Кот на пирсе

Еще одна осень зажелтела в холодных водах озёр пустых сожалений. Опять улицы надушились копчёной дымчатостью сытых жизней, где из тревог – чистота огорода и подрезанные яблоньки. Новое поколение жжёт костры на пустырях и матерится в низкие тучи. Опять остро ввернулось в душу осознание, насколько я чужой здесь, насколько ненужный контексту. Машины мчатся, мчатся сплошной полосой размытых огней, задумчиво смотришь на них и от каждой больно. Почему?

Некого спросить. Ответов больше не будет. Поэтический флёр смыт давно отступившей молодостью. В какой-то момент ты просто становишься никому не нужен. И бог с ним, с тем телом и прочими усладами. Но как жаль тысячи книг, миллиона строк, о которых никто не спросил. Которые оказались не релевантными в современных реалиях. Которые просто забыты, похоронены под слоями разноцветной листвы из десятков октябрей и ноябрей.

Ты не научился зарабатывать денег. Не научился заводить друзей. Не научился нравится людям. В конечном итоге, разве ты научился жить?

В руке блестит карим глазом бутылка пива. Ты провалился в случайное видео из социальной сети, где кот сидит на бетонном пирсе и смотрит в опускающиеся над морем сумерки. Волны глухо накатываются на чёрные камни, по правую сторону зажигаются огни одинокой многоэтажки. А небо, небо сливается с большой водой, пахнет водорослями и солью, облака наслаиваются друг на друга, кот сливается с темнотой, темнота с моими зрачками, всё сливается и вливается в сердце, которое пухнет, стонет и нет, не рвётся, а замирает в немом испуге.

И я, как никогда, понимаю этот испуг, но не хочу о нем писать.

Какой смысл пытаться выдавить из себя чувство, которое не пригодится другим. Которое не смогут взять в оборот, не удосужатся реализовать. Оно обрывается, гаснет мёртвой звездой, кот сменяется танцующей обезьяной, затем полем красных маков, гитарными аккордами умершей знаменитости из 70-х, рекламой гладко выбритого бизнесмена, моложе меня лет на пятнадцать.
 
Экран гаснет. Пиво горчит. Машины мчатся. Осень сгущается, а окна домов догорают. Нет больше слов, и голоса – нет, есть только больно.