула, стараясь унять дрожь в руках. Это был момент истины.
«Это не розыгрыш. Моего отца убили. Я считаю, что за это ответственны те же люди, что убили вашего. Я ищу правду. И мне нужна ваша помощь.»

На том конце долго печатали. Секунды тянулись, как часы.
«Почему я должна вам верить? Вы его дочь. Ваша семья разрушила мою жизнь.»

Я не стала оправдываться. Я послала ей первую порцию доказательств. Фотографию того самого снимка с надписью на обороте: «Он жив. И он знает. 18.04». Скан договора купли-продажи земли со смехотворной ценой. Фото ключа.

«Это почерк моего отца. Он спрятал это. Он боялся. И его убили. Я нашла это в его тайнике. Ваши письма… я их тоже нашла. Он хранил их.»

Наступила пауза. Казалось, она вечность.
«Мои письма…» — наконец пришло сообщение. —  «Он их хранил?» В этих словах было что-то помимо гнева. Изумление? Растерянность?

«Да. И я думаю, что ваше последнее письмо, где вы говорили, что приедете, и стало причиной его смерти. Он что-то понял. Или решил признаться. И стал опасен.»

Я не стала пока упоминать ребенка. Это был слишком хрупкий мост. Сначала нужно было навести переправу из фактов.

«Что вы хотите от меня?» — спросила она.
«Информации. Всего, что вы знаете о том, что случилось с вашим отцом. О том, что происходило тогда. Любой детали. И… возможно, вашего официального заявления. Когда придет время.»

На этот раз ответ пришел быстрее.
«Я мало что помню. Я была ребенком. Но я помню… я помню, как он ушел из дома в тот вечер. Он поссорился с мамой. Говорил что-то про «их грязные дела», про то, что он «больше не может». Про «Морскую звезду». Он сказал, что идет к Ковалеву. Все объяснить. И… он не вернулся.»

По коже побежали мурашки. Он пошел к моему отцу. В ту самую ночь, когда исчез.

«А что было после?» — осторожно спросила я.
«После… приходили какие-то люди. Из администрации. Говорили, что он, скорее всего, утонул, что было штормовое предупреждение. Мама не верила. Она ходила к твоему отцу, к мэру… Ее не принимали. Потом начались звонки. Угрозы. Нашу собаку кто-то отравил. В окно бросили камень. Мама сдалась. Мы уехали. А через год она умерла. Официально — сердечный приступ. Но я знаю, что ее убили. Так же, как и его.»

Ее холодный, отстраненный тон был страшнее любых криков. Это была правда, выжженная в душе кислотой.

«А что насчет земли? Вы что-нибудь знаете о сделке?»
«Мама говорила, что это было воровство. Что они обманули людей, вынудили их продать землю за бесценок. А папа был против. Он хотел все вернуть. Это и стало последней каплей.»

Мы проговорили почти всю ночь. Она отвечала на мои вопросы скупо, но точно. Ее память сохранила удивительные детали — имена, даты, разговоры, подслушанные в детстве. По крупицам мы восстанавливали картину тех лет. Ее недоверие постепенно таяло, уступая место странному, осторожному союзу двух женщин, связанных общей трагедией.

И тогда я решилась.
«Екатерина… Есть еще одна вещь. Возможно, самая главная. Мой отец… он был донором. В норвежском банке спермы. Пять лет назад.»

На том конце повисла мертвая тишина. Я боялась, что она разорвет контакт.
«Я знаю» — пришло на удивление спокойное сообщение.
«Вы… знаете?»
«Да. Я специально выбрала его. Я хотела… я не знаю, чего я хотела. Возможно, отомстить. Заставить его посмотреть в глаза своему сыну. Своей крови. Или… может, я надеялась, что часть его, живущая в моем мальчике, будет лучше. Чище. Это было безумием. Я понимаю это сейчас.»
«Он узнал?»
«Да. В своем последнем письме я рассказала ему. Приложила фотографию. Сказала, что привезу сына познакомиться с отцом. Я думала… я не знаю, что я думала. Что он испугается? Заплатит, чтобы мы исчезли? Но он… он написал мне в ответ. Всего одну строчку.»

Я замерла, предчувствуя удар.
«Что он написал?»
«Простите меня.»

Слезы хлынули из моих глаз. Это было не оправдание. Это было признание. Признание во всем. В смерти ее отца. В разрушенной жизни. В воровстве. В последние минуты своей жизни он не пытался отрицать. Он просил прощения.

«Он испугался» — писала дальше Екатерина. — «Но не разоблачения. Он испугался правды, смотрящей на него с фотографии четырехлетнего ребенка. И, видимо, решил, что единственный способ хоть как-то искупить вину — это перестать молчать. За это его и убили.»

В ту ночь мы с Екатериной Петровой, две совершенно разные женщины из враждующих лагерей, заключили перемирие. Нас объединяла не только ненависть к общим врагам, но и странная, изломанная связь — дочерняя любовь к нашим отцам, и ещё маленький мальчик в Норвегии, который был внуком одного из них и сыном другого.

И еще одно общее знание: правда должна быть раскрыта. Ради него. Ради того, чтобы его будущее не было построено на лжи и крови, как прошлое его отца.

Глава 23. ДНК тест

Наше виртуальное расследование с Екатериной набрало обороты. Мы обменивались не только текстами, но и сканами старых фотографий, документов, вырезок. Она высылала мне все, что сохранилось в ее скромном норвежском архиве — память о жизни, которую у нее отняли.

И вот однажды ночью я получила от нее файл. «Семья.jpg». Я открыла его, ожидая увидеть знакомые по другим снимкам черты ее отца, Сергея Петрова.

Но то, что я увидела, заставило меня замереть, а потом поднести телефон к самому лицу, стараясь разглядеть детали.

На снимке была счастливая семья: молодой Сергей Петров с умными глазами за очками, его улыбающаяся жена и их дочь. Девочка лет семи-восьми, в белом платьице, с бантами в волосах и беззаботной, сияющей улыбкой. Она сидела на шее у отца, обнимая его за голову.

И эта девочка… эта девочка была моей копией.

Я вскочила, схватила со стола свою детскую фотографию, стоявшую в рамке — я в том же возрасте, в похожем платье, с такими же бантами. Я положила два снимка рядом. Сердце бешено колотилось, в ушах стоял звон.

Мы были поразительно похожи. Один разрез глаз. Одна форма губ. Даже улыбка, одинаковая, чуть с хитринкой. Как две капли воды. Как близнецы.

Нет. Не может быть. Это совпадение. Игра воображения. Я пыталась отогнать навязчивую мысль, но она впилась в мозг, как заноза.

В голове пронеслись обрывки воспоминаний. Холодность матери. Ее вечное отчуждение, будто она всегда была ко мне не просто строга, а… равнодушна. Ее яростное желание оградить меня от прошлого, ее слова: «Оставь, ради всех нас!». Ради кого? Ради нее? Ради Максима? Или… ради меня?

А отец? Его странная, двойственная любовь. То он был ласков и внимателен, то вдруг смотрел на меня с какой-то невыразимой печалью и виной. Он баловал меня, но в его подарках и внимании всегда чувствовалась какая-то попытка загладить вину. Я всегда списывала это на его тяжелый характер. А если…

«Он жив. И он знает.» Надпись на фотографии вспыхнула в сознании новым, ужасающим смыслом. Что, если «он» — это всё-таки Сергей Петров? Что, если он… жив? И я его дочь? И он знал. Всегда знал.

Я, не помня себя, написала Екатерине:
«У вас есть другие детские фото? Пришлите, пожалуйста, все, что есть.»

Она, удивленная, но не задавая лишних вопросов, прислала еще несколько снимков. С каждым новым фото уверенность росла. Мы были не просто похожи. Мы были одинаковыми.

Тогда я совершила то, на что у меня бы не хватило смелости еще неделю назад. Я зашла на сайт одной из международных лабораторий, предлагающих ДНК-тесты по почте. Заказала набор. «Для определения родства».

На следующий день курьер привез маленькую, ничем не примечательную коробочку. Мои руки дрожали, когда я вскрывала ее. Внутри лежали стерильные палочки для забора мазка изо рта и конверт.

Я сделала все по инструкции. Четко, механически, как робот. Потом заклеила конверт. На нем значился адрес лаборатории в Швейцарии.

Ожидание было самым долгим в моей жизни. Десять дней. Каждый час я проверяла почту. Каждую ночь мне снились кошмары, в которых я была то в своем доме, то в норвежском доме Екатерины, и везде меня преследовали чужие и в то же время до боли знакомые лица.

И вот пришел ответ. Письмо с пометкой «Конфиденциально».

Я открыла его, почти не дыша. Сухие, научные строки. Процент совпадения аллелей. Гаплогруппы. И… итоговый вывод:

«Вероятность отцовства: 0%. Испытуемая Анна Ковалева не является биологической дочерью Игоря Ковалева.»

Мир рухнул. Поплыл. Перевернулся с ног на голову. Я сидела на кровати, сжимая в руках листок бумаги, и не могла осознать прочитанное.

0%.

Не его дочь.

Значит…

Я прокрутила отчет ниже. Там было сравнение с другой предоставленной мной базой — образцом, анонимным, но на самом деле принадлежавшим Екатерине Петровой, который я попросила ее прислать под предлогом проверки одной из гипотез.

«Вероятность неполного родства (сестры по одному из родителей): 99,98%.»

Легкая тошнота подкатила к горлу. Я отшвырнула от себя листок, словно он был раскаленным железом. Потом снова подняла его и перечитала. Снова и снова.

Не его дочь. Сестра Екатерины. Значит… мой отец…

Имя Сергея Петрова всплыло в сознании само собой. Все встало на свои места с пугающей, кристальной ясностью.

Холодность матери. Она родила меня от другого мужчины. От партнера и, возможно, друга своего мужа. И вынуждена была меня растить, живя в одной доме с мужем, который знал правду. Который, возможно, ненавидел меня — живое доказательство ее измены. Но почему он тогда… баловал меня? Потому что чувствовал вину? Потому что… он был косвенной причиной смерти моего настоящего отца?

«Он жив. И он знает.» Теперь эта фраза обрела новый, оглушительный смысл. Отец… Игорь… писал обо мне. Он все знал.

И мать знала. И Максим? Догадывался? Относился ко мне с такой ненавистью не только потому, что я была любимицей отца, а потому, что я была не его сестрой? Чужаком? Плодом греха его матери?

Я подбежала к зеркалу и впилась взглядом в свое отражение. Черты, которые я всегда считала своими, отцовскими… они были не его. Они были Сергея Петрова. Его глаза. Его улыбка. Я была его копией. Такой же, как его другая дочь, Екатерина.

Вся моя жизнь, все мое прошлое, вся моя личность — все оказалось колоссальной ложью. Я была не Анной Ковалевой. Я была Анной Петровой. Дочерью человека, которого убили. Которая росла в доме его убийц, называя их семьей.

Которая любила человека, косвенно виновного в смерти своего настоящего отца.

Из груди вырвался странный, сдавленный звук — не то рыдание, не то смех. Крушение всего фундамента, на котором держалась моя жизнь, было настолько полным, что я даже не могла заплакать. Я стояла перед зеркалом и смотрела на незнакомку с глазами своего настоящего отца.

И в этот момент я поняла все. Его смерть была не просто убийством бизнес-партнера.

Теперь у меня был не только мотив найти правду. У меня была кровная обязанность. Перед собой. Перед своим настоящим отцом. Перед своей сестрой, которую я даже не знала.

Я медленно опустилась на пол, все еще сжимая в руке результаты теста. Шок постепенно отступал, уступая место новому, неизведанному доселе чувству — ясности.

Я знала, кто я. И теперь я точно знала, что должна делать.

Глава 24. Надорванный трос

Я сидела на холодном полу в комнате, которую когда-то считала своей, и смотрела на распечатку из лаборатории. Буквы плясали перед глазами, но их смысл уже врезался в сознание неизгладимым клеймом.

Анна Петрова.

Не Ковалева. Петрова.

Дочь человека, которого убили. Человека, чью смерть покрывали все эти годы люди, которых я называла семьей. Я выросла в доме врага. Мне улыбались те, кто, возможно, знал правду о моем отце. Меня воспитывал человек, который мог быть его убийцей или соучастником его убийства.

Чувство тошноты было таким сильным, что я едва сдерживала рвотные позывы. Весь мир перевернулся с ног на голову. Все, во что я верила, все, что составляло мою идентичность, оказалось ложью. Я была не тем, кем себя считала. Моя жизнь была построена на костях моего настоящего отца.

В голове проносились обрывки воспоминаний. Холодные взгляды матери. Ее странная, отстраненная любовь. Яростные вспышки Максима, его ненависть, которую я всегда списывала на ревность. А он, возможно, просто презирал меня как напоминание о позоре матери, как чужую кровь в их «идеальной» семье.

И отец… Игорь Ковалев. Как он на это смотрел? Как он мог жить с дочерью того, кого, возможно, уничтожил? Баловство, подарки, странная печаль в глазах… Это была не любовь. Это была вина. Гигантская, всепоглощающая вина. Он пытался откупиться. Загладить свою вину передо мной и перед памятью Сергея.

«Он жив. И он знает.» Эта фраза теперь горела в моем мозгу новым смыслом. Меня трясло мелкой дрожью. Слез не было. Был только ледяной, всепоглощающий ужас и гнев. Гнев на всех них. На мать, которая лгала мне всю жизнь. На Максима, который ненавидел меня за то, чего я не выбирала. На Игоря Ковалева, который был слишком слаб, чтобы признаться, и слишком грешен, чтобы быть прощенным.

Я не знала, сколько времени просидела так, но меня вывел из ступора тихий сигнал в мессенджере. Сообщение от Кирилла.

«Встречаемся. Срочно. Старая пристань, где рыбачили. Есть новости.»

Я с трудом заставила себя встать. Ноги были ватными. Я посмотрела на себя в зеркало. Из зазеркалья на меня смотрела незнакомка с бледным, искаженным страданием лицом и глазами Сергея Петрова. Я глубоко вдохнула.

«Ты Анна Петрова, — сказала я своему отражению. — И пришло время узнать, что случилось с твоим отцом».

Старая деревянная пристань, где мы с Кириллом иногда ловили рыбу в детстве, скрипела под ногами. Туман над водой был таким густым, что его можно было потрогать. Кирилл уже ждал, закутавшись в куртку. Его лицо было напряженным и серьезным.

— Ты в порядке? — сразу спросил он, внимательно глядя на меня. — Ты выглядишь ужасно.

— Я… — мой голос сорвался. Я покачала головой, не в силах объяснить. — Позже. Скажи, что нашел.

— Я нашел Алексея, — сказал Кирилл, понизив голос. — Старшего механика. Он не на севере, скрывается у родственницы в соседнем поселке. Боится, что его следующего найдут в воде. Но он согласился поговорить. За деньги и за гарантии, что мы вскоре уедем отсюда.

Сердце у меня ушло в пятки.
— И?
— И он подтвердил все. «Чайку» перед тем злополучным днем действительно чинил Максим. Лично. Гнал всех из дока, говорил, что хочет сделать сюрприз отцу, починить сам. Алексей говорил, что это было странно — Максим и гвоздь забить ровно никогда не мог, не то что рулевое управление чинить.

Кирилл помолчал, глядя на воду.
— Но самое главное… После того как лодку разбило о скалы, обломки разбросало по берегу. Официально их собрали и вывезли на свалку. Но Алексей, как одержимый, ходил по берегу. Он не верил в случайность. И он кое-что нашел.

Он вытащил из внутреннего кармана куртки небольшой прозрачный пакет. В нем лежал обломок троса, темный, с рваными краями. Один конец троса был аккуратно, под углом, сплющен и заточен, будто его перепилили, а потом пытались придать вид обрыва.

— Он нашел это вместе с куском обшивки, — прошептал Кирилл. — Кто-то надпилил трос рулевого управления. Не до конца, чтобы он выдержал проверку у причала. Но в море, под нагрузкой, в шторм… он должен был лопнуть. Лодка становилась неуправляемой. Особенно на скорости. Особенно если не ожидать подвоха.

Я взяла пакет с дрожащими руками. Этот кусок грязного, ржавого троса был инструментом убийства. Инструмент, который создал мой сводный брат. Чтобы убить человека, которого я называла отцом.

— Алексей все это время хранил его, — сказал Кирилл. — Боялся показывать. Но теперь, после смерти Игоря Владимировича, он понял, что может быть следующим.

Я смотрела на этот зловещий артефакт, и все кусочки пазла наконец встали на свои места с жуткой, неотвратимой ясностью. Несчастный случай. Саботаж. Убийство.

И за всем этим стояли они. Моя «семья».

Я подняла глаза на Кирилла. В них уже не было ни страха, ни растерянности. Только холодная решимость.
— Этого достаточно? Для полиции? Для обвинения?

Он горько усмехнулся.
— Для участкового Иванова? Нет. Он заберет улику и отнесет Максиму. Нам нужны другие инстанции. И нам нужен живой Алексей. И… — он посмотрел на меня с сожалением, — нам нужно, чтобы ты была готова. Потому что когда мы это обнародуем, твой мир рухнет окончательно.

— Мой мир уже рухнул, — тихо сказала я, сжимая в руке пакет с тросом. — Теперь пришло время рушить их мир.

Я повернулась и пошла прочь по скрипучим доскам пристани, в серую пелену тумана. У меня в руке было доказательство. А в сердце — ясная и холодная правда о том, кто я и что я должна сделать.

Я шла не как жертва. Я шла как мстительница.

Глава 25. Ссора с Максимом

Возвращение в дом было похоже на возвращение в клетку. Каждый звук, каждый скрип половицы отзывался эхом в моей новой, перевернутой реальности. Я была Анна Петрова, заложница в логове семьи Ковалевых. И у меня в куртке лежало доказательство их преступления.

Я надеялась проскользнуть в свою комнату незамеченной, но не судьба. В холле, у зеркала, стоял Максим. Он поправлял галстук, его отражение было мрачным и недовольным. Похороны прошли, но он все ещё оттачивал образ скорбящего наследника.

Увидев меня, он медленно повернулся. Его взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по мне с головы до ног.
— Где это ты шляешься? Мать волнуется, — его голос был спокоен, но в нем чувствовалось знакомое напряжение, как у струны перед разрывом.

— Гуляла. Воздухом подышала, — ответила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Я попыталась пройти мимо него к лестнице.

Его рука резко опустилась, преграждая мне путь.
— Не надо мне тут, — он фыркнул. — Я не слепой. Ты что-то замышляешь. Весь день снуешь, как тень, с тем журналистишкой своим. На похороны отца даже черное платье не смогла найти, вся в своих заботах.

Я остановилась, медленно поворачиваясь к нему. Гнев, холодный и ясный, начал закипать у меня внутри.
— Мои заботы тебя не касаются, Максим.
— О, ещё как касаются! — он шагнул ко мне ближе, и от него пахло дорогим одеколоном и чем-то металлическим, агрессивным. — Ты здесь, под этой крышей. Ты ешь наш хлеб. И ты плетешь какие-то интриги, когда вся семья в трауре. Я тебя знаю. Ты всегда была эгоисткой. Сбежала, когда здесь было трудно, а теперь, когда папы нет, вернулась. Догадаться нетрудно, зачем.

— Зачем? — спросила я, глядя ему прямо в глаза. Впервые в жизни я не отводила взгляд.

— За своей долей! — выкрикнул он, и его лицо исказилось гримасой злобы. — Думаешь, я не вижу? Верфи тебе мало? Денег отца тебе мало? Хочешь все урвать, пока мать в шоке, а я договариваюсь обо всем? Так вот знай, сестренка, — он ядовито растянул слово, — ты здесь никто. Никто! Ты получишь ровно столько, сколько я сочту нужным тебе выделить. И благодари Бога, что я вообще собираюсь тебе что-то дать.

Его слова должны были ранить. Еще неделю назад они бы ранили. Но сейчас я слышала не только злобу. Я слышала в них боль. Старую, детскую, завистливую боль.

— Мне ничего от тебя не нужно, Максим, — тихо сказала я. — Ни верфи, ни денег. Мне нужна только правда.

Он фыркнул, но я продолжила, не давая ему перебить.
— Почему ты его так ненавидел? Отца? Что он такого тебе сделал?

Вопрос застал его врасплох. Он отшатнулся, будто я ударила его.
— Что? Да я…
— Ты его ненавидел, — не отступала я. — Всегда. Я видела это. Даже когда ты улыбался ему в лицо, в глазах у тебя была ненависть. Почему? Потому что он был строг? Потому что требовал слишком многого?

Максим засмеялся, но смех его был сухим и злым.
— Ты ничего не понимаешь. Ты всегда была его любимицей. Его маленькой принцессой. Он смотрел на тебя, а меня… меня он вообще не видел. Я всегда был для него неудачником, недотепой, который все портит. Сколько я ни старался! Сколько я ни пытался заслужить его похвалу! Он только и мог что критиковать. «Не так держишь инструмент». «Не тем людям доверяешь». «Решения принимаешь необдуманно». А тебя… тебя он на руках носил. Хотя ты… ты даже не…

Он запнулся, сжал кулаки, с трудом сдерживая ярость.
— Хотя я что? — спросила я, зная, к чему он клонит. Зная, что он, возможно, в курсе самой главной тайны.

— Да ничего! — рявкнул он, отворачиваясь. — Просто убирайся с глаз моих и не лезь не в свое дело. Получишь свои гроши и катись отсюда обратно в свой уютный мирок. А верфь… верфь будет моей. Я ее заслужил. Я всю жизнь на нее пахал, пока ты тут строила из себя недотрогу.

Его слова обнажили всю глубину его обиды. Это была не просто жадность. Это была жажда признания. Признания от человека, который уже никогда не сможет его дать. Он убил отца не только по приказу или из-за денег. Он убил его из-за этой вечной, съедающей его изнутри ненависти и ревности.

И в этот момент я чуть не сказала ему. Чуть не выпалила: «Он не был моим отцом! Он знал это! И поэтому ко мне относился иначе!». Но я вовремя остановилась. Это знание было моим оружием. И раскрывать его сейчас было бы безумием.

Я просто посмотрела на него — на своего сводного брата, убийцу, несчастного, озлобленного человека.
— Ты прав, Максим, — сказала я тихо. — Я ничего не понимала. Но теперь начинаю понимать.

Я обошла его и поднялась по лестнице. Я чувствовала его ненавидящий взгляд у себя на спине. Ссора ничего не дала и все обо всем сказала. Он видел во мне угрозу своей власти и своей картине мира. И теперь он будет действовать.

Я зашла в свою комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Сердце бешено колотилось. В одной руке я сжимала ключ от склада, в другой — телефон с доказательством от Кирилла.

Они все лгали. Ненавидели. Убивали.

И завтра, на поминках человека, который не был мне отцом, я должна буду смотреть им в глаза и делать вид, что все еще верю в эту жуткую пародию на семью.

Но это был последний акт. После этого начнется война. И на этот раз у меня было оружие. Правда.

Глава 26.  Новые детали воспоминаний

Тишина в доме после ссоры с Максимом была звенящей, налитой свинцом. Я сидела на кровати, зажав в ладонях тот самый рваный трос в пакете, и смотрела в стену, но не видела ее. Передо мной проплывали образы, звуки, обрывки фраз, которые мой мозг, защищаясь, десятилетиями прятал в самых потаенных уголках памяти.

Теперь плотина рухнула. Правда, как яркий, безжалостный свет, проникала в эти темные закоулки, вытаскивая наружу то, что было похоронено заживо.

Тот вечер. Пирс. Туман, соленый и колючий на губах. Я бегу, спотыкаясь, сердце колотится где-то в горле. Ссора с отцом… нет, не с отцом. С Игорем. Он сказал… что? Что-то жесткое. Что-то про то, что я «совсем как он». И про то, что мне «нельзя это знать».

Я зажмурилась, вжимая пальцы в виски. Картина становилась четче.

Я иду по пирсу, ищу его. Не чтобы помириться. Чтобы доказать, что он не прав. Что я не такая. И вот… огонек у маяка. Голоса. Не два. Три.

Три.

Раньше я помнила только два: властный бас Игоря и визгливый, отчаянный — тот, что принадлежал, как я думала, дяде Мише. Но сейчас из тумана памяти проступил еще один. Тихий, надтреснутый, полный неподдельной боли. Женский голос.

«Верни его! Верни мне мужа! Что вы с ним сделали?»

Голос плакал. Умолял. Это была не ярость. Это было отчаяние.

«Успокойся, Таня. Все кончено. Его нет. Смирись», — голос Игоря, твердый, как сталь.
«Не верю! Он не мог просто исчезнуть! Он бы не бросил нас! Вы что-то сделали! Вы и ваш проклятый Виктор! Из-за вашей жажды денег!»

Ледяная волна прокатилась по мне. Та ночь на пирсе… это была не расправа над случайным свидетелем. Это был разговор Игоря Ковалева с вдовой его пропавшего партнера. С моей настоящей матерью? Нет, та женщина в ту ночь умоляла вернуть ей мужа. Сергея Петрова. Значит, это была… жена Сергея? Мать Екатерины?

«Он знал про ваши махинации с землей! Он хотел все вернуть! И вы его убили!» — голос женщины срывался на визг.
«Заткнись, дура! — это прозвучало как удар хлыста. Голос Игоря. — Никто никого не убивал! Он сам утонул! А теперь слушай сюда…»

И дальше… тихий, шипящий, страшный в своей угрозе монолог. О том, что будет с ней и ее дочерью, если она не замолчит и не уберется из города. О том, что ее ждет та же участь, что и мужа, если она посмеет поднять голос.

«Вы монстры! — всхлипывала женщина. — Вы забрали у меня все!»
«Я забрал? — голос Игоря внезапно стал ядовито-спокойным. — А кто ко мне приполз пять лет назад, когда твой «любимый муж» тебя бросил? Кто плакал у меня на плече? Кто просил помощи?»

Громкий хлопок. Женщина вскрикнула от боли.

…Я вскочила с кровати, подбежала к раковине и меня вырвало. Спазмы сотрясали тело, пока я не осталась без сил. Во рту был противный вкус желчи и горячих соленых слез, которые наконец хлынули из меня. Я рыдала, как ребенок, которого только что лишили всего мира.

Я рыдала по Сергею Петрову, своему отцу, которого никогда не знала.
По его жене, своей… мачехе?.. которая медленно угасла после его исчезновения. По Екатерине, своей сестре, которую оставили сиротой.
По себе. По той девочке, которой солгали все, кому она должна была доверять.

А потом слезы иссякли. Осталась только пустота. И холодная, кристальная ясность.

Я поднялась, умыла лицо ледяной водой и посмотрела в зеркало. В него смотрели глаза Сергея Петрова. Полные решимости.

Прошлое не просто было связано с настоящим. Оно было его прямой причиной. Убийство тогда и убийство сейчас. Заговор молчания тогда и заговор молчания сейчас.

Они убили дважды. Чтобы скрыть одну правду.

Но теперь эта правда была во мне. Я была ее живым воплощением.

И я была готова предъявить им счет. За все.

Глава 27. Нападение

Воздух в городе стал другим. Густым, колючим, наполненным невидимыми угрозами. Каждый прохожий казался потенциальным врагом, каждый скрип тормозов — затаившейся опасностью. После разговора с Максимом и страшных воспоминаний, обрушившихся на меня, я чувствовала себя зверем, загнанным в угол, который вот-вот пойдет в атаку.

Мне нужно было встретиться с Кириллом. Передать ему трос, обсудить следующий шаг. Мы договорились о месте — старой котельной на окраине, заброшенной и безопасной. Я шла короткой дорогой, через узкие, плохо освещенные переулки между громадами цехов, стараясь двигаться быстро и не выглядывать.

Туман сгущался, превращаясь в морось, которая застилала стекла фонарей мутными ореолами. Я закуталась глубже в куртку, сжимая в кармане телефон и тот самый пакет с доказательством. Мысли путались: лицо Максима, искаженное ненавистью, ледяные глаза матери, обрывки того ночного кошмара на пирсе…

Я не услышала шагов. Я просто почувствовала резкий рывок за капюшон, который сдавил гортань и потащил меня в темный провал между двумя складами.

Мир опрокинулся. Я ударилась спиной о кирпичную стену, и из легких с силой вырвался воздух. Прежде чем я успела вскрикнуть, чья-то мощная ладонь грубо прижалась к моему рту, пригвоздив голову к стене.

Передо мной маячили две темные фигуры в балахонах с капюшонами, скрывающими лица. От них пахло потом, дешевым табаком и чем-то металлическим — опасностью.

— Тихо, сучка, — прошипел тот, что держал меня. Голос был низким, хриплым, без всякой эмоции. — Слушай сюда и запоминай.

Второй приблизился вплотную. Я видела только его губы, тонкие и жесткие, в темноте.
— Твое любопытство тебя убьет, — сказал он тихо, почти ласково, и от этого стало еще страшнее. — Умные девки сидят дома. А не шляются по помойкам, не задают лишних вопросов.

Он ткнул мне что-то твердое и холодное под ребра. Не нож. Что-то потяжелее. Возможно, монтировку.

— Ты поняла, о чем я? — он надавил сильнее, и боль пронзила бок.
Я замотала головой, пытаясь вырваться, но ладонь на моем рту была как тиски. Паника, слепая и животная, поднималась к горлу.

— Все, что тебе нужно знать — это дорога на вокзал, — продолжил он. — Садись на первый поезд и исчезай. Забудь про Железный мыс. Забудь про свою семью. У тебя есть ровно сутки. Поняла?

Я снова попыталась кивнуть, глаза у меня были расширены от ужаса.

— Если завтра в это время ты еще будешь здесь, — его голос стал ледяным, — мы найдем тебя. И на этот раз просто болтать не будем. С тобой случится настоящий несчастный случай. Очень печальный. Очень окончательный.

Он отступил. Ладонь отпустила мой рот. Я рухнула на колени на мокрый асфальт, давясь кашлем и пытаясь вдохнуть воздух.

— Уезжай, пока цела, — бросил первый, и оба они растворились в тумане так же бесшумно, как и появились.

Я сидела на холодном асфальте, обхватив себя руками, и тряслась мелкой дрожью. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Под ребром ныло тупой болью от удара.

Их слова звенели в ушах: «Уезжай, пока цела». Это было не просто предупреждение. Это был ультиматум. Они знали, что я что-то ищу. Они знали, что я близка к истине. И теперь они сменили тактику со скрытых угроз на открытую демонстрацию силы.

Страх был всепоглощающим. Он парализовывал, сковывал конечности. Я хотела одного — бежать. Подняться, побежать куда глаза глядят, уехать, спрятаться, как они и велели. Сохранить свою жизнь.

Но потом, сквозь пелену ужаса, пробился другой голос. Трезвый, циничный, знакомый. Голос мысленного Марка.

«Ну что, Ковалева… то есть Петрова. Испугалась? Хочешь сдаться? После всего, что узнала?»

Я подняла голову, смотря в грязную лужу, в которой отражалось мутное небо.
«Они убьют меня», — прошептала я сама себе.

«Возможно. А возможно, убьют и Екатерину с ее сыном, когда разберутся с тобой. И всех, кто им мешает. Ты действительно хочешь жить с этим? Зная, что могла что-то сделать, но струсила?»

Я медленно поднялась на ноги, опираясь о холодную кирпичную стену. Тело ломило, но разум прояснялся. Страх никуда не делся. Он был со мной, холодный ком в животе. Но теперь к нему добавилось что-то еще. Ярость. Чистая, беспощадная ярость.

Они напали на меня. Пригрозили мне. Приказали бежать. Как когда-то приказали бежать вдове Сергея Петрова. И она послушалась. И что? Она все равно умерла. Ее все равно убили.

Бегство не спасет. Оно только отсрочит расплату. Для меня. Но не для них.

Я выпрямилась, с силой вытерла грязь с колена. Пакет с тросом, слава Богу, остался со мной. Они его не забрали. Значит, они не знали, что у меня есть конкретная улика. Они просто хотели спугнуть.

И совершили ошибку. Они показали, что боятся. Их нападение не сломало меня, а наоборот, закалило.

Я вышла из переулка, больше не стараясь прятаться. Я шла по темным улицам Железного мыса, и каждый шаг отдавался в моем сердце не страхом, а четким, ровным ритмом решимости.

Они дали мне сутки. Хорошо.

За эти сутки я должна была сделать то, чего они боятся больше всего. Опубликовать правду.

Глава 28. Разговор с матерью

Я вошла в дом, всё еще дрожа от адреналина и ярости. Грязь на коленях, ссадина на ладони, тлеющий в глазах огонь — всё выдавало во мне жертву нападения. Я уже не пыталась это скрыть. Пусть видят. Пусть знают, до чего они довели.

Мать сидела в гостиной, в своём кресле, но на этот раз в её позе не было привычной ледяной собранности. Она сидела сгорбившись, уставившись в пустой камин, и в её пальцах, сжимавших кружевную салфетку, читалась нервная дрожь. Она услышала мои шаги, подняла на меня взгляд — и замерла.

— Боже правый… Анна… Что с тобой? — её голос дрогнул. В нём впервые за все эти дни прозвучало что-то, кроме холодного отчуждения. Испуг.

— Со мной? — я рассмеялась, коротким, сухим, безрадостным смехом. — Со мной всё прекрасно, мама. Со мной просто побеседовали. Очень убедительно. Посоветовали уехать. Пока я цела.

Я подошла к бару, налила себе стакан воды дрожащей рукой и выпила залпом, повернувшись к ней спиной. Её взгляд жёг мне спину.

— Кто?.. — начала она и замолчала, поняв всю бессмысленность вопроса.

— Не знаю. Двое. В балахонах. Говорили, что если я не исчезну за сутки, со мной случится «несчастный случай». Очень окончательный. — Я обернулась и посмотрела на неё прямо. — Это Максим? Или его новые друзья? Или может быть старые друзья моего отца?

Она побледнела ещё сильнее, её пальцы сжали салфетку так, что костяшки побелели.
— Это… это просто хулиганы… Город стал небезопасным…

— Перестань! — мой крик прозвучал оглушительно в тихой гостиной. Стекло в моей руке задрожало. — Хватит лгать мне! Хватит врать! Мне только что угрожали смертью! Из-за тебя! Из-за вашего грязного прошлого, которое вы пытаетесь скрыть! Из-за отца!

Имя «отца» будто ударило её. Она сжалась, отвела взгляд.
— Твой отец… — она начала и снова запнулась, подбирая слова с невероятным усилием. — Твой отец был не… не святой. Да. Он был сложным человеком. Он принимал сложные решения. Ради бизнеса. Ради этой семьи. Ради нашего благополучия.

Она говорила медленно, с трудом, будто слова обжигали ей губы.
— Он многое скрывал. От всех. И от меня тоже. Были вещи, о которых я не знала. Или… не хотела знать. Но всё, что он делал, он делал для нас. Чтобы мы были в безопасности. Чтобы у нас было будущее.

— Будущее? — я фыркнула. — Какое будущее может быть на костях невинных людей? На украденной земле? На крови?

Её глаза метнулись на меня, в них мелькнул настоящий, животный ужас.
— Молчи! — прошипела она. — Ты не понимаешь, о чем говоришь! Ты не знаешь всей картины!
— Тогда расскажи мне! — я шагнула к ней, наступая. — Кто такой Сергей Петров? Что с ним случилось на самом деле? Почему его вдова пришла к отцу той ночью на пирсе? И что они с ней сделали?

При этих словах она ахнула, будто я ударила её ножом. Все остатки краски покинули её лицо.
— Ты… ты помнишь? — это был едва слышный шепот.

— Я всё помню, мама. Просто сейчас это сложилось воедино. Они убили её, да? Прямо на моих глазах. И ты мне сказала, что это бред. Ты заставила меня забыть.

Она закрыла лицо руками, её плечи затряслись. Я ждала. Минуту. Две. Наконец, она опустила руки. Её глаза были сухими, но в них стояла такая бездонная мука, что мне стало почти страшно.

— Анна, милая… — её голос сорвался. — Пожалуйста. Остановись. Ради меня. Ради памяти отца. Ради себя самой. Если ты продолжишь копать, они… они не остановятся. Они убьют тебя. Как… как они убили его.

Последние слова повисли в воздухе тяжелым, неоспоримым приговором. Она только что прямо подтвердила самое страшное.

— Они убили отца? — прошептала я, чувствуя, как земля уходит из-под ног, несмотря на все мои догадки.

Она сжала губы, поняв, что сказала лишнее, и снова отступила в свою крепость молчания.
— Я ничего не говорила. Я только сказала… что некоторые вещи лучше оставить в прошлом. Ты не представляешь, с какими людьми связалась наша семья. Это не просто Максим и его глупости. За всем этим стоят… очень влиятельные и очень опасные люди. И если ты продолжишь, пострадают все. Ты. Я. Максим. Все, кого ты хоть сколько-нибудь любишь.

В её голосе снова зазвучала мольба, но на этот раз искренняя, отчаянная.
— Уезжай. Пожалуйста. Забудь всё это. Найди себе счастливую жизнь вдали отсюда. Это единственный способ выжить.

Я смотрела на неё — на свою мать, которая всю жизнь лгала мне, которая покрывала убийц, которая сейчас умоляла меня сдаться из страха. И впервые я не увидела в ней монстра. Я увидела запуганную, сломленную женщину, запертую в золотую клетку из лжи и страха, которую построил для неё мой отец.

Но это не меняло сути. Она предлагала мне бежать. Спасать свою шкуру ценой предательства памяти моего настоящего отца, моей сестры и всех, кого обобрали и уничтожили Ковалевы.

Я медленно покачала головой.
— Нет, мама. Я не могу остановиться. Я не могу забыть. Слишком много людей заплатили за ваше «будущее» своими жизнями. И я не позволю им заплатить за него ещё и моим молчанием.

Её лицо исказилось от отчаяния.
— Тогда они убьют тебя! Ты не понимаешь!

— Понимаю, — тихо сказала я. — Но может быть это единственный способ положить этому конец.

Я развернулась и вышла из гостиной, оставив её одну в кресле, с её страхами, её ложью и её бесполезными предупреждениями.

Она раскрыла часть правды. Достаточную, чтобы я поняла: я на правильном пути. И опасность была реальной.

Но это только укрепляло мою решимость. Они убили моего отца. Они убили мать Екатерины. Теперь они пришли за мной.

Значит, пришло время переходить в контратаку.

Глава 29. Главный свидетель

Дверь в мою комнату закрылась с тихим щелчком, отсекая внешний мир — мир лжи, угроз и напуганных глаз матери. Я прислонилась спиной к холодному дереву, закрыла глаза и сделала глубокий, дрожащий вдох.

Тишина. Только бешеный стук сердца в ушах и тяжёлое, прерывистое дыхание. Мне нужно было собраться. Систематизировать хаос. Превратить боль, ярость и страх в холодное, неумолимое оружие.

Я мысленно представила его. Марка. Таким, каким он сидел в своём кресле среди хаоса чертежей, с потертой кружкой кофе в руке.

«Ну, Петрова, — раздался в голове его хриплый, но довольный голос. — Похоже, твой личный ад только начинается. Что имеем?»

Я открыла глаза, подошла к столу и взяла блокнот. На чистой странице я вывела заглавными буквами: «ОБВИНЕНИЕ».

«Имеем труп, — начала я мысленно, ведя рукой по бумаге. — Игорь Ковалев. Смерть оформлена как несчастный случай. Но мы знаем, что это убийство.»
Я написала: УБИЙСТВО ИГОРЯ КОВАЛЕВА.

«Мотив?» — спросил Марк.
«Два основных. Первый — деньги и власть. Предстоящая сделка по продаже земель под курорт. Миллионы. Максим, как наследник, получает всё. Виктор Семенович, как совладелец и лоббист, — свою долю. Отец мог захотеть выйти из игры или пересмотреть условия.»
Я написала: МОТИВ 1: ДЕНЬГИ/ВЛАСТЬ. Максим Ковалев, Виктор Семенович.

«Второй мотив — старая история. Сергей Петров. Его вдова. Письма Екатерины. Отец дрогнул. Решил признаться или как-то загладить вину. Стал угрозой для всех, кто участвовал в сокрытии первого преступления.»
Я написала: МОТИВ 2: СТАРАЯ ВИНА. Сокрытие убийства Сергея Петрова и его жены. Все участники.

«Подозреваемые?»
«Максим Ковалев. Непосредственный исполнитель. Надпилил трос. Имеет прямой мотив — власть и ненависть к отцу. Виктор Семенович. Заказчик или соучастник. Мэр, контролирует полицию и административный ресурс. Возможно, другие лица из его окружения, обеспечивающие «прикрытие».
Я вывела: ПОДОЗРЕВАЕМЫЕ: 1. Максим Ковалев (исполнитель). 2. Виктор Семенович (организатор/пособник). 3. Лица из администрации/полиции (пособники).

«Доказательства?» — потребовал мысленный Марк.
«Прямых улик нет. Но есть цепочка косвенных. Первое: показания Алексея, старшего механика, о том, что лодку чинил лично Максим. Второе: вещественное доказательство — надпиленный трос, найденный Алексеем. Третье: странная поспешность похорон и давление на меня с целью прекратить расследование. Четвертое: нападение на меня с угрозами. Пятое: финансовая документация, указывающая на мошенничество с землей. Шестое: письма Екатерины Петровой, подтверждающие угрозы в адрес ее семьи и связь с Игорем Ковалевым.»
Я исписала целую страницу, выводя стрелки и соединяя факты.

«Слабое место?» — безжалостно спросил Марк.
«Алексей. Он — ключевой свидетель. Если его уберут или он испугается и откажется от показаний, цепочка рухнет. Также нет прямых доказательств причастности Виктора Семеновича. Все упирается в слово Алексея против слова Максима и молчание городской системы.»
Я подчеркнула имя «Алексей» трижды.

«Что делаем?»
«Действуем по двум фронтам. Первый: защита и официальные показания Алексея. Нужно вывезти его из города, обеспечить безопасность и найти способ записать его официальные показания для органов, которые не контролируются мэром. Второй: ищем рычаг на Виктора Семеновича. Его слабое место — репутация и предстоящая сделка. Нужно найти способ пригрозить ему публичным скандалом. Использовать прессу. Кирилл уже работает над этим.»
Я написала: ПЛАН: 1. СВИДЕТЕЛЬ (Алексей). 2. ДАВЛЕНИЕ (Виктор С.).

«Риски?»
«Высокие. Они попытаются устранить Алексея. Попытаются дискредитировать меня. Возможно, применят силу снова. Мать предупредила — за ними стоят влиятельные люди.»
Я обвела слово «РИСКИ» в красный круг.

«Альтернатива?» — последний вопрос мысленного Марка.
«Сбежать. Молчать. Позволить им победить. И жить с этим знанием до конца дней. Это не альтернатива.»
Я отложила ручку и посмотрела на исписанные страницы. Хаос мыслей, страхов и обрывков информации сложился в четкую, пусть и ужасающую, схему.

Передо мной лежала архитектура преступления. Не идеальная, не законченная, но прочная. Построенная на фактах, а не на догадках.

Я больше не была потерянной девочкой, бьющейся в панике. Я была архитектором, и у меня был чертеж. Чертеж разоблачения.

Я достала телефон и написала Кириллу в защищенный мессенджер:
«Наш главный приоритет — Алексей. Нужно вывезти его. Сегодня. И найти способ записать его показания на видео. Ищи надежное место. Я разрабатываю план по давлению на мэра.»

Ответ пришел почти мгновенно:
«Уже ищу. Будет сложно, но постараюсь. Держись, Петрова. Мы близки.»

Я отключила телефон, взяла в руки надпиленный трос в пакете. Он был холодным и тяжелым. Орудие убийства. Теперь — вещественное доказательство.

Страх никуда не делся. Но теперь он был не парализующим, а мобилизующим. Как перед сложной сметой или сдачей проекта — осознание масштаба работы и ответственности.

Они убили моего отца. Они убили мою мать. Они пытались запугать меня.

Но они совершили одну ошибку. Они недооценили дочь Сергея Петрова. Его упрямство, его ум и его жажду справедливости, которые он передал мне по крови.

Игра была далеко не окончена. Она только начиналась.

Глава 30. Показания Алексея

Кирилл нервно барабанил пальцами по рулю, всматриваясь в грязное ветровое стекло старого «Жигулёнка», взятого напрокат у своего двоюродного брата из соседнего района. Машина была невзрачной, ржавой и идеально подходила для того, чтобы не привлекать внимания. Дождь сменился мокрым, неприятным снегом, который таял, едва коснувшись земли, превращая улицы в месиво из грязи и слякоти.

Адрес, который он в итоге выбил из запуганной родственницы Алексея, вел в самый заброшенный район Железного мыса — частный сектор, где дома скорее напоминали сараи, а оставшиеся жители прятались за заборами с колючкой.

«Дом № 17, конец улицы», — значилось в смс.

Кирилл заглушил двигатель за пару домов до цели и пошел пешком, воротник куртки поднят, руки засунуты в карманы. Воздух пах влажным деревом, дымом из печных труб и безнадегой.

Дом № 17 был похож на остальные — покосившийся, с прогнившими ступенями. Кирилл обошел его кругом, убедившись, что за ним никто не следит, и постучал в заднюю дверь — три коротких, два длинных, как условлено.

Долгое время ничего не происходило. Потом послышались робкие шаги, щелчок засова. Дверь приоткрылась на цепочку. В щели блеснул испуганный глаз.

— Кто? — просипел хриплый голос.
— Про трос, — коротко бросил Кирилл, не называя имен.

Цепочка с лязгом упала. Дверь открылась, и Кирилл быстро юркнул внутрь.

Внутри пахло затхлостью, картошкой и страхом. Алексей, старший механик, выглядел на двадцать лет старше своего возраста. Лицо осунулось, глаза бегали, руки дрожали.

— Ну? — одним словом спросил он, закуривая дешевую сигарету. — Нашли их?
— Нашли, — кивнул Кирилл, оглядывая убогую комнату. — Но этого мало. Нужны твои официальные показания. На камеру. Чтобы уже никто не смог их оспорить.

Алексей закашлялся, затягиваясь.
— На камеру? Да вы с ума сошли! Они же меня в землю закопают, как щенка!
— Они и так тебя найдут, — холодно возразил Кирилл. — Ты думаешь, они не проверят всех родственников? Ты — единственный, кто может все доказать. У тебя есть улика. И есть история.

— И мне за эту историю пулю в лоб получать? — Алексей горько усмехнулся. — Нет уж. Я сказал вам все, что знал. Дайте денег, как договаривались, и я уеду. Далеко. Навсегда.

— Денег тебе не хватит, чтобы прятаться от них вечно, — Кирилл шагнул к нему ближе. — Они вездесущи. Ты либо с нами, либо… — он не договорил, но смысл был ясен.

Алексей закрыл лицо руками.
— Почему я? Почему я вообще в это ввязался?..
— Потому что ты единственный порядочный человек на всей этой проклятой верфи, — сказал Кирилл неожиданно мягко. — И потому что ты единственный, кто может помочь Анне. Ее уже пытались убить. Как думаешь, почему?

Механик поднял на него взгляд, полный ужаса.
— Анну? Дочку хозяина?
— Они не остановятся ни перед чем. Ни перед тобой, ни перед ней. Наше единственное спасение — нанести удар первыми. Публично. Чтобы все узнали.

Алексей молчал, курил, глядя в закопченное окно. В комнате было слышно, как тикают часы на стене.
— И куда вы меня денете? После?
— У меня есть знакомые. В области. В серьезном издании. Они обеспечат тебе охрану и жилье, пока все не закончится. Деньги тоже будут. Но сначала — показания.

Еще одна долгая пауза. Наконец, Алексей с силой потушил окурок о жестяную пепельницу.
— Ладно. Черт с вами. Делать нечего. Только быстро. И чтобы надежно.

Через полчаса они уже ехали на ржавой «шестерке» по разбитой дороге прочь из Железного мыса. Алексей сидел на заднем сиденье, закутавшись в старый плащ, и нервно смотрел в окно. Кирилл вел машину, постоянно поглядывая в зеркала заднего вида.

Они приехали на заброшенную дачу друга детства Кирилла, в тридцати километрах от города. Место было пустынным и безопасным.

Внутри, при свете керосиновой лампы (электричество давно отключили), Кирилл установил на тумбочку телефон, включил запись.

— Говори. Все, что знаешь. С самого начала.

Алексей глубоко вздохнул, посмотрел в объектив и начал говорить. Сначала неуверенно, сбивчиво. Потом, войдя в раж, — четко и страстно. Он рассказал про «Чайку», про то, как ее чинил Максим, про найденный надпиленный трос. Про давление со стороны руководства после смерти Игоря Владимировича. Про свои подозрения и страх.

Он говорил десять минут. Когда он закончил, в сарае повисла тяжелая тишина. Камера продолжала записывать.

— Все? — тихо спросил Кирилл.
— Все, — Алексей вытер пот со лба. — Теперь вы меня спасайте.

Кирилл выключил запись, сохранил файл в трех разных облачных хранилищах и отправил копию анонимной почтой на запасной ящик Анны.

— Теперь поехали. Быстро и тихо.

Они снова сели в машину и поехали в ночь. На этот раз — к безопасному месту, о котором знали только они двое. У Кирилла в кармане лежало самое ценное, что у них было сейчас. Не вещдок. Слово. Слово человека, который был готов рассказать правду.

Это была та соломинка, которая должна была сломать спину верблюду.

Глава 31. Дневник Ковалева

Тишина в доме Ковалевых больше не была такой гнетущей. Теперь у меня было видео-показание. Была улика. Но мне нужно было больше. Нужно было что-то неоспоримое, что свяжет все ниточки в один узел и пригвоздит виновных к позорному столбу.

Я снова оказалась в кабинете Игоря Ковалева. Теперь это место не казалось мне ни священным, ни запретным. Оно было полем битвы, архивом преступлений. И где-то здесь должен был быть ключ. Последняя воля человека, который знал, что идет на смерть.

Мой взгляд упал на массивный, тяжелый письменный стол. Я уже обыскала его — ящики, потайные отделения под столешницей. Но… «Хороший архитектор всегда проверяет несущие конструкции, Ковалева», — прошептал в голове голос Марка.

Я опустилась на колени перед столом и заглянула снизу. Массив, толстые царги, перекладины. И вдруг… на одной из внутренних поперечин, почти у самого пола, я заметила едва видимую гладкую полоску, отличающуюся от старого лакированного дерева. Как будто к чему-то регулярно прикасались.

Я нажала. Ничего. Провела пальцем вдоль. Полоска была неподвижна. Я попробовала надавить на соседнюю планку. С треском, который в тишине прозвучал как выстрел, отъехала небольшая панель, искусно встроенная в конструкцию. Внутри лежала толстая, кожаная тетрадь в потертом переплете, без каких-либо опознавательных знаков.

Сердце заколотилось. Я достала ее. Она была достаточно массивной и выглядела внушительно.

Вернувшись в свою комнату и заперев дверь на ключ, я открыла ее. И обомлела. Страницы были исписаны ровным, знакомым почерком Игоря Ковалева, но… это был не текст. Это были колонки цифр, букв, странных символов и аббревиатур, перемежающиеся редкими, отрывистыми фразами на русском, которые ничего не проясняли: «В.С. настаивает на ускорении», «С.П. стал непредсказуем», «Л. не должна знать».

Это был шифр. Он вел зашифрованный дневник. Параноидальная осторожность преступника, который боится даже собственных мыслей.

«Ну что ж, Петрова, — вздохнул мысленный Марк. — Придется поработать и головой. С чего начнем? Ищи ключ. Он должен быть где-то рядом.»

Я лихорадочно перебирала в памяти все, что знала об отце. Его любимые книги, даты, имена… Все было бесполезно. И тогда я вспомнила. Старую, потрепанную книгу на нижней полке в его кабинете. «Морские узлы и такелаж». Он часто ее листал, когда о чем-то думал. Какую-то техническую литературу.

Я слетала вниз, схватила книгу и вернулась обратно. На обороте титульного листа, карандашом, был нарисован странный, сложный узел и подпись: «Удавка правдивого». Больше ничего.

«Удавка… правдивого? Это что, шутка?» — поморщился Марк.

Я пристально смотрела на рисунок. И вдруг поняла. Это был не узел. Это была схема шифра. Петли и пересечения линий обозначали замену букв. «Правдивый»… «Правдивый» мог быть паролем.

Я схватила карандаш и чистый лист бумаги. Написала алфавит. Под ним — слово «ПРАВДИВЫЙ», убирая повторяющиеся буквы, и дописала остальной алфавит по порядку после него.

П-Р-А-В-Д-И-В-Ы-Й…
Убираем вторую В, получаем: П, Р, А, В, Д, И, Ы, Й.
Дописываем остальное: Б, Г, Е, Ё, Ж, З, К, Л, М, Н, О, С, Т, У, Ф, Х, Ц, Ч, Ш, Щ, Ъ, Ь, Э, Ю, Я.

Получилась шифровальная таблица. Каждая буква исходного текста заменялась на букву из этого нового, искаженного алфавита.

Дрожащими руками я взяла первую зашифрованную запись из дневника. «14.03.2005. РВЩЙДФУ…»

Я начала подставлять буквы. Это было мучительно медленно. Минута за минутой, строка за строкой, проступал смысл.

«14.03.2005. Встреча с В.С. и С.П. по земельному вопросу. С.П. против. Говорит, это грабеж. Назвал нас ворами. В.С. предложил «убедить» его. Я отказался. Слишком рискованно.»

Я откинулась на спинку стула, переведя дух. Это было оно. Самое начало.

Я продолжила работу, забыв о времени. Слова, годами скрытые за стеной шифра, оживали на бумаге, складываясь в хронику падения.

«01.08.2005. С.П. не унимается. Собрал какие-то бумаги. Грозит идти в прокуратуру. В.С. в ярости. Говорит, надо действовать. Я боюсь.»

«15.08.2005. Рыбачья будка. Ночь. С.П. не пришел. В.С. говорит, что он «передумал». У меня дурное предчувствие. Т. спрашивает, что случилось. Не могу сказать.»

«20.08.2005. Официально объявили о пропаже С.П. Все считают, что утонул. Я видел его лицо в ту ночь. Он не утонул. Мы убили его. Мы убили друга.»

Я чувствовала, как холодеют мои пальцы. Он прямо признавался в этом.

Далее шли записи о давлении на вдову Сергея, о скупке земель, о подкупе чиновников. Игорь детально фиксировал все, словно пытался зафиксировать свою вину, увековечить ее.

И вот последние записи. Датированные прошлым месяцем.

«18.04. Получил письмо. От ее дочери. Екатерины. Она знает. Или догадывается. Присылает фото. Мальчик. Похож на него. На С.П. Говорит, приедет. Покажет внука. Что я ей скажу?»

«25.04. Встретился с В.С. Обсудили ситуацию. Он говорит, проблема решаема. Старыми методами. Я не могу. Я не хочу. Этот мальчик… он смотрит на меня с фотографии глазами Сергея. Я не могу.»

«28.04. Решил все рассказать. Анне. Она имеет право знать. Правду о своем отце. Обо мне. Обо всех нас. Спрятал все доказательства. Если со мной что-то случится… пусть она найдет.»

Последняя запись была сделана за день до его смерти.

«29.04. Максим странно себя ведет. Слишком интересуется моими планами. Предлагал помочь с «Чайкой». Кажется, я знаю, что они задумали. Прости меня, Анна. Прости за все.»

Я сидела за столом, и слезы текли по моим щекам, капая на расшифрованные страницы. Это был не дневник преступника. Это была исповедь заложника системы, которую он сам и создал. Он боялся, ненавидел себя, но был слишком слаб, чтобы вырваться. И в конце концов заплатил за это жизнью.

Но он оставил мне оружие. Детальную, безжалостную хронику преступлений, в которых фигурировали имена, даты, суммы.

Я перечитала последнюю запись. «Максим… предлагал помочь с «Чайкой»».

Это было прямым указанием. Признанием в организации убийства.

У меня было всё. Не только улики и показания. У меня было признание самого жертвы в том, кто ее убийца.

Я аккуратно сложила листы с расшифровкой, спрятала их вместе с дневником в самое надежное место. Голова гудела от переполнявшей ее информации, но на смену хаосу пришла холодная, ясная уверность.

Они убили его. Он знал, что они сделают это. И он рассказал мне все.

Теперь пришло время рассказать это всему миру.

Глава 32. Открытое противостояние

Решение было страшным и необратимым. Как шаг в пропасть. Мы сидели с Кириллом на той самой заброшенной даче, где записывали показания Алексея, и смотрели на экран ноутбука. В нем был загружен готовый к публикации материал.

— Ты уверена? — голос Кирилла был хриплым от усталости и нервного напряжения. — После этого пути назад не будет. Они пойдут на все.

На экране был лаконичный, сухой текст. Без эмоций, без оценок. Только факты. Заявление Алексея, его видео-свидетельство. Фотографии надпиленного троса. Сканы документов по земельным сделкам. И главное — отрывки из расшифрованного дневника Игоря Ковалева с прямыми указаниями на Максима и Виктора Семеновича. Все имена, даты, суммы.

Я провела ладонью по лицу. Руки дрожали.
— Они сами не оставили себе пути назад, когда убили его. И когда пришли за мной. Публикуй.

Кирилл кивнул, его лицо стало сосредоточенным и жестким. Он был не просто журналистом сейчас. Он был солдатом на передовой.
— Цепляем хештеги. #ЖелезныйМыс #Коррупция #УбийствоКовалева. Рассылаем по всем независимым изданиям, блогерам, в соцсети. Закидываем в паблики города. Чтобы удалить это, им придется вырубить весь интернет.

Он нажал кнопку «Опубликовать».

Тишина, последовавшая за этим, была оглушительной. Казалось, весь мир затаил дыхание. Мы сидели и смотрели на экран, на крутящийся значок загрузки, а потом на надпись «Опубликовано».

Первые пять минут ничего не происходило. Потом появились первые лайки. Потом первые репосты. Потом комментарии: «Это что, шутка?», «Не может быть!», «Да вы что!».

А потом понеслось. Как лавина.

Телефон Кирилла затрещал, как сумасшедший. Он отключил звук, положив его экраном вниз.
— Пошли, — сказал он коротко. — Здесь нам больше нельзя.

Мы выскочили из дома и понеслись на машине прочь, в неизвестном направлении, просто чтобы двигаться. Я смотрела в окно, на проплывающие темные поля, и листала ленту в телефоне.

Материал набирал обороты с невероятной скоростью. Его уже подхватили областные новостные порталы. Потом федеральные. Комментарии из «Не может быть!» сменились на «Держим кулаки за правду!» и «Требуем расследования!».

В группе Железного мыса в «ВКонтакте» начался ад. Сотни сообщений в минуту. Люди вспоминали истории выселения, давление, странные смерти. Имя Виктора Семеновича склонялось на все лады. Имя Максима Ковалева стало синонимом предателя и убийцы.

Мой телефон тоже взорвался. Десятки пропущенных звонков от матери. От Максима. От неизвестных номеров. Я отключила его.

— Смотри, — Кирилл ткнул пальцем в экран телефона, который он держал на подставке. — Прямой эфир. Студия «Девятого канала». Они прервали сериал.

На экране взволнованная ведущая зачитывала в камеру основные тезисы нашего материала. В углу экрана уже красовалась фотография Виктора Семеновича с грозной надписью «ВОПРОС ДЛЯ МЭРА».

— Они не успели его остановить, — прошептал Кирилл с плохо скрываемым торжеством. — Слишком быстро всё ушло в народ.

Но триумф был недолгим. Внезапно связь в телефоне пропала. Экран погас.
— Что случилось? — я потрясла свой аппарат.
— Глушат, — мрачно констатировал Кирилл. — Или… смотри.

Он указал на дорогу позади нас. Вдалеке, в темноте, зажглись и стали стремительно приближаться две пары фар. Очень быстро.

— Держись! — Кирилл вжал педаль газа в пол. Древний «Жигулёнок» взревел и рванул вперед.

Это была погоня. Они нашли нас. Или выследили по телефонам, или просто перекрыли все выезды из города. Неважно. Игра в кошки-мышки закончилась. Началась охота.

Мы мчались по темной проселочной дороге, уходя в поля. Фары сзади не отставали, слепя в зеркала заднего вида. В голове проносились обрывки мыслей. Мать. Максим. Их лица, искаженные яростью и страхом. Они проигрывали. А проигрывающие всегда опаснее всего.

Кирилл лихо рванул руль, сворачивая на еще более узкую грунтовку, ведущую в лесополосу. Машину бросало из стороны в сторону. Ветки хлестали по стеклам.

— Куда мы? — крикнула я, цепляясь за ручку двери.
— Есть одно место! Дальше пешком! — отрезал он, не отрывая глаз от дороги.

Фары позади на мгновение исчезли, потом снова возникли, подпрыгивая на ухабах. Они были все так же близко.

И тогда я поняла. Обнародование правды не было концом войны. Оно было ее началом. И теперь нам предстояло дорого заплатить за нашу победу. Если нам вообще удастся выжить.

Правда вышла на свободу. И теперь она вела за нами погоню по темным дорогам, ослепляя фарами и суля расплату.

Глава 33. Заимка деда

Двигатель «Жигулёнка» захлебнулся и заглох, едва мы влетели в густую чащу, скрывающую от глаз старую лесную дорогу. Кирилл выключил фары, и нас поглотила абсолютная, почти осязаемая тьма. Только треск остывающего металла и наше учащенное дыхание нарушали звенящую тишину.

— Быстро, за мной! — его голос прозвучал хриплым шепотом.

Я, почти ослепшая после света фар, поплелась за ним, спотыкаясь о корни и хватая воздух ртом. Мы шли, может быть, минут пятнадцать, пока впереди не вырисовался темный силуэт, чернее темноты, — низкое, покосившееся строение, больше похожее на груду бревен, чем на дом.

— Заимка деда, — коротко бросил Кирилл, отодвигая скрипучую, сломанную дверь. — Здесь я пару месяцев жил, когда тот материал про лесорубов делал. Никто не знает.

Внутри пахло пылью, прошлогодней хвоей и мышами. Кирилл щелкнул фонариком, выхватив из мрака убогую обстановку: железная печурка, топчан, застеленный желтым байковым одеялом, стол из неструганых досок и пара ящиков из-под патронов вместо стульев.

— Вот и весь роскошный номер, — он попытался пошутить, но шутка прозвучала плоской и уставшей.

Он зажег на столе керосиновую лампу, и мягкий, прыгающий свет озарил наши испачканные, бледные лица. Мы были как призраки, загнанные в самую глушь собственным разоблачением.

Кирилл достал из рюкзака пауэрбанк и два спутниковых телефона.
— Основные отключили. Будут глушить всё. Эти — на крайний случай. Ловит через спутник. Но включаем только в экстренной ситуации, чтобы не пеленговали.

Я молча кивнула, опускаясь на топчан. Адреналин от погони постепенно отступал, и на его место приходила всепроникающая усталость. И тишина. Та самая, из которой мы сбежали.

— Как думаешь, они уже…? — я не договорила.
— Да, — Кирилл бросил в печурку охапку сухих щепок и стал разжигать огонь. — Материал уже везде. Его не остановить. Но это не значит, что они не попытаются остановить нас.

Он сел на ящик напротив меня, его лицо в свете коптилки было серьезным и взрослым.
— Теперь мы — главные свидетели. И главная проблема для них. Пока мы на свободе и можем говорить, этот скандал будет только набирать обороты.

Я обхватила себя руками, пытаясь согреться. Страх был уже другим. Не острым, как в переулке, а глухим, фоновым, как этот лесной холод. Мы были условно в безопасности. Почему условно? Потому что по большому счету мы все-таки были в ловушке правды, которую сами же и выпустили.

— Что будем делать? — спросила я, и мой голос прозвучал слабо и потерянно.
— Ждать, — он подбросил в огонь полено. — Ждать, когда приедет подмога. Я отправил координаты и сигнал «SOS» своему другу в область, тому самому из крупного издания. Они вышлют машину. Но это будет не скоро. Может, завтра. Может, через день. А до тех пор… сидим тихо.

Мы сидели и слушали, как трещит огонь в печке и завывает ветер в трубе. Каждая тень за окном казалась движущейся, каждый шорох — шагом погони.

— Спасибо, Кир, — тихо сказала я. — За всё. Ты не должен был ввязываться в эту историю.
— Да брось, — он махну рукой, глядя на огонь. — Это моя работа. И мой город. И… — он запнулся. — И ты моя подруга. Бросать друзей в беде — не в моих правилах.

Мы замолчали. За стенами этой нищей, пропахшей бедностью избушки бушевал скандал, который менял всё. Ломались жизни, карьеры, рушились репутации. А здесь, в центре этого урагана, было совсем тихо. И очень страшно.

Я потянулась к своему рюкзаку и достала оттуда самую ценную вещь — старую, потрепанную тетрадь в кожаном переплете. Дневник «отца». Того человека, который хотел им быть, но физически им не был.

— Он знал, — прошептала я, проводя пальцами по коже. — Он знал, что это случится. И оставил мне это. Как инструкцию по собственной казни.

Кирилл внимательно посмотрел на меня.
— Ты уверена, что хочешь это читать сейчас?
— Я уверена, что должна, — я открыла тетрадь на первой странице. Шифр был уже взломан, и теперь эти страницы говорили со мной напрямую. Голосом человека, разрывающегося между жадностью и совестью, между семьей и преступлением.

Я начала читать вслух. Тихим, ровным голосом, под треск огня и завывание ветра. Я читала о его сомнениях, его страхах, его попытках оправдать себя. О том, как он ненавидел Виктора Семеновича за его беспринципность и ненавидел себя за то, что идет у него на поводу. О той ночи на пирсе, которую я видела. Он писал об этом с таким ужасом и раскаянием, что у меня перехватывало дыхание.

Кирилл слушал, не перебивая, его лицо было каменным.

Когда я закончила, в избушке повисла тяжелая, насыщенная тишина. Правда, даже прошедшая через годы и шифры, все еще была способна обжигать.

— Он был слабым человеком, — наконец сказал Кирилл. — Но в конце он попытался поступить правильно. Это уже что-то.

— Он боялся, — поправила я. — И страх его и погубил. Я не хочу быть как он. Я не хочу бояться.

Я закрыла тетрадь и прижала ее к груди. Она была тяжелой. Как надгробный камень…

Где-то там, в большом мире, бушевала буря, которую мы начали. А здесь, в лесной глуши, у керосиновой лампы, я давала себе обещание. Не повторить его ошибок. Не позволить страху победить.

Даже если этот страх сидел в двух шагах от меня, за темным окном, в образе невидимой, но ощутимой угрозы. Мы зажгли свечу. И теперь должны были защищать ее от ветра.

Глава 34. Дневник мертвеца

В заимке время текло иначе. Оно замирало в леденящей тишине дня и сжималось в тревожные комья во тьме ночи. Мы почти не говорили, прислушиваясь. К треску веток за стеной, к далекому гулу вертолетов, изредка пролетевших над лесом, к собственному стуку сердец. Еда — консервы и сухари — стояла комом в горле. Спали урывками, просыпаясь от каждого шороха.

Единственной нитью, связывающей нас с внешним миром, был спутниковый телефон. Мы включали его на короткие сеансы раз в несколько часов, чтобы проверить новости и получить сообщение от Валерия, коллеги Кирилла из области.

И каждый раз, когда экран оживал, на нас обрушивалась новая порция безумия.

Скандал бушевал. Наш материал, как искра в сухой траве, разжег пожар, который уже не могли потушить. Им пытались управлять, направлять, но пламя вырывалось из-под контроля.

Первое сообщение от Валерия:
«Ребята, вы творите историю. Вашу статью перепечатали все независимые издания. Прокуратура области вынуждена была завести дело. Виктора Семеновича с позором сняли с должности мэра «до окончания проверки». Он в бешенстве. Будьте осторожнее, чем когда-либо. Он как раненый зверь.»

Я смотрела на слова «сняли с должности». Казалось, это должно было принести облегчение. Но было только тревожное ощущение временной, хрупкой победы.

Второе сообщение, через несколько часов:
«Идет мощная контратака. Вышел опровергающий материал. Показывают «свидетелей», которые клянутся, что видели, как Игорь Ковалев в тот вечер был пьян и сам полез в шторм. Выкладывают якобы медицинскую справку о состоянии алкогольного опьянения. Фейк, конечно, но для многих убедительный.»

Кирилл мрачно хмыкнул.
— Работает их машина. Очернить жертву, чтобы оправдать преступление. Классика.

Третье сообщение было самым тяжелым:
«Кирилл, они идут по твоей линии. Выкопали твои старые материалы, где ты критиковал власти. Теперь тебя представляют как неадекватного журналиста-неудачника, который мстит городу и семье Ковалевых за свое увольнение пять лет назад. Говорят, ты свел счеты с жизнью, а Анну, мол, похитил и обманул. Тебя уже официально объявили розыск.»

Я посмотрела на Кирилла. Его лицо стало каменным.
— Увольнение пять лет назад… это была не месть. Это была принципиальная позиция. Я отказался замять материал о нарушениях на верфи. Меня вышвырнули. Теперь используют это против меня. Гениально и грязно.

Но самый страшный удар пришел не от Валерия. Он пришел из новостной ленты, которую Кириллу удалось ненадолго поймать на обычном телефоне перед тем, как связь окончательно заглушили.

Крупный федеральный канал. Симпатичная ведущая с нарочито серьезным лицом.
«…а теперь о скандале в провинциальном Железном мысе. Шокирующее развитие событий. После обвинений в адрес бывшего мэра и бизнесмена Максима Ковалева, сам подозреваемый пропал без вести. Его автомобиль найден неподалеку от обрыва на побережье. В салоне обнаружены следы крови. Родные и близкие опасаются самого худшего — не выдержав наветов, молодой человек мог свести счеты с жизнью…»

Экран показал кадры: машина Максима, «Лексус», у дороги, оцепленная лентой. Крупным планом — темное пятно на сиденье. Потом — фотография Максима, улыбающегося, успешного. И — фото меня, старое, с университетского портала, какое-то испуганное. И голос за кадром:
«…в то время как главная обвинительница, Анна Ковалева, дочь погибшего и сестра пропавшего, также не выходит на связь. Появляются версии, что несчастная девушка, и без того страдавшая от психического расстройства после смерти отца, могла быть введена в заблуждение и стать орудием в чьих-то руках…»

Я вскочила с топчана, словно меня ударило током.
— Что? Что они несут?! Свести счеты с жизнью? Психическое расстройство? Да он… он…

Я не могла вымолвить слова. Воздух перехватило. Это был гениальный, дьявольский ход. Они убрали Максима. Физически устранили главного свидетеля и прямого исполнителя. И превратили его из подозреваемого в жертву. В жертву моего «безумия». Теперь я была не разоблачителем. Я была сумасшедшей истеричкой, которая довела брата до самоубийства своими бредовыми обвинениями.

Кирилл молча смотрел на экран, его лицо было серым.
— Виктор Семенович… Он пожертвовал своим козырем. Максимом. Чтобы спасти свою шкуру и дискредитировать нас окончательно. Он принес его в жертву. Как когда-то твоего отца.

Мы сидели в гнетущем молчании. Снаружи по-прежню шумел лес, но теперь его шум звучал как злорадный шепот.

Наша правда, такая яркая и неопровержимая всего несколько часов назад, тонула в грязной волне лжи, подкрепленной реальным исчезновением человека. Нас превращали в преступников. В сумасшедших.

Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль вернула ясность.
— Нет, — прошептала я. — Нет. Они не победят. Они убили моего отца. Они убили мать Екатерины. Теперь убили Максима. И пытаются убить нас с тобой, нашу репутацию, нашу правду.

Я посмотрела на Кирилла.
— Мы не можем больше сидеть здесь. Мы должны действовать. Мы должны найти Максима. Мертвого или живого. Мы должны найти доказательства, что это сделали они.

Он смотрел на меня с горькой усмешкой.
— Как? Мы в ловушке. За нами охотятся и менты, и бандиты Виктора Семеновича.
— Тогда мы должны стать охотниками сами, — сказала я, и в моем голосе зазвучала сталь, унаследованная от настоящего отца. — Они думают, что, убрав Максима, они всех запугали. Но они ошибаются. Они показали свое самое слабое место.

— Какое? — непонимающе спросил Кирилл.
— То, что они панически боятся правды. Настолько, что готовы на все. Даже на убийство своего сообщника. Значит, мы на правильном пути. Значит, мы должны давить сильнее.

Я подошла к спутниковому телефону.
— Мы звоним твоему другу. Не за помощью. Мы просим его обнародовать новую порцию дневника отца. Ту, где он прямо указывает на Виктора Семеновича как на организатора убийства Сергея Петрова. Если они хотят войны на истощение, они ее получат.

Кирилл смотрел на меня с новым, странным уважением.
— Ты уверена? Это может быть последней каплей. Они точно придут за нами.
— Они и так придут, — я взяла телефон в руки. — Так пусть приходят, зная, что мы не сдадимся. Никогда.

Я набрала номер. Тихий гудок в спутниковом эфире звучал как вызов. Вызов всей системе лжи, насилия и страха, которая душила этот город много лет.

И на этот раз мы не собирались проигрывать.

Глава 35. Крушение империи

Решение было отчаянным. Как прыжок в ледяную воду в кромешной тьме. Мы отправили Валерию самые убойные, самые неопровержимые отрывки из дневника. Те, где Игорь Ковалев прямо, без экивоков, называл Виктора Семеновича организатором убийства Сергея Петрова. Где детально описывалось, как мэр давил на несогласных, как подделывал документы, как угрожал им самим после исчезновения партнера.

— Это наш последний патрон, — хрипло сказал Кирилл, отправляя файл. — После этого они либо разбегутся, либо придут за нами с арматурой.

Мы ждали, затаившись в своей лесной крепости. Каждый час тянулся как вечность. Мы уже почти не надеялись, что Валерию удастся пробить эту стену лжи и денег.

И тогда, глубокой ночью, спутниковый телефон издал тихий, но оглушительный в тишине сигнал. Одно слово от Джейкоба:

«Прорвались».

Мы молнией рванулись к обычному телефону, поймавшему на секунду слабый сигнал. Кирилл лихорадочно открыл новостной сайт одного из последних независимых федеральных каналов.

И мы увидели это.

Вкладка «ЭКСКЛЮЗИВ». И огромный заголовок: «ДНЕВНИК МЕРТВЕЦА: МЭР-УБИЙЦА. ПОЛНАЯ ВЕРСИЯ СКАНДАЛА В ЖЕЛЕЗНОМ МЫСЕ».

Ниже — сканы страниц дневника. Увеличенные, четкие, с подписями и расшифровками. Имя Виктора Семеновича краснело в каждом абзаце. Были там и сканы старых документов о передаче земель, и фотография той самой «Морской звезды», и даже распечатка одного из писем Екатерины.

Это был информационный взрыв. Ядерная бомба, по сравнению с нашей предыдущей информацией.

Мы в режиме реального времени наблюдали, как рушится империя.

Первой реакцией, как и в прошлый раз, было яростное опровержение. Но на этот раз оно захлебнулось, не успев начаться. Слишком уж неопровержимыми были доказательства. Слишком откровенными были признания самого Ковалева.

Через два часа. Новостная лента: «Прокуратура области принимает дело о коррупции и убийствах в Железном мысе под свой личный контроль. Объявлен план «Перехват».

Через три часа: «Виктор Семенович Скрягин задержан сотрудниками ФСБ в своем загородном особняке при попытке погрузить в вертолет чемоданы с наличностью и документами. Ему предъявлено обвинение в организации убийства, злоупотреблении должностными полномочиями и создании ОПГ.»

Мы с Кириллом, забыв о всякой осторожности, вскочили и закричали от прорвавшегося наружу напряжения. Слезы текли у меня по лицу, но это были слезы не боли, а дикого, немыслимого облегчения.

На экране телефона показывали кадры: бывший мэр, бледный, в помятой дорогой рубашке, ему заламывают руки за спину и заталкивают в черный микроавтобус без опознавательных знаков. Его маска непоколебимого хозяина города окончательно спала, обнажив испуганное, старое лицо обычного преступника.

Но самое интересное началось потом.

С уходом главаря организованная им преступная группировка, державшаяся только на его авторитете, деньгах и страхе, начала рушиться изнутри. Как подгнивший сруб.

Сообщение от Валерия, позже ночью:
«У них там ад. Все кидаются друг на друга, пытаясь договориться со следствием и свалить вину на других. Кто-то из «силового крыла» группировки уже сдал всех, кто участвовал в давлении на свидетелей и в нападении на тебя. Ищут Максима. Явно не для того, чтобы спасти. Ходят слухи, что он не сбежал, а был «утилизирован» своими же, как ненужный свидетель. Его бывшие подручные теперь воют громче всех, требуя справедливости.»

Я читала эти строки, и по спине бежали мурашки. Максим. Мой сводный брат. Ненавистный, озлобленный, жалкий в своей жажде признания. Он стал разменной монетой и был выброшен, как использованный бумажный носовой платок. В его исчезновении была какая-то ужасающая, несправедливая правда.

Кирилл положил руку мне на плечо.
— Аня… Я знаю, что ты к нему чувствуешь. Но он… он сделал свой выбор. Он перешел черту, когда взял в руки пилу.

— Я знаю, — тихо ответила я. — Но он не должен был так закончить. Никто не должен.

Мы сидели у потухшей печурки и слушали, как снаружи затихает ветер. Скандал бушевал в мире, империя рушилась, но здесь, в лесу, вдруг наступила странная, зыбкая тишина.

Главный монстр был обезврежен. Его приспешники грызлись друг с другом. Казалось, самое страшное позади.

Но я знала, что это не так. Где-то там был Максим. Мертвый или живой. Где-то там была правда о смерти моего настоящего отца, Сергея Петрова. И где-то там была я — Анна Петрова, которая только начала узнавать, кто она на самом деле.

Победа над Скрягиным была не концом войны. Она была концом первого, самого кровавого акта.

Теперь начинался второй. И он обещал быть не менее темным и сложным. Но теперь у меня не было страха. Была только усталость и холодная решимость идти до конца.

Я посмотрела на Кирилла.
— Что дальше? — спросила я.
— Дальше? — он устало улыбнулся. — Дальше нам нужно найти твоего брата. И закончить то, что начал твой отец. Найти всю правду. Всю.

Глава 36. Максим Ковалев

Известие пришло с рассветом, как похоронный звон. Не через дрожащий экран спутникового телефона, а через пронзительный, леденящий душу крик совы за окном нашей лесной избушки. Я уже догадалась, прежде чем Кирилл, бледный как полотно, вошел внутрь с зажатым в руке телефоном.

— Нашли, — его голос был чужим, плоским. — Максима.

Я не спросила, живого нашли или нет. По его лицу было все ясно.
— Где? — все же выдохнула я, чувствуя, как подкашиваются ноги.

— Возле старого порта. У складов. Того самого, под номером 214. — Кирилл сделал глотательное движение. — Он был… он был в воде. Недалеко от берега.

Картина возникла перед глазами сама собой. Темная, маслянистая вода. Бетонные сваи. И его тело, качающееся на волнах у того самого места, где хранились секреты, стоившие жизни стольким людям. Символично. Жутко символично.

— Как? — прошептала я.
— Предварительно… удар по голове. Тяжелым предметом. А потом бросили в воду. Следствие склоняется к версии, что это были свои же. Те, кого он мог сдать. Или кто решил, что он обуза.

Я закрыла глаза. Не из жалости к нему. А из ужаса перед той бездной, в которую он шагнул и которая его, в конце концов, поглотила. Он был монстром. Но он был и жертвой. Продуктом этой системы, этого города, этой семьи. И его смерть была такой же грязной и бессмысленной, как и все, что здесь происходило.

Весть просочилась в город мгновенно, раскалив и без того накаленную атмосферу до предела. Если арест мэра вызвал злорадное шипение, то смерть Максима повергла Железный мыс в шок. Слишком уж наглядно и жестоко проявился звериный оскал той системы, которую все так боялись.

Лед тронулся. Окончательно и бесповоротно.

Следствие из области, больше не скованное местной властью, заработало как хорошо отлаженный механизм. Аресты посыпались один за другим.

Сообщение от Валерия:
«Берут всех. Начальника полиции Иванова — за препятствие следствию и покрытельство. Прораба с верфи, который «уводил» Алексея, — за соучастие в убийстве. Половину администрации — за взятки и злоупотребления. Город замер в ожидании. Люди выходят на улицы с плакатами «Чистка» и «Нет коррупции!». Теперь они не боятся.»

Я читала эти сообщения, сидя на старом топчане, и не чувствовала триумфа. Была лишь глубокая, всепоглощающая усталость. И пустота.

Они падали как подкошенные. Сильные и уверенные еще вчера люди, которые распоряжались чужими судьбами. Теперь они были просто перепуганными, мелкими преступниками в наручниках.

Кирилл пытался говорить со мной, но я почти не слышала его. Передо мной стояло лицо Максима в тот вечер в холле. Его ненависть. Его боль. Его жалкие попытки доказать, что он чего-то стоит. И его пустые, невидящие глаза где-то там, в холодной воде у причала.

Мать… я не представляла, что с ней. Сообщений от нее не было. Ни единого звонка. Как будто она растворилась вместе со своим миром лжи и условностей.

Поздно вечером мы рискнули включить местный новостной канал через слабый сигнал. Показывали репортаж с площади у мэрии. Неузнаваемое место. Не было сникших, испуганных людей. Была толпа горожан с решительными, суровыми лицами. Они скандировали что-то. Держали самодельные плакаты.

И в центре всего этого — памятник Сергею Петрову. Нет, не памятник. Его фотографию, увеличенную, в черной рамке. И люди несли к ней цветы.

Они помнили. Они знали. И теперь, когда страх отступил, они вернули ему имя. Правду. Пусть и такую страшную.

Я смотрела на это и плакала. Беззвучно, опустив голову. Я плакала не по Максиму. Не по Игорю Ковалеву. Я плакала по человеку с фотографии — Сергею Петрову. Моему отцу. Который так и не узнал, что его смерть, наконец, стала не тайной, а приговором всей этой системе.

Кирилл молча сидел рядом, положив руку мне на плечо. Он ничего не говорил. Он просто был рядом.

Потом, когда я успокоилась, он сказал тихо:
— Все кончено, Аня. Мы сделали это.

Я подняла на него заплаканные глаза.
— Нет, — прошептала я. — Не все. Не кончено, пока мы не найдем всех виновных в смерти моего отца. Настоящего отца. И пока я не смогу посмотреть в глаза его дочери. Моей сестре. И сказать ей, что я все знаю.

Я встала и подошла к своему рюкзаку. Достала оттуда тот самый ключ от склада №214. Он был холодным и тяжелым.

— Они убили его здесь. Они убили Максима здесь. Потому что это место — сердце их лжи. И я должна вернуться туда. До конца.

Кирилл смотрел на меня, и в его глазах читалось понимание. Он кивнул.
— Хорошо. Но не одна. Мы идем вместе.

За окном начинался новый день. Первый день после крушения старого мира. Он был серым, промозглым и не обещал ничего хорошего. Но он был новым. И мы должны были прожить этот день до конца.

Глава 37. Послание

Воздух на территории старого порта был густым и спертым, словно сама атмосфера здесь не обновлялась годами, вобрав в себя запахи ржавчины, мазута и чего-то протухшего. Мы шли молча, пригнувшись, держась в тени обшарпанных стен. Каждый шаг отдавался эхом в звенящей тишине. После недавних арестов это место, казалось, вымерло окончательно, но ощущение опасности витало в воздухе, осязаемое, как туман.

Вот он. Склад №214. Массивные, покосившиеся ворота. Замок… замок был срезан болгаркой. Аккуратно, без лишнего шума. Кто-то побывал здесь до нас.

Я перевела взгляд на Кирилла. Он кивнул, доставая из-под куртки тяжелый фонарь. Я сжала в кармане тот самый ключ. Он больше не был нужен. Дверь отъехала с тихим скрипом.

Внутри царил хаос. То, что неделю назад было аккуратно укрыто брезентом, теперь представляло собой груду перевернутого, изуродованного металла. Сейф, бывший хранителем страшных тайн, был вскрыт не с помощью кода — его дверцу сорвали монтировкой или ломом, оставив на мятом металле грубые зазубрины. Пол был усыпан обрывками бумаг, но это были не те документы, что искали мы. Это были счета, накладные, ничего не значащие отчеты. Кто-то искал что-то конкретное. Искал яростно, торопливо, не стесняясь в средствах.

— Они опередили нас, — прошептал Кирилл, водя лучом фонаря по следам погрома. — Искали дневник? Или что-то еще, что мог тут хранить твой отец?

— Или хотели уничтожить любые следы, — ответила я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Этот беспорядок был злым, агрессивным. Он говорил не о поиске, а о надругательстве. О попытке стереть память об этом месте.

Мы осторожно прошли внутрь. Холодный ужас сковал меня. Здесь убили Максима. Где-то тут, в нескольких метрах, его жизнь оборвал удар по голове. Я смотрела на развороченный сейф, и мне казалось, что я чувствую запах крови, смешавшийся с запахом ржавчины.

Кирилл, похоже, думал о том же. Он методично, как репортер на месте преступления, начал осматривать периметр склада, водя лучом фонаря по полу, по стенам.

— Следов крови нет. Значит, тащили уже бездыханного или добили где-то рядом, а сюда притащили, чтобы запутать, — бормотал он себе под нос.

Он вышел наружу, и я последовала за ним, чувствуя себя совершенно опустошенной. Наш надежда найти что-то еще была уничтожена.

Кирилл медленно обходил здание, вглядываясь в землю, покрытую грязью и осколками кирпича. В десяти, может быть пятнадцати метрах от входа, в гуще колючего бурьяна, его луч выхватил что-то. Что-то длинное, темное, неестественное среди островка сорняков.

— Анна, — его голос прозвучал странно, сдавленно. — Не подходи.

Но я уже подошла. И увидела все сама.

Обломок арматуры. Примерно в полметра длиной. Один конец был обломан неровно, другой… другой был скользким, темным, почти черным. И не от ржавчины. На нем засохли бурые, грубые пятна. А вокруг, на пожухлой траве, темнело несколько капель той же субстанции.

Кирилл нагнулся, не прикасаясь, и осветил находку.
— Вот он, — прошептал он. — Орудие убийства. Бросили тут же, даже не стали прятать. Настолько были уверены в своей безнаказанности. Или… торопились.

Я посмотрела на этот грубый, тупой кусок металла, и меня затрясло. Таким куском железа вышибают двери. Ломают замки. И… убивают людей. Такой вот простой, бытовой предмет положил конец жизни Максима. Перечеркнул все его амбиции, всю его ненависть, все его страхи.

Они не просто убили его. Они убили его как животное. Без церемоний. И выбросили орудие, как выбрасывают мусор.

Кирилл уже доставал телефон, чтобы сфотографировать находку и вызвать следственную группу, но я остановила его жестом.

— Нет, — сказала я тихо. — Не сейчас.
— Аня, это вещдок! Прямое доказательство!
— Они уже здесь были, — я указала на срез замка на воротах. — И оставили это здесь не потому, что торопились. Они оставили это как сообщение.

Я посмотрела на почерневший от крови конец арматуры, потом на взломанные ворота.
— Как предупреждение. Что они все еще здесь. Все еще сильны. И что то же самое ждет любого, кто посмеет копать дальше.

Мы стояли в промозглом холоде, с чувством уже, казалось бы, одержанной победы, и смотрели на грубую реальность в виде обломка железа. Аресты — это было громко. Это было заметно. Но смертельная возня в темных подворотнях, тихое, подлое насилие — оно никуда не делось. Оно просто затаилось, сменив хозяина.

Правда о смерти Максима была здесь, у наших ног. Но она была такой же грязной и бесполезной, как и этот кусок металла. Она не вела дальше. Она была тупиком.

Я повернулась и пошла прочь, не оглядываясь на склад. Мне внезапно стало физически плохо от этого места, от этой крови, от этого бессмысленного зла.

— Аня! Куда ты? — крикнул мне вслед Кирилл.
— Домой, — бросила я через плечо, не оборачиваясь. — Мне нужно поговорить с матерью. Она последняя, кто знает, что здесь происходит на самом деле. И она последняя, кто попытается меня обмануть.

Я шла по ржавым рельсам, уводящим вглубь порта, и чувствовала, как с каждым шагом во мне крепнет новая, холодная решимость. Игра в детективы закончилась. Начиналась другая игра. Более опасная и более личная.

И начиналась она с разговора с женщиной, которая была мне матерью. И которая, возможно, была ключом ко всем оставшимся тайнам.

Глава 38. Тайна матери

Дом встретил меня ледяным, гробовым молчанием. Он больше не казался крепостью или ловушкой. Он был мавзолеем. Мавзолеем для мертвых секретов и сломанных жизней. Пахло здесь не воском и не свежей выпечкой, а пылью и запустением.

Мать сидела в гостиной, в том самом кресле. Но теперь в ее позе не было и намека на былую выправку. Она ссутулилась, обхватив себя руками, и смотрела в пустоту. На столе перед ней стоял нетронутый стакан чая. Она даже не вздрогнула, когда я вошла.

Я остановилась напротив, не говоря ни слова. Глядя на нее. На женщину, которая родила меня и всю жизнь лгала мне.

— Где Максим? — ее голос был глухим, безжизненным.
— Его нашли. Мертвым, — ответила я спокойно, без эмоций.

Она закрыла глаза, и по ее щекам медленно покатились слезы. Тихие, без рыданий. Слезы не матери, оплакивающей сына, а затравленного зверя, потерявшего последнего сородича по клетке.

— Тебе все равно, да? — прошептала она, не открывая глаз. — Ты всегда его ненавидела.
— Ненавидела ли я того, кого вы из него сделали? Да. Но я не желала ему такого конца. В отличие от вас. Вы все — вы желали друг другу только конца.

Она открыла глаза. Они были пустыми и старыми.
— Что ты хочешь от меня, Анна? Ты победила. Ты разрушила все. Что тебе еще нужно?

— Правды, — сказала я, и мое сердце заколотилось. — Всей правды. Начиная с него. С Сергея Петрова. Моего отца.

Ее лицо исказилось гримасой боли.
— Оставь прошлое в покое. Он мертв. Я тебе говорила.
— Вы лгали! — голос мой сорвался на крик. — Вы лгали мне всю жизнь! Вы знали, что Игорь причастен к его исчезновению, и вы остались с ним! Вы родили от него ребенка и заставили меня считать его отцом! Почему? Ради чего? Ради этого? — я обвела рукой роскошную, мертвенную гостиную.

Она смотрела на меня, и вдруг в ее глазах что-то надломилось. Какая-то последняя плотина, сдерживающая правду, рухнула.

— Я его любила, — выдохнула она, и эти слова прозвучали как последнее признание перед казнью. — Сергея. Я любила его до беспамятства. Он был… всем. А Игорь… Игорь был силой. Безопасностью. Стабильностью. И когда Сергей стал бузить, идти против них, Игорь пришел ко мне. Сказал, что я могу его спасти. Только нужно… отвлечь его. Убедить одуматься.

Она замолчала, смотря в прошлое.
— А я… я воспользовалась этим. Потому что хотела его видеть. Хоть так. Мы встречались тайно. Несколько месяцев. А потом… я забеременела.

Я слушала, не дыша. История измены, подлой и мелкой, обрастала плотью и кровью.
— А потом он исчез, — продолжила она, и ее голос снова стал монотонным. — И я осталась одна. С тобой под сердцем. С Игорем, который смотрел на меня как на собственность. И с ужасом, что он все знает. Что он догадывается. И я сделала выбор. Я выбрала безопасность. Для себя. Для тебя. Я стала идеальной женой. Я забыла Сергея. Я заставила себя забыть.

— Но это не вся правда, да? — тихо спросила я. Потому что почувствовала — за этим последует еще что-то. Что-то большее.

Она посмотрела на меня, и в ее взгляде мелькнул странный, почти безумный огонек.
— Нет. Не вся. Он не умер той ночью.

У меня перехватило в груди.
— Что?

— Его подобрали рыбаки. В соседней области. С черепно-мозговой травмой, с переохлаждением. Полгода он пролежал в коме. А когда очнулся… он ничего не помнил. Ни себя. Ни меня. Ни того, что произошло.

Я отшатнулась, как от удара.
— Но… как ты…
— Я искала его. Тайком. Потом… потом мне позвонили из больницы. Сказали, что у них есть пациент без документов, и в его вещах нашли старую записную книжку, где все было записано какими-то странными знаками, кроме одного телефона, моего, без каких-либо пометок. Я поехала. И увидела его. Живого. Но… другого. — ее голос дрогнул. — Он был как ребенок. Испуганный, беспомощный. Он узнал меня. Мое лицо что-то пробуждало в его памяти.

Она подняла на меня глаза, полные неизбывной муки.
— Мои еженедельные поездки «к подругам»… все эти годы… Я ездила к нему. В частный пансионат, который я содержала на свои деньги. Я сидела с ним. Говорила. Читала ему. Надеялась, что он вспомнит. Хотя… я и боялась этого.

Вот оно. Последняя, самая страшная тайна. Она не просто лгала. Она жила двойной жизнью. Рядом с мужем-убийцей своего любовника, храня его жертву всего в нескольких часах езды.

— Игорь… он знал? — с трудом выдохнула я.
— Нет. Никогда. Он бы убил его. И меня. И тебя. Это был мой крест. Моя расплата за трусость и предательство. Я должна была охранять его. Своего немого, беспомощного судью.

Я смотрела на нее, и мир снова перевернулся. Все было не так. Все было иначе, сложнее, страшнее.

— Где он? — спросила я. — Где мой отец сейчас?

Она покачала головой, и в ее глазах появился настоящий, животный ужас.
— Нет. Ты не пойдешь к нему. Я не позволю. Ты все разрушишь. Они… они ведь не все арестованы. Те, кто работал на Виктора Семеновича… они ищут его. Думают, что он что-то знает, может что-то рассказать. Они убили Максима. Они убьют и Сергея. И тебя. Ты должна уехать. Сейчас же. Забудь обо всем. Пожалуйста.

Она встала и сделала шаг ко мне, впервые за много лет ее руки потянулись ко мне не для холодного прикосновения, а в мольбе.
— Я потеряла сына. Я не могу потерять и дочь. Уезжай. Ради него. Ради меня.

Я стояла, не в силах пошевелиться, оглушенная этой новой правдой. Мой отец был жив. Беспомощный, больной, но жив. И моя мать, эта холодная, лживая женщина, все эти годы была его хранительницей. Его единственной защитой.

Ненависть, которая согревала меня все эти недели, начала таять, оставляя после себя лишь ледяную, невыносимую пустоту и чувство вины такой силы, что я едва могла дышать.

Я отступила к двери.
— Мне нужно подумать, — прошептала я. — Мне нужно… я не знаю, что мне нужно.

И я вышла. Оставив ее одну в огромном, тихом доме, с ее страшной тайной и ее отчаянной, запоздалой мольбой о защите.

Правда оказалась не освобождением. Она оказалась новой, еще более прочной клеткой.

Глава 39. Ставки повышаются

Дверь моей комнаты захлопнулась с тихим, но твердым щелчком, отсекая меня от матери, от ее признания, от всего этого безумия. Я прислонилась спиной к деревянной двери, медленно сползла по ней на пол и обхватила голову руками. Мир плыл, распадался на куски и снова складывался в уродливую, незнакомую мозаику.

Сергей Петров жив.
Мать все эти годы скрывала его.
Он беспомощен. Он ничего не помнит.
Он — моя кровь. Мой отец.

Мысли метались, как пойманные в клетку птицы, бьющиеся о прутья. Мне нужен был порядок. Нужна была система. Нужен был Марк.

«Ну, Петрова, — раздался в голове знакомый, циничный голос. — Кажется, твой чертеж только что перевернули с ног на голову. И залили бетоном. Давай, выкладывай. Что имеем?»

Мысленный Марк. Мой якорь в этом хаосе.

«Имеем… имеем живого отца, — выдохнула я, упираясь лбом в колени. — Которого все считали мертвым. Которого мать прятала ото всех. В том числе и от меня.»

«Мотив матери?» — спокойно спросил он.
«Любовь? Чувство вины? Расплата? Она сказала — это ее крест. Она предала его, выбрав безопасность с Игорем. А потом получила шанс искупить вину. И держала это в тайне, потому что боялась. Боялась Игоря. Боялась за него. И за меня.»

«Логично. В рамках ее искаженной реальности. Теперь вопрос на миллион: почему она рассказала тебе сейчас?»
«Потому что она в отчаянии. Максим убит. Игорь мертв. Виктор Семенович арестован, но его банда еще на свободе и, видимо, представляет реальную угрозу. Она боится, что они найдут Сергея. И хочет, чтобы я убежала, чтобы я сохранила себя. Как последнее, что у нее осталось.»

«Сентиментально. И крайне нерационально. Теперь ты — еще один человек, кто знает тайну. И человек, мягко говоря, привлекающий внимание. Твой побег никого не спасет. Он только выведет их на новые подозрения».

Он был прав. Бегство было худшим из возможных решений.
«Что же мне делать?» — в отчаянии спросила я.

«Сначала успокоиться. Потом — анализировать. У нас появился новый игрок на поле. Вернее, старый, но в совершенно новом качестве. Сергей Петров. Беспомощный, не помнящий себя. И он — наша главная уязвимость и, возможно, главный ключ.»

Я подняла голову, утирая слезы тыльной стороной ладони.
«Ключ? К чему?»

«К тому, что случилось той ночью много лет назад. Если он жив, значит, кто-то его подобрал. Кто-то видел. Возможно, остались свидетельства. Медицинские карты. Воспоминания персонала. Его память может восстановиться. Он — живое доказательство против всех них. И поэтому они так яростно ищут всё, что он успел записать или спрятать тогда. Его свидетельства сейчас, когда их империя рухнула, окончательно похоронят всех, еще оставшихся безнаказанными. Поэтому они хотят замести последние следы.»

Ход мыслей Марка был безжалостным и четким, как всегда. Он вырывал меня из трясины эмоций и ставил на твердую почву фактов.

«Значит, мне нужно его найти. До них.»
«Не тебе. Тебе сейчас светить в том пансионате — все равно что запустить в небо сигнальную ракету. Нужен кто-то другой. Надежный. Валерий, например. Или… — он запнулся. — Или Екатерина. Его дочь. Твоя сестра.»

Имя Екатерины прозвучало как удар колокола. Да. Она. Она имела право знать. Больше, чем кто-либо другой.

«Но мать сказала, он ничего не помнит…»
«А ты уверена, что она говорит правду? Всю правду? Она уже двадцать лет живет в системе лжи. Может, она боится, что если он вспомнит, то возненавидит ее за то, что она его бросила и осталась с его убийцей? Может, она специально держала его в изоляции, чтобы контролировать? Мы не знаем. Нам нужен независимый взгляд. Нужна Екатерина.»

Он снова был прав. Я не могла доверять матери. Слишком много лет она играла свою роль.

«Хорошо, — сказала я, уже чувствуя, как внутри закипает новая, холодная решимость. — Свяжусь с Екатериной. Расскажу все. Она должна приехать. А тем временем… тем временем нужно обеспечить его безопасность. Если банда Скрягина ищет его, то пансионат — первое место, куда они пойдут, если вычислят его через мать.»

«Верно. Значит, план такой, — заговорил Марк, и в его голосе зазвучали знакомые нотки собранности. — Первое: срочно связаться с Екатериной, передать ей всю информацию. Второе: через Валерия или Кирилла найти надежных людей, которые смогут обеспечить Сергею охрану или организовать его срочную эвакуацию из пансионата. Третье: держаться подальше от всего этого самим. Вы с Кириллом и так на мушке.»

Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Хаос в голове улегся, уступив место ясному, пусть и опасному плану.

«Она все это время была рядом с ним, — прошептала я, думая о матери. — Все эти годы. И я ничего не знала.»

«Она делала то, что считала нужным. Как и ты сейчас. Не осуждай ее. Пойми. А потом действуй.»

Я поднялась с пола, подошла к окну. Начинался рассвет. Серый, безнадежный свет заливал улицы Железного мыса. Но теперь этот свет был другим. В нем была не безысходность, а вызов.

Мой отец был жив. Возможно, он был психологически сломан. Возможно, он никогда не станет прежним. Но он был жив.

И это меняло все. Теперь я сражалась не за правду о смерти. Я сражалась за жизнь. За его жизнь. За наше с ним будущее, которое у нас украли.

Я взяла спутниковый телефон. Мои пальцы больше не дрожали.

«Спасибо, Марк», — мысленно сказала я.

«Не за что, Петрова. Теперь работай. И будь осторожна. Теперь ставки выше, чем когда-либо.»

Он был прав. Ставки были выше. Но и награда была больше. Не холодное удовлетворение от мести, а хрупкий, теплый шанс на настоящую семью. На правду, которая наконец-то могла стать не оружием, а исцелением.

Я набрала номер Екатерины.

Глава 40. Возвращение Екатерины

Екатерина стояла на балконе своей норвежской квартиры, сжимая в руке телефон. Электронное письмо от анонимного отправителя отображалось на экране. Она уже успела привыкнуть к шоку. К разоблачениям. К тому, что почва уходит из-под ног. Но то, что она прочла сейчас, было за гранью.

«Ваш отец, Сергей Петров, жив. Он был спасен после нападения и все эти годы скрывался. У него амнезия. У вас есть единокровная сестра — Анна Ковалева (Петрова), дочь Сергея и Лидии Ковалевой. Она вышла на связь и просит вашей помощи. Ей и вашему отцу грозит опасность.»

Приложены были фотографии. Того самого дневника с расшифровками. И… ее отец. Седая, сильно постаревшая, но узнаваемая версия человека с той фотографии у яхты. Он сидел в кресле-качалке на веранде какого-то дома, укутанный в плед, и смотрел куда-то вдаль пустым, невидящим взглядом.

И вторая фотография. Девушка. Анна. Та самая, что прислала ей первое письмо. Дочь Игоря Ковалева. И… ее сестра. В ее глазах, в разрезе губ — неуловимое, но стопроцентное сходство с ней самой. И с отцом.

Екатерина отшатнулась от экрана, как от раскаленного железа. Телефон выскользнул из ослабевших пальцев и упал на пол балкона с глухим стуком.

«Жив…»
Слово ударило в висок, отозвавшись оглушительным звоном в ушах. Весь мир перевернулся, опрокинулся, рассыпался на атомы и собрался заново в чудовищно искаженной конфигурации.

Он жив.
Все эти годы… Её мать умерла от горя, а она сама выстроила свою жизнь на мести, на ненависти, на тоске по убитому отцу. А он… он был жив. Беспомощный, больной, но жив.

И сестра. Дочь ее отца и той женщины… Лидии Ковалевой. Жены человека, который, возможно, пытался его убить. В голове возникла невыносимая картина. Измена. Предательство. Тайна, которую хранили два десятилетия.

Она схватилась за перилла балкона, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Тошнота подкатила к горлу горькой волной. Она зажмурилась, пытаясь перевести дыхание, но перед глазами стояло его лицо. Пустое. Неузнающее.

«Он ничего не помнит…»

Эта фраза из письма жгла мозг. Он был жив, но его не было. Он был призраком. Тенью человека, которого она так яростно любила и так отчаянно мстила за него.

А где-то там, в России, была девушка. Ее кровь. Ее сестра. Которая, как и она, была игрушкой в этой чудовищной игре взрослых. Которая, похоже, пыталась все исправить.

Глубокий, прерывистый вдох. Еще один. Воздух обжигал легкие, но приносил ясность. Шок начал отступать, уступая место другим чувствам. Сначала — бешеной, всепоглощающей ярости. На них всех. На Лидию Ковалеву, которая скрывала это. На Игоря Ковалева и его подручных. На весь этот проклятый город, который пожирал жизни.

Потом — щемящей, острой жалости. К нему. К отцу, запертому в темнице собственного разума. К той девушке, Анне, которая выросла в логове врага, не зная, кто она.

И наконец — холодной, стальной решимости.

Она подняла телефон с пола. Экран был треснут, но работал. Она открыла тот самый зашифрованный чат, где общалась с Анной.

Пальцы дрожали, но она печатала быстро, без колебаний.

«Это правда? Он жив? Скажи, что это правда.»

Ответ пришел почти мгновенно, будто Анна ждала у экрана.
«Да. Это правда. Мать скрывала его все эти годы. Он в частном пансионате. Он болен. Он не помнит прошлого. Но это он.»

Екатерина сглотнула комок в горле.
«Пришли мне адрес. И координаты. Сейчас же.»
«Ты… ты приедешь?» — в ответном сообщении слышалась надежда и страх.
«Я уже бронирую билет. Но есть проблема. Моя мать считает, что за ним охотятся люди Виктора Семеновича. Те, кто остался на свободе. Они убили моего сводного брата. Они могут прийти за ним.»

Холодок страха пробежал по спине Екатерины, но лишь закалил ее решимость.
«Значит, будем действовать быстро. У меня есть деньги. И есть связи. Я найду надежных людей, чтобы обеспечить ему безопасность до моего приезда. Ты должна помочь мне с координатами.»
«Я пришлю. И… спасибо.»
«Не благодари. Он мой отец. И… похоже, теперь и ты моя семья.»

Екатерина выключила телефон, прислонилась лбом к холодному стеклу балконной двери. За окном простирался аккуратный, упорядоченный норвежский пейзаж — полная противоположность тому хаосу, что бушевал у нее в душе.

У нее была семья. Не просто сын, ради которого она жила все эти годы. А отец. Выживший. И сестра. О которой она не подозревала.

Вся ее жизнь, выстроенная вокруг мести, рухнула в одночасье. Но на ее месте возникло нечто новое. Хрупкое, но… настоящее.

Она обернулась, чтобы посмотреть на спальню, где мирно спал ее четырехлетний сын. Внук Сергея Петрова, который даже не знал о существовании деда.

Теперь ему будет что рассказать. Теперь у него будет большая, хоть и искалеченная, семья.

Она взяла второй телефон — чистый, незарегистрированный — и набрала номер своего адвоката и доверенного лица.

— Свен? Мне нужна твоя помощь. Срочно. И абсолютная конфиденциальность. — ее голос звучал спокойно и твердо. Все личное было отложено в сторону. Остался только четкий, безотлагательный план. — Купи мне билет в Россию. И найди группу сопровождения. Не просто телохранителей. Людей, которые умеют действовать в… сложных ситуациях.

Она делала глубокий вдох, глядя на треснувший экран первого телефона, где было фото ее отца.

— Я еду домой. Забирать то, что у меня украли.

Глава 41. Старый капитан

Самолет касается посадочной полосы аэропорта в региональном центре с резким визгом шин, вырывающим Екатерину из тревожной дремоты. За окном — серое, низкое небо и унылый пейзаж российской глубинки. Не Норвегия с ее четкими линиями и предсказуемостью. Здесь даже в воздухе уже витает хаос и непредсказуемость.

Рядом с ней, в креслах бизнес-класса, сидят двое мужчин, которых она наняла через надежное агентство в Осло. Свен, норвежец с каменным лицом и взглядом, просчитывающим угрозы в радиусе километра, и Игорь (ирония судьбы не ускользнула от Екатерины), русский с бесстрастными глазами и спокойствием профессионала, видавшего виды. Они не задают лишних вопросов. Их задача — обеспечить ее безопасность и выполнить любые ее распоряжения. Этого достаточно.

Предвкушение встречи сжимает горло тугой пружиной. Не радостное — болезненное, горькое. Он жив. Но какой ценой? Что осталось от того сильного, смеющегося человека с фотографий? Маленькая девочка внутри нее, та самая, что плакала ночами по папе, сжимается в глубине души, боясь разочарования.

Чтобы заглушить страх, она закрывает глаза и позволяет памяти унести себя назад.

Солнце. Оно слепит, отражаясь от белоснежного борта яхты. «Морская звезда» кажется ей огромным, живым существом. Она бегает босиком по теплому, отполированному дереву палубы. Воздух пахнет солью, смолой и чем-то незнакомым, захватывающим дух — запахом свободы и приключений.

«Держись крепче, рыбка!» — его голос, громовой и веселый, раздается над головой. Он стоит у штурвала, загорелый, улыбающийся, и он кажется ей богом, повелителем ветра и волн. Он подхватывает ее, сажает на плечо. «Видишь вон ту точку? Это наш мыс! Наш дом!»

Она видит. И видит его лицо, полное гордости и любви. Он учит ее вязать морские узлы, рассказывает про звезды, про то, как они помогают найти дорогу домой. На этой яхте она чувствовала себя в безопасности. Здесь, с ним, мир был идеальным и полным чудес.

«Морская звезда». Та самая яхта, что стала их первым общим детищем и, по иронии судьбы, возможно, первым камнем в фундаменте их будущей трагедии.

Самолет зарулил на терминал. Пора.

Их «Ленд Крузер» мчится по разбитой дороге, оставляя за собой шлейф пыли. Свен за рулем, его глаза постоянно скользят по зеркалам. Игорь молча проверяет что-то в планшете, сверяясь с картой. Екатерина смотрит в окно, на проплывающие убогие деревеньки и бесконечные леса. Сюда она приезжала к отцу? Сюда она привезла своего сына, чтобы показать ему родину, которую ненавидела и любила одновременно?

Пансионат, куда они направляются, — ее первая цель. Но по пути есть еще одно место. Место, которое она наказала Свену отметить на карте. Старая верфь. Верфь Ковалевых.

Она не знает, зачем она это делает. Может быть, чтобы посмотреть в глаза прошлому. Может быть, чтобы найти хоть какой-то след того, что было до кошмара.

Верфь встречает их заброшенным, пустынным видом. Ворота распахнуты настежь. Ни охраны, ни рабочих. Аресты и скандал сделали свое дело. Место силы превратилось в место-призрак.

Она выходит из машины. Свен и Игорь занимают позиции по обе стороны от нее, бдительные, как сторожевые псы.

Она идет по пустынной территории, и ветер гуляет между пустыми цехами, завывая в такт ее шагам. И только одинокий старик сидит на перевернутом ведре у входа в один из доков, курит самокрутку и смотрит на ржавый остов какой-то баржи. На его засаленной телогрейке нашивка, которую она помнит с детства: «Капитан. Морская звезда».

Сердце ее пропускает удар. Она узнает его. Это дядя Дима. Старый капитан. Тот самый, что водил их с отцом в море.

Он поднимает на нее взгляд. Глаза, помутневшие от возраста и, возможно, выпивки, всматриваются в нее без интереса. Посторонняя женщина в дорогой одежде — не самое странное, что он видел здесь в последнее время.

— Вам чего? — хрипит он. — Все тут кончилось. Разбежались, как тараканы.

Екатерина подходит ближе, игнорируя предостерегающий взгляд Свена.
— Дмитрич? — ее голос звучит неуверенно.

Старик морщится, вглядывается пристальнее. И вдруг в его глазах что-то вспыхивает. Узнавание. И ужас.
— Батюшки… Катенька? Ты? Та самая… Петрова дочка?

Она кивает, не в силах вымолвить слово.

Он смотрит на нее, потом на ее спутников, потом снова на нее. Его рука с самокруткой дрожит.
— Господи… Говорили, ты… далеко. В Норвегии, что ли. Зачем тебе сюда? Здесь сейчас… нехорошо.

— Я знаю, — говорит она тихо. — Я… я ищу следы. Воспоминания. Про «Морскую звезду». Про отца.

При этих словах лицо старика меняется. На нем появляется какая-то странная, горькая нежность.
— «Звезда»… — он качает головой. — Сгнила, родная. Ее несколько лет назад  распилили на металл. Как и все тут. — Он делает затяжку, выпускает дым. — А твой батя… Царство ему небесное. Мужик был золотой. Настоящий. Не то, что… — он машет рукой в сторону административного корпуса.

— Он часто брал меня с собой в море, — говорит Екатерина, и голос ее предательски дрожит.

— А как же! — старик оживляется. — Любил он тебя больше жизни. Все говорил: «Вот, Димыч, моя рыбка подрастет, я ей свою долю отдам. Честно, по-справедливости». — Он замолкает, и его взгляд снова становится осторожным. — Жаль, не срослось. Не судьба, видно.

Он смотрит на нее, и в его глазах читается не только жалость, но и какой-то немой вопрос. Он что-то знает. Чувствует. Может быть до него доходили какие-то слухи?

— Спасибо, что помните его, — выдыхает Екатерина. Ей внезапно становится невыносимо больно. Этот старик, этот запах мазута и ржавчины — это все, что осталось от того счастливого мира.

— Да я бы… — он мнется, потом тянется в карман и достает что-то маленькое, блестящее. Старый, потускневший компас. — Держи. Он его обронил как-то раз. Я подобрал, хотел вернуть… да не успел. Пусть у тебя будет. На память.

Она берет компас. Металл холодный. Она сжимает его в ладони, чувствуя, как по щеке скатывается предательская слеза.

— Спасибо, — снова говорит она, уже поворачиваясь к машине. Она не может больше. Не сейчас.

— Катенька! — окликает он ее вдогонку. — Береги себя. И… и прости их, коли сможешь. Всех. Себя тоже. Греха тут на всех хватило.

Она не оборачивается, просто поднимает руку в знак того, что услышала, и быстро уходит. В машине она сжимает в руке компас до тех пор, пока металл не становится теплым от ее кожи.

Он здесь. Его дух. Его память. Она не ошиблась, что приехала сюда. Это было нужно. Чтобы попрощаться с тем отцом. С яхтой. С детством.

Чтобы найти в себе силы встретиться с тем отцом, который ждет ее в пансионате. С тенью. С надеждой.

Она смотрит на стрелку компаса, безуспешно пытающуюся найти север среди железных корпусов верфи.

— Поехали, — говорит она Свену, и ее голос снова тверд. — Туда, куда я сказала.

Она нашла часть прошлого. Теперь пора найти будущее.

Глава 42. Слежка

«Ленд Крузер» плавно катил по ухабистой лесной дороге, уводя их все дальше от мертвой зоны верфи и все ближе к заветной, тревожной цели — пансионату. Екатерина все еще сжимала в руке холодный металл компаса, пытаясь унять дрожь в пальцах. Встреча со старым капитаном всколыхнула слишком многое, оставив душу обнаженной и беззащитной.

Свен, не отрывая глаз от дороги, первым нарушил тишину, его голос был низким и безэмоциональным, как всегда:
— За нами следят. Серая «Тойота». С тех самых пор, как свернули с трассы. Две машины назад.

Ледяная игла страха кольнула Екатерину под ложечку. Она инстинктивно обернулась, но увидела лишь пустую дорогу, петляющую среди сосен.
— Ты уверен?
— Да, — коротко бросил Свен. — Профессионалы. Держат дистанцию. Но видно по манере. Игорь?

Игорь, не поворачивая головы, кивнул, его глаза были прикованы к боковому зеркалу.
— Подтверждаю. Двое внутри. Пытаются быть незаметными. Не выходит.

— Что делать? — спросила Екатерина, чувствуя, как привычный комок страха снова подкатывает к горлу. Они так близки. Так близки к отцу.

— Немного изменим план, — сказал Свен, и в его голосе впервые появились нотки чего-то, отдаленно напоминающего азарт. — Игорь, готовься. Следующий резкий поворот. Катя, пристегнись покрепче.

Сердце Екатерины забилось чаще. Она молча повиновалась, вжавшись в кресло. Свен спокойно ехал еще пару минут, потом резко, почти без снижения скорости, рванул руль влево, съехав с накатанной грунтовки на едва заметную колею, уходящую вглубь чащи.

«Крузер» подпрыгнул на кочках, ветки хлестали по стеклам. Екатерина вжалась в сиденье, крепко сжимая поручень.

— Преследуют? — крикнула она, чтобы перекрыть грохот.
— Да, — отозвался Игорь, все так же спокойно наблюдая за обстановкой. — Не отстают. Знают местность.

— Значит, свои, — заключил Свен. — Местные волки. Отработка.

Он лихо маневрировал между деревьями, скорость была безумной для такой дороги. Но «серая Тойота», более юркая, не отставала, ее фары слепили в зеркалах, как глаза хищника.

— Так не уйдем, — констатировал Игорь. — Нужно их занять. Я выйду.

— Что? — выдохнула Екатерина.
— На ближайшем повороте сбрось скорость. Я выйду. Вы едете дальше. Я займу их и догоню вас в точке «Эхо», — его голос не допускал возражений. Это был не вопрос, а доклад о принятом решении.

— Игорь, нет… — начала она, но Свен ее перебил.

— Он прав. Иначе нас прижмут и заблокируют. У них наверняка есть подмога. — Он посмотрел на Игоря в зеркало. — Сделай чисто. Без шума.

Игорь молча кивнул, уже проверяя снаряжение. Из кобуры под мышкой он достал компактный, матовый пистолет и бесшумно вкрутил глушитель.

Екатерина смотрела на него с ужасом. Все стало вдруг слишком реальным. Это была не игра в шпионов. Это была война. И сейчас один из них собирался выйти на тропу войны ради нее.

Машина резко затормозила на крутом вираже, почти не сбавляя хода. Игорь одним плавным движением отстегнул ремень, открыл дверь и выкатился наружу, словно тень, растворившись в густом подлеске. Дверь захлопнулась. Свен тут же рванул с места, и «Ленд Крузер» снова помчался по лесной чаще.

Екатерина обернулась, пытаясь что-то увидеть в промелькнувшем за окном зеленом мареве. Ничего. Только хвойные ветки и мрак.

— Он… он справится? — прошептала она.
— Справится, — без тени сомнения ответил Свен. — Его работа. Наша — ехать.

Они мчались еще минут пять, пока Свен не свернул в еще более глухую просеку и не заглушил двигатель. Тишина, наступившая после рева мотора, была оглушительной. Они сидели и слушали. Сначала ничего. Только треск остывающего металла и их собственное дыхание.

Потом, откуда-то издалека, донесся приглушенный, негромкий хлопок. Один. Потом, через несколько секунд, еще один. Как будто лопались большие воздушные шары. Больше никаких звуков.

Екатерина зажмурилась. Ей было физически плохо.

Прошло еще десять мучительных минут. Вдруг сбоку от машины, бесшумно, как призрак, из-за сосны возникла фигура. Игорь. Он был спокоен. На его темной куртке не было видно никаких следов борьбы. Он открыл дверь и сел на свое место.

— Все чисто, — сказал он, как будто докладывал о погоде. — Машину убрал с дороги. Ничего не мешает. Можно ехать.

Свен кивнул и завел мотор. Они тронулись, теперь уже с нормальной скоростью.

Екатерина не решалась смотреть на Игоря. Она смотрела в свое окно, на мелькающие стволы деревьев, и пыталась не думать о том, что только что произошло. О том, что двое человек, которые преследовали их, теперь лежат там, в лесу. И что это сделал спокойный, молчаливый человек с бесстрастными глазами, сидящий в метре от нее.

Они были ее защитой. Ее щитом. И щит этот был выкован из стали и крови.

Предвкушение встречи с отцом, которое еще недавно наполняло ее трепетом, теперь было отравлено холодным, липким страхом и осознанием цены, которую приходилось платить за каждый шаг к правде.

Она снова сжала в кармане компас. Стрелка, наконец, нашла север. Но Екатерина вдруг поняла, что понятия не имеет, где сейчас находится ее собственный север. Ее единственным ориентиром теперь было темное, загадочное здание впереди, где ждала ее самая трудная встреча в жизни. И до которой им еще нужно было добраться живыми.

Глава 44. Пансионат «Березка»

Пансионат «Берёзка» оказался не мрачной бетонной коробкой, а ухоженным, но тоскливым одноэтажным зданием из коричневого кирпича, затерянным в сосновом бору. Он источал ауру тихого, бюджетного забвения. Именно здесь, за этими стенами, все эти годы скрывали её отца. Екатерина сжала ручку двери, чувствуя, как сердце готово вырваться из груди.

Свен, не заглушая двигатель, положил ей на плечо тяжелую ладонь.
— Минутку. Не спеши.
Его глаза, холодные и собранные, скользили по периметру. Игорь уже бесшумно вышел из машины и растворился в тени деревьев, чтобы прочесать территорию.

— Что-то не так? — прошептала Екатерина, леденящий страх сковал движения.
— Не знаю. Слишком тихо, — бросил Свен, его взгляд прилип к служебному входу, откуда должен был выйти их контакт — медсестра, подкупленная её деньгами.

Прошло пять томительных минут. Игорь вернулся так же бесшумно, как и исчез.
— Чисто. Но есть одна аномалия. Серая «Лада» припаркована в полукилометре отсюда, за поворотом. Внутри один человек. Мужчина. Курит, смотрит в сторону пансионата. Не похож на местного и не похож на гостя.

— Охрана? — спросила Екатерина, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
— Слишком нервный для охраны. И слишком плохо замаскирован. Скорее, наблюдатель. Любитель.

— Нейтрализовать? — Свен повернулся к Игорю.
Тот едва заметно кивнул.
— Быстро и тихо. Увезу в лес, разберусь. Вы тем временем — внутрь. Быстро.

Он снова исчез. Свен выключил зажигание.
— Пошли. Теперь или никогда.

Екатерина, подгоняемая страхом и надеждой, выскочила из машины и почти побежала к служебному входу. Дверь приоткрылась, и в щели показалось испуганное лицо женщины в медицинском халате.
— Быстрее, ради бога! Я смену заканчиваю!

Они втиснулись в узкий, пропахший дезинфекцией коридор. Медсестра, не говоря ни слова, повела их, шлепая стоптанными ботинками.
— Он в своей комнате. Сегодня он… не в себе. Больше молчит. Но вас, может, узнает. Только, умоляю, быстро!

Она остановилась у неприметной двери с цифрой «7», судорожно вставила ключ в замок и отворила её.
— У вас пятнадцать минут. Пока главный врач на обходе.

Екатерина переступила порог. Комната была маленькой, залитой холодным светом люминесцентной лампы. У окна, в инвалидном кресле, сидел он.

Сергей Петров. Её отец. Постаревший, осунувшийся, с проседью и глубокими морщинами. Но это был он. Он смотрел в окно на сосны, его пальцы беспомощно перебирали край одеяла.

— Папа… — это слово сорвалось с её губ само собой, хриплое, забытое за двадцать лет.

Он медленно повернул голову. Его глаза, когда-то такие живые и умные, теперь были мутными, наполненными туманом. Он смотрел на нее без узнавания, с тихим, детским любопытством.

— Это… кто? — его голос был слабым, дребезжащим.

В горле у Екатерины встал ком. Весь её гнев, вся её боль, вся её ярость — всё разбилось о эту беспомощность, о эту пустоту.

В этот момент снаружи, со стороны парковки, донёсся приглушённый, но отчётливый звук — металлический удар, потом сдавленный крик, быстро оборвавшийся.

Свен резко развернулся, оттесняя Екатерину от двери.
— Игорь? — в его голосе прозвучала тревога. Он приоткрыл дверь и выглянул в коридор.

Тишина. Слишком тихая после того звука.

Потом — быстрые, тяжелые шаги по бетонному полу. Не Игоря. Не одного человека.

Свен резко захлопнул дверь и щёлкнул замком.
— Проблема, — его лицо стало каменным. Он достал пистолет. — Отходите вглубь комнаты.

Екатерина в ужасе прижалась к стене, обняв за плечи отца, который смотрел на всё происходящее с испугом и непониманием.

— Что происходит? Кто это? — зашептала медсестра, её лицо побелело.
— Молчи, — отрезал Свен, прильнув к глазку.

Шаги смолкли прямо за дверью. Послышался приглушенный разговор. Незнакомые голоса. Грубые, напряженные.
— …здесь должна быть. Машина её тут. И этот тип, Андрей, валяется… Значит, здесь.

Удар ногой по двери. Дверь вздрогнула, но выдержала.
— Открывай! Полиция!

Свен фыркнул. Это была не полиция.
— Катя, — он не отворачивался от двери. — План изменился. Мы в ловушке. Игоря, видимо, взяли. Их больше, чем мы думали.

Он посмотл на окно. Оно было маленьким, с прочной металлической решеткой. Побег был невозможен.

Екатерина смотрела на него, на отца, на запертую дверь, за которой слышались уже более уверенные удары. В голове стучало только одно: они нашли их. Нашли его. И сейчас убьют. На её глазах.

У неё не было плана. Не было оружия. Не было никаких идей, кроме животного, панического желания закрыть своим телом этого беспомощного человека в кресле.

Свен метнул взгляд на медсестру.
— Есть другой выход?
Та, вся трясясь, лишь бессильно покачала головой.

Спасение было так близко — всего в нескольких метрах, за этой дверью. Но оно обернулось смертельной ловушкой.

И самое страшное — полное отсутствие понимания, что делать дальше. Как выбраться. Как спасти его.

В голове у Екатерины звенела пустота, прерываемая лишь грубыми ударами в дверь и тихим, прерывистым дыханием её отца.

Глава 45. Удачный исход

Спутниковый телефон на столе в заимке издал резкий, вибрирующий звук, заставив нас с Кириллом вздрогнуть. Мы ринулись к нему, как к единственной ниточке, связывающей нас с внешним миром. С тем миром, где решалась судьба нашего отца.

На экране горело имя «Андрей». Не Валерий, не Екатерина. Андрей.

Кирилл схватил трубку, его пальцы побелели.
— Андрей? Новости?

Я прильнула к нему, стараясь уловить обрывки разговора. Голос Андрея на другом конце звучал сдавленно, торопливо.

— ...да, всё чисто... твой парень справился... второй, Игорь, словил пулю... больше никого не видно... они вышли... ведут старика... сажают в машину... кажется, всё нормально... поехали...

Кирилл слушал, не перебивая, его лицо постепенно теряло напряжение.
— Понял. Спасибо, Андрей. Огромное спасибо. Будь на связи.

Он бросил трубку на стол и обернулся ко мне. В его глазах было дикое облегчение.
— Забрали. Они забрали его. Всё прошло без происшествий. Андрей всё видел. Они уже в пути.

Словно огромная, давящая гора свалилась с моих плеч. Я рухнула на стул, закрыв лицо руками, и разревелась — тихо, бесконтрольно, от счастья и сброшенного напряжения. Он был с ней. Он был в безопасности. Пока что.

— Надо предупредить их, — выдохнула я, вытирая слезы. — Сказать, куда ехать. Они не знают про это место.

Кирилл кивнул, уже набирая номер Екатерины на спутниковом телефоне. Он говорил коротко, четко, диктуя координаты и сложные ориентиры в лесной глуши. Потом передал трубку мне.

— Анна? — ее голос в динамике звучал устало, но собранно. За спиной слышался ровный гул двигателя.
— Катя! Как он? Как вы? — выпалила я.
— Жив. Здоров. Спит сейчас. Он… он очень слаб, Анна. Почти не говорит. Но он с нами. — В ее голосе послышались слезы. — Спасибо. За всё.

— Не благодари. Это наш общий… наш отец, — я с трудом выговорила это слово, и оно обожгло меня изнутри. — Слушай, приезжайте сюда. Это безопасное место. Пока что. Кирилл передал координаты?

— Да. Уже едем. Свен ведет. Игорь… — она запнулась. — Игорь остался разбираться с одним хвостом. Но все под контролем.

Мы договорились о пароле на подъезде — световые сигналы фарами — и положили трубку. Теперь оставалось только ждать. Но это ожидание было уже другим — наполненным не страхом, а тревожной надеждой.

Мы с Кириллом как сумасшедшие метались по избушке, пытаясь навести хоть какой-то порядок, постелить на топчан свежее белье, поставить на плиту греться воду. Наш убогий бункер вдруг должен был стать домом для нескольких человек. Хотя бы на время.

И вот, спустя два бесконечных часа, снаружи послышался отдаленный рокот мотора, а потом в окно сверкнули три короткие вспышки света. Они здесь.

Я выскочила на крыльцо. Из темноты медленно выплыл «Ленд Крузер». Он остановился, дверь водителя открылась, и вышел Свен. Он окинул избушку быстрым, профессиональным взглядом, кивнул нам, а потом открыл заднюю дверь.

Сначала вышла Екатерина. Она выглядела измотанной до предела, но в ее глазах горел огонь. Она обернулась и осторожно, с невероятной нежностью, помогла выйти тому, кто сидел сзади.

Он был закутан в толстое одеяло, хотя на улице было не холодно. Он шел медленно, неуверенно, опираясь на ее руку. Его лицо, бледное и испуганное, было обращено к земле. Но когда он поднял голову и посмотрел на меня, на освещенную дверь избушки, в его глазах мелькнуло что-то… не то чтобы узнавание, а смутное, глубинное любопытство. Или, может быть, призрак памяти.

Я замерла на месте, не в силах пошевелиться, боясь спугнуть этот миг.

Екатерина повела его внутрь, к теплу и свету. Свен вытащил из багажника несколько сумок и понес их в дом, его глаза постоянно сканировали лесную темноту.

Я осталась стоять на крыльце, глядя, как моя сестра, моя единокровная сестра, вводит в наше временное пристанище  отца. Того, кого мы обе считали мертвым. Того, чья жизнь стала причиной нашей разлуки и нашей общей боли.

Они исчезли в дверях. Потом из окна донесся тихий, спокойный голос Екатерины, говорящей ему что-то успокаивающее.

Кирилл тронул меня за локоть.
— Идем. Им нужно помочь устроиться.

Я кивнула и, сделав глубокий вдох, переступила порог. Наш побег, наше укрытие, наша война — все это обрело новый, главный смысл. Теперь мы защищали не доказательства. Не правду. Мы защищали его. Нашу хрупкую, почти невозможную семью, собравшуюся здесь, в самой глуши, под аккомпанемент завывания ветра и пристального взгляда вооруженного до зубов профессионала.

И я знала, что это только начало. Самая трудная часть пути была еще впереди.

Глава 46. Эмоциональная встреча

Дверь захлопнулась, отсекая внешний мир с его угрозами и погонями. В тесной, пропахшей дымом и хвоей избушке воцарилась оглушительная, неловкая тишина. Отец сидел на краю топчана, закутанный в одеяло, и смотрел на свои руки, как будто видя их впервые. Его дыхание было тихим, почти неслышным.

Екатерина стояла рядом, ее рука на его плече казалась одновременно и опорой, и защитой. Она смотрела на меня. Я смотрела на нее. Между нами висели годы лжи, ненависти, боли и одно невероятное, чудом сохранившееся родство.

Первой двинулась она. Небольшой, неуверенный шаг. Потом еще один. Я замерла, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Она остановилась в двух шагах от меня, ее глаза, такие похожие на мои, блестели на свету керосиновой лампы.

— Анна, — она произнесла мое имя тихо, будто пробуя его на вкус.

Больше ничего не было нужно. Я шагнула вперед, и мы схватились в объятиях так крепко, словно боялись, что, если их ослабить, то все развеется, как дым. Катя пахла дорогими духами, холодным ветром и слезами. Я, наверное, пахла дымом и страхом. Мы не плакали. Мы просто держались друг за друга, две половинки, разбросанные бурей и нашедшие друг друга в самом эпицентре хаоса.

— Сестричка, — прошептала я ей в волосы, и это слово показалось самым правильным и самым странным на свете.

Она кивнула, уткнувшись лицом мне в плечо, и ее пальцы впились в мою спину.

Мы разомкнули объятия, и в тот же момент взгляд отца задержался на нас. Его глаза, мутные и бездонные, переводились с Екатерины на меня и обратно. В них мелькнуло что-то — не узнавание, нет. Смущение. Любопытство. Может быть смутный отголосок какого-то чувства, которое он когда-то испытывал.

— Пап, — тихо сказала Екатерина, отпуская меня и присаживаясь рядом с ним на корточки. — Это Анна. Моя… твоя дочь.

Он посмотрел на меня, и его губы шевельнулись, пытаясь что-то сказать. Звук не вышел. Он просто медленно кивнул, и его рука дрожащим движением потянулась ко мне.

Я опустилась перед ним на колени, позволив его холодным, исхудавшим пальцам коснуться моей щеки. Его прикосновение было легким, как паутина, и обжигающим, как раскаленное железо. В нем была вся боль, все потерянные годы, вся невысказанная правда.

— Здравствуй, папа, — выдохнула я, и по моим щекам наконец потекли слезы. Тихие, очищающие.

Он смотрел на меня, и в глубине его глаз, казалось, на мгновение проступил проблеск чего-то осознанного. Слезы. Он убрал руку и снова уставился на свои колени, сконфуженный и подавленный.

Мы с Екатериной переглянулись. В ее взгляде читалась та же горечь и та же безумная, несокрушимая надежда.

Кирилл тактично отошел к печке, делая вид, что подкладывает дрова. Свен занял позицию у окна, отодвинув край занавески и наблюдая за лесом. Они давали нам минуту. Всего минуту на целую жизнь.

Потом практичность взяла верх. Нужно было есть, пить, определяться с дальнейшими действиями. Мы усадили отца поближе к печке, укрыли его еще одним одеялом. Он покорно позволял все делать за него, лишь изредка поглядывая на нас с тихим удивлением.

За столом, наливая ему в кружку теплый бульон, я начала рассказывать. Тихим, ровным голосом, как отчет. О том, что обнаружила после смерти Игоря Ковалева. О дневнике. О ключе. О складе. О письмах Екатерины, которые он хранил. О расшифровке. О том, как мы с Кириллом обнародовали все это.

Она слушала, не перебивая, ее лицо было каменной маской. Только пальцы, сжимавшие кружку, выдавали колоссальное напряжение.

— Виктор Семенович Скрягин арестован, — заключила я. — Ему предъявлено обвинение в организации убийства, создании ОПГ, коррупции. Его люди частично арестованы, частично разбежались или… ликвидировали друг друга. Из основателей «Морской звезды»… — я запнулась, глядя на отца, — …дееспособным остался только он. И он надолго отправится за решетку. Его империя рухнула.

Екатерина медленно кивнула, переводя взгляд на дремлющего у печки отца.
— Значит, месть совершилась. — В ее голосе не было торжества. Только пустота. — А что теперь? Что нам со всем этим делать? У нас нет дома. Нет документов на него. За нами, я уверена, все еще охотятся те, кто остался на свободе и хочет замять концы.

— Теперь мы выживаем, — тихо сказала я. — И защищаем его. А потом… потом будем думать, как вернуть ему имя. Его жизнь. Какую-то ее часть.

Мы сидели в тишине, слушая, как трещат дрова в печи и как тяжело дышит во сне наш отец. Две сестры. Две дочери одного человека, выросшие в разных мирах, на разных полюсах ненависти. И теперь нас связало не прошлое, которое он не помнил, а будущее, которое нам предстояло построить для него. И для себя.

Победа над монстрами из прошлого оказалась горькой и не принесла покоя. Она лишь расчистила площадку для новой, неизвестной битвы. Битвы за жизнь.

Глава 47.  Откровение Кирилла

Тишина в избушке после отъезда Свена и Игоря была иной. Глубже. Напряженнее. Они уехали «прочесать периметр» и связаться со своими источниками, оставив нас одних — двух сестер, их беспомощного отца и Кирилла.

Кирилл стоял у окна, наблюдая, как красные огни «Ленд Крузера» растворяются в лесной темноте. Его спина была напряжена, но не от ожидания опасности. В его позе читалась собранность человека, который только что поставил последнюю фигуру на шахматной доске и ждет, когда противник осознает мат.

Екатерина уложила отца спать и теперь сидела за столом, сжимая в руках пустую кружку. Я чувствовала ее взгляд на себе. Взгляд, полный вопросов, на которые у меня не было ответов.

— Что будем делать дальше, Кир? — тихо спросила я, ломая тягостное молчание. — Скрягин в тюрьме, его люди перебиты или в бегах. Кажется, мы… выиграли. Но почему не чувствуется победы?

Он медленно повернулся. Свет керосиновой лампы падал на его лицо, делая его резче, старше. В его глазах, всегда таких живых и ироничных, теперь горел холодный, расчетливый огонь, которого я раньше не замечала.

— Победа — это не конец игры, Аня. Это возможность начать новую, — его голос звучал ровно, без привычной хрипотцы. — И на этот раз — по правилам, которые установим мы.

Я почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— Что ты имеешь в виду?

Он тяжело вздохнул и подошел к столу, садясь напротив нас.
— Пять лет назад Игорь Ковалев и Виктор Семенович вышвырнули меня из газеты. Выбросили, как отработанный материал. За материал о нарушениях на верфи. За попытку сказать правду. Они унизили меня. Оставили ни с чем. Сделали изгоем в моем же городе.

Он говорил спокойно, но в каждом слове чувствовалась застарелая обида.
— Я мог сбежать, как ты. Но я остался. Потому что знал — их империя построена на песке. Рано или поздно она рухнет. И я хотел быть там, когда это случится. Чтобы подобрать осколки. И построить из них что-то новое. Свое.

Я смотрела на него, и кусок хлеба, который я держала, вдруг показался мне неимоверно тяжелым.
— Ты… ты использовал меня. Мою боль. Мое расследование.

— Я помогал тебе! — его голос впервые сорвался, в нем прозвучала горячность. — Да, у меня были свои мотивы. Но разве от этого правда стала менее правдивой? Разве мы не добились того, чего хотели? Скрягин в тюрьме. Твой брат… ну, он сам сделал свой выбор. Город свободен от этой мрази.

— Чтобы ты пришел ему на смену? — в голосе Екатерины прозвучало ледяное презрение.

Кирилл улыбнулся. Это была не его обычная, добрая улыбка. Это был оскал хищника.
— А кто, если не я? Кто знает все грязные тайны этого места? Кто имеет связи и в криминальном мире, и среди обычных людей? Кого знают и, как ни странно, доверяют? Я был голосом тех, кого давили. Теперь я могу стать их руками. Их главой.

Он посмотрел на меня.
— Ты хотела справедливости, Аня. Я дам ее им. Но по-своему. Порядок. Жесткий, но справедливый. Без воровства и показухи Скрягина. Я буду тем мэром, который поднимет Железный мыс с колен.

Я отшатнулась, словно он ударил меня. Все это время… его помощь, его поддержка, его плечо… это была не дружба и не сочувствие. Это был расчет. Хладнокровный, безжалостный расчет политика, использующего чужую трагедию как трамплин к власти.

— Ты… ты такой же, как они, — выдохнула я.

— Нет! — он резко встал, и его тень от керосиновой лампы накрыла всю избушку. — Я не убивал людей! Я не грабил свой город! Я лишь убираю с дороги тех, кто это делал, и занимаю их место. Потому что могу. Потому что заслужил это правом сильного. И правом того, кто оказался умнее.

Он подошел ко мне и опустился на корточки, чтобы быть на одном уровне со мной. Его глаза были серьезными.
— Я не враг тебе, Аня. И никогда им не был. Я дал тебе все, что ты хотела. Правду. Месть. Теперь дай и мне получить то, что хочу я. Стабильность. Власть. Чтобы больше никто не мог прийти и отнять у меня все, как это сделали они.

Я смотрела на него и не узнавала того парня с добрыми глазами, который предлагал мне помощь в кафе. Передо мной был чужой человек. Цельный, опасный и предельно откровенный в своем цинизме.

— И что теперь? — прошептала я. — Ты выгонишь нас? Как ненужных свидетелей?

Он покачал головой, и в его взгляде на мгновение мелькнула тень старой привязанности.
— Нет. Вы останетесь здесь, сколько потребуется. Пока я не наведу порядок. Потом… решите сами. Можете уехать. Можете остаться. Железный мыс будет безопасен для вас. Я прослежу за этим.

Он встал и направился к двери.
— Мне нужно сделать несколько звонков. Начинать работать. Отдыхайте. Вы в безопасности.

Дверь закрылась за ним. Мы с Екатериной остались сидеть за столом, ошеломленные, раздавленные этим откровением.

Правда, за которую я так боролась, оказалась не щитом, а оружием в руках другого человека. Оружием для достижения его собственных, далеких от моих идеалов, целей.

Я смотрела на спящего отца. Мы отомстили за него. Мы раскрыли правду. Но мир от этого не стал лучше. Он просто сменил хозяина. И новый хозяин оказался не рыцарем в сияющих доспехах, а умным, циничным игроком, который использовал нашу боль как разменную монету в своей игре.

Победа горько пахла пеплом и предательством. И я не знала, что делать с этой победой.

Глава 48.  Новый план

Кирилл оставил нас не просто в избушке. Он оставил нас в новом, перевернутом мире, где союзник оказался расчетливым стратегом, а победа — лишь сменой декораций.

Екатерина первая нарушила молчание. Ее голос прозвучал устало, но без тени паники.
— Циник. Продажный и беспринципный. Но… честный в своем цинизме. Он не станет нам мешать. Мы ему больше не интересны. Пока не интересны.

Я смотрела на свои руки, все еще чувствуя ледяной ожог его откровения.
— Я ему верила. Я думала… он помогает, потому что это правильно.
— Правильно — понятие растяжимое, — горько усмехнулась она. — Для него правильно — это власть. Для нас… — она посмотрела на спящего отца. — Для нас правильно — это он. Его безопасность. Его будущее. Какое бы оно ни было.

Она была права. Как всегда, холодно и практично права. Шок от предательства Кирилла нужно было отставить в сторону. Эмоции были роскошью, которую мы не могли себе позволить.

И тогда я сделала то, чего никогда не делала. Я обнажила свою самую уязвимую, самую странную защиту.

— У меня… есть один метод, — начала я неуверенно, не поднимая глаз. — Когда я не знаю, что делать, когда все рушится… я советуюсь с одним человеком. Мысленно.

Екатерина подняла бровь, но не перебила.

— Его зовут Марк. Нет, он не психолог и не призрак, — я нервно улыбнулась. — Он мой бывший начальник. Архитектор. Жесткий, циничный, блестящий специалист. Он… он когда-то вытащил меня из самой глубокой ямы. И теперь, когда мне страшно, я представляю, что бы он сказал. Что бы он сделал на моем месте.

Я ждала насмешки, непонимания. Но ее лицо оставалось серьезным.
— И что он говорит сейчас, твой мысленный Марк? — спросила она без тени иронии.

Ее реакция обезоружила меня. Я закрыла глаза, пытаясь услышать тот самый хрипловатый, уверенный голос.

«Ну, Ковалева… Петрова, черт возьми, — поправлял он себя. — Запуталась ты знатно. Союзник оказался оппортунистом. Поле боя зачистили, но флаг над ним подняла не ты. Что делаем? Рыдаем в подушку? Или работаем с тем, что есть?»

— Он говорит… что нужно работать с тем, что есть, — перевела я вслух. — Что Кирилл, каким бы циником он не был, дал нам передышку. И ресурс. Эта избушка. Его защита, пусть и корыстная. Мы должны использовать это время с умом.

Я открыла глаза. Екатерина смотрела на меня с интересом.
— Логично. Продолжай.

«Первое: укрепляем тылы. Отец — наше главное уязвимое место и главный приоритет. Ему нужны документы. Лечение. Нормальные врачи, а не подпольный пансионат. Второе: ищем рычаги против нового «хозяина города». На всякий случай. Третье: определяемся, что будем делать, когда окрепнем. Варианты есть?»

— Нам нужно… оформить документы на отца, — сказала я, уже чувствуя, как в голове выстраивается план. Не эмоциональный порыв, а четкий, выверенный чертеж. Как у Марка. — Легализовать его. Найти хороших врачей, специалистов по памяти. И… найти что-то на Кирилла. Какую-то гарантию, что он не передумает и не решит, что мы ему мешаем.

Екатерина медленно кивнула.
— Документы и врачи — это ко мне. У меня есть деньги и связи в Европе. Я могу организовать его перевозку и лечение в частной клинике в Норвегии. Анонимно. Что касается Кирилла… — она задумалась. — Его слабость — его амбиции. И его уверенность, что он всех переиграл. Нужно найти то, что он упустил. Какую-то ниточку.

— Дневник отца, — сразу сказала я. — Там могут быть детали, которые мы упустили. Что-то, что компрометирует не только Скрягина, но и самого Кирилла. Может, он тоже был в чем-то замешан пять лет назад? Или… может, у отца были какие-то скрытые активы, о которых никто не знает. То, что Кирилл хотел бы заполучить.

Мы смотрели друг на друга, и между нами протянулась новая, невидимая нить — уже не просто кровное родство, а партнерство. Две женщины, объединенные общей целью и общим врагом, пусть этот враг и был пока что союзником.

— Хорошо, — Екатерина отодвинула кружку и встала. — Значит, план такой. Я связываюсь со своими людьми, начинаю готовить документы и организацию переезда. Ты — перечитываешь дневник отца вдоль и поперек. Ищешь любые зацепки. Любые имена, даты, намеки. Все, что может быть хоть сколько-нибудь полезным.

— А Кирилл? — спросила я.
— А Кирилл пусть пока играет в своего мэра, — в ее голосе прозвучала холодная сталь. — Он думает, что использует нас. Посмотрим, кто кого использует в итоге. Мы ему не интересны, пока мы тихие. Значит, мы будем тихими. Но не беспомощными.

Она подошла к окну, отодвинула занавеску и посмотрела в темноту, где скрылся наш новый, непредсказуемый покровитель.
— У него есть власть. У нас есть правда. И есть он, — она кивнула в сторону спящего отца. — И это сильнее любой власти.

Я смотрела на нее, на свою сестру, и чувствовала, как страх и растерянность отступают, уступая место странному, новому чувству — уверенности. Не той уверенности, что рождается из силы, а той, что рождается из правильного, выверенного плана.

У нас не было армии и не было политического влияния. Но нас было трое: архитектор, придумавшая метод мысленных советов, бизнес-леди со связями и деньгами, и тихий, больной старик, ради которого все это затевалось.

И это была команда, с которой приходилось считаться. Даже такому цинику, как Кирилл.

Я взяла со стола потрепанную тетрадь в кожаном переплете. Дневник отца. Ключ ко всем тайнам. Теперь мне предстояло прочитать его снова. Не как доказательство для мира, а как инструкцию по выживанию для нас самих.

«Ну что, Марк, — мысленно сказала я. — Кажется, у нас новый проект.»

И впервые за долгое время мне показалось, что мы сможем его завершить. И завершить успешно.

Глава 49. Ахиллесова пята Кирилла

Тихий скрип моего пера по бумаге был единственным звуком в избушке. Екатерина устроилась в углу с ноутбуком, ее пальцы быстро стучали по клавиатуре, выстраивая сеть контактов через защищенные каналы. Я сидела напротив, с дневником отца на коленях, но буквы расплывались перед глазами.

Вместо строк шифра я видела его. Кирилла. Не расчетливого стратега у окна, а долговязого, веснушчатого мальчишку с разбитыми коленками и слишком умными для его возраста глазами.

Лето. Жара над Железным мысом стоит колом. Мы, два подростка, забираемся на самый высокий кран на верфи — отцовской верфи. Оттуда, с высоты, весь наш мир кажется игрушечным и покорным. Кирилл раскидывает руки, будто обнимая весь этот ржавый, шумный хаос внизу.

«Вот вырасту, — говорит он, и в его голосе звенит не детская мечта, а уверенность полководца. — Я все это изменю. Сделаю лучшим. Самым лучшим. И все будут меня слушать. Все.»

Я смеюсь: «Ты что, мэром хочешь стать?»
«Мэром? — он фыркает, как будто я предложила ему стать дворником. — Мэры приходят и уходят. Я буду тем, кто решает, кто будет мэром».

В его глазах горит не просто амбиция. Горит непоколебимая, почти наивная вера в то, что он умнее всех. Что только он видит, как надо.

Я перелистнула страницу дневника, и мой взгляд упал на дату — как раз пять лет назад. Время, когда его уволили.

«…К. снова принес какую-то ерунду про «экологические нормы» и «нарушения при утилизации». Говорил громко, при всех. Пришлось его осадить. Резко. Виктор настаивает на увольнении. Говорит, что этот щенок опасен, что у него «не те» глаза. Возможно, он прав. Но жаль. Талантливый пацан. Глупый, самонадеянный, но талантливый. Можно было бы направить его энергию в нужное русло, сделать своим рупором. Но он слишком горд. Он хочет не служить, а править. А здесь правим только мы.»

Я отложила дневник, словно он внезапно стал раскаленным. Так вот как это было. Он не просто пытался сказать правду. Он бросал вызов им в лицо, демонстративно, при всех. Он не скрывал своего презрения. Он хотел не исправить систему, а сразу стать над ней. Показать, кто умнее.

И они его сломали. Не потому, что он был опасен своими разоблачениями, а потому, что он бросил вызов их авторитету. Его уволили не за правду. Его уволили за непокорность. За то, что он посмел считать себя равным.

И эта старая, детская обида, это унижение от того, что его, самого умного, посчитали «щепкой» и выбросили, — вот что глодало его все эти годы. Он не хотел просто справедливости. Он хотел реванша. Хотел доказать им, что он не только умнее, но и сильнее. Что он может занять их место. Не разрушив систему, а возглавив ее.

Его слабость была не в жадности. Не во властолюбии. Она была в его гордыне. В его непоколебимой, слепой вере в собственное превосходство. Он помогал мне не только чтобы использовать, но и чтобы доказать самому себе, что он может переиграть тех, кто когда-то его унизил. Что он может развалить их империю своими руками и построить на руинах свою.

Я подняла глаза на Екатерину.
— Я поняла, — сказала я тихо.

Она оторвалась от экрана.
— Что именно?

— Его ахиллесова пята. Это не деньги. Не власть. Это его Эго. Его уверенность в том, что он самый умный в комнате. Что он всех переиграл.

Я подошла к ней и положила перед ней раскрытый дневник на расшифрованной записи.
— Смотри. Его уволили не за правду. Его уволили за непочтительность. За то, что он посмел бросить вызов. И вся его месть, вся эта многоходовка… это способ доказать, что он был прав. Что он всегда был прав.

Екатерина пробежала глазами по строкам, ее губы плотно сжались.
— Гордыня. Опасный мотив. Но как мы можем это использовать? Подставить его? Уличить в ошибке?

— Нет, — покачала я головой. — Он слишком осторожен для ошибок. Но его гордыня заставляет его недооценивать других. Считать их пешками. Например, нас.

Я посмотрела на спящего отца.
— Он уверен, что мы сломлены, напуганы и будем сидеть здесь, как мышки, пока он устраивает свою новую жизнь. Он не ждет от нас никаких ходов. Значит, мы можем действовать. Прямо у него под носом.

— План? — спросила Екатерина, и в ее глазах зажегся тот же холодный, расчетливый огонек, что горел в глазах Кирилла, но без его ядовитой надменности.

— План остается прежним. Ты готовишь отъезд отца. Я ищу в дневнике все, что может быть нужно. Но теперь мы делаем это не как беглецы. Мы делаем это как игроки. Он думает, что мы на его доске. А мы… мы готовим свою собственную доску.

Я снова взяла в руки дневник. Теперь это была не просто исповедь. Это была карта. Карта слабостей, обид и амбиций всех участников этой игры. И я знала, что где-то в этих зашифрованных строчках скрывается ключ не только к прошлому, но и к будущему.

Кирилл думал, что переиграл всех. Но он недооценил две вещи: любовь двух дочерей к своему отцу и их способность учиться на чужих ошибках. В том числе, и на его.

Мы были тихими. Но мы не были пешками. Мы были новой силой на его шахматной доске. И он даже не подозревал, что мы уже сделали свой первый ход.

Глава 50. Борьба за наследство

Тишина в избушке была прервана не звуком, а ошеломляющей, кристальной мыслью, которая родилась одновременно в головах у нас обеих. Мы сидели над разными задачами — я с дневником, Екатерина с юридическими справками на экране ноутбука, — когда наши взгляды встретились, и в них вспыхнуло одинаковое, ослепительное понимание.

Она произнесла это вслух первая, ее голос был тихим, но абсолютно уверенным:
— Из троих учредителей «Морской звезды»… в живых остался только он.

Воздух перестал поступать в легкие. Я посмотрела на спящего отца, на его беззащитное, изможденное лицо, а потом на Екатерину.
— Игорь Ковалев мертв. Виктор Скрягин арестован и осужден. Его доля конфискована государством или… будет распродана с молотка, — продолжила я, мысленно достраивая логическую цепь.

— А доля отца… — Екатерина щелкнула пальцем по экрану. — Она не была официально ни продана, ни передана. Они просто… поделили ее между собой, подделав документы после его исчезновения. Но юридически…

— …юридически он все еще является совладельцем, — закончила я за нее. Сердце заколотилось с бешеной скоростью, но теперь не от страха, а от ослепляющей, головокружительной перспективы.

Мы смотрели друг на друга, и завеса отчаяния и безнадежности, висевшая над нами, вдруг разорвалась. Мы были не просто жертвами, не просто мстительницами. Мы были наследницами. Наследницами того, что у него отняли. И теперь, когда воры либо мертвы, либо за решеткой, мы могли это вернуть.

— Его доля была тридцать четыре процента, — Екатерина уже листала сканы старых учредительных документов, которые она, видимо, достала бог знает откуда. — После его «смерти» Ковалев и Скрягин поделили их между собой. Но если мы докажем, что он жив, и добьемся признания его дееспособности… его доля возвращается ему. А с учетом того, что доля Скрягина арестована…

— …он становится мажоритарным акционером, — прошептала я. Контуры грандиозного, безумного плана начали вырисовываться в моей голове. — Он получает контроль над компанией. Над верфью. Над всем.

Мы замолчали, осознавая масштаб замысла. Это была не просто правовая победа. Это был переворот. Полное и окончательное восстановление справедливости. Возвращение украденного законному владельцу.

— Но он… — я кивнула в сторону отца. — Он не может управлять компанией. Он даже себя не помнит.

— Зато можем мы, — твердо сказала Екатерина. В ее глазах горел азарт биржевого трейдера, увидевшего главный лот в своей жизни. — Я буду его официальным опекуном и представителем в совете директоров. У меня есть опыт управления активами. А ты… — она посмотрела на меня, — ты знаешь это место изнутри. Ты архитектор. Ты можешь заниматься развитием. Мы сможем вывести компанию из тени. Сделать ее честной. Той, какой он хотел ее видеть.

Он хотел ее видеть честной. Слова из дневника всплыли в памяти: «С.П. против. Говорит, это грабеж.» Он был тем, кто пытался остановить беспредел. И теперь у нас был шанс закончить то, что он начал.

— Кирилл, — сразу же сказала я. — Он этого не допустит. Он уже считает верфь своей будущей вотчиной. Он будет бороться.

— Пусть попробует, — губы Екатерины тронула холодная улыбка. — У нас на руках главный козырь — законный владелец. Живой и, надеюсь, с помощью врачей, подлежащий реабилитации. А у Кирилла… у Кирилла только его амбиции и, возможно, поддержка каких-то обломков старой банды. Мы будем действовать через суды. Публично. Легально. Он хочет быть мэром? Пусть попробует пойти против закона и воли законного владельца при всех.

Это был рискованный, почти безумный план. Но он был блестящим. Он переводил нашу борьбу из плоскости насилия и подпольных интриг в плоскость права и бизнеса. Ту плоскость, где у Екатерины были преимущества.

Я подошла к отцу и опустилась перед ним на колени. Он спал, его дыхание было ровным.
— Ты слышишь? — прошептала я. — Мы вернем тебе твое. Все. Мы исправим эту несправедливость.

Он не ответил. Но мне показалось, что складки на его лбу разгладились, будто отзвук давней боли наконец утих.

Мы с Екатериной снова уставились друг на друга, но теперь уже не как растерянные жертвы, а как партнеры по самому важному проекту в нашей жизни.

— С чего начнем? — спросила я, и в моем голосе звучала уже не неуверенность, а деловая хватка, та самая, которой меня научил мысленный Марк.

— С адвокатов, — без колебаний ответила Екатерина. — С лучших. Не местных. Московских или даже международных. Специалистов по корпоративному праву и реабилитации. И с врачей. Нужно начать процесс официального установления его дееспособности. Медленно, осторожно, но неотвратимо.

Она посмотрела на дневник у меня в руках.
— А ты ищи. Ищи любые зацепки, любые документы, которые подтвердят его долю и махинации Ковалева и Скрягина. Это наше главное оружие.

Я кивнула, сжимая кожаную обложку. Дневник больше не был памятником прошлому. Он стал инвестиционным меморандумом нашего будущего.

Борьба за правду закончилась. Начиналась борьба за наследство. И мы были готовы к ней. Две дочери одного отца, объединенные не только кровью, но и железной решимостью вернуть то, что принадлежало ему по праву.

И первый шаг в этой новой войне мы сделаем прямо утром. Пока наш «союзник» Кирилл грезит о кресле мэра, мы начнем тихую, методичную работу по отвоевыванию целой империи.

Глава 51. Планы Кирилла

Пока мы с Екатериной строили наши тихие, юридические козни в лесной глуши, Кирилл разворачивал свое наступление на всех фронтах. Его «Ленд Крузер» теперь постоянно колесил по ухабистым дорогам Железного мыса, но это были уже не тайные вылазки, а уверенные, почти победные рейды будущего хозяина.

Он стоял на балконе своей новой, временной резиденции — кабинета заместителя мэра, в котором он «временно исполнял обязанности» после ареста Скрягина. Вид отсюда был не такой впечатляющий, как из кабинета самого мэра, но Кирилл смотрел не на город. Он смотрел на верфь. Его верфь. Еще не официально, но уже по праву сильного.

На столе лежала папка с документами, добытыми через подставные фирмы и за взятки, размер которых заставил бы покраснеть даже Скрягина в его лучшие времена. Доля Виктора Семеновича в «Морской звезде». Арестованная, замороженная, но еще не проданная с молотка. Запутанный клубок из офшоров и подставных лиц, который Кирилл методично распутывал, как опытный сапер.

В дверь постучали. Вошел человек в дорогом, но неброском костюме — его новый «финансовый советник», бывший бухгалтер Скрягина, быстро сориентировавшийся, где теперь власть.
— Ну что? — не оборачиваясь, спросил Кирилл.
— Есть сложности. ФСБ плотно сидят на активах. Нужно ждать суда. Или… — мужчина сделал многозначительную паузу.
— Или находить «гибких» людей в суде и в федеральной службе, — закончил за него Кирилл. — Я знаю. Цена?
— Высокая. Очень. Но это даст вам контрольный пакет. Фактически, вы станете единственным владельцем.

Кирилл усмехнулся.
— Деньги есть. Найдите людей. Я хочу видеть документы о переводе активов на подконтрольные нам структуры до конца месяца.

Человек кивнул и бесшумно удалился. Кирилл остался один. Он подошел к окну. Его отражение в стекле — уверенное, с острым взглядом — накладывалось на вид верфи. Идеальная метафора. Он уже мысленно видел себя там, в кабинете под стеклянной крышей, где когда-то сидел Игорь Ковалев. Он будет другим хозяином. Более умным. Более расчетливым. Он не будет грабить предприятие — он будет его развивать. Но по своим правилам.

Его телефон завибрировал. Сообщение от PR-специалиста, которого он нанял в области: «Рейтинг растет. Тема «восстановления справедливости» и «нового лица» работает. Но нужен громкий жест. Что-то публичное. Благотворительность. Открытие чего-то.»

Кирилл хмыкнул. Он ненавидел эту клоунаду. Но он понимал ее необходимость. Он набрал номер своего «координатора по городу».
— Слушай, там в детской больнице крыша течет. Найдите подрядчика, самого дешевого, но чтобы не развалилось сразу. Закупите им пару новых телевизоров. И организуйте мне туда визит. С прессой. Чтобы все видели, как новый и.о. мэра заботится о народе.

Он бросил телефон на стол. Управлять стадом было так просто. Дать им хлеба и зрелищ. Показать, что новый пастух хоть немного о них печется. А настоящая игра шла в тихих кабинетах, где решались судьбы активов и подписывались никому не заметные бумаги.

Он снова посмотрел на верфь. Скоро она будет его. И тогда он сможет начать настоящие изменения. Сначала — навести порядок. Уволить старых, преданных Ковалеву и Скрягину сотрудников. Поставить своих людей. Потом — найти новые рынки сбыта. Легальные. И лишь изредка, совсем чуть-чуть, для своих, провозить что-нибудь мимо таможни. Для поддержания связей.

Он был уверен, что Анна и ее сестра сидят в лесной норке и зализывают свои раны. Они получили свое — правду, месть. Теперь они ему не помеха. Они — часть прошлого, которое он похоронил.

Он ошибался. Он не видел, как в это же самое время его новый «финансовый советник» выходил на связь не только с продажными судьями, но и с анонимным юристом из Москвы, который задавал слишком много вопросов о юридической истории «Морской звезды» и судьбе ее третьего учредителя. И уж тем более он не знал, что этот юрист работал по контракту, оплаченному с одного из норвежских счетов Екатерины Петровой.

Кирилл видел себя архитектором нового будущего Железного мыса. Он не видел, что всего в ста километрах от него две женщины уже заложили мину под фундамент его новой империи. Мину, начиненную не взрывчаткой, а параграфами законов и волей человека, которого все считали мертвым.

Он повернулся от окна, его лицо озарила уверенная улыбка. Все шло по плану. Его плану. Скоро он будет не временщиком в кабинете заместителя, а полноправным хозяином города. И никто не сможет ему помешать.

Он был так уверен в этом, что даже не заметил, как тень от высокой сосны за окном удлинилась, приняв очертания, очень похожие на виселицу.

Глава 52.  Команда

Тишина в нашей избушке была обманчивой. Снаружи — лишь шелест сосен да переклички птиц. Внутри — кипела работа. Стол был завален распечатками, картами, юридическими документами. Но чем дальше мы погружались в юридические дебри, тем очевиднее становилось: нам не хватает тяжелой артиллерии. Нашей скромной юридической команды, нанятой Екатериной, было недостаточно против предстоящей битвы с Кириллом и системой.

Я смотрела на экран ноутбука, где мигал курсор в строке адреса электронной почты. Один адрес. Тот самый. Служебный адрес Марка. Не мысленного. Настоящего.

— Ты уверена? — спросила Екатерина, не отрываясь от своего экрана, где она сводила бюджеты на возможную судебную кампанию. — Он ведь ничего не знает. Впутывать его в это…

— Он не тот человек, кого можно впутать против его воли, — ответила я, пальцы уже лежали на клавишах. — Но он тот, кто может решить, что это интересный проект. Самый сложный и безумный в его жизни.

Я сделала глубокий вдох и начала печатать. Кратко. Без эмоций. Как отчет для начальства.

Тема: Проект «Феникс». Запрос о консультации.

Марк, здравствуйте.
Пишет вам Анна Ковалева. Мне требуется ваша помощь в качестве консультанта по нестандартному проекту. Речь идет о восстановлении законных прав собственности на крупный промышленный актив в условиях противодействия местной коррумпированной элиты и рейдерского захвата. Юридическая база слаба, противник играет грязно, ставки крайне высоки. Это не коммерческое предложение. Это просьба о помощи. Гонорар обсудим. Если интересно — я на связи.

Я не ждала мгновенного ответа. Марк мог неделями не проверять рабочую почту. Но уже через десять минут ноутбук издал звук входящего письма. Сердце ушло в пятки.

Тема: Re: Проект «Феникс».

Ковалева.
Ваше сообщение пахнет дорогими проблемами и дешевым романтизмом. Мне не нравится ни то, ни другое.
Высылайте все материалы на мой защищенный ящик (адрес ниже). Никаких облаков. Только шифрование. Деньги пока не интересуют. Интересует уровень идиотизма предприятия.
М.

Я расхохоталась, и в глазах выступили слезы. Это был он. Настоящий. Сухой, циничный и… согласившийся взглянуть.

— Он в деле, — сказала я Екатерине.
— Слава богу, — она выдохнула. — А теперь пора и о силовой составляющей подумать. Кирилл может в любой момент перейти от юристов к более… грубым методам.

Она взяла свой спутниковый телефон, тот самый, что использовала для связи со Свеном и Игорем, и набрала номер.

— Свен? Говорит Петрова. — Ее голос стал твердым, командным. — Ситуация изменилась. Мы начинаем новую операцию. Легальную, но рискованную. Ваша задача — обеспечить безопасность объекта и нашей команды. Прежние условия, плюс бонус за сложность. Вы с Игорем готовы вернуться на службу?

Я прислушалась. Из динамика донесся низкий, спокойный голос:
— Мы уже в пути. Игорь разобрался с последними «хвостами» в области. Примерно через четыре часа будем на вашем периметре. Ждем инструкций.

Екатерина бросила на меня взгляд, я одобрительно кивнула.
— Отлично. Ждем. И, Свен… спасибо.
— Не за что, мэм. — На том конце положили трубку.

Теперь у нас был тыл. Прикрытие в лице двух профессионалов, которые уже доказали свою эффективность. И на подходе был тяжелый артиллерист в виде Марка, который мог разнести в пух и прах любые юридические козни Кирилла.

Я отправила Марку все, что у нас было: сканы дневника отца с расшифровками, учредительные документы «Морской звезды», файлы с доказательствами махинаций Ковалева и Скрягина, свежие данные по попыткам Кирилла перехватить долю Скрягина.

Ответ пришел уже через час. Без приветствий.

Куча мусора. Эмоциональный бред. Но юридическая основа просматривается. Есть за что зацепиться.
Вопрос 1: насколько дееспособен ваш главный актив (собственник)?
Вопрос 2: насколько грязны местные суды?
Вопрос 3: готовы ли вы к медийной войне? Это будет громко и грязно.

Я быстро продиктовала Екатерине ответ, она печатала быстрее.
Ответ 1: Дееспособность устанавливаем. Есть мед. заключения о возможности реабилитации.
Ответ 2: Суды очень грязные. Нужен федеральный уровень.
Ответ 3: Готовы. У нас есть своя история и правда.

Пришлите копии медзаключений. И найдите мне хотя бы одного честного судью в области. Я начну с этого конца.
И смените шифрование. Ваше — детский лепет.

Мы переглянулись. Марк уже работал. Он не давал пустых обещаний. Он ставил задачи.

Из леса донесся приглушенный звук мотора. Свен и Игорь. Наша охрана возвращалась.

Екатерина встала и подошла к окну.
— Знаешь, что самое смешное? — сказала она, глядя на приближающиеся фары. — Кирилл думает, что ведет игру в шахматы. А мы… мы просто меняем правила игры. С помощью лучших юристов и двух ребят, которые умеют стрелять без промаха.

Я подошла к ней и встала рядом.
— Он играет в город. А мы играем в премьер лигу. С правилами большого мира.

Дверь избушки отворилась, и на пороге возникла мощная фигура Свена. Он кивнул нам.
— Периметр чист. Устраиваемся снаружи. Вас не побеспокоим.

Он закрыл дверь. Мы были теперь не одни. За нашими стенами стояла вооруженная до зубов охрана. А в цифровом пространстве за нас уже вступал в бой самый циничный и блестящий ум, который я когда-либо знала.

Битва за наследство только начиналась. Но впервые у нас был не просто план. У нас была команда.

Глава 53. Первая битва

Атака Кирилла началась, как и ожидалось, с грязных технологий. Утренний выпуск региональных новостей пестрел заголовками: «Дочери погибшего олигарха пытаются отобрать предприятие у города», «Теневая наследница из Норвегии претендует на Железный мыс». В статьях нас выставляли алчными наследницами, спекулирующими на имени погибшего отца, тогда как Кирилл рисовался спасителем, «временным управляющим», который «не дает развалить градообразующее предприятие в смутные времена».

Я сгребла газеты со стола в избушке, чувствуя, как подступает тошнота.
— Ни слова о том, что он наш отец! Ни слова о том, что долю у него украли! Они просто перевирают все!

Екатерина была спокойна, как скала. Она смотрела на экран ноутбука, где только что пришло письмо от Марка.
— Не кипятись. Это примитивный прием. И сейчас они получат ответ.

Ответ Марка был молниеносным и беспощадным. Он не стал оправдываться. Он пошел в лобовую атаку.

Он дал эксклюзивное интервью самому рейтинговому федеральному новостному порталу. Заголовок говорил сам за себя: «Юрист Марк И.: «В Железном мысе пытаются украсть наследство жертвы заказного убийства. И прикрываются патриотизмом».

В материале, сухом и насыщенном фактами, без единой эмоции, он изложил всю историю. Не наши догадки, а голые факты, подкрепленные сканами документов из дневника Игоря Ковалева: учредительный договор «Морской звезды» с долей Сергея Петрова, отчеты о «продаже» его доли по заведомо заниженной цене после исчезновения, медицинское заключение о том, что Петров жив, но не дееспособен после покушения на убийство. И главное — прямая цитата из дневника Ковалева: «В.С. настаивает на увольнении Кирилла. Говорит, что этот щенок опасен, что у него «не те» глаза. Возможно, он прав.»

Марк прокомментировал это так: «Интересно, почему нынешний и.о. мэра, господин К., так яростно пытается сохранить контроль над активом, который, по мнению его бывших работодателей, был для него «опасен»? Может, он не хочет, чтобы всплыли детали той самой «опасности»? Или детали того, как он обошел закон, пытаясь присвоить арестованную долю осужденного Скрягина?»

Это был удар ниже пояса. Точно рассчитанный. Марк не защищался. Он обвинял. Он переводил стрелки с «алчных наследниц» на «коррумпированного временщика, пытающегося присвоить себе чужое».

Эффект был мгновенным. Федеральные СМИ подхватили скандал. Из «местной разборки» история превратилась в «образчик провинциального беспредела». К Кириллу посыпались запросы из прокуратуры области и даже из Москвы.

Мы сидели в избушке и наблюдали, как рушится его тщательно выстроенный образ спасителя. Екатерина удовлетворенно улыбалась. Я чувствовала злорадное удовлетворение, смешанное с леденящим страхом. Теперь он точно нас возненавидит. По-настоящему.

И тут зазвонил наш «общественный» телефон, тот, что знали единицы. На экране — номер матери.

Я посмотрела на Екатерину. Та сжала губы и кивнула.
— Говори. Включи громкую связь.

— Мама? — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Анна, — ее голос звучал устало, но собранно. — Я все видела. По телевизору. Что вы творите?

— Мы возвращаем папе то, что принадлежит ему по праву, — твердо сказала я.
— Вы гробите все! — в ее голосе впервые прорвалась истерика. — Вы понимаете, что теперь он вас уничтожит? Он не потерпит такого позора! И он придет за… за ним!

Она имела в виду отца. Сергея. Его безопасность была ее единственной, ее последней заботой.
— Он уже пытался, мама. И не смог. Теперь у нас есть защита. И лучшие юристы.

Наступила пауза. Я слышала ее тяжелое дыхание.
— Юристы… — она произнесла это слово с презрением. — Они вас бросят, когда деньги кончатся. А он останется. Он здесь навсегда.

— Тогда, может быть, вам стоит выбрать, на чьей вы стороне, — в разговор холодно вступила Екатерина. — На стороне того, кто пытался убить нашего отца и чуть не довел дело до конца? Или на стороне его дочерей, которые хотят вернуть ему все и обеспечить ему нормальную жизнь и лечение?

Молчание затянулось. Я представляла ее, сидящей в огромном, пустом доме, перед телевизором, где крутят интервью Марка и опровержения Кирилла. Ее идеальный мир рушился на глазах, и ей приходилось делать выбор. Не между добром и злом. А между двумя угрозами.

— Он… Кирилл… он звонил мне, — наконец выдавила она. — Спрашивал, где вы. Где… он. Грозил. Говорил, что если я не помогу ему найти вас, то последствия будут для всех.

— И что ты ему ответила? — спросила я, затаив дыхание.
— Я сказала, что ничего не знаю. Что я больна и не выхожу из дома. — Она сделала паузу. — Но это ненадолго. Он не поверит. Найдет способ проверить.

— Значит, вам пора определиться, — не отступала Екатерина. — Вы можете остаться в своем коконе и надеяться, что буря обойдет вас стороной. Или вы можете помочь нам. Помочь ему. В конце концов, это вы спасли его когда-то. Спасли, чтобы отдать в руки убийц?

Это был запрещенный удар. Но мы играли без правил.

Последовал долгий, мучительный вздох.
— Что вам нужно? — наконец сдалась она. Ее голос был пустым и сломленным.

— Информация, — быстро сказала Екатерина. — Все, что вы знаете о Кирилле. Его слабые места. Его связи. Все, что может помочь нам в суде. И… — она запнулась. — Ваше официальное заявление. О том, что вы знали, что Сергей Петров жив. И что скрывали это из-за угроз со стороны Игоря Ковалева и Виктора Скрягина.

Я ахнула. Это было жестоко. Выставлять ее соучастницей.
— Ты с ума сошла! Они ее…

— Они уже пришли за ней, Анна! — резко оборвала меня Екатерина. — Ее единственный шанс выйти из этой истории с наименьшими потерями — это перейти на сторону обвинения. Заключить сделку со следствием. Получить иммунитет в обмен на показания.

На том конце провода повисла мертвая тишина. Мы слышали, как наша мать, Лидия Ковалева, делает самый трудный выбор в своей жизни. Выбор между привычной, но смертельно опасной ложью и страшной, горькой правдой, которая может быть давала шанс на искупление.

— Хорошо, — прошептала она так тихо, что мы едва расслышали. — Я… я подумаю. Пришлите ко мне вашего юриста. Того… того крутого.

Она положила трубку.

Мы с Екатериной молча смотрели друг на друга. Мы только что получили самого ценного свидетеля. И разрушили последний оплот старого мира нашей матери.

Снаружи, из репродуктора старого радиоприемника, доносился взволнованный голос диктора: «И.о. мэра Железного мыса Кирилл К. опровергает все обвинения и называет их клеветой…»

Но его голос уже тонул в гуле медийного шторма, который устроил Марк. И где-то в городе, в своем роскошном, пустом доме, наша мать делала выбор, который должен был поставить точку в этой войне.

Битва была в разгаре. Но чаши весов начали клониться в нашу сторону. Ценой невероятных жертв.

Глава 54.  Идеальный истец

Воздух в избушке сгустился до предела после звонка матери. Мы выиграли раунд в медийной войне, получили потенциального свидетеля, но цена была чудовищной. Екатерина молча смотрела в экран ноутбука, на котором застыла фотография Кирилла с дежурной улыбкой на каком-то благотворительном мероприятии. Ее лицо было каменным.

— Он не сдастся, — наконец произнесла она, не отрывая взгляда от экрана. — Даже с показаниями матери, даже с федеральным давлением. Он будет тянуть время, хорониться в бюрократии, сновать по судам. У него здесь все связи, вся система. Он может затянуть это на годы. А у нас… — она бросила взгляд на спящего отца, — у нас нет столько времени.

Я сглотнула. Она была права. Наша победа в инфополе была блестящей, но не окончательной. Юридическая машина скрипела медленно, а Кирилл знал каждую ее шестеренку.

— Что же делать? — прошептала я, чувствуя, как волна отчаяния снова накатывает после недолгой эйфории.

Екатерина медленно повернулась ко мне. В ее глазах горел странный, отрешенный огонь. Как у полководца, отдающего приказ, который обрекает на смерть его же людей.
— Есть один вариант. Тот, о котором я не хотела даже думать. Крайний. Грязный.

Она потянулась к своему бумажнику, лежавшему на столе, и достала оттуда не кредитную карту, а маленькую, потрепанную фотографию. Она положила ее передо мной.

На снимке был мальчик. Лет четырех. С темными волосами, серьезными глазами и удивительно знакомым, твердым подбородком. Он был похож на нее. Но что-то в нем… что-то было и от… Игоря Ковалева.

Я подняла на нее взгляд.
— Это…?

— Мой сын. Александр, — ее голос дрогнул, лишь на мгновение выдав ту боль, которую она скрывала за броней. — И он… не просто мой сын.

Она сделала паузу, собираясь с духом, чтобы произнести самое страшное.
— Его отец… Игорь Ковалев. — ее голос снова стал ледяным. — Много лет назад, когда я только начинала карьеру в Осло, я решилась на ЭКО. Я не знаю как, но в банке спермы в Осло на первых страницах кандидатов была фотография Игоря Ковалева. Я была молода, полна ненависти и… уязвима. Это была месть наоборот. Я думала, что использую его. А в итоге… — она горько усмехнулась. — В итоге получила самое дорогое, что у меня есть. И самое страшное напоминание о нем.

Я смотрела на фотографию мальчика, моего племянника. И в то же время внука моего отца. Мозг отказывался воспринимать этот чудовищный, порочный круг.

— Игорь пытался меня искать, но я скрылась. Я не хотела, чтобы мой сын был хоть как-то связан с этим миром. С этой семьей.

— Но теперь… — я начала понимать.
— Но теперь это наш козырь, — безжалостно закончила она. — По закону, Александр — прямой наследник Игоря Ковалева. Он имеет право на долю своего отца в «Морской звезде». А доля Игоря, после того как он и Скрягин незаконно присвоили долю моего отца, составляла… — она посмотрела в свои бумаги, — пятьдесят один процент.

В избушке повисла оглушительная тишина. Даже Свен за окном, казалось, замер.

— Пятьдесят один… — прошептала я. — Контрольный пакет.
— Именно. Мы можем подать иск от имени моего сына. Оспорить незаконное переоформление долей после исчезновения Сергея Петрова. И потребовать возврата не только его доли, но и доли Игоря, которая теперь по праву принадлежит Александру.

Это был гениальный и одновременно чудовищный ход. Мы били Кирилла его же оружием — законом о наследстве. Но ценой было вовлечение в эту кровавую бойню невинного ребенка.

— Ты готова на это? — спросила я, смотря на ее застывшее лицо. — Готова использовать своего сына? Вытащить его на свет? Сделать его мишенью?

— Нет! — ее голос сорвался на крик, и в нем прорвалась вся боль, весь ужас матери. — Я не готова! Я боялась даже думать об этом! Но у нас нет выбора, Анна! Либо мы используем этот шанс, либо Кирилл переждет бурю, переиграет нас в судах и останется хозяином всего! И тогда он никогда не оставит в покое ни отца, ни нас, ни… ни моего сына. Рано или поздно он докопается и до него. Чтобы стереть последнее напоминание о семье Ковалевых.

Она была права. Это была превентивная война. Жестокая, бесчеловечная, но необходимая.

— Марк, — сразу же сказала я. — Нужно посоветоваться с Марком.
— Я уже отправила ему все данные, — ответила Екатерина, ее пальцы уже летали по клавиатуре. — И копию свидетельства о рождении. Посмотрим, что скажет наш циничный гений.

Ответ пришел почти мгновенно. Без приветствий.

Юридически — безупречно. Чертовски грязно, но безупречно. Ребенок — идеальный истец. Вызывает симпатию у суда.
Вопрос: готовы ли вы к тому, что оппоненты пойдут в контратаку на него? На вас? На вашу репутацию? Они вытащат на свет все. Вам припишут связь с Ковалевым и представят ее как расчетливую интригу.
Вопрос 2: готовы ли вы морально использовать ребенка как оружие?

Екатерина закрыла глаза. По ее щеке скатилась единственная слеза. Она быстро смахнула ее.
— Ответь ему. Ответь: «Да. Готовы. Начинайте подготовку документов».

Я не стала спорить. Я видела ее боль. И ее решимость. Она была готова сжечь самое дорогое, чтобы спасти нас всех.

Она взяла телефон и набрала другой номер. Заграничный.
— София? — ее голос дрожал, но был тверд. — Немедленно заберите Александра из сада. Исключительная мера безопасности. Никому не говорите, куда едете. Жду смс о прибытии в безопасное место.

Она положила трубку и обхватила себя руками, будто ей было холодно. Билась не просто бизнес-леди. Билась мать, отправляющая своего ребенка на передовую.

— Он будет в ярости, — прошептала я, глядя в окно, в сторону города, где Кирилл, не подозревая, уже проиграл свою главную битву.
— Пусть, — безжизненно ответила Екатерина. — Теперь у него есть всего два варианта: или сдаться, или сгореть, пытаясь причинить вред ребенку. В любом случае… он попал в цугцванг.

Она подошла к кровати, где спал наш отец, и опустилась рядом с ним на колени.
— Прости меня, папа, — прошептала она, касаясь его руки. — Я делаю это для тебя. Для нас. Чтобы у нас наконец-то было будущее.

Мы перешли Рубикон. Теперь пути назад не было. Война из-за денег и власти превратилась в войну за будущее ребенка. И мы должны были выиграть ее любой ценой.

Глава 55.  Фатальная ошибка

Тишину в избушке разрезал резкий, требовательный сигнал входящего звонка по защищенной связи. На экране горело имя — МАРК. Екатерина, бледная как полотно, сжала в руке фотографию сына и взяла трубку, включив громкую связь.

— Говорите, — ее голос звучал надтреснуто.

— Поздравляю с рождением прекрасного юридического замысла, — раздался в колонках сухой, безэмоциональный голос Марка. — И спешу его похоронить. Вы забыли об одном маленьком, но очень важном нюансе. О законной супруге покойного Игоря Ковалева. Вашей матушке, Анна. Лидии Ковалевой.

Ледяная волна прокатилась по моей спине. Я смотрела на Екатерину и видела, как кровь отливает от ее лица.

— Согласно Гражданскому кодексу, — продолжил Марк, не дожидаясь нашего ответа, — в первую очередь право на наследство имеют наследники первой очереди: супруг, дети и родители. Ваш сын, Екатерина, — внебрачный. Да, он имеет право на долю. Но ровно ту же долю, что и законная жена. То есть наследственная масса делится между ними пополам. Лидия Ковалева имеет полное право на половину доли Игоря. То есть на 25.5% акций «Морской звезды».

Он сделал паузу, позволяя нам осознать весь ужас этого.
— А это, на минуточку, не контрольный пакет. Это просто блокирующий пакет. С которым можно войти в совет директоров и очень громко возмущаться. Но не принимать решения. Ваш сын получит свои 25.5%. И вы оба окажетесь в патовой ситуации с Кириллом, у которого, я не сомневаюсь, уже есть варианты заполучить долю Скрябина. Он будет играть на ваших противоречиях. И вы проиграете.

В избушке повисла гробовая тишина. Наш гениальный, отчаянный ход оказался мыльным пузырем. Мы были так близки к победе, и снова — юридическая ловушка.

— Что… что же делать? — выдохнула Екатерина, и в ее голосе впервые зазвучала беспомощность.

— Есть один вариант, — голос Марка прозвучал как приговор. — Единственный. Лидия Ковалева должна добровольно отказаться от всей своей доли наследства в пользу вашего сына. Оформить официальный, нотариально заверенный отказ. Тогда Александр получит 51%. И станет мажоритарием.

Это было немыслимо. Заставить мать отказаться от последнего, что связывало ее с мужем? От огромного состояния? Ради сына другой женщины, о существовании которого она, возможно, даже не подозревала? Ради меня, ее дочери, которую она предавала и которой пыталась манипулировать?

— Она никогда не согласится, — прошептала я. — Ни за что.

— Тогда ваш план мертв, — холодно констатировал Марк. — И вам остается только надеяться на милость господина Кирилла. Или готовиться к долгой, изматывающей и, скорее всего, проигрышной войне всех против всех.

Он положил трубку. Мы остались в оглушительной тишине, раздавленные жестокостью и простотой этого вывода.

Екатерина медленно опустилась на стул, не выпуская из рук фотографию.
— Все кончено, — прошептала она. — Мы проиграли. Я не могу… я не могу просить ее об этом. После всего…

Я смотрела на нее, на ее сломленную позу, и вдруг во мне что-то переломилось . Холодная, ясная ярость, которую я когда-то испытывала к отцу, к брату, ко всему этому городу, вернулась. Но на этот раз она была направлена не на разрушение. На созидание. На защиту.

— Нет, — сказала я тихо, но так, что она подняла на меня глаза. — Не кончено. Это не просьба. Это ультиматум.

— Анна, нет… она твоя мать…
— Она — взрослая женщина, которая двадцать лет жила в роскоши, построенной на костях твоего отца! — мой голос зазвучал громче. — Она знала, что Сергей жив, и скрывала это! Она позволяла ему умирать вдали от всех! Она видела, как Максим издевается надо мной, и молчала! Она позволила убить своего мужа! Какую еще жертву мы должны принести ради ее спокойствия?!

Я подошла к ней и выхватила из ее рук фотографию мальчика.
— Она должна посмотреть на него. На единственное, что осталось хорошего от ее мужа. И сделать выбор. Либо она отказывается от денег, которые ей никогда по-настоящему не принадлежали, и спасает нас всех. Либо… — я сделала паузу, — либо мы обнародуем все. Ее роль в сокрытии правды. Ее знание о том, что Сергей жив. Ее молчаливое согласие со всем, что творилось. И тогда она потеряет не только деньги. Она потеряет все. Свободу. Репутацию. Последние крохи уважения.

Я говорила жестко, цинично, почти как Марк. Как Кирилл. Я становилась той, кого всегда ненавидела. Но другого пути не было.

Екатерина смотрела на меня с ужасом и… с надеждой.
— Ты права, — наконец выдохнула она. — Это война. И на войне все средства хороши. Ради него. — Она кивнула на фото.

Я взяла телефон и набрала номер матери. Моя рука не дрожала.
— Мама. Это Анна. У нас есть к тебе деловое предложение. Выслушай внимательно…

Я говорила спокойно, четко, без эмоций. Полностью изложила ситуацию и юридическую необходимость. И два варианта: добровольный отказ от наследства в пользу Александра… или тотальное разрушение ее жизни через суд и СМИ.

Я слышала, как на том конце провода повисло тяжелое, прерывистое молчание. Потом — тихий, надломленный голос:
— Вы… вы не оставляете мне выбора.
— Выбор всегда есть, мама, — холодно ответила я. — Просто сейчас правильный выбор совпадает с нашими интересами. Завтра в десять утра к тебе приедет наш юрист с документами. Подпишешь их — и весь этот кошмар наконец закончится. Для всех нас.

Я положила трубку, не дожидаясь ответа. Решение было принято.

Мы сидели в тишине, две сестры, которые только что принудили свою мать к капитуляции. Пахло не победой. Пахло пеплом.

Но где-то там, в Норвегии, маленький мальчик по имени Александр, не подозревая ни о чем, только что стал самым могущественным человеком в Железном мысе. И это давало нам шанс. Последний и единственный.

Глава 56.  Победа

Он пришел на закате. Без свиты, без машин сопровождения. Один. На своей служебной, но уже не такой новенькой машине. Свен пропустил его через периметр после короткого, унизительного обыска. Кирилл вошел в избушку, и тесное пространство сразу наполнилось запахом дорогого одеколона и отчаяния.

Он выглядел… помятым. Даже его безупречный костюм сидел на нем мешковато, а в глазах, обычно таких уверенных, читалась усталость и подавленная ярость.

— Ну, поздравляю, — он бросил на стол пачку свежих газет. Заголовки кричали о провале его предвыборного штаба, о выходе из гонки, о новых допросах в прокуратуре. — Вы добились своего. Мэр из меня не вышел. Хеппи-энд.

Он стоял посреди нашей убогой избушки, побежденный гигант, и пытался сохранить остатки достоинства.

Екатерина молчала, оценивая его взглядом трейдера, видящего банкрота. Я ждала, сжимая в кармане кулаки.

— Я пришел договориться, — выдохнул он, опускаясь на табурет без приглашения. — Вы получили своего козла отпущения. Скрягин в тюрьме, я опозорен и вышвырнут из политики. Хватит? Можем ли мы на этом закончить?

— Закончить? — переспросила Екатерина ледяным тоном. — Мы ничего не начинали, Кирилл. Мы просто вернули то, что нам принадлежит.

— Вернули? — он горько усмехнулся. — Вы запустили маховик, который перемелет всех! Включая вас! Вы думаете, с контрольным пакетом вашего… племянника, — он с трудом выговорил это слово, — вы станете королевами? Вы не знаете этот город! Он вас сожрет!

— Нам не нужен город, — парировала я. — Нам нужна верфь. Законная доля нашего отца. И мы ее получим.

— Через суды? Через годы тяжб? — он почти засмеялся. — У вас нет столько времени. У вас нет ресурсов! А у меня… у меня еще есть кое-какие козыри. И связи. Давайте договоримся по-хорошему. Я отступаю. Вы получаете какую-то компенсацию. И мы расходимся. Я исчезаю из вашей жизни.

Он предлагал сделку. Как настоящий делец. Проиграв битву, он пытался спасти хоть что-то. Сохранить лицо и может быть часть активов.

В этот момент зазвонил наш ноутбук. Входящий вызов по защищенной линии. МАРК.

Екатерина, не сводя с Кирилла глаз, приняла вызов.
— Говорите, Марк. Мы вас слушаем.

Голос Марка прозвучал в комнате, резкий и безжалостный, как удар скальпеля.
— Новости с полей. Наша дорогая мамаша подписала отказ от наследства в пользу ребенка. Все чисто, нотариально, уже подано в суд. Поздравляю, ваш сын — официальный владелец контрольного пакета акций «Морской звезды». По крайней мере, на бумаге.

Кирилл побледнел. Его последняя надежда рухнула. Моя мать предала его, выбрав сторону дочерей и внука.

— Но, — продолжил Марк, и в его голосе появились стальные нотки, — это только начало. Теперь предстоит самая сложная часть — реально вступить в права. Вытеснить Кирилла и его присных из управления. Провести аудит. Очистить предприятие от скверны. И для этого нельзя останавливаться. Нельзя идти на сделки.

Он помолчал, будто давая своим словам проникнуть в сознание.
— Если вы сейчас дрогнете, если пойдете на перемирие, вы проиграете. Они закопаются, как кроты, и будут годами саботировать все ваши решения. Нужно добивать. Публично. Юридически. Полностью уничтожить их репутацию и волю к сопротивлению. Идти до конца. Понятно?

Екатерина посмотрела на Кирилла. На его побелевшее, искаженное злобой лицо.
— Понятно, Марк. Мы идем до конца.
— Отлично. Документы уже в работе. — Связь прервалась.

Кирилл поднялся. Его лицо было маской ненависти.
— Вы слышали? Ваш столичный стервятник призывает к тотальной войне! Вы действительно этого хотите? Полного уничтожения? Вы же сожжете все дотла!

— Нет, — тихо, но четко сказала я. — Мы не сожжем. Мы почистим. Мы выжжем инфекцию, которая годами гноила этот город. И начнем с тебя.

Он смотрел на нас — на Екатерину с ее холодной решимостью и на меня с моей новой, обретенной жесткостью — и, кажется, впервые осознал, что проиграл. Окончательно и бесповоротно. Его угрозы, его связи, его ум — все рассыпалось перед холодной логикой закона и безжалостной волей двух женщин, которых он недооценил.

— Вы пожалеете об этом, — прошипел он, уже отступая к двери. — Я не исчезну. Я буду тенью. Я буду ждать. И когда вы оступитесь… а вы оступитесь… я буду там.

— Выходите, — сказал Свен, открывая перед ним дверь. Его мощная фигура блокировала проход, не оставляя сомнений в том, что разговор окончен.

Кирилл вышел, не оглядываясь. Мы слышали, как завелась его машина и с ревом умчалась прочь.

Мы остались одни. Победительницы на поле боя, которое пахло гарью и разочарованием.

— Он прав в одном, — нарушила молчание Екатерина. — Это не конец. Это только начало самой тяжелой работы.

— Но теперь мы делаем это на своих условиях, — сказала я. — С законом на нашей стороне. И с лучшим юристом на планете.

Я посмотрела на спящего отца. Мы выиграли для него его империю. Теперь нам предстояло сделать так, чтобы она того стоила. Чтобы его жертва, его жизнь, его память не были запятнаны.

Война за наследство подходила к концу. Начиналась война за будущее. И мы были готовы к ней.

Глава 57.  Возвращение памяти

Избушка все ещё была наполнена отголосками только что отгремевшей битвы. Мы с Екатериной молча убирали со стола, не в силах вымолвить ни слова. Победа далась нам нелегко.

И тут раздался тихий, хриплый звук. Не слово. Скорее, попытка что-то сказать.

Мы замерли, уставившись на кровать. Отец сидел, опершись на подушки. Его глаза, обычно мутные и отсутствующие, были пристально устремлены на нас. В них светился крошечный, но ясный огонек осознания.

— Вы… — он попытался снова, и его пальцы беспомощно задрожали. — Вы… мои?

Слово повисло в воздухе, хрупкое и невероятное. Екатерина, не дыша, сделала шаг вперед.
— Папа? Ты… ты узнаешь нас?

Он медленно кивнул, и его взгляд перевелся с нее на меня, полный немого вопроса и смутного узнавания.
— Катя… — выдохнул он, и в его голосе прозвучала та самая интонация, которую она, должно быть, помнила с детства. Потом он посмотрел на меня. — И… ты. Девочка с печальными глазами. Ты тоже… моя?

Слезы хлынули из моих глаз. Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и подошла к кровати, опускаясь перед ним на колени. Он медленно, неуверенно протянул руку и коснулся моей щеки. Его прикосновение было ледяным, но живым. По-настоящему живым.

— Как… я здесь? — спросил он, с трудом подбирая слова. — Где… Лида?

Имя матери прозвучало как удар. В его голосе, когда он произнес его, не было ни злобы, ни обиды. Только тревога. И та самая, непотушенная годами боль, которую я когда-то видела в письмах Екатерины.

Екатерина перевела на меня испуганный взгляд. Мы не готовились к этому. Мы не знали, что и сколько он помнит.
— Мама… мама дома, папа. Все в порядке, — солгала я, чувствуя, как предаю его этой ложью.

Но он был слишком слаб, чтобы заметить фальшь. Он лишь слабо кивнул, и его веки снова начали смыкаться от усилия. Но прежде чем уснуть, он прошептал:
— Скажите ей… что я… я помню нашу берёзу… на даче… Просто… скажите…

Он снова погрузился в забытье, оставив нас в состоянии шока. Он помнил. Отрывки. Обрывки. Но он помнил ее. И явно испытывал к ней те самые чувства, которые когда-то привели их к роковой связи.

— Черт, — выдохнула Екатерина, бледнея. — Он любит ее. До сих пор. И если он узнает, что мы заставили ее отказаться от наследства… что мы шантажировали ее…

— Он не должен узнать, — прошептала я. — Никогда.

Но как скрыть от человека, который по крупицам возвращает себе память, такой чудовищный факт? Это было невозможно.

В панике я набрала Марка. Он ответил на первый же гудок.
— Опять что-то случилось? — его голос звучал устало.

Я, сбиваясь и путаясь, объяснила ситуацию. Про его пробуждение. Про вопросы о Лидии. Про ту самую березу.

На том конце повисло молчание. Потом Марк тяжело вздохнул.
— Идеально. Просто идеально. Наш главный актив внезапно обзавелся моральными принципами и ностальгией по любовнице. Это все усложняет.

— Что нам делать? — в отчаянии спросила я. — Мы не можем отменить ее отказ! Без него мы проиграли!

— И не отменяйте, — резко сказал Марк. — Вы слышите меня? Никаких сентиментальностей! Мы играем по крупному. Если он спросит — говорите, что она добровольно отказалась. Чтобы очистить свою совесть. Чтобы начать жизнь с чистого листа. Чтобы… черт, придумайте что-нибудь! Что она уехала в монастырь, в конце концов! Но ни слова о шантаже! Ни слова о том, что вы ее принуждали!

— Но это же ложь! — воскликнула я.
— Это терапия! — парировал Марк. — Вы хотите, чтобы он снова впал в кому от потрясения? Его психика сейчас — как паутина. Одно неверное движение — и все рухнет. Вы должны его защитить. Даже от правды. Особенно от правды.

Он был безжалостен. И, как всегда, прав.
— А что… что если попробовать их помирить? — робко предложила Екатерина. — Если он ее любит… может быть ее присутствие поможет ему выздороветь?

— Вы с ума сошли? — Марк фыркнул. — Эта женщина — ходячая травма. Она — воплощение всего, что его сломало. Одно ее присутствие может отбросить его на годы назад. Нет. Никаких встреч. Никаких контактов. Только максимальная дистанция и красивая, благостная легенда о ее добровольном раскаянии и уходе от мирской суеты.

Он диктовал, а мы слушали, с ужасом осознавая, что нам предстоит стать не только защитницами отца, но и хранительницами гигантской, фундаментальной лжи о самой важной женщине в его жизни.

— Хорошо, — сдалась Екатерина, ее голос был пустым. — Мы сделаем так.
— И поторапливайтесь с оформлением документов, — бросил Марк перед тем, как положить трубку. — Пока он в ясном уме, нам нужно подписать от него доверенность на ведение всех дел на вас обеих. Пока он не передумал и не решил простить всю свою бывшую семью.

Связь прервалась. Мы остались в тишине, переваривая новый, чудовищный поворот. Наш отец вернулся к нам. Но он вернулся с любовью к той, кого мы предали. И чтобы защитить его, нам предстояло эту любовь оболгать и похоронить под грудой красивых, удобных фальшивок.

Я посмотрела на его спящее лицо, на котором залегли морщины былых страданий и обманов. Мы выиграли его наследство. Но мы проигрывали его душу. И я не знала, что из этого было важнее.

Глава 58.  Оформление сделки

Утро было серым и безветренным, словно природа затаила дыхание в ожидании важного события. В избушке пахло свежемолотым кофе и напряжением. За столом, подпертый подушками, сидел Сергей Петров. Бледный, исхудавший, но с новым огоньком осознанности в глазах.

Напротив него сидел невозмутимый нотариус, привезенный Свеном из области — человек с лицом бухгалтера и глазами, видавшими всякое. Рядом с отцом сидели мы с Екатериной. Наш адвокат, присланный Марком, лихорадочно перебирала бумаги, последний раз проверяя всё перед решающим шагом.

— Сергей Ильич, — голос адвоката был мягким, но четким. — Вы понимаете, что подписываете? Этот документ наделяет ваших дочерей, Екатерину Петрову и Анну… Петрову, — она чуть запнулась, — правом действовать от вашего имени во всех финансовых и юридических вопросах, связанных с вашей долей в обществе с ограниченной ответственностью «Морская звезда» и другими вашими активами.

Он медленно кивнул, его взгляд блуждал по нашим лицам, будто пытаясь закрепить в памяти каждую черту.
— Понимаю, — его голос был тихим, но твердым. — Мои дочери. Они… позаботятся. Пока я не смогу сам.

Он посмотрел на Екатерину, и в его взгляде читалась бездна доверия и какой-то старой, неизбывной печали.
— Катя… всегда была умной. Сильной.

Потом его взгляд упал на меня.
— А ты… архитектор. Будешь строить. Не разваливать.

В его словах не было упрека. Было констатация. И надежда. Он верил в нас. Верил в тот образ, который мы для него создали — образ спасительниц, воссоединившейся семьи, вернувшейся, чтобы восстановить справедливость.

Он не знал о шантаже. О сломленной воле его Лиды. О циничных расчетах Марка. Он видел только результат — нас, сидящих рядом с ним, готовых взять на себя его груз.

Он взял ручку, которую протянула адвокат. Его пальцы дрожали, но он сжал ее с неожиданной силой. Затем медленно, старательно вывел свое имя на каждой отмеченной странице — Сергей Петров. Каждая буква давалась ему с усилием, но подпись была четкой и неоспоримой.

Когда последний лист был подписан, в избушке повисла тихая, торжественная тишина. Нотариус поставил печать, заверив документ. Адвокат собрала бумаги в папку с облегченным вздохом.

Консолидация была завершена.

Теперь Екатерина Петрова, как официальный опекун своего сына Александра, владела 51% акций «Морской звезды». А мы с ней, по этой доверенности, имели полное право управлять всем от имени нашего отца. Юридическая машина, запущенная Марком, завершила свой цикл. Гидра была обезглавлена. Активы перешли под наш контроль.

Он откинулся на подушки, выглядевшим страшно уставшим, но спокойным.
— Спасибо, — прошептал он, и его глаза уже снова заволакивала привычная дымка, уводящая его вглубь себя, подальше от тяжелой реальности. — Теперь… все будет хорошо.

Мы с Екатериной переглянулись. В ее глазах я увидела то же, что чувствовала сама — не триумф, а тяжелую, давящую ответственность. Мы получили то, за что боролись. Цену всего этого мы до конца еще не осознавали.

Адвокат и нотариус уехали, оставив нас одних в нашей лесной крепости. Свен и Игорь снова замерли на постах снаружи, охраняя наш хрупкий, дорогой мир.

Екатерина подошла к столу и положила руку на папку с доверенностью.
— Все, — сказала она безрадостно. — Мы у руля. Теперь самое сложное — не развалить это все к черту.

Я подошла к окну. Где-то там, в Железном мысе, бушевали страсти. Кирилл зализывал свои раны, его приспешники метались в поисках выхода. Мать сидела в пустом доме, раздавленная своим выбором. А мы здесь, в лесу, с бумагой, которая делала нас одними из самых влиятельных людей в регионе.

Но глядя на спящего отца, я понимала, что настоящая битва только начинается. Битва за его здоровье. За будущее верфи. За то, чтобы оправдать его доверие. И за то, чтобы жить с правдой, которую мы от него скрыли.

Мы выиграли войну. Но нам предстояло выиграть мир. И это было куда сложнее.

Глава 59. Первые заморозки

Первое заседание совета директоров ООО «Морская звезда» было назначено на пятницу. Оно должно было пройти в том самом кабинете под стеклянной крышей, где когда-то сидел Игорь Ковалев. Теперь туда предстояло войти нам.

Утро было морозным, первые иглы инея серебрились на пожухлой траве у избушки. Внутри царила атмосфера, сродни подготовке к штурму. Екатерина в строгом темно-синем костюме репетировала речь перед треснувшим зеркалом. Ее голос звучал ровно, но пальцы, перебирающие распечатанные тезисы, выдавали нервную дрожь.

Я помогала отцу одеться. Свен привез из города новый, немного мешковатый костюм. Сергей Петров молча позволял себя одевать, его взгляд был устремлен куда-то внутрь себя. Проблеск ясности, позволивший ему подписать доверенность, угас, сменившись привычной апатией. Но иногда, совсем ненадолго, в его глазах вспыхивала искра — осколок того самого человека, который когда-то основал эту компанию.

— Мы вернем тебе ее, пап, — прошептала я, поправляя ему галстук. — Мы сделаем ее такой, как ты хотел.

Он медленно перевел на меня взгляд и кивнул, словно поняв. Или просто повинуясь инстинкту.

Машины мчались по пустынной дороге к городу. Мы с Екатериной ехали в «Ленд Крузере» со Свеном. За нами следовала машина с Игорем и нашим адвокатом — яркой женщиной лет сорока по имени Инга, которую прислал Марк. Он сам остался в Москве, координируя действия из своего кресла, но его незримое присутствие ощущалось в каждом нашем шаге.

Верфь встретила нас гробовой тишиной. Проходная была пуста — охрану, верную Кириллу, сменили на нейтральных ребят из частного агентства, нанятого Ингой. Мы шли по пустынным цехам, и наши шаги гулко отдавались под высокими сводами. Воздух пах ржавчиной, мазутом и страхом. Люди в цехах замирали, провожая нас взглядами, полными любопытства и страха. Они не знали, что несут новые хозяева — избавление или новую кабалу.

Лифт на второй этаж административного корпуса поднимался мучительно медленно. Сердце колотилось где-то в горле. Екатерина выпрямила плечи, ее лицо стало маской холодной уверенности.

Двери в кабинет были распахнуты. Внутри, за длинным полированным столом, сидели оставшиеся члены совета директоров — бывшие соратники Ковалева и Скрягина, менеджеры среднего звена, поставившие не на ту лошадь. Их лица были бледными и напряженными. Во главе стола, в кресле, которое по праву теперь принадлежало Екатерине, сидел Кирилл.

Он не вскочил. Не вышел нам навстречу. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, и смотрел на нас с насмешливой, ядовитой улыбкой. Его пальцы барабанили по ручке кресла.

— Ну, вот и новые владельцы, — произнес он, и его голос гулко разнесся по тихой комнате. — Пожалуйста, проходите. Присаживайтесь. Хотя… своё кресло, мисс Петрова, вам придется отвоевать. Юридически.

Инга шагнула вперед, положила на стол папку.
— Господин К., вы присутствуете здесь лишь в статусе приглашенного лица, как бывший исполняющий обязанности директора. Ваши полномочия прекращены решением единственного акционера, Александром Петровым, представленным его законной опекуншей, Екатериной Петровой. Вот доверенность, вот выписка из реестра. Прошу освободить кресло.

Кирилл даже не взглянул на документы. Он продолжал смотреть на Екатерину.
— Ребенок? Ребенок является марионеткой в ваших руках. Это смешно. Совет директоров не признает это решение. Мы будем оспаривать его в суде. А пока… — он сделал широкий жест, — я остаюсь у руля. Ради стабильности предприятия.

Это был блеф. Отчаянный и грубый. Но он рассчитывал на страх, на инерцию, на нежелание старых волков подчиняться двум женщинам.

Екатерина не дрогнула. Она подошла к столу и положила рядом с папкой Инги маленький диктофон.
— Вы ошибаетесь, господин К., — ее голос был тихим, но каждое слово падало, как ледяная глыба. — Вы остаетесь у руля ровно до тех пор, пока я не позволю. А я не позволю. Потому что знаю, куда вы вкладывали деньги предприятия последнее время. В свои офшоры. Через фирмы-однодневки «Северный поток» и «Трансмишн». У меня есть выписки со счетов. И голоса. — Она нажала на кнопку диктофона.

Из динамика раздался собственный голос Кирилла, слегка приглушенный, но узнаваемый: «…переведите на счет «Трансмишн»… под видом оплаты за оборудование… старый счет в Лимассоле…»

Лица за столом побелели. Кирилл вскочил, его надменная маска треснула, обнажив животную ярость.
— Это подлог! Это…

— Это доказательство, которого хватит, чтобы вы отправились в одну камеру со Скрягиным, — холодно оборвала его Екатерина. — У вас есть тридцать секунд, чтобы покинуть это кресло, это здание и не появляться здесь до суда. Или я отправляю эту запись не только в прокуратуру, но и в федеральные СМИ. Выбор за вами.

Он стоял, сжав кулаки, дрожа от бессильной злобы. Он смотрел на нее, на меня, на непроницаемое лицо Инги, на молчаливых директоров, которые уже отводили глаза, отрекаясь от него.

Он проиграл. И он знал это.

— Это не конец, — прошипел он, отступая к двери. — Я вернусь. Вы еще пожалеете.

— Вон, — сказала Екатерина, не повышая голоса.

Он вышел, хлопнув дверью. В комнате повисла тягостная тишина.

Екатерина медленно обвела взглядом собравшихся.
— Теперь, господа, давайте знакомиться. Я — Екатерина Петрова. Временный управляющий «Морской звездой». Это моя сестра и советник, Анна Петрова. А это, — она указала на отца, молча сидевшего в инвалидном кресле у стены, — Сергей Ильич Петров. Соучредитель и душа этой компании. И теперь мы все обязаны вернуть ей доброе имя. У кого есть вопросы?

Вопросов не было.

Первые заморозки сковали землю снаружи. И сковали страх внутри этого кабинета. Мы выиграли первую битву. Но война за будущее только начиналась. И мы сделали свой самый страшный шаг — мы стали такими же безжалостными, как те, с кем боролись.

Глава 60. Последний рейс

Новая «Морская звезда» была идеальна. Не яхта — холодный, отполированный до блеска памятник. Памятник деньгам, которые все смывают. Я стояла на палубе, вцепившись в ледяной поручень, и смотрела, как моя сестра пытается выжать из себя улыбку для фотографа. Ее губы дрожали, выдавая ту же гримасу отчаяния, что и у меня внутри.

Она была мэром. Я — главным архитектором верфи. Мы выиграли. Скрягин — в тюрьме. Дела «Морской звезды» — рассекречены и опубликованы. Кирилла видели на днях в порту — он разгружал грузы с траулера, плечом к плечу с такими же опустившимися. Его взгляд был пуст, как выпотрошенная рыба.

Мы победили.

Почему же тогда у меня внутри — ледяная пустота?

Фотограф щелкал камерой, запечатлевая наши неестественные улыбки. Две железные леди, поднявшие «Морскую звезду» из пепла. «Морская звезда» плавно рассекала прохладные воды залива. Она была непохожа на свою предшественницу — меньше пафоса, больше элегантной стали и умной техники. Проект Анны. Ее дипломная работа, воплощенная в жизнь. Верфь, которую мы с Екатериной подняли из запустения, могла себе это позволить.

Сергей Петров стоял у штурвала, его руки уверенно лежали на полированном дереве. Соленый ветер трепал его поседевшие волосы. Врачи говорили о «частичном восстановлении когнитивных функций». Память возвращалась обрывками, островками в море забвения. Но главное — вернулось чувство собственного достоинства. И море. Море он помнил всегда.

— Держи курс, капитан, — улыбнулась ему Екатерина, подходя к правому борту. Она была по-деловому элегантна даже в морской ветровке, в глазах появилась новая, спокойная глубина. Глубина человека, который несет ответственность не только за бизнес, но и за целый город. Мэр Железного мыса. Ирония судьбы оказалась круче любого криминального сюжета.

Я встала слева от отца, положив руку на холодный поручень. Мы молча смотрели на удаляющийся берег, на аккуратные корпуса верфи, на новый жилой квартал для работников, который мы построили на месте старых бараков.

Мы вернули старую команду — тех, кто не сломался. Дядю Диму, того самого капитана, который теперь возглавлял музей истории верфи. Алексей, старший механик, стал главным инженером.

Но некоторые вещи остались неизменными. Большой каменный дом на окраине города был все так же молчалив и пуст. Лидия Ковалева жила там одна. Она хранила нашу с Екатериной страшную тайну. Сергей знал, что она «добровольно отказалась от всего», чтобы начать новую жизнь. Он так и не простил ей этого молчаливого ухода. Он посылал ей деньги. Она их молча принимала. Они ни разу не виделись. Иногда я ловила его взгляд, устремленный в сторону того дома, и видела в нем бесконечную, неизбывную грусть по той жизни, которая могла бы быть, но не случилась.

А где-то в портовых барах, в компании таких же опустившихся неудачников, коротал свои дни Кирилл. Его честолюбивые планы рассыпались в прах. От него отвернулись все. Его часто видели пьяным, бормочущим что-то о несправедливости и заговоре. Он был живым напоминанием о том, во что может превратиться гордыня. И мы старались обходить его стороной, как обходят давно остывшее пепелище.

Внезапно ветер донес обрывки разговора с пирса. Грубый, пьяный голос, который я узнала бы из тысячи.
— Суки! Смотрите на них! На костях строят свой замок!

Я обернулась. Кирилл. Бывший журналист и наш союзник, тот, кто помогал нам собирать доказательства в дело. Теперь — опустившийся алкаш, вечно шантажирующий нас за подачки. Он шатался у причала, тыча пальцем в нашу яхту.

Катя поймала мой взгляд. Ее глаза, секунду назад уверенные, метнули молнию чистого страха. «Разберись», — прошептала она беззвучно.

Я спустилась по трапу, сердце колотилось где-то в горле. Надо было увести его, заткнуть, дать денег.
— Кирилл, уходи. Здесь не место.
— Не место? — он горько рассмеялся, от него пахло дешевым портвейном и отчаянием. — Мне вообще нет места, благодаря вам! А вам… вам целая яхта! Памятник вашему вранью!

— Я сказала, уходи! — я сунула руку в карман и достала пачку купюр.

Но он не взял. Он посмотрел на меня странным, почти трезвым взглядом.
— Знаешь, я сегодня уборку на дедовской заимке делал. Нашел кое-что интересное. Старый диктофон. Помнишь, такой, на который мы тогда… э-э-э… записывали показания Алексея?

Ледяная игла вошла мне в сердце.
— Молчи, — выдохнула я.

— На нем была не та кассета, — его голос просипел, становясь тихим и ядовитым. — Там была запись… вашего с сестрой разговора. Где вы решали, как подставить Скрягина, если что то пойдет не так. А заодно… и как нейтрализовать вашего папочку, если он вспомнит все и захочет вернуть себе и Лиде контроль над верфью. Очень… содержательный разговор.

Мир поплыл. Нет. Этого не могло быть. Мы все уничтожили. Все!

— Ты врешь! — голос мой сорвался на шепот.

— Проверим? — он зловеще ухмыльнулся и полез в засаленную куртку.

Я не думала. Сработал инстинкт загнанного зверя. Я резко толкнула его, он, пьяный, не удержался на ногах, замахал руками и с глухим всплеском рухнул в темную, маслянистую воду между яхтой и пирсом.

Я застыла, ожидая, что он вынырнет, будет кричать. Но было тихо. Лишь пузыри на поверхности лопались с мягким звуком. Он не вынырнул.

Ужас сковал меня. Я случайно… Я не хотела…

Сверху послышался легкий шорох. Я подняла голову. На палубе, в тени надстройки, стояла Екатерина. Она смотрела не на воду, а на меня. Ее лицо было бесстрастным, холодным, как сталь яхты. Она все видела. И в ее руке тоже блеснул диктофон.

Она медленно подняла его к губам. Ее голос прозвучал тихо, четко, без единой эмоции, как будто она диктовала секретарше:
— …и затем Анна Ковалева, опасаясь разоблачения, столкнула несчастного Кирилла в воду. Свидетелем чему я и являюсь. Еще одна трагедия. Еще одно несчастное дело для архивов Железного мыса.

Она нажала кнопку «стоп» и убрала диктофон в карман. Ее взгляд наконец встретился с моим. В нем не было ненависти. Не было страха. Была лишь бездонная, леденящая пустота и понимание.

Мы были в одной лодке. Теперь — навсегда. И капитан в этой лодке была она. Но теперь она была не просто капитаном - у нее была гарантия моего полного подчинения.

Она обернулась к фотографу, который ничего не заметил, и ее лицо снова расплылось в той самой, идеальной, победной улыбке.

— Извините! — крикнула она ему. — Небольшая задержка! Продолжаем съемку!

А внизу, у пирса, темная вода уже успокаивалась, скрывая последнее доказательство нашей старой жизни и начало новой. Еще более страшной. Потому что теперь единственным человеком, знавшим всю правду, была она. Моя сестра. И этот диктофон был уже не уликой против нас. Он был козырем против меня.