Язык, который мы теряем

Михаил Владимирович шел вдоль набережной, сжимая в руке скрученную трубочкой газету «Наш Новороссийск», с которой пытается сотрудничать. Воздух пах солью и чабрецом, но сегодня он не чувствовал умиротворения. Его взгляд, как заноза, зацепился за новую вывеску: «Fashion Streetwear». Месяц назад здесь было простое и ясное — «Одежда».

«Модная уличная одежда», — мысленно перевел он, ощущая знакомую горечь. Словно родному языку не хватало красок для такой простой мысли.

Эта боль жила в нем с юности. В сельской школе учительница русского языка, разбирая его сочинения, говорила: «Миша, ты будто сам Пушкин в миниатюре». Но директор и другие педагоги видели в нем будущего медалиста. «Брось колхозные работы, сосредоточься на учебе!» — уговаривали они. Однако Михаил не мог оставить отца-механизатора одного пахать и сеять. Труд в поле закалил его характер, но лишил золотой медали.

Потом был институт, армия, завод. К сорока годам он стал главным конструктором. Но, в самом начале его карьеры, на одном комсомольском собрании местный секретарь ВЛКСМ, щеголяя множеством иностранных слов, учил как надо повышать производительность труда. Михаил не выдержал. Поднявшись к трибуне, выступил спокойно, но очень напористо и уверенно:
— Товарищ секретарь, множество иностранных слов в вашем докладе не убедят нас в том, что вы здесь самый умный. Мы собрались решать производственные проблемы.  Слово "имплементировать" всегда будет хуже слова "внедрять". Зачем усложнять жизнь коллективу?

Секретарь тогда так расстроился, что, теряя лицо, подбежал к трибуне и попытался  ударить выступающего. Закаленный в трудах и службе Михаил ловко увернулся, одним точным движением уложил обидчика на пол. Скандал был громким, но Михаил удержался на заводе. Он доказал: язык — это вопрос уважения.

И вот, спустя десятилетия, он снова стоял перед выбором: бороться или смириться. Впереди была встреча с внуком-студентом Артемом, в речи которого все чаще мелькали непонятные «хайпы» и «краши».

— Привет, дед! — Артем легко обнял его, пахнущий городским ветром и какой-то химической свежестью. — Как сам? Не чиллишь слишком сильно?
— Чиллю? — переспросил Михаил Владимирович.
— Ну, отдыхаешь. Расслабляешься.

Они сели на лавочку. Артем оживленно рассказывал об учебе, о проекте по «диджитал-маркетингу». Михаил слушал, чувствуя, как между ними вырастает невидимая стена из чужих слов. Он не понимал половины сказанного и злился на себя за это.

— Артем, скажи честно, — не выдержал он, — разве нельзя сказать «цифровая реклама»? Зачем это «диджитал»? Звучит же… чужеродно.

Внук снисходительно улыбнулся, и эта улыбка обожгла сильнее любого упрека.
— Дедуль, это общепринятые термины. Ты просто не в теме. Язык же развивается.
— Развивается — не значит обрастает сорняками! — вспылил Михаил, но тут же пожалел. Он видел, как потух взгляд Артема. Внук отстранился, разговор не клеился. Они говорили на разных языках в прямом смысле слова.

Михаил Владимирович вернулся домой с ощущением полного поражения. Он боролся с безликими вывесками, а проиграл битву за ум и сердце собственного внука. Это было невыносимо.

В отчаянии он решил искать союзников. Написал гневный пост в местной группе в соцсети о засилье англицизмов. В ответ получил насмешки: «Бабушка, иди картошку копай», «OK, бумер». Он чувствовал себя Дон Кихотом, сражающимся с ветряными мельницами цифрового мира.

Однажды в библиотеке, роясь в каталоге, он услышал, как молодая женщина просила у библиотекаря что-нибудь для ребенка «про экологию и осознанность». Библиотекарь растерянно предлагала советские книги о природе.

— Простите, — вежливо вмешался Михаил. — А вы не пробовали почитать ребенку Пришвина или Паустовского? Там вся «осознанность» и «экология» давно есть, только словами чистыми, ясными.

Женщина удивилась, но согласилась взять томик Пришвина. Так Михаил познакомился с Мариной Сергеевной, учительницей русского языка, которая, как и он, переехала к морю из Москвы.

Они разговорились за чашкой чая. Марина Сергеевна жаловалась, что дети в школе не могут связать двух слов без слов-паразитов и заимствований.

— Я пытаюсь им говорить о богатстве русского языка, а они смотрят на меня, как на диковинку из музея.

— Бороться бесполезно, — с горечью констатировал Михаил. — Они по-русски теперь, в основном, не стесняясь взрослых, матерятся в общественных местах.
 
— А кто сказал, что надо бороться? — улыбнулась Марина Сергеевна. — Нужно не ломать, а предлагать. Показывать, что наше — может быть интереснее, ярче, глубже.
В ее словах была простая и гениальная истина. У Михаила родилась идея.

— А что, если создать клуб? Не для уроков, а для разговоров. «Живое слово», например. Читать стихи, рассказывать истории о происхождении слов, обсуждать книги.

Марина Сергеевна идею поддержала. Они договорились организовать первый вечер в библиотеке.

Самым трудным было пригласить Артема. Михаил не стал читать лекций. Он просто сказал:
— Артем, у нас с одной учительницей будет встреча, говорим о языке. Там нужна помощь с техникой — проектор, звук. Ты же в этом шаришь. Выручишь деда?
Артем, польщенный доверием и просьбой о помощи, согласился.

Вечер стал переломным моментом. Михаил Владимирович, волнуясь, рассказывал о том, как в детстве узнал слово «легенда» из стихотворения Лермонтова и оно казалось ему волшебным. Марина Сергеевна показывала, как одно точное русское слово может заменить целые абзацы канцелярита. Артем исправно управлял проектором, показывая на экране портреты писателей и цитаты.

И тогда случилось чудо. Михаил начал читать наизусть «Я помню чудное мгновенье…». Он не декламировал, а говорил, обращаясь к сидящим в зале людям, ища поддержки в их глазах. И он нашел ее — в глазах внука. Артем смотрел на него не как на странного старика, а с неподдельным интересом и уважением. Он видел не борца с ветряными мельницами, а мастера, виртуозно владеющего своим инструментом — словом.

Через несколько дней Артем пришел к деду без повода.
— Дедусь, а помнишь, ты читал тогда Пушкина… У тебя нет его сборника? Хочу кое-что перечитать.

Михаил молча подал потрепанный томик. Рука его чуть дрожала.
— Спасибо, — сказал Артем, беря книгу. — Это ведь сильнее, чем любой… эм… ну, любой клип в тик-токе.

Он подобрал не самое изящное сравнение, но для Михаила оно прозвучало как самая высокая похвала. Он не победил глобальное наступление «фэшн стритвира». Но он выиграл свою главную битву. Он проложил хрупкий, но прочный мостик через пропасть между поколениями. Он понял: нельзя вернуть прошлое, но можно защитить будущее, если не бороться с ним, а бережно передать ему самое ценное.

И пока этот мост стоял, у него были силы продолжать. Ради Артема. Ради языка. Ради того чуда, которое он снова ощутил, — возможности быть услышанным.