За каждым кедром, за каждой сосной 7 гл

Глава 7
С того дня мы с Елизаветой крепко сдружились. Она меня научила читать и писать. И я уже скоро - по страничке-две читала книжки из лагерной библиотеки. Здесь был Ленин, все тома, Маркс и Энгельс, Крупская, Макаренко, Молотов, Дзержинский. Очень подивила  статья Ленина о плане осуществления пролетарской революции. Чтобы сломить хребет буржуазии, не достаточно выходить на демонстрации, писал Ильич. Нужно брать в руки не транспоранты, а оружие. И силой брать власть. Никто вам просто так власть не отдаст. Нужно убивать, товарищи, всех, кто стоит на вашем революционном пути. Восстания же подавлять самым беспощадным образом, всех расстреливать и очаги сопротивления сжигать. Назад пути нет. Такой был общий смысл статьи. Но я не хотела ни о чем распрашивать Елизавету - что она об этом думает. Ведь нас могли послушать "ссученные" и донести. Раз Ленин написал, значит так на том и стоит теперь советский народ. Иначе коммунизм не построить. Вот тогда-то я и поняла, что Сталин облагодетельствовал меня, даровав мне, врагу народа, жизнь и отправив в исправительно-трудовой лагерь. Ленин бы расстрелял.

Научила меня Елизавета и правилам гигиены. Оказывается, женщина должна мыться каждый день.  Чтобы удалять запах из подмышек и промежности. Однако организовать гигиену в бараке, где сто человек, невозможно. Для этого не было элементарных условий, и прежде всего воды. Её носили вёдрами из ручья для самых необходимых нужд. Баня и стирка дозволялись раз на месяц. Поэтому мыться ежедневно было невозможно. Но Елизавета ухитрялась, так как не работала со всеми на лесоповале. К тому же, заметив меня однажды за мытьем за занавеской, воровки подняли меня на смех. Кричали:
- Глядите-ка на умывакину нашу, она свою щель вымывает. Вот дура! Всех мужиков отпугнешь! Они же нас, баб, нюхом чуют! Старой девой недое**нутой останешься!

Но Елизавета и эту проблему как-то решила. Гляжу, вдруг, отстали от меня воровки. Иду мыться за занавеску - молчат, не хохочут. Оказывается, Елизавета договорилась с их главной воровкой, Дуськой.
- Давай так, Дуська, я тебе на две ложки каши насыпаю больше в обед, а ты даёшь отбой своим кискам, чтобы отстали от Шурки.
И две добавочный ложки перловки решили проблему моей гигиены. Воровки от меня отстали.
А более всего я зачитывалась Диккенсом. Роман назывался Дэвид Копперфильд. Я читала его несколько раз. И всякий раз плакала. Потому что эта книжка была и про меня. Ведь и меня, как маленького Дэвида, никто не любил,  все бросали и мучили, и я, как он, испытывала нужду и беспросветность. И даже более того - меня не любила собственная мать.

Однажды, за чтением романа, плачущую, меня застала Елизавета. И спросила:
- Тебя так тронул роман, потому что ты очень одинока?
Я совсем расстроилась и призналась в том, что не могла ни объяснить, ни понять. Рассказала о том страшном дне, когда мама выбрала меня, среднюю дочь, для жертвы. Еды в хате не было. Мы плакали. Просто от голода и холода. И мать не выдержала.
- Чорти б вас, побрали, кляті діти! Народила я вас на свою голову. Чого ревете? Де я візьму їжу? Немає у мене нічего! Йдіть заробляйте! Просіть милостиню! Хоть щось робіть!
И взяла почему-то меня за руку и повела - в город. Шли долго, молча. Шли босые - всю нашу обувь забрали те, с наганами, в кожанках, или большевики, или коммуняки. Мне было так хорошо: мама рядом, мы идём просторными полями, щебечут птицы, никого вокруг. Какое счастье! Я так хотела сказать матери:
- Мамо, рідненька, я так вас люблю! Більше за все! Нічого мені не треба, ані поїсти, ані чобітків... Аби тільки завжди ви були поруч!
Но, поглядывая на суровое её лицо, промолчала. И все равно мне было страшно весело. Я даже подпрыгивала немного, хоть и больно было ступать босыми ногами по тернистой дороге. Ничего, эта боль стерпится. Не стерпится только одно - потеря мамы.
В городе возле рынка, где стояли подводы, мать оставила меня, наказав:
- Як буде підвода їхати, голосно кричи: "Дядечко! Тітонько! Заберіть в служки! За хліб! Хочу їсти!"
Мама заставила меня повторить эти фразы несколько раз и ушла, ни разу не оглянувшись.
И я осталась - одна одинешенька, на дороге. И во всем мире. А мимо ехали подводы. И я голосно кричала:
- Дядечко! Тітонько!...
Но никто не останавливался... Никто не брал меня в служки...
А я так стояла, и стояла, уже и все подводы уехали. И солнце стало клониться к западу. И я замёрзла. И очень хотела домой, в хату, к маме...