Потерянные

МАСТЕР СНОВИДЕНИЙ. Часть 5

Потерянные.

  История эта собрана из лоскутов самых разных воспоминаний. Не раз они дополнялись, корректировались. Потому возникла необходимость переписать всё от начала до конца. Беру на себя смелость нарушить изначальную  последовательность и выстроить все обрывки  так, что начинает видеться ясная сюжетная линия. Мелкие детали с течением времени могли затереться или наоборот были натянуты моим воображением для связки разных картин. Но уж… как написал, так и будет.

  Нудный шум турбин самолёта нагонял утомительный сон. Он слышался всегда: и с открытыми глазами, и с закрытыми. Это было единое дремотное состояние, в которое погрузились все пассажиры за многие часы полётного времени. Впереди за лобовым стеклом раскидывались пейзажи ночных огней на земле. Контуры городов и дорог беспрерывно мелькали, надвигаясь и прячась где-то за ушами. И эта картина от своей непрерывности перестала вызывать восхищённый трепет. Но оторваться от неё всё равно было невозможно.
  Но вот вдруг последние полосы дорожных огней промелькнули внизу… а новые не появились. Самолёт влетел в абсолютный мрак, земля и небо стали одинаково чёрного цвета. Тревога забилась в сердце. Мы летели в никуда. Первая минута растерянности сменилась страхом, когда самолёт стало потряхивать. Да, всех предупреждали о возможной турбулентности. Но толчки были такой силы, что все не пристёгнутые  вылетели из своих мест. И вот уже никто не спал. Вцепившись в подлокотники, мы ждали следующего удара. Однако к тряске прибавилась другая беда. Замелькал, а потом и вовсе погас свет в салоне. Вместо него загорелся аварийный, совсем тусклый. Пассажиры, до самого того момента хранившие молчание, стали роптать. Кто-то требовал прекратить издевательства. Но ответа не последовала.
Мы жадно прислушивались к тому, что будет дальше, удивлённо заглядывали в лица друг-другу. А шум турбин напряжённо нарастал. Нет, не оборотов прибавилось. Возросшая громкость была похожа на то, как если бы самолёт влетел в какое-то помещение и звук экранировался от близких стен. Это был почти невыносимый свист. Потом к нему прибавился звук огня, будто мы летели на ракете.
  Через какое-то время шумы стали последовательно затихать. Звук огня будто выключился, свист сошёл на нет, обороты турбин падали. В наступившей тишине стал отчётливым другой звук. Будто бы пилоты включили связь с пассажирами в салоне, но молчали, а динамики звонко фонили. Давно уже не трясло. Ничего не происходило, но оторваться от подлокотников было по-прежнему страшно. Хотя какой-то смельчак встал, потянулся, подошёл к окну и стал вглядываться. Кто-то прошептал: «Всё что ли?» Мало по малу люди расстёгивали ремни безопасности, вставали и начинали деловито расхаживать по самолёту. Уже искали дверь выхода, но его окликнули:
  – Узнай сначала всё или не всё?
  Понятное дело, прежде чем раскрывать дверь, надо узнать у членов экипажа, приземлились ли мы? А то, может, ещё летим. Несколько человек направились вперёд к кабине, без труда открыли дверь и не поверили своим глазам.
  – Послушайте, товарищи, это несерьёзно! – возмутились они. – Тут пусто!
  Действительно в кабине пилотов не было никого: ни пилотов, ни стюардесс. Интерьеры тоже обескураживали. Перед креслами не было привычной панели с кнопочками, рубильниками, не было штурвала. Это была какая-то игрушечная кабина с голыми поверхностями. Вместо лобового стекла на панели стоял большой подсвеченный аквариум. Сюда теперь заходили все любопытные, пучили глаза на аквариум, стены. Потом уходили, давали место другим зевакам.
  – Значит пора, – грустно отметил один пассажир, решительно дёрнул ручку и отворил дверь, чтобы выйти из самолёта.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

  Часом позже все пассажиры злополучного рейса разбивали лагерь. Без особого азарта, без какой-либо тревоги внутри, каждый занимался делом. И было это так буднично, словно были в этой ситуации уже не раз. Ну не долетел! Ну что теперь умереть что ли?
  Какой-то Карабас Барабас сидел у костра с кислым лицом и помешивал угли. В огне, по всей видимости, было содержимое чемоданов. Несколько человек «шкурили» самолёт. Кто-то ломом подковыривал, кто-то рвал. Некто наподобие Олега Газманова (а по всей видимости он и был, только седой и бородатый) висел на листе обшивки и тащил её своим весом вниз. О том, что недавно это был самолёт, напоминала только головная нетронутая часть. От всего остального остался только каркас – как обглоданный рыбий скелет на праздничном столе. Крылья сразу обломали. На кой чёрт они им были нужны в таком виде, никто толком и не знал. «А там посмотрим» - говаривали мужички. Хозяйственная их деловитость говорила о том, что застряли мы здесь надолго и сидеть будем до последнего. Какие-то женщины в фуфайках ходили среди обломков и неловко поскальзывались. Какие-то сопливые чумазые детки сидели в стороне и вглядывались в то, что прочие взрослые обходили вниманием. Одеты они были как в лютые морозы, замотанные шарфами по самые глаза. Сидели и не моргали.
  – Вон там, – сказала девочка.
Не нужно было тыкать пальцами или кивать в нужную сторону. Смотрели они в одну точку на груде железа. Вроде бы просто мусор, но шевелился он как живое. Такие движения бывают у растений на ускоренном просмотре видеоплёнки.
  – Это флюгер, – ответил ей мальчик.
  Он пытался навести её на мысль, что железо шевелится на ветру. Но его слова не успокаивали. Она видела в этом большее.
  – Это сатиры…
  Он снова хотел возражать, хотел не верить своим глазам, хотел придумать какую-нибудь успокоительную ложь. Но слова не шли. Они продолжали смотреть. Лист железа успокоился, замер. Игра света и тени в этом мгновении нарисовала нечто. И тут в самом центре тени нарисовались две полоски глаз и хищная улыбка Чеширского кота. Дети истошно заорали, они смотрели на привидение. А тень, удачно произведя впечатление, скользнула по стене и скрылась.
  Взрослые, рассуждая по этому поводу, пришли к неутешительному выводу: здесь оставаться нельзя. Когда настанет ночь, спать будет просто опасно. Нередко привидения воруют у спящих душу.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
  Но што нам стоит дом построить? Нарисуем – будем жить! На всю катушку, прямо наотмашь среди людей звучало русское авось. Если не удалось разбить лагерь у самолёта, то это только потому, что место там было неудачное. Если отойти подальше и выбрать место посветлее, то и привидения в нём завестись не смогут. А из разобранного самолёта при хорошем желании можно дом построить – в прямом смысле!.. Да что там дом? Несколько! Город можно основать, если место святое!
  С криками «эгегей!» бурлаки тащили за верёвки какие-то несуразные куски металла и пластика, волокли мешки, спотыкались, вязли в песке и падали, снова поднимались. Никто не смотрел под ноги, не оглядывался. Друг на друга даже не смотрели. Только вперёд! Вот будто до горизонта дойти, а там вдруг такое Эльдорадо. Но вот, очередной упавший поднялся не на ноги, а просто сел на пятую точку и глаза свои опустил. Кто-то догнал его и молча сел рядом. Так они сидели тяжело дыша. И дальше интересно так: как на войне кто-то бежал в атаку (только молча), кто-то как раненый падал в изнеможении. Один усатый парень с запёкшимися губами сунул руку за пазуху и извлёк драгоценный кусок лаваша, глянул на всех, отломил часть себе, а большую нерешительно протянул товарищам. Те как в кино одарили его многозначительным грустным взглядом, а потом приняли хлеб. Так делал каждый, отламывали себе, передавали дальше. Потом проходил какой-то добрый дядя, всем давал по пирожку из большого ящика.
  Одна солидная тётя с двойным подбородком, с солидным же бюстом взяла свою порцию и поглядела в сторону. Там сидел малец. Пирожок в его руках казался огромным, а в её пухлых ручках – на один зубок.
  – А почему так мало? – тихо спросила она.
  В наших рядах конфузно втянули головы в плечи. Кто-то решил оправдаться.
  – Всем поровну.
  Тётя снова оглянулась на мальца. Тот с большими удивлёнными глазами надгрызал пирожок. Ему и половины было бы вдоволь, чтобы наесться. Тётя была готова расплакаться.
  – Не справедливо!..
Она не стала есть, поглощённая чувством справедливости. И нам кусок в горло не лез. Тут поднялся самый благородный и, не откусив ни разу, отдал ей свою порцию. Потом второй, третий сделали то же. Тётя, не теряя времени на благодарности, пока никто не передумал, заталкивала пироги себе в рот целиком. И вот весь народ подходил, бросал ей на титьки еду или просто в её сторону и уходил прочь. Она всё продолжала, как голодная собака жрать, стараясь жевать как можно меньше. Это было мерзкое зрелище. И последние, делившиеся с ней своими кусками, кидали ей с отвращением.
  Мы уходили молча, быстро и не оглядывались.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

  Из полумрака, преодолевая пургу, шла женщина и тащила детские санки. Это была молодая вдова, красавица лет тридцати. Звали эту красавицу Нефигаре. Одета была она не по погоде, так, будто вышла из дому развесить бельё на верёвках и вернуться в тепло. Голые ноги её, обутые в галоши вязли в снегу. На голове платок, на плечах фуфайка, накинутая поверх домашнего халата. На саночках она везла окоченевший труп своего мужа спецназовца, героя войны, павшего в неравном бою. Тело было завёрнуто в чёрный саван, как безобразно смотанный рулон рубероида. По всей видимости, Нефигаре выкорчевала его из под снега – как раз с поля боя.
  Мы видели, как ей тяжело, мы знали, что путь до дома неблизкий. А ей ещё предстояло сделать все приготовления к похоронам. Не гоже хоронить героев под снегом! А силы Нефигаре были на исходе. Вот и вызвались мы свежими силами взять её ношу на себя, а её саму отправить вперёд, чтобы она быстрее добралась домой.
  Несколько рук схватилось за веревку, несколько плеч навалились с боков саночек. Рвали и пыхтели, чтобы сдвинуться с места. Рычали. И пошло! Хрустнул снег, железо заскользило по поверхности. Сначала совсем медленно, потом хорошим бодрым шагом. Вскоре неуёмная удаль переросла в бег. Те, кто держали саночки за поводья, продолжали бежать. Те, кто толкали сзади и с боков, как спортсмены запрыгнули на полозья и балансировали на кочках, как на волнах. Чтобы бежалось легче, всю эту эскадрилью завернули в сторону уклона. А когда сидячие пассажиры стали обгонять бегущих, те сделали последний рывок, запустили санки ещё быстрее, а сами рухнули лицом в снег.
  Экипаж саней, не считая мёртвого, был пять человек. Теперь это был уже какой-то немыслимый болид, рассекавший среди деревьев и сугробов. А спортсмены-бобслеисты специально выбирали холмы и возвышенности, чтобы подпрыгнуть повыше, пролететь подольше. Получалось неплохо. Никто из экипажа не отвалился, хотя приземления были жёсткие. Все действовали, как слаженная команда: наклонялись и приседали, сглаживая удары при приземлении, и направляли болид в нужную сторону. На одном из сугробов саночки не взлетели, а врезались в камень, присыпанный снегом. Весёлые покатушки оборвались в один миг. Тела разлетелись, санки перевернулись. Лежали потом ворочались, будто их разбудили среди ночи, и они непонятливо оглядывались: мол, что произошло? А безобразно смотанный рулон рубероида шевелился и кашлял. Никто не запаниковал. Взбодрились не от страха, а от осознания того, что ему нужна помощь.
  Мёртвый – на самом деле был живой. Стали разматывать, сняли шуршащий пакет с головы, увидели, что руки связаны и долго потом возились с замёрзшей верёвкой. Когда руки оказались свободны, человек поднялся и сел на снег. Давешние спортсмены, окружившие его стали оправдываться: не знали они, что он живой. Им сказали, что мёртвый – они и поверили. Человек не стал никого укорять. Он расстегнул сбоку бронежилет, задрал одежду. На его животе зиял глубокий фиолетовый кратер. Не похоже это было на пулевое ранение, да и бронежилет был целый. Это было подлое убийство. Человек лишь подтвердил, что был мёртв. Но непонятно было: принял ли он извинения спортсменов? Затем он встал, снял и отбросил бронежилет и пошёл своей дорогой. Не поднимаясь со снега, мы смотрели и дивились чуду воскресения. Кто-то вспомнил, что надо позвонить жене и сообщить ей, что он жив здоров. Кто-то разглядывал бронежилет и саван, размышлял, стоит ли догнать и вернуть его великому воину или отнести жене?
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

  Наверное, прошло несколько лет. Место, в котором мы обитали, было похоже на какой-то заплёванный рынок.  А все его обитатели – отбросы общества высшей пробы: шулеры, мелкие воры, грузчики, работавшие за стакан хмельного, продавцы какой-то дряни, не стоящей ничьего внимания. Кто-то в отчаянье хотел напиться и забыться. Кто-то, придя в себя, вновь болезненно что-то искал. Да тут… все искали одного. Была идея фикс: обрести удачу. Никто не знал, как это произойдёт на самом деле, потому изо дня в день старательно делали то, к чему привыкли: продавцы зазывали, воры выискивали простачков, грузчики работали за бесценок.
  Один работяга тащил груду ящиков, которая высотой была выше, чем сам он ростом. Шёл, надрывался и вилял из стороны в сторону. Явно потеряв баланс, он упорно продолжал свой путь. Один ящик упал сверху прямо ему под ноги. Работяга споткнулся об него, упал, а сверху его придавило остальной грудой. Нормальный человек в такой ситуации прежде всего себя проверит: все ли кости на месте. А этот на карачках стал ползать и подбирать весь груз в одну кучу. Жуткое это было зрелище. Из сломанной челюсти торчали кривые зубы.  Даже местные бродяги посочуствовали ему: помогли встать, отряхнули изорванную одежду. Хотя он тут же опустился дособрать остальное добро. И не переводя дыхания, без лишних сантиментов к себе снова взваливал ношу на горб.
  – Да поменьше возьми! Не унесёшь, – говорили ему.
  А он бравурно шепелявил в ответ:
  – Да нормально!
  И шёл до следующего угла, чтобы споткнуться подальше. Не мог он трезво оценить свои силы и взять меньше. Сознательно брал сверх своих возможностей – чтобы удача не отвернулась.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

  В тот же день произошёл ещё один случай. В узеньких улочках, заставленных всякой всячиной, поднялся шум. Сюда забежала разъярённая белая лошадь. Как кошкам привязывают консервные банки, так к её хвосту на такой же манер привязали железные детские качельки и пустили вперёд… А может быть кто-то привязал её к этим качелям, а потом напугал так, что она вырвала их с корнем и понеслась по городу. Железо позади её жутко грохотало, наводя ужас на всех в округе и на неё саму в первую очередь. Таким образом, постоянно на взводе она неслась вперёд и не могла остановиться. А на заворотах груз задевал всё и вся, в щепки разлетались столы, разная утварь, люди калечились от этих качелей и от её копыт. Кому посчастливилось, прятались в углах, запрыгивали в окна домов. Кто-то издали поняв, что надвигается такой ураган, спасались бегством. Один смельчак кинулся к воротам, чтобы перерезать лошадке путь. Закрыл в последний момент. Напуганная жеватинка развернулась. По толстым деревянным воротам долбануло железками… Если бы лошадка не свернула, то пробежала бы насквозь. Она своей дурью могла стену снести. Но в этот раз обошлось глухим ударом. Ворота выстояли. Ещё какое-то время по ту сторону стоял грохот, а потом стихло.
  Смельчак, державший воротину, перевёл дыхание и прислушался. Стояла тишина: ни цокота копыт, ни стонов пострадавших. Тогда он приблизил глаз к расщелине и приоткрыл, чтобы убедиться, что гроза прошла. Колени наполнились слабостью, руки обмякли, в горле застрял и не вырвался крик ужаса. Там с другой стороны на него в упор смотрел глаз, переполненный яростью. А ворота с несвоевременной подлостью скрипнули и медленно отворились сами. Белая лошадка шагнула и приблизилась нос к носу с незнакомцем. Её морда по-прежнему была перекошена гневом. От неё можно было ожидать всего, что угодно, но она медлила. А человек, раздавленный ужасом, не нашёл ничего лучше, как спросить у неё:
  – Настроение дерьмовое или злые люди пошутили над тобой?
  Расчёт был только на то, что животное прислушается, задумается и помедлит с гневом. Кто бы мог подумать, что братья наши меньшие, если их довести до ручки, имеют дар речи.
  – Злые люди пошутили, – процедила она через зубы в ответ.
  Человек ухватился за эту фразу как за соломинку. Чтобы не пасть жертвой гнева на людей в принципе, он осудил злых, стал всячески жалеть нелёгкую долю парнокопытных...  Лошадка слушала эту наглую лесть, продолжая медленно наступать на него. Дикая ярость в глазах всё-таки остывала. Тогда добрый человек осмелился поднять одеревеневшую руку и коснуться пальчиками её морды. Белая лошадка остановилась. Он всё смелее гладил её, что-то приговаривал, а она продолжала не мигая смотреть ему в глаза. Человек предложил ей свою помощь. Лошадка не возражала.
  И вот, добрый человек и прочие люди окружили животное. Кто-то гладил и хвалил её ослепительную красоту, кто-то ковырялся с хвостом, пытаясь освободить её от груза. Качели были не просто привязаны, там была как будто коса, переплетённая с железом в одно целое. У кого хватало терпения, распутывали меленькие узелки один за другим. Но не было им конца и края. Хотелось рубануть по-Македонски! И кто-то добрый рвал белые локоны от железа. И не смотря на то, что он был сбоку, получил копытом прямо по харе и улетел за пределы видимости. Белая лошадка вбок лягнула одного, мотнула головой и разметала тех, кто был спереди. Снова ярость обуяла её. Ещё она крутанулась вокруг себя, громыхнули качели и все доброжелатели рассыпались. Снова белая лошадка пустилась вперёд по улицам.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

  Время шло. Ничего не менялось, только отчаяние накрывало с головой всё больше.  Волшебник в голубом вертолёте не прилетал, жар-птица счастья на хвосте не приносила. Мы ждали удачи, но её не было. И никто не знал, как это должно быть. В грусти и унынии мы ходили среди неудачников, бездельников, пустословов. И это было серое дно. Одна женщина, доведённая до истерики, возопила:
  – Люди, да поймите же, что это просто сон! Так не бывает! Проснитесь, кто-нибудь!!!
  Никто не останавливал её, да никто и не вступал с ней в жаркий диалог. Думали между собой: «Знать бы кто именно спит?» Это решило бы проблему. Но тут и это как в тумане.
  Однако ж в среде народа прошёл слух, что есть человек, который обрёл удачу. Это дало огонь надежды! Не привлекая лишнего внимания, наводящими вопросами выяснили, где обитает сей счастливец. И набралась группа человек, которые готовы были рубашку последнюю отдать, чтобы встретиться с ним. В душе было ликование, на лице сдержанность. Мы шли к тому, кто может научить нас быть счастливыми!
  Дорога привела к какому-то смрадному проулку, куда обычно заходят, чтобы справить малую нужду. Там в тупике был вход в здание, а рядом на подоконнике замурованного окна сидел какой-то Вася. Одежда в дырках, морда тупая, глаза навыкате. Увидав нас, он спрыгнул, деловито подошёл навстречу, держа руки в карманах. Кто-то робко пояснил:
  – Мы ищем того, кто обрёл удачу.
  Васёк молча оглядел его, потом другого, третьего. Подошёл ещё ближе. С одного снял кепку, одел на себя, другому отвесил подзатыльник. Снова оглядел собравшихся. Потом махнул головой, давая добро зайти в дом. Мы пошли.
  В комнате, где сидел человек, было мало света, душно и смрадно, мухи летали. Он сидел на ворохе маленьких подушек в позе лотоса, как древний буддийский мудрец. Видом он был толстый, лысый, бородатый – обычный мужик в возрасте. Мы расселись вокруг него, он взял мятый алюминиевый чайник, как в школьной столовой и разлил нам саке по чашкам. Это не было японской рисовой водкой, не было чаем. Какая-то непонятная жижа странного вкуса. Но из уважения к человеку, обретшему удачу, мы без лишних вопросов потягивали саке и внимали его речам. Плюс минус он говорил нам следующее:
  – Везёт тому, кто везёт! Тот, кто останавливается на пол пути, никогда не достигнет цели. И удача приходит только к тому, кто сделал всё от него возможное. Только тогда, когда твои силы кончились, и за душой не осталось ни гроша, тогда может прийти удача. Никто не подаст нищему и копейки, если последний рубль он держит за пазухой. Воин, которому есть что терять – есть трус, и враг погонит его. И только если он перестанет щадить себя – он неуязвим.
  Сказав последнюю мудрость, человек, обретший удачу, смолк и склонил голову на грудь. На самом деле он говорил долго и пространно, но если ужать до тезисов, то вот – сказал то, что сказал. Мы поставили чашки перед собой и, в ответ на его молчание, склонили свои головы.
  Кипело! На сердце было так погано, что хотелось стихи слагать из матерных слов. Но мы шли и только смачно плевались через каждый десяток шагов, и молча крутили одну и ту же мысль. Это надо ж какой высокий смысл жизни: копейки простить! И ведь стараться нужно на полную катушку, чтоб дали, а то если на пол пути остановишься – может и не дадут. А если ты воин, то голой жопой должен ёжиков давить и не морщиться. Какая высокая чушь! К чему? Ну к чему всё это домогательство до удачи, если ты можешь делать возможное от тебя?
  Если бы этот лысый толстый бородатый сам показал бы на своём примере: где он был и куда забрался благодаря своей удаче, то слова эти имели бы хоть какой-то вес. Но он никуда не ушёл. Он просто самый крупный из неудачников, сидящий на их головах. Просто пахан на зоне, рассказывающий всем желающим, что такое свобода. Сам пусть пьёт своё ссаке и пердит на своих подушках.
  Слова его легковесны.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

  Трудно вспомнить, в тот ли самый час, в тот ли день, но явилось на улице великое знамение. Прямо к нам горемычным вышла и стала посреди нас богородица. Вот прямо как её рисуют на иконах с младенцем на руках – точь в точь она! Её голубые одежды развевались широко и легко, будто она двигалась в воде. Так же, как её рисуют на иконах, она была исполинского роста, а мы были ей по пояс.
  Слабость наполнила наши ноги, слёзы брызнули из глаз, мы потянулись к ней, как дети, которым от великой грусти хотелось к маме на ручки. Мы касались её одежды, подставляли свои головы под её добрые тёплые руки и стонали:
  – Матушка, прости нас!
  И рыдали навзрыд, заикались, пытались подняться, но валились с ног от слабости. Всё повторяли: «Прости, прости!» А она нежно улыбалась, гладила наши головы и вопрошала:
  – Как же вы попали сюда?
  Но как нам объяснить ей? Мы не помнили ничего и не только ей, сами себе не могли сказать, как так вышло, почему мы здесь. Просто потерялись. Как дети в толпе вдруг обнаруживают, что взрослых рядом давно нет, а улица вдруг стала незнакомой, так и мы. Очень хотелось, чтобы этот кошмар закончился. И лица наши скривились от плача, и слова не выговаривались, только горе лилось ручьями.
  Сколько мы так лежали, неизвестно. Но слёзы всё-таки утихли. Мы поднялись, отёрли свои лица, наполнились твёрдым духом. Матушки богородицы уже не было. Но это нас будто и не расстраивало. Закончив всхлипывать, родилась и проронилась вслух идея: «Валить надо отсюда! Немедленно!»
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

  Таких как мы была целая толпа. На автобусной остановке была не одна сотня людей. Её не увёз бы даже автобус с гармошкой. Даже два… Но мы стояли с надеждой – хоть на последней ступеньке встать, хоть за чей-нибудь локоть уцепиться. Валить отсюда надо любой ценой! И мы стояли.
  Мимо нас, не притормаживая, проехал переполненный троллейбус. От избытка людей его перекосило набок, колёса просели. Двери его были раскрыты, а пассажиры торчали на улицу вот так и уцепившись чудом, лишь бы ехать. Сзади на лесенке уместилось ещё два человека. Никто из стоявших на остановке не попытался остановить этот троллейбус и не выругался ему вслед, что он проехал мимо. Тут и так всё понятно. Не на этом, так на следующем. Надежда есть, главное они ходят.
  Стояли дальше. Молчали. Ждали. Мимо нас проезжала легковая машина. Кто-то на всякий случай поднял руку. Машина с большим запозданием стала притормаживать и совсем встала где-то в 30 метрах от остановки. К ней наперегонки побежало человек 10. Догнали, открыли переднюю дверь с классическим вопросом:
  – Подбросишь?
  А водитель, лениво поглядывая на бегунов, зарядил:
  – Две сотки, – и добавил, – с каждого.
  После немой неловкой паузы, кто спрашивал, захлопнул дверь, и автомобиль поехал дальше своею дорогой.
  – Чего тогда вообще останавливался?
  За поездку в городе в те времена красная цена была – 50 рублей. За 200 можно было в глухую деревню довести. А тут он – с каждого. А чё не 330, а чё не тыщу?!! Зачем он предлагает такие нереальные расценки? Опять думал, что повезёт?
  Повесив носы, мы брели обратно к остановке. А там разыгралась совсем нереальная картина, как из плохого кино. Откуда-то из-за поворота выбежал гражданин в костюмчике, поскользнулся – упал, поднялся, снова пустился бежать. То ли пьяный он был, то ли выбился из сил, но бежал он, очень слабенько. Много махал руками, широко шагал. Некогда приличный костюмчик его был в грязи и порван. А бежал он не к цели, его гнали. Через пять секунд после явления гражданина народу, появились два мотоциклиста. Те самые товарищи, которые красиво прыгают по холмам, появились из того же поворота, откуда выбежал гражданин в костюмчике. Первый выкатился, увидел жертву и остановился. Второй проехал подальше, хищно ревя мотором, он наклонил мотоцикл на бок и очертил круг на одном месте. Гражданин бежал мимо толпы на остановке, гонщики не торопились. Первый встал на дыбы, поехал на заднем колесе и предним толкнул бегущего в спину. Тот споткнулся, но устоял, продолжая бег. Второй мотоциклист проехал так близко, что ударил рулём по локтю. Бегун завертелся, но как ни балансировал, рухнул с дороги в низину. И вот, когда жертва оказалась на земле, на глазах всего изумлённого народа один мотогонщик достал из-за пазухи пистолет и трижды выстрелил ему в спину. Ни один человек на остановке не издал ни звука. Все были в шоке. И нафиг участвовать в этом криминале? Следующая пуля может прилететь тебе в лоб! А когда жертва перестала шевелиться, гонщик-стрелок обратился с речью:
  – Ты дурак! Вот ты дурак! Сколько можно одно и то же?
  Если бы не шлем на голове, он может быть ещё бы и плюнул на убитого. Но, в последний раз глянув с презрением на тело, крутанул гашетку и поехал по улице прочь. И только когда гонщики скрылись и стих рёв моторов, стоящие на остановке поспешили к месту преступления.
  Труп лежал в траве лицом вниз. Обычно 3 пули – доза смертельная, для среднего человеческого тела. Но мы на всякий случай решили проверить и перевернули его. А тот начал кашлять, как будто его просто палками побили. Без посторонней помощи он поднялся и сел на пятую точку. Долго сплёвывал вязкую кровь. Потом, кряхтя и через боль, выговаривал проклятия. В самых нецензурных выражениях он клеймил обидчиков, перечислял на каких местах вертел, оценивал их общие интеллектуальные способности. Народ вокруг смотрел на него и дивился. А дерзкий всё-таки парень! Чудом смерти избежал и не ноет, а продолжает хорохориться. Наверное, изощрённый ловкач и мошенник: одет-то с иголочки. Пусть сейчас перемазался как чёрт, но птицу счастья за жирный хвост успел подержать. И речь этого парня постепенно с ругательств перешла на хвастовство. То ли правду он говорил, то ли накручивал: перечислял он, как и где оставил недругов с носом. И это мы слушали с превеликим удовольствием, радуясь тому, что напыщенным везучим от души кто-то насолил. И тут парень обратился к нам:
  – Доведите меня до дома, – и, оглядев собравшихся, аргументировал, – сотку баксов даю.
  И вот лишним это было! То ли дело к благородным чуствам взывать, то ли жажду наживы к тому привязывать. Никто ему не ответил. А за спинами зевак кто-то сказал вполголоса:
  – Не ходи. Обманет.
  Заработали уже: и сотку баксов, и трёхэтажную хату с бассейном, и полные штаны прочего счастья. Нет, дружбан. Здесь собрались скептики, которые уже не велись на халяву. Мы и сами хотели домой. Просто…
  – Дорогу-то знаешь? – сказал кто-то после затянувшейся паузы.
  – Покажу.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

  Всё-таки это был дельный шанс. Может быть, мы доверились шарлатану или разгильдяю, но вот так стоять на остановке день за днём – нервов уже не хватало. Надо было что-то делать. Надо было с чего-то начать. Парень в костюмчике уверенно шёл впереди. По нему было видно, что места для него все здесь знакомые. Где-то он смело сворачивал, где-то с ноги проламывал баррикады и шёл прямо, как танк. Для нас это были новые тропы. В груди билась тревожная радость. Кажется, мы шли к выходу.
  Подойдя к высокому забору, парень ухватился за край его железного листа и начал рвать. В некоторых местах заклёпки не выдержали, с шумом оторвались. Парень тоже не устоял, упал навзничь. Потом бодро вскочил, снова ухватился, оттопырил край листа и дал нам знак: добро, мол, пожаловать. По одному мы проникли через дыру забора на другую сторону. Местность была похожа на заброшенный завод. А может и не заброшенный. И от этой мысли было как-то боязно идти. На одном из устройств была табличка с надписью на незнакомом языке. Что-то вроде «не влезай убьёт». А наш проводник, зайдя последним, ухватился за неё, так же отодрал от основания и зашвырнул с презрением. «Фигня всё это!» - говорили его руки, а сам он снова пошёл вперёд. Ну и мы за ним. Некоторые предметы вовсе не стояли на его пути, но он уже как обыкновенный вандал сам подходил и сбивал их ногами, иные громил просто в хлам. Никто не говорил ему ни слова. Но это всех напрягало. Наше дело – дорога, остальное даже времени не стоит, не то, что сил.
  Один кирпич из его рук полетел в окно. После звука разбитого стекла, мы услышали звуки льющейся воды. Что-то он там напортачил внутри этого здания. Опять мы ничего не сказали, но у нас уже отчётливо подмывало свалить отсюда побыстрее и от него в том числе. Мы плотно прижавшись к стенам и друг ко другу прибавили шаг. Наш проводник ещё продолжал мракобесие, а мы, узрев проход на горизонте, оставили его и рванули в ту сторону.
  Внезапно заработал пулемёт! Откуда-то сбоку с одного из оконных проёмов на нас обрушился град пуль. Шум огня, да и сам смертоносный поток навёл на нас ужас. Как стадо баранов, которое бежало в одну сторону, мы в одно мгновение сменили направление. Бегущие спутались сами меж собой, столкнулись. Кто-то плечом сбил  меня с ног и побежал дальше. А я упал на спину, и всё существо моё пронзила тупая боль. Я увидел: из моей груди торчала арматура.
  Тут же меня осенило, что я осознаю себя! Не кто-то другой, а я лежу на земле с проткнутым сердцем. Кто-то прячется от огня пулемётов  (их оказывается было несколько), кто-то в ответ кидает в них кирпичи и прочий хлам. А я лежу посреди этой нелепой войнушки. Зовут меня Васнецов Виталий, мне 15 лет и мне грустно. Я был сражён не пулей, не каким-то врагом в принципе. Нет. Я по какой-то дикой случайности упал именно там, где торчал кусок железа.
  Война вокруг меня разыгралась не на шутку. На фабрике по производству электронной техники искусственный разум посчитал, что его права ущемляют, и начался отстрел людей, которые могли представлять угрозу. И не было разбирательств, по каким причинам эти люди оказались здесь и кто собственно первым бросил камень? Кто-то нападал, кто-то защищался, кто-то действовал по холодному расчёту, а кто-то люто ненавидел.
  Лично мне всё это было неинтересно. Я потерял сердце. Не ножку ушиб, не пальчик прищемил, а сердце. Значит, я скоро умру. Удивительным было, почему я жив до сих пор. Наверное шок. Всё-таки я попытался подняться. Мясо внутри противно хрустело. Я встал, огляделся. В груди моей зияла сквозная дыра. Какие-то люди кричали, требовали, чтобы я пригнулся, называли меня идиотом. Ну, понятное дело – пули летают. Несколько шальных задели моё плечо. Но это были гвозди, которые даже наполовину не воткнулись в кожу. Честное слово, какие глупости! У меня дырка в груди, а они гвоздей боятся. Мне с одной стороны было жаль тех людей, которые прячутся и вздрагивают, когда рядом с их ушами свистит очередь, которые истерично переживали за меня. Но лечь рядом с ними и бояться за кампанию, было просто тошно. Я пошёл прочь. Пулемётные турели строчили без конца, шарили очередями по баррикадам, за которыми прятались те, кто их боялся. А на меня, полного апатии, они не наводились. Я посторонился, как прохожий обходит зловонного алкаша, прошёл мимо пулемёта и, не оборачиваясь, скрылся за углом.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

  Трудно сказать, как много времени прошло. Боль в груди совсем притупилась, дырка заросла… или я просто не обращал на неё внимания. Но мой путь продолжался. Помню место, где было большое множество народа. Это был огромный крытый терминал, как в аэропорту, и здесь были люди с тем же настроением, как на остановке: уставшие, раздражённые, но не позволяющие себе покоя до тех пор, пока не наступит возможность свалить отсюда. Если на остановке все мы дружно ждали троллейбус, то здесь необходимо было пройти контрольно пропускной пункт.  Искусственный разум был твёрд в своих требованиях, и все кто хотел выйти, должны были пройти специальное освидетельствование. А те, против которых искусственный разум что-то имел, в итоге обретали серьёзные проблемы.
  Вот такая атмосфера царила на подходе к КПП. Люди молча скрипели зубами, вздыхали, нервно оглядывались. На автобусной остановке ещё можно было махнуть на всё рукой и вернуться на рынок – искать удачи. Здесь же путь был только вперёд. И мы… в час по чайной ложке, еле семеня ногами, продвигались дружной толпой. Лично я, давным-давно потеряв сердце, продолжал наслаждаться пофигизмом. Меня не тревожили ужасы КПП. Не факт, что мне вообще придётся с ними иметь общение. Я срулю с этого терминала при первой возможности. Главное – не забыть кто я, не раствориться в этой чёрной людской массе.
  Вот в таком настроении я шёл вместе со всеми, не привлекая к себе внимания: не вылазил из очереди, не прыгал на стёкла, чтобы пробить проход. Мой час ещё не пробил. И я не помню точного мгновения, когда стал различать среди серой толпы одну яркую фигуру. Ну, одета она была во всё чёрное, но это была девушка невиданной красоты. Очень высокая, худющая, метра два с лишним. Обтягивающие одежды облегали все изгибы её точёного тела. Пока мы шли в параллельных сплетениях очередей, я часто бросал на неё свои восхищённые взгляды. А прекрасная незнакомка не обращала внимания ни на кого. Она грызла ногти, выкручивала себе руки. Тревога, граничащая с паникой, поглощала её без остатка. Скорее всего, от искусственного разума у неё были тайны, которые могли всплыть. Но раз она здесь, значит назад пути нет.
  Честно говоря, я не пытался понять, что у неё в голове. Пока она решала свои проблемы, я решал навалившуюся свою. Мне дико хотелось к ней подкатить! Своей красотой она сводила меня с ума. Хоть ерунду или пошлость сказать в её адрес, лишь бы она подняла на меня свои очи и своим голосом сказала то, что думает обо мне… Нет, нельзя. Не та ситуация сейчас, чтобы за девушками бегать, успокаивал я себя. Тут судьбы решаются, а меня на глупости тянет. И я томительно вздыхал и отворачивался.
  Однако замечательная идея пришла мне в голову! Так что, не только бороться с самим собой, а похвалить себя пришлось за адекватность. Я оставил свою очередь, пол зала прошагал к ней, подошёл и коснулся её локтя.
  – Не переживай, всё будет хорошо, – говорил я твёрдым голосом, задрав голову к небу, ибо так высока она была. – Главное – держаться вместе, тогда все проблемы разрешимы.
  Как она была благодарна моим словам и моему поступку! Слёзы счастья брызнули из чёрных очей. Вслух же она сказала:
  – Я всегда в тебя верила.
  Распахнулись объятия. Я прильнул к её худенькому животу щекой, растаял от удовольствия и заснул.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

  Я не могу вспомнить ни одной картины с ней после этого эпизода. Как-то мы покинули терминал. Либо я провёл её тайным путём в обход КПП, ибо имел знания и дерзость; либо же оставил свои амбиции и пребывал с ней в трудную минуту, как обещал. Не помню. Всякие попытки проследить и вычислить наш путь, приводили меня к пониманию, что я оставил факты в стороне и банально домысливаю.
  Прошло ещё много времени после встречи в терминале. Прекрасной незнакомки в чёрном не было рядом со мной, но было много других прекрасных созданий. Я шёл в толпе девочек, которые возрастом не превосходили моего. Вокруг была ослепительная природа: холмы с зелёной травой, далёкие белоснежные горы, цветущие деревья. Просто Эдем! Можно было бы прямо здесь и остаться, чтобы начать жить. Но где-то там позади, в тех местах, что мы оставили, полыхала война. Наверное, я единственный, кто знал об этом или просто думал непрестанно. А девочки занимались тем, чем им надлежало: порхали, щебетали, дурачились. Одна подбежала к своей подруге с изогнутой белой веткой и сказала: «Замри!», поднесла цветы над её головой, как нимб и воскликнула: «Снегурочка!» Обе залились смехом, побежали вместе прочь.
  Трудно передать мои чувства. Исцелённое сердце пело вместе со всеми. От них веяло жизнью, я был влюблён не в них, а… в то, что их окружало. И я боялся спугнуть или потерять это счастье – видеть их улыбки, слышать их смех. Поэтому мы шли – подальше, от того, что наступало нам на пятки. Иногда казалось, правда, что я перестраховываюсь. Ведь небо кипело синевой, а птицы щебетали о том, что невзгоды прошли. Так хотелось остановиться и прикинуть место, где можно поставить дом!
  Но наступил день, который определил чашу весов к конкретному выбору. Девочки сообщили мне, что пропала Алла Евсеева. Это моя одноклассница, я знал её очень давно. Да если бы и кто другой пропал, мы не оставили бы никого. В нашем таборе строго действовало однажды согласованное правило: держаться вместе. Так что в воздухе запахло тревогой. Конечно, оставалась надежда: заигралась, пошла собирать цветов за камнями. И вот уже все бегали взад вперёд, спрашивали друг друга, вспоминали. Тут же выяснилось, что пропала не одна Алла, а трое девочек. Ещё горше стало на душе. Но надежда не таяла. Вдруг попал кто в беду, а двое пошли выручать. Теперь и оставить не могут, и помощи ждут. Потому мы с серьёзными лицами ходили и кричали в разные стороны их имена.
  Я нашел в поле высокий камень, забрался на самый верх и в ту сторону, откуда мы пришли, свистнул так громко, что у самого в ушах зазвенело. Эхо пронеслось по долине. Я свистнул ещё. Мне показалось, что теперь это было не эхо, а ответ. И далеко из-за холмов кто-то подал ещё световые сигналы. Я собрал внимание в кучу: вглядывался, всматривался. Там на горизонте среди деревьев происходило шевеление. А когда зрение позволило обрисовать форму, было уже слишком поздно. Это был какой-то высокий светофор на гусеничном ходу. Я рассмотрел его, он рассмотрел меня. Яркая лампочка загорелась на одном из его фонарей. В подтверждение он повторил долгий звук, который я поначалу спутал со свистом.
  Эти мерзости добрались и до сюда. Значит, тотальная война неизбежна. Они найдут повод выдвинуть свои претензии. Если им не жилось среди людей, если они погнались за нами, то вряд ли получится решить вопрос миром. Не будет твёрдых договоров, не будет разграничений и сфер влияния. Все уступки человека они воспринимали как свою победу. Может они изначально к этому и готовились. Как это подло…
  Светофор катил ко мне со всей возможной скоростью, которую может развить экскаватор на гусеницах. Медленно, но непреложно он приближался ко мне. Было время убежать, была надежда, что он не разглядел толком меня и не уследит, в каком направлении я скроюсь. Но я даже не оглянулся назад, стоял, как вкопанный, сверлил взглядом это нелепое чудо техники и ненавидел его. Не дождётся. Я не брошу в него камень, я не побегу. Провокаций с моей стороны не будет. И что бы он ни сделал со мной, у девочек ещё будет шанс унести ноги. В противном случае он подаст коллективный иск. Если я убегу, это будет воспринято как недружественный акт. И не приведи господи потом обнаружить меня с кем-то. Все потом пойдут по одному процессу… Но, тварь ты чугунная, прежде чем преследовать по иску, необходимо вступить в переговоры! Кто на сей раз начнёт войну первым? Я? Да был бы у меня хоть автомат, хоть гранатомёт, я не посмел бы им воспользоваться. За моей спиной дети. А после этого железа потом прикатит целая армия. А возьмёт ли он на себя грех? Они же такие правильные! У них всё по протоколам.
  Пока я прикидывал и терялся в догадках, железная махина приближалась. Размеры её были ещё больше, чем я представил это издали. Я стоял на камне высотой до третьего этажа. А светофор на гусеницах был с пятиэтажный дом. Расстояние между нами уже позволяло что-то да начать. Свистит этот трактор громко, слышит хорошо. Я мог бы камнем подбить ему фонарик при желании. Расстояние позволяло. Но он тупо ехал всё ближе и ближе. Земля дрожала от тяжести. Или я дрожал от безысходности. Гусеницы этой упоротой машины коснулись подножия камня, на котором я стоял. И вот когда столб светофора не доходил до меня считанных метров, железный колосс накренился набок и… рухнул?..  Он не рассчитал, что камень подо мной очень вертикальный и скользкий? Терминатор хренов! И вот теперь, лёжа на боку,  беспомощно крутились его гусеницы, попеременно загорались фонари. А через пару секунд всё замерло, выключился свет.
  С минуту я стоял в оцепенении, не сводя глаз с машины. Чуда не произошло. Сей терминатор не был жидким, он не воскрес. И я, стиснув зубы и кулаки, оторвал взгляд, поднял голову к небу, пытаясь вернуть себе самообладание. Потом развернулся и слез с камня. Девочки стояли вдали, прячась за холмиками и камнями поменьше. В их глазах ещё стоял ужас. Они смотрели попеременно: то на светофор – не встанет ли в последнее мгновение, то на меня – не обделался ли я, пока стоял прямо перед ним. На самом деле я обделался, но не подал ни виду, ни запаху. Но все смотрели на меня как на Джона Коннора. Ведь факт на лицо – терминатор лежал сражённый. А мне не с руки было объяснять им, что он пал жертвой собственной тупости, и я здесь ни при чём. Мне даже оглянуться на него было страшно. Я поравнялся с девочками и сказал.
  – Пойдём.
  Все как по команде сорвались с места и пошли за мной.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

  Паскудное томление было у меня на душе. То, от чего я бежал, настигло меня. Я хотел для своей кампании лучшей доли, хотел, чтобы веселье и беззаботность всегда были среди них. Теперь же я понимал, что детей придётся учить войне. Меня на всех не хватит. Грудь не такая широкая, чтобы все спрятались. И могло быть просто делом случая, что меня вдруг не станет. Хотя я и не был воином, но был самым опытным среди собравшихся. Я не знал, как бороться с искусственным разумом, но должен узнать. А потом научить этому всех остальных. Будут жертвы, будут потери. И чем меньше праздности будет сейчас, тем меньше будут потери.
  Самое главное, что я всё ещё осознавал себя, не терялся в толпе, помнил весь пройденный путь. Самым страшным, наверное, было бы вновь потеряться. Ведь ужас отчаяния никуда бы не ушёл. Но в девичьих сердцах горела надежда. А меня просто плющило от груза ответственности.
  Мы шли, уже не останавливаясь. Серьёзные и молчаливые стали вчерашние бабочки. Уже не порхали. Усталость и страх угадывались в их лицах, но они сами всё понимали и не просили остановиться на привал. Вопрос стоял не в том, чтобы спастись бегством. Машины оснащены лучше, чем человеческое тело и они не знают усталости. Нам надо было найти пригодное место. Памятуя последнюю победу, я повёл всех к горе. Возвышенности – уязвимое место для машин. Там можно будет организовать оборону. А на открытой местности мы как на ладони.
  Помню, как мы лезли по крутым тропинкам, цепляясь за камни, поскальзываясь. Помню их перемазанные платьица. Девочки, стиснув зубы, преодолевали трудности. Земля под их пальцами превращалась в кашу. Изредка я покрикивал, спускался за самыми слабыми и тащил их наверх. Медленно, но верно мы продвигались выше.
  Самыми первыми достигли пика те, кто постарше. Я подобрал отстающих и забрался сам, переводя дыхание. На верху был красивый сад на ровной площадке. Девушки с венками на голове в чистых белых платьях стояли спиной ко мне, будто торжественно выстроившись на каком-то празднике. Их восхищённые взгляды были устремлены в одну сторону. Туда же посмотрел я, и колени мои расслабились. За деревьями сада стоял огромный самолёт бомбардировщик.
  _________________________________

  Сестрёнка моя Надин давно уже уговаривала маму отправиться к ней на родину. И вот её мечта осуществилась. Нудный шестичасовой перелёт из Москвы в Иркутск сопровождался не менее нудными ожиданиями в аэропорту. Вылет переносили на несколько часов. Я тогда чуть не умер в терминале. А ещё до того надо было добраться до Москвы, а ещё потом сесть на нужный автобус, чтобы добраться до деревни мамы... В общем, сидя толком не поспишь. Поэтому, когда мы прибыли на место, и моя голова коснулась подушки, я проспал почти сутки. Вот такая история приснилась мне. Основные самые яркие элементы врезались в мою память. Некоторую часть я всё-таки забыл. Мог бы забыть меньше, если бы записал сразу. Но потом, когда решил записать, обнаружил в голове винегрет воспоминаний. Это уже третья версия изложения. Пожалуй так всё и оставлю.