Беседы в московской квартире

- Сегодня я буду ныть, а вы будете меня поддерживать! – заявила высоким голосом женщина, грохоча в прихожей босоножками и нелегкой поклажей.
В квартире было три комнаты, и предзакатное солнце заливало широкий коридор оранжевым светом.
- Почему ты всегда вламываешься так, будто это – твой дом? – в дверях одной из комнат показался мужчина с сонными рассеянным взглядом.
- Это и есть мой дом, – пожала плечами женщина, легким движением сбрасывая сумочку. – Отнеси-ка все это на кухню, – она неопределенным жестом указала на пакеты с продуктами.
Мужчина почесал живот, громко зевнул и, смяв пластиковые ручки, не слишком расторопно поплелся в кухню. В пакетах что-то позвякивало.
- Игристое – в морозилку, – распорядилась женщина, скрываясь в ванной комнате.
Тут же зашумела вода.
Дверь в дальнюю комнату приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась помятая, заросшая недельной щетиной физиономия.
- Наталия? – спросил хрипло юноша, привалившись к косяку и равнодушно наблюдая за товарищем.
- А кому ж еще быть? – хмыкнул мужчина, удовлетворенно вынимая из пакета бутылку виски.
Виски был не самым дорогим, но и не самым дешевым. На этикетке была нарисована охотничья собака. Мужчина разулыбался.
- Борь, подвинься, – женщина, растолкав юношу в дверях, протиснулась в кухню.
Макияжа на ней уже не было. Короткие, модельно остриженные волосы были чуть взлохмачены. Привычным жестом она поправила очки на переносице. Взяла со стола две упаковки сыра, банку маслин и тонкую палку странной, с белым налетом колбасы. Привычным жестом достала с сушилки разделочную доску, взяла нож, тарелку и зашуршала герметичными упаковками.
- Что за незапланированный праздник жизни? – осведомился Борис, протирая очки уголком футболки.
Очки были с прямоугольными линзами, в тонкой, в отличие от натальиной, оправе: женщина предпочитала широкие, едва ли не кичливые оправы, однако же смотрящиеся довольно изящно на ее скуластом лице.
- Меня уволили, – небрежно бросила Наталия, взрезая ножом герметичный пластик.  – Ну что ты возишься там, Николай? Ненавижу теплое шампанское!
Мужчина, крякнув, перерыл три полупустых пакета и, отыскав заветную бутыль, отправил ее в морозилку.
- Сочувствую, – сказал Борис, почесывая редеющую шевелюру.
Николай принялся мыть огурцы и миниатюрные томаты, искоса поглядывая на Наталию. Он не силен был в таких вещах.
Когда все было готово, компания переместилась на лоджию.
На застекленном балконе для таких целей стоял небольшой столик и три садовых стула. Посреди стола ежом топорщилась переполненная пепельница. Окно лоджии было открыто. Заливисто и высоко кричали стрижи, пикируя с облачных высот к гнезду на ближайшем дереве.
Пахло августом.
Друзья расставили на столе две тарелки с закусками, во главе угла пристроили бутылку виски, по краям – две дешевые стопки из цветного стекла – подарок Наталии на какой-то очередной Новый год.
Сама женщина вплыла на лоджию с запотевшим бокалом брюта и устало откинулась на стуле, смотря сквозь Бориса с Николаем.
- Ну, за освобождение! – крякнул Николай, поднимая рюмку с виски.
Хоть ему и нравился по вкусу этот напиток, но пить он его предпочитал как водку. Борис был с ним в этом солидарен.
Выпили, помолчали. Наталия поднесла изящным жестом бокал к губам, а затем залпом опустошила на две трети.
- Уууу, – протянул Борис, подцепив зубочисткой кусочек пармезана.
- Вы сегодня какие-то притихшие и сморщенные, – припечатала Наталия, закуривая ароматную сигарету. Табак был обернут коричневой бумагой.
- Весь день проспали, – пожал плечами Николай, похрустывая огурцом.
- Ах! – выдохнула Наталия, и, пригубив еще вина, расслабленно откинулась на стуле, выпуская дым над головами. Босая нога с ярким маникюром мерно покачивалась.
- Ну, покуда мы здесь живем – с голоду чай не помрешь, – хохотнул Николай, разливая по опустевшим рюмкам.
Борис достал пачку табака и, со свойственной ему сосредоточенностью, принялся аккуратно раскладывать табак на бумаге.
- Да, - согласилась Наталия, - с арендаторами мне повезло.
Она тонко улыбнулась, разглядывая собеседников.
Борис был в черной, выцветшей от множества стирок футболке. Принт изрядно поизносился, но женщина могла разглядеть символику очередной малоизвестной рок-группы.
Футболка Николая была неопределенного цвета: не то сине-серая, не то коричнево-зеленая. Заурядная стоковая фраза на ней выстиралась до такой степени, что невозможно уж было разглядеть надпись.
- Ох! – вновь вздохнула женщина, заправляя за ухо упавшую на лицо прядь.
- Да уж, – согласился Борис и прикурил самокрутку.
Под серо-зелеными глазами его залегали темные круги.
Николай подвинул рюмку к Борису и призывно поднял свою. Стекло, звякнув, соприкоснулось. Они выпили. Солнце краснело, стрижи заливались. Повеяло прохладой.
- В должности моей больше нет надобности, – вдруг произнесла Наталия, повертев меж пальцами тонкую ножку бокала. – Мои обязанности теперь будет выполнять искусственный интеллект.
- Хорошо, что я механик, – прочистив горло, изрек Николай. Не особенно стесняясь, он зачавкал колбасой. В коротко стриженых волосах его взблеснуло заходящее солнце.
- А я могу ее понять, – встрял Борис. – Мне каждый раз приходится доказывать авторство текстов, – он поморщился, допив свой виски. Одолеть рюмку залпом было выше его сил.
- Да, - подхватила Наталия, - я не могла предположить, что такая перспективная сфера станет первой жертвой прогресса.
- Теперь предполагать опасно, – назидательно изрек Николай. – Русская рулетка, – со знанием дела и сотней часов за видеоиграми озвучил он свои выводы.
- Но у тебя, по крайней мере, есть пассивный доход – как это модно сейчас говорить, – в голосе тридцатилетнего Бориса звучало ободрение.
- Да, - согласилась Наталия, - с вами двумя эта фраза звучит как нельзя кстати.
Они посмеялись. Бокал женщины опустел, и через минуту она уже хлопнула дверцей холодильника – сквозь открытые окна было прекрасно слышно, что происходит на кухне.
- А ты чего такой кислый? – поскреб щетину Борис.
- Танк любимый вчера разбомбили, – скривился, как от мозоли, Николай.
Борис понимающе закачал головой.
- Ума не приложу, что мне теперь делать... – Наталия вернулась с полным бокалом полупрозрачного шипящего напитка.
- Дай этому отлежаться, – Николай заерзал, устраиваясь удобнее. Он был крепким крупным мужчиной, и натальины утонченные стулья были ему несколько не по размеру. – Ты женщина умная, что-нибудь придумаешь.
- Как представлю, что всех рабочих среднего звена заменят машины, так в дрожь бросает! – Наталия всплеснула руками. – Если я не понимаю, куда податься - что же будет с моими детьми? Чему мне их учить?!..
- У тебя нет детей, – крякнул Николай, зубочисткой вычищая из-под ногтя грязь.
- Но ведь когда-нибудь будут! – взвилась женщина. Затем, немного поостыв, спросила. – Вот ты, Коль, куда Вероничку определишь учиться?
- А я-то что? – Николай вытер ладони о колени и деловито потянулся к бутылке. – Я ей денег на учебу скоплю, а там уж пусть сама решает. Нынешние дети поболее нашего с вами понимают, будь уверена. Мы уж – пережитки прошлого…
- Попрошу не обобщать, – поднял вверх палец молчавший до сего момента Борис. – Я бы с огромным удовольствием взглянул на будущее. Хоть бы и сквозь занавесочку подсмотрел! Что толку гадать? Как пальцем в небо!
- Ай! – махнул рукой Николай, наполняя рюмки. - Фантазии эти твои… Давно уже от своих книжек не различаешь где реальность, а где вымысел.
Но глаза Бориса уже засверкали. Он разом весь преобразился: лицо его не выглядело более уставшим и отчужденным, даже синяки под глазами, казалось, увяли.
- А что? – приосанился Борис. Голос его пружинил. – Посмотрел бы я на тех, кто смеялся над Икаром! Представляешь, на что сейчас были бы похожи их лица? А ты говоришь – фантазии…
На сей раз Борис выпил махом, и, поморщившись на мгновение, продолжил:
- Нет, ты дай себе волю помечтать, хоть на секунду! Что плохого в том, чтобы устремиться к звездам, увидеть их своими глазами? В том, чтобы навсегда избавиться от мыслей о смерти? Я написал сотню персонажей, пережил сотню их жизней, но стоит мне отойти хоть на миг, как меня сковывает ужас от собственной конечности! От конечности мгновения, жизни, нашей планеты, вселенной! – Борис говорил горячо, щеки его – обыкновенно болезненно-серые – пылали. – Сколь мало мы живем – вы задумывались об этом? Мы ведь даже не успеваем своим скудным умишком охватить и тысячной доли вселенной! А все туда же, прогресс ругаем…
- Борь, ты тоже не доживешь до этого… - осторожно напомнила Наталия. В голосе ее растекалась печаль. – Как и никто в этой комнате. Оттого, наверное, и ругаем… Мы просто, - она рассеянно развела руками, - не успеваем меняться. Не успеем подстроиться…
- Вы себя уже похоронили, – припечатал Борис, – но я - еще нет.
Он резко поднялся со стула и скрылся в комнате.
Сумерки подступили. Стрижи замолчали.
***
Спустя неделю Борис исчез.
Нет, все его вещи остались на месте. Ноутбук – на рабочем столе, посуда – в кухонных шкафах. Малочисленные застиранные футболки висели плечом к плечу, а полки натужно скрипели под тяжестью книг.
Но, зайдя в его комнату, Наталия неуютно поежилась и обняла себя руками. За спиной виновато засопел Николай. Он переступал с ноги на ногу, воровато осматривая комнату соседа.
Та была наполнена вещами и запахами, но была пустой.
Наталия ощущала это явственно, неприятными мурашками на предплечьях.
- Должно быть, он уехал работать над книгой, – деревянным голосом сказала она.
На разбросанных по столу рукописях желтел клочок бумаги, придавленной крохотной картой памяти.
***
Он брел, глубоко засунув руки в карманы и стиснув зубы. Голова шла кругом; перед глазами, разодранный в клочья, плясал зелено-желтый август.
Мужчина глубоко вдыхал и шумно выдыхал, все сильнее сжимая челюсти. Никогда прежде голова его не была такой тяжелой, никогда прежде – столь легкой.
Крики, взвизги автомобилей, женский смех, детский плач, высеребренные всплески воды – все вертелось вокруг него, истаивало, ныло тоской в груди.
Больше всего на свете ему хотелось запрокинуть голову и закричать, но он довольно уж задержался. Он торопился, спотыкался на ватных ногах о такой родной булыжник иль поребрик, но даже на брань сил не осталось. Теперь – у него не было права сомневаться.
Когда он свернул с проспекта – тень и тишина обрушились на него, словно случайный кирпич, перебивший хребет.
Бесстрастная стеклянная дверь полыхнула рыжим, стоило мужчине заметить ее боковым зрением.
Теперь каждый шаг давался ему с невероятным усилием. Тело дрожало, трепетала в агонии каждая мышца, норовив отделиться от тела и убраться от клятого места как можно дальше. Сердце подступило к горлу, мужчину замутило.
Сглотнув кислый ком, он дрожащей рукой размазал по лбу липкий пот. Губы онемели.
Собрав волю в кулак, он с вызовом поднял взгляд – и дверь в конце переулка засияла ровно, безмятежно.
Зачарованный небесным творением, он сам не заметил, как подошел вплотную и уложил ладонь на золоченую ручку.
***
- Как думаешь, что с ним стало? – спросила Наталия, задумчиво повертев меж пальцами ножку бокала.
- Ты снова об этом? – вздохнул Николай, огладив ладонью окладистую бороду. – Пять лет уж прошло.
- Так приятно вспоминать, как сидели мы на этом самом месте. Болтали, курили, смеялись, – она улыбнулась, и от уголков глаз поползли морщинки. – Приятно и грустно. Ты уж прости, что она пустует, – женщина неопределенно кивнула в сторону комнаты. – Жутковато, должно быть, каждый день проходить мимо запертой двери.
- Да не то, чтобы… - Николай рефлекторно дернул головой и не закончил фразу.
Наталия тихо рассмеялась. С возрастом в голосе ее прибавилось хрипотцы, но, на вкус Николая, это лишь придавало ей шарма.
Время преобразило Наталию. Из взбалмошной девицы в босоножках на тонких ремешках годы выковали спокойную статную даму. Спину она держала ровно, волосы стригла коротко, глядела уверенно, стройно. Скулы ее заострились, глаза заглубились, но возраст ей удивительно шел.
Он помнил, как звонко смеялась она, иль возмущалась на этой самой лоджии. Как отчаянно жестикулировала и горячо спорила с их ушедшим товарищем. И тем громче для Николая звучали голоса, чем дольше бродил он в тишине осиротевшей квартиры.
И ему бы уйти, по-хорошему. Но стены эти хранили их дружбу, да и идти было особенно некуда.
- Ну как там твои корзины? Плетутся? – хохотнул Николай, да только получилось громче нужного.
Он тут же похлопал себя по брюху и заерзал на стуле.
- А ты не видишь? – Наталия усмехнулась, продемонстрировав морщинистые – не по возрасту – ладони. – Кто же знал, что предметы теплее, если сделаны живыми руками?
Она благодарно погладила подлокотник плетеного садового стула.
- Незначительные мелочи, порой, так меняют жизнь, что становится страшно, – вдруг прошептала она.
Но Николай увидел его. Он все еще висел на лоджии, над их головами: облаком сигаретного дыма, цветочным ароматом натальиных духов, запахом остывающего августовского вечера. Их неоконченный разговор пятилетней давности.
***
Темнота обступала его, сжимала ледяными покойными ладонями. Сердцебиение постепенно угасало, и даже сковывающий ужас не в силах был разогнать остывающий орган.
- Отключайся, отключайся же! - взмолился мужчина, в тщетной попытке согнуть пальцы.
Мрак обволок и сомкнулся.
***
На цилиндрической капсуле замерцали голубоватые огоньки. Разгонный гул сменился статичным машинным урчанием.
- Ну как, Михаил Сергеевич? – ассистентка взволнованно сминала бумагу.
Профессор поглядел на помощницу поверх очков, а затем произнес спокойно и вкрадчиво:
- Возьмите новый бланк, моя дорогая, и внесите показатели. Реестровый номер должен быть у вас в программе.
Ассистентка направилась-было к своему рабочему месту, но резко развернулась и поглядела на профессора вызывающе, требовательно:
- Скажите честно, Михаил Сергеевич. - Она неуверенно пожевала губы, а затем продолжила, - мы их убиваем?
- Время покажет, – патетически ответил профессор, заложив руки в карманы халата. – Показатели всех подопечных в норме, капсулы работают исправно, – он качнулся с носков на пятки и задумчиво продолжил, – эти люди добровольно пришли сюда в надежде собственными глазами узреть светлое будущее. Признаться, я искренне восхищаюсь их мужеством.
- А вы бы согласились участвовать в собственном эксперименте?
- А вы бы нет? – ответил вопросом на вопрос Михаил Сергеевич.
Она с сомнением оглядела измятый бланк.
- Но, если вы так уверены, то почему же мы ведем записи на бумаге? В технических характеристиках указано, что капсулы самостоятельно отслеживают все показатели и передают данные на сервер в режиме реального времени.
- О, моя дорогая, - тепло улыбнулся профессор в высеребренные сединой усы, - по рукописям человечество восстановило тысячелетия истории. Наверное, я слишком стар, чтобы полностью довериться машине.
***
Яркий крик красок прорвал мрак. Мужчина почувствовал, как под закрытыми веками задвигались глазные яблоки, сузились до едва различимых точек зрачки.
Вокруг все завращалось, пространство заполнилось тысячами звуков, миллиардами оттенков.
Порыв горячего ветра подхватил руки его, и вскинулись они, словно крылья. Воздух засвистел в ушах, обволок предплечья, взвился под свободным светлым одеянием. Красная тонкая нить опоясывала грудь, а меж зубьев башни протяжно стенал грубый горбатый напев. На горизонте перемигивались огни далеких стоянок, а столб пламени посреди равнины устремлялся вверх так, что рассекал своей ревущей сущностью – казалось – само мироздание.
Какофония разномастных звуков складывалась неизведанной песнью, а небосвод неумолимо выгибался под мощью первородных голосов.
Тысячи душ вокруг него покидали свои черепа и, вторя песни, утекали вверх. Некоторые – сквозь его онемевшие пальцы.
В кроткий миг песнь прервалась, и мужчина почувствовал себя до того ничтожным и осиротевшим, что открыл рот, хватая губами воздух. Песнь пронзила грудь его, сдавила глотку его. И он, не зная ни слов, ни наречия, лишь с изумлением слушал звук собственного голоса, возобновившего напев.
Небо – черное, непроницаемое – затрещало, зашаталось, выгнулось предсмертным движением – и души вонзились в него, пришпилив к первозданной материи.
Изумленный, мужчина продолжил исторгать из себя звуки – воспевая рожденные в раскаленном горниле звезды.
Он пел всю ночь, а ближе к рассвету – песнь растаяла.
Замолчал мужчина, и над башней воцарилась тишина. Сияющий, выкованный миллиардами частиц диск возник полукружием над горизонтом.
Мужчина, боясь ослепнуть, спрятал лицо в ладонях. А когда отнял их, светило засияло над бескровными землями, над молчаливой башней непреложным законом.
Мужчина посмотрел на руки свои – слезы блеснули на коже утраченным воспоминанием.
***
Женщина протянула немолодую руку и чуть тронула чувствительный сенсор. Бирюзово-зеленый свет проскочил меж ее пальцев, а благоуханный куст рододендрона завибрировал. Дама поправила сумочку, указательным пальцем подоткнула сползающую с переносицы оправу. Длинная челка ее была заправлена за уши, широкие бежевые брюки едва открывали носы острых туфель.
Она переложила сверток коричневой бумаги в свободную руку, отерла о брюки вспотевшую ладонь.
Пространство замерцало, и, спустя мгновение, вместо куста с благоуханными цветами перед ней, с мягким шелестом, возникла полупрозрачная дверь. Женщина сделала шаг вперед, когда та отворилась. Камера за ее спиной сомкнулась, стоило переступить порог. Приятная, прохладная, полутемная комната поглотила ее. Веки закрылись, а в голове зазвучал мотив – торжественный и печальный. Она стояла на берегу океана, вдыхала соленый воздух, слушала далекие крики чаек и упругие удары волн о корпус деревянного корабля.
Стоило ей приоткрыть глаза, как в темноте замерцали очертания двери, и женщина вздохнула. В кофейне судачили, что путь до нижнего уровня составляет около полутора суток, но ей так ни разу и не довелось дослушать любимую песнь до конца. Как назло – иллюзия рассеивалась в мгновение наивысшего восторга. Не для того ли, чтобы она вновь и вновь проделывала этот путь в своей сентиментальной надежде?
Она ступила на 1357 уровень, о чем ее немедленно оповестило приветственное табло.
Звук от невысокий каблучков растерянно последовал за ней, когда она устремилась вдоль рядов светло-серых капсул. Объекты эти более всего напоминали ей саркофаги соляриев, которые она видела – казалось – сотни лет назад. Отличало их только то, что на этих призрачно-голубым мерцали даты, отсчитывавшие время в обратную сторону. У изголовья каждой кружились трехмерные головы и имена.
Подле очередного цифрового указателя женщина свернула направо. Она бывала здесь столько раз, что смогла бы дойти до нужного места и без всяческих ориентиров.
Она прошла пятьдесят восемь рядов, затем свернула влево, и прошла еще шестнадцать.
Остановившись подле одного из саркофагов, она неуверенно замялась, наблюдая, как числа ползут в обратном порядке. У изголовья крутилась голова молодого мужчины – с равнодушным взглядом, спрятанным за очками в тонкой оправе.
У подножия капсулы стояла ваза из цветного стекла, а в ней – благоуханные лилии, которые она приносила, кажется, на очередной юбилей – около двух десятков лет назад. Белоснежные лепестки были свежи и упруги, цветы источали густой аромат – словно бы срезали их накануне вечером.
Затаив дыхание, женщина ждала истечения последних мгновений. 15 секунд, 7, 3…
С тихим шипением капсула разгерметизировалась, в образовавшихся по периметру щелях заклубился пар. Женщина несмело улыбнулась, прижимая сверток к груди.
***
Первое, что он почувствовал – увесистый удар в грудь, вколотивший его в мягкий остов пристанища. Когда в висках перестало пульсировать, он отважился приоткрыть один глаз. Взору его предстал равнодушный серой потолок – довольно высокий, надо отдать должное.
Он попытался поднять левую руку, но десятки жгутов натянулись, протестуя. Проморгавшись, он разглядел множество присосок, облепляющих тело.
- Не бойся, – услышал он тихий женский голос, – снимай аккуратно, один за другим.
Отчего-то голосу захотелось довериться, и он подчинился.
- А теперь аккуратно поднимайся и снимай с ног.
Голова кружилась, взор застилал туман. Привычным жестом он поправил очки на переносице, затем – приподнялся на локтях. Голова вновь закружилась, к горлу подступила тошнота.
- Вдохни поглубже, расслабься.
Голос успокаивал, и вот уже мужчина глядел на собственные ноги. Линялые джинсы были чуть приподняты. К бледным, покрытым всклокоченными волосками ногам крепились уже знакомые ему силиконовые присоски.
Расправившись с путами, он, наконец, поднял голову, ища глазами источник голоса. В молочной пелене увидел он невысокую женщину, с забранными за уши короткими волосами. В светлых широких брюках, в очках с толстой оправой – выглядела она на десяток лет старше его, но отчего-то смущенно улыбалась. Высокие скулы ее вычерчивали величественный профиль, но с улыбкой этой казалась она взбалмошной девчонкой.
- Наталия? – прохрипел он.
- Борис, – улыбнулась она, вынимая из бумажного свертка пожелтевший клочок записки и бутылку, с этикетки которой смешно вываливала язык охотничья собака.