Кемский Пересыльный Пункт

Камни молчат. Но именно их молчание — самый громкий крик из всех, что я слышал. Стоя на промозглом ветру, среди жидкой, прибитой к земле траве и валунов, поросших серым лишайником, вглядываюсь в шхеры. Они подобны огромным левиафанам, чьи гладкие, чёрные спины застыли островами в свинцовой воде. Воздух влажен и тяжел от запаха водорослей, выброшенных на берег. Пытаюсь услышать эхо. Эхо голосов, шагов, приказов, затерявшихся в этом безжалостном северном просторе. Но тишина здесь иного свойства — она не акустическая, она метафизическая. Это тишина забвения. И она куда страшнее, чем тишина смерти. Смерть — это точка. Забвение — это стирание самой строки, на которой эта точка стояла.

Кемский пересыльный пункт. Не лагерь, не тюрьма. Транзитный узел, гигантская сортировочная станция человеческих судеб. Сюда свозили людей со всей страны, чтобы переписать, пересчитать, погрузить на баржи и отправить дальше, на север, в лагеря ГУЛАГа. Это была гигантская мясорубка, на входе — имя, судьба, достоинство, на выходе — номер и безликая масса «спецконтингента».

Я ищу следы и нахожу лишь остатки огромного пирса. Он уходит в море грудой зеленых булыжников и деревянных свай, настилов, поседевших от времени и влаги. Природа по-своему милосердна и жестока одновременно. Она медленно разбирает эту конструкцию, бревно за бревном, камень за камнем, залечивая раны земли, судеб. Архивы уничтожены. Могилы — безымянные. Тысячи имён канули в лету. Что беспощаднее: физическая гибель или вытравливание из памяти потомков? Смерть физическая отнимает будущее. Забвение стирает прошлое.

И тут мысль натыкается на главный, леденящий душу парадокс этого места. Я вглядываюсь в это забвение и пытаюсь разглядеть лики тех, кто всё это совершал. Кто? Кто виноват? И не находя ответа, понимаю: природа зла здесь — в его тотальной безликости.

В Кемском пересыльном пункте не было «главных злодеев». Не было какого-то одного исчадия ада, отдающего приказы. Здесь работал Механизм. Беспристрастный, бездушный, циклопический. Чиновник в кабинете, подписывавший списки, не видел глаз тех, кого обрекал. Он видел цифры, разнарядки, планы. Охранник, загонявший людей на баржи, не ненавидел лично каждого. Он выполнял инструкцию, боялся начальства, думал о пайке. Капитан, увозивший свой груз в туман, вообще никого не видел — только компас и полосу берега. Каждый был маленьким, ничтожным винтиком в огромной системе, который всего лишь «делал свою работу».

Как рождается такое зло? Оно рождается не во вспышках садизма, а в тихом, повседневном согласии. В готовности переложить ответственность на систему. «Приказано», «так положено», «я не решаю». Это зло размыто, анонимно, и оттого его невозможно схватить, предъявить ему счёт, назвать его по имени. У него нет имени. Оно — Никто. И это самое страшное. Ибо система, не имеющая лица, не может раскаяться. Она может только молчать. Как молчат эти камни.

Пусть это молчание — мой главный собеседник здесь. Оно говорит о том, что самое большое предательство по отношению к тем, кто стал прахом на этой земле, — это не помнить. Не пытаться прорваться сквозь слои времени и официальных бумаг, чтобы услышать их имена.
Уйти отсюда невозможно. Ты уносишь эту тишину с собой. И понимаешь, что помнить — это не урок истории. Это моральный долг. Их могила — это не земля, а забвение. Единственный венок, который мы можем возложить, сплетён из нашей памяти и попыток понять. Пока мы ищем ответ, как это стало возможным — мы не позволяем случиться этому снова. Пока мы ищем причины, почему это произошло — мы остаёмся людьми.

С творческим вдохновением, Ваш Сергей Бурыкин