Семейная тайна. Повесть. Глава 4

Глава 4

     Ники был одним из моих товарищей по курсам. Громкий, шебутной, до неприличия харизматичный, он был одним из самых известных гуляк в нашем произвольно сложившемся социуме. Недолгое созерцание его вечных, непременно забавляющих всех и каждого поступков дало мне понять, что он явно вырос не в провинции и привык к всеобщему вниманию. Он и впрямь буквально купался в нём — настолько, что даже я, целиком и полностью погруженный в книги и город, в котором мне посчастливилось обитать, стал невольным заложником наблюдения за его разномастными жестами, направленными на всё, чтобы завоевать у всех своих однокурсников признание — не уважение и не авторитет, а именно признание, чуть ли не поклонение.
     Думается, именно это желание изначально побудило его однажды подскочить ко мне, корпевшему над недавно написанным текстом, неприметно сидевшему в уголочке аудитории, и тряхнуть золотом густой копны волос, за которые его так обожала каждая курсистка.
     — Ну и? — он вопросительно изогнул бровь и с грохотом отодвинул стул, стоявший около меня.
     — Что? — тупо ответил я, ошарашенно смотря на него и не понимая, чему удивлен больше — его вниманию или беспардонности его поведения.
     — И что ты тут сидишь? — Ники развалился на стуле, не спеша перебирая пальцами по столу.
     — Пишу, — я вдруг осознал свою ошибку, предугадывая то, как будет далее разворачиваться неожиданный диалог и крепко прижал рукописи к себе — возможно, даже излишне показательно.
     — Спокойнее, Лекс, — он как-то очень просто, очень искренне расхохотался, — не отниму.
     Именно с этого — не с беседы, а с фамильярного «Лекса» — так называл меня только он — и непредвиденного мной отказа от шага, сулившего ему взрыв смеха наших однокурсников, а значит, очередной приступ обожания толпы — и началась наша дружба.
     Ники всегда умел меня удивлять до глубины души, и с самого начала наших непринужденных разговоров, инициатором которых первые недели был исключительно он. Я поразился тому, насколько образованным и приятным, так сказать, персонажем он оказался. Я употребил слово «персонаж» не просто так, а потому, что в течение нашего общения он будто скидывал свою повседневную маску шута для друзей по лекциям и угодника для всех дам в округе. Какое-то время я старался соответствовать его стилю взаимодействия с людьми, делясь с ним своими поверхностными мыслями, засыпая его остротами и подколами, но вскоре понял, что он воспринимает меня всерьёз настолько, что практически не реагирует на мои потуги быть столь же обаятельным и поднимает в наших разговорах такие глубокие темы, размышлений на которые я от него совершенно не ожидал. Со временем мы очень сблизились, и я сам не заметил, как Ники поменял мой монашеский образ жизни, очень мягко превращая меня из дикаря, страшащегося даже простого обмена приличиями с окружающими, во вполне себе социализированную личность.
     Местом наших встреч стали не только курсы, но и простые променады, на которые я ранее отправлялся в полном одиночестве. Оно внезапно опротивело мне, и я уже не мыслил прогулок по Петербургу без его компании. Не сказать, что я стал таким же открытым и весёлым человеком, образ которого он так естественно транслировал в мир, но знакомиться и общаться с другими мне стало значительно легче. Будто нутром почуяв изменения, происходившие во мне без моего, но явно не без его ведома, он начал потихоньку вводить меня в так называемое светское общество, в котором был, конечно, любимчиком.
     Так я, к собственному изумлению, нашёл себя потягивающим сигарету в новейшем, выбранном с помощью Ники костюме (видели бы меня бабушка с дедом — разрыдались бы: бабушка — от того, кем стал её любимый тихий внук, дед — от того, куда на самом деле уходят деньги, которые он ежемесячно посылал мне в конверте с письмом от бабушки) в известном поэтическом салоне, на очередное собрание которого он вытащил меня почти без своих увещеваний о том, как: «Славно и мило там будет, Лекс! Я обещаю, что не буду оставлять тебя одного, только пойдём со мной, иначе я тебе этого просто не прощу». И я, конечно, в очередной раз купился — за весь уже немалый тогда период нашего общения я так и не нашёл средства для сопротивления его авантюрам.
     В этот день Ники был особенно неподражаем. Он, как обычно это и происходило, стоял в обществе томных губ, припущенных ресниц, припудренных до мертвенной белизны лиц (декаданс тогда был в самом своём расцвете) и читал Бодлера. Я был слишком погружён в свои мысли, чтобы припомнить, что конкретно это было, хоть любил этого поэта и мог бы цитировать его так же страстно, если бы мне не мешал мой страх показаться смешным подражателем Ники, неуместно высовывающимся из-за его всегда гордо расправленных плеч. Я понимал, кто здесь истинный правитель, и предпочитал держаться чуть поодаль, не претендуя на его трон и окружавших его прекрасных призрачных нимф.
     — Боже мой, кто к нам пожаловал! — мой друг настолько резко оборвал своё выступление, что я невольно вздрогнул, окидывая его вопрошающим взглядом.
     В двери медленно вплыла девушка, которую я видел здесь впервые, одаривая бомонд и конкретно Ники чуть высокомерной, даже слегка снисходительной улыбкой.
     — Ники!