Рыжая Марго и Северный Ветер

      «Рыжая Марго и Северный Ветер»

Повесть.


 Пролог. Вагон
 Глава 1. Тринадцать лет спустя
 Глава 2. Возвращение
 Глава 3. Праздник с трещиной
 Глава 4. Тишина после грома
 Глава 5. У постели
 Глава 6. Хрупкое равновесие
 Глава 7. Живая вода
 Глава 8. Новый ритм
 Глава 9. Дорога
 Эпилог. Осень


   Пролог. Вагон

 Поздний вечер в маленькой трехкомнатной квартире на окраине города. За окном — слякоть и промозглый ветер, бьющий в стекла. Внутри — теснота и шум, который ощущается почти физически. Воздух густой, пахнет вареной капустой, влажными пеленками и безысходностью.

Маргарита стояла у плиты, помешивая очередную кашу. Ей было сорок с лишним, и ее плечи, когда-то такие прямые, теперь были ссутулены под невидимым, но невыносимым грузом. Вырастив двух дочерей и похоронив одного мужа а затем и второго, инвалида, погибшего в огне, — она думала, что главные испытания позади. Но жизнь подкинула новый: родить сына Лёву далеко за сорок, а потом и вовсе остаться без крова над головой, когда в деревне сгорел их дом.

Теперь здесь, в этой малогабаритной квартире, царил хаос «теремка». В одной комнате — старшая дочь Ольга со своим вторым мужем и двумя детьми. В другой — средняя Настя с маленькой дочкой. В гостиной — она с трехлетним Лёвой. Четверо взрослых и четверо детей на сорока метрах. Воздух был вечно натянут, как струна, готовая лопнуть от очередной детской ссоры или взгляда, полного взаимных претензий.

— Мам, Люся опять мое платье надела! —Маргарита, ты не видела, где зарядка от телефона? —Ба-ба, а Дима меня стукнул!

Она была центром этого урагана. Днем — работа в лаборатории поликлиники, где она мыла пробирки и полы. Вечером и в выходные — клиенты парикмахерской на дому. Она стригла, брила, красила, укладывала, слушая чужие истории о счастливой жизни, а потом возвращалась в свою, где не было ни минуты на себя. Ни минуты, чтобы подумать: «А чего хочу я?»

Иногда, глубокой ночью, когда все затихало, она сидела на кухне с чашкой остывшего чая и смотрела в темное окно. В отражении она видела уставшую женщину с пустым взглядом. «Серенькая мышка», — думала она без обиды, просто как о факте. Ее жизнь — это бесконечный «вагон», который она тянет на себе. У этого вагона не было своей станции. Только бесконечные рельсы долга.

Но однажды ночью, когда Лёве было три года, ее телефон завибрировал на тумбочке, разрывая тишину. Три часа ночи. Незнакомый номер. Голос в трубке был хриплым,поддатым и бесшабашным: —Маргарита? Никита. Не спишь? Скучно мне. Поехали в сауну. Зажигать будем.

И она, женщина-вагон, всегда следующая по расписанию, вдруг сошла с рельс. Сердце бешено заколотилось, но не от страха, а от какого-то забытого, дикого чувства. —Ты с ума сошел? — прошептала она. —Сошел. И ты сойди. Хватит быть правильной. Живи хоть раз.

Она поехала. И этот побег перевернул все. В парилке, сквозь клубы пара, он смотрел на нее так, будто видел не уставшую женщину с морщинками у глаз, а некую диковинную, прекрасную бабочку. Он был брюнетом, с густыми темными волосами, в которых тусклый свет лампы отсвечивал синевой. Он сломал ее привычный мир долга и ответственности и показал ей мир наслаждения. Мир, где можно не только отдавать, но и брать. Где можно желать и быть желанной.

Она еще не знала, что этот темноволосый, циничный и невероятно живой мужчина, этот Северный Ветер, не просто ворвется в ее жизнь, а останется в ней навсегда. Что он станет и ее болью, и ее спасением.

Но в ту ночь, возвращаясь домой под утро, она впервые за долгие годы чувствовала не тяжесть на плечах, а легкое, пьянящее головокружение. И на губах у нее играла улыбка. Впереди был скандал с дочерьми, долгое и трудное привыкание Лёвы к новому мужчине в доме. Но это было потом. А сейчас она просто дышала. Полной грудью. Как женщина.




Глава 1. Тринадцать лет спустя

За окном – привычный панельный пейзаж, но деревья за тринадцать лет подросли, став почти что старыми знакомыми. В квартире пахло кофе и свежей выпечкой. Тишину нарушали лишь мерные шаги Лёвы, собиравшего рюкзак в прихожей, да тихое мурлыканье кошки Мурки. Тринадцать лет. Целая жизнь, прошедшая в этих стенах.

Маргарита налила себе кофе. Ее рыжие волосы, в которых уже пробивалась седина, были уложены в небрежную, но стильную прическу. Она смотрела на Лёву, своего позднего сына, почти мужчину. —Мам, я на тренировку, потом к Вите, делать проект, — голос Лёвы был низким. —Хорошо, сынок. Ужин оставлю в духовке. Никита сегодня ночью с вахты должен вернуться.

Он кивнул, без восторга, но и без прежней обиды. Просто факт. Дверь закрылась.

Проводив сына и разослав дочерям сообщения, что заберет внуков, Маргарита принялась за главную подготовку. Она пошла в спальню и открыла шкаф. Вечер обещал быть ихним, только ихним. И она перебрала все наряды. Не то чтобы у нее был большой гардероб, но у каждого платья, у каждого топика была своя история, связанная с Никитой. Вот это синее — они покупали перед походом в театр. А это алое — он привез с юга, сказав, что оно цвета ее характера.

Она разложила на кровати несколько вариантов, потом добавила к ним шкатулку с бижутерией и даже пару комплектов нижнего белья — кружевного, того, что он любил. Она хотела выбрать идеальный образ, который бы и говорил о ее ожидании, и доставлял ему удовольствие. Это был ее маленький ритуал, ее способ заново почувствовать себя не только бабушкой, матерью и санитаркой, а желанной женщиной.

Телефон затрепетал – звонок от младшей дочери Насти. —Мам, привет! Ты сегодня свободна? Павлуша на кружок в шесть, а я с работы не успеваю... —Подвезу, родная, не волнуйся, — Маргарита уже мысленно перекраивала планы, глазом сверяя, успеет ли она после кружка вернуться домой к приезду Никиты. —Ты у меня золото!

Пока говорила с дочерью, пришло сообщение от старшей, Ольги: «Люся заболела, температура. За Димой из школы можешь зайти?». Маргарита коротко ответила: «Да». Конечно, да. Она всегда была на передовой. Она вздохнула, посмотрев на разложенные наряды. Жизнь вносила коррективы, но она была к этому готова.

Она допила кофе. Да, «вагон» стал легче, но он никуда не делся. Она все еще была главной опорой. Но теперь у нее была своя крепость. Тринадцать лет... Они прикипели друг к другу.

Она подошла к окну. На подоконнике стояла их общая фотография, сделанная в местном кремле у старинной пушки. Они тогда долго смеялись, пытаясь усесться на холодный чугун. На фото они щурились от осеннего солнца.

Она провела пальцем по стеклу рамки. Скоро он вернется. И несмотря на все хлопоты, несмотря на его сложное возвращение, она ждала этого. Ждала, чтобы снова увидеть в его глазах тот самый огонь, ради которого она когда-то, тринадцать лет назад, поехала в ночную сауну.

---


Глава 2. Возвращение

 Предрассветная синева за окном была густой и неподвижной, словно стекло. Влажный мартовский ветер гнал по асфальту пустую пивную банку, ее металлический бренк был единственным звуком на спящей улице. В квартире пахло остывшим вечерним чаем и тишиной, которую вот-вот должен был нарушить знакомый скрип ключа.

Он приехал под утро, как и обещал. Маргарита проснулась от скрипа в замке — ее сон всегда был чутким в ожидании. Сердце коротко и радостно дрогнуло, как будто за окном не вовремя прокричала первая, сонная ворона.

Никита стоял на пороге, запыленный дорогой, с огромным рюкзаком за плечами. Лицо его было осунувшимся, серым от усталости восьмичасового перелета, но глаза, увидев ее, оживали. —Ну, вот и я, — хрипло сказал он, и в прихожую ворвался запах морозного ветра, аэропорта и далекого пути.

Она помогла ему снять куртку. Действия были выверенными, привычными. Он молча прошел в ванную, и вскоре послышался шум воды, заглушаемый гулом труб. Маргарита тем временем поставила на плиту солянку — он всегда после дороги просил что-нибудь кисло-острое — и достала из серванта графин с хорошей водкой, который солнечный луч, только-только пробивавшийся над крышами, окрасил в жидкий янтарь.

Когда он вышел, уже чуть освеженный, на столе его ждала еда, стопка и маленькая рюмка коньяку для нее. Он сел и принялся за еду молча, сосредоточенно, залпом выпил первую, заел куском ржаного хлеба, вздохнул полной грудью. Она сидела напротив, отхлебывала свой коньяк и смотрела на него. Молча. За окном посветлело, и теперь было видно, как редкие снежинки лениво кружатся в сером свете утра.

— Как Лёва? — наконец спросил он, доливая себе вторую. —Все на тренировках да на уроках. Подрос, кажется. —Всем расти да расти, — Никита потянулся к рюкзаку. — Ладно, давай смотреть, что я тебе приволок.

Он вытряхнул на стол не покупные подарки, а сверток, туго затянутый в платок. Развязал его, и на скатерть высыпалось богатство — камни. Пахнущие холодом и тайгой. Яшма с причудливыми узорами, кусок горного хрусталя, отполированный ветром и водой, темно-зеленый нефрит, холодный на ощупь.

— Это для твоей коллекции, — сказал он, наблюдая, как ее глаза загораются настоящим, детским восторгом. Она брала каждый камень, взвешивала на ладони, вглядывалась в прожилки. За окном совсем рассвело, и первый луч упал на горный хрусталь, вспыхнув крошечной радугой прямо у нее в руках.



---


Глава 3. Праздник с трещиной

 Субботний день в большом торговом центре. Яркий, почти безжалостный свет софитов отражается от глянцевого пола, слепит глаза. Гул десятков голосов сливается с назойливой фоновой музыкой и писком кассовых аппаратов в единый оглушительный шум. Воздух густой, он состоит из запахов парфюмерного отдела, жареного миндаля из кафе и легкой пыли, поднятой сотнями ног.

Никита шел по торговой галерее уверенной, немного развалистой походкой человека, только-только сошедшего с корабля на твердую землю. Он был слегка пьян — опьянение с утра было легким, размывающим остроту реальности. Маргарита едва поспевала за ним, чувствуя, как от этого света и гомона начинает болеть голова.

— Вот это Люсе возьмем! — объявил он, останавливаясь у витрины с яркими куртками. — Чтоб не дуло. И Диме такую же. Он не спрашивал цену.Его жесты были широкими, деньги из толстой пачки уходили легко. Маргарита молча кивала, держа в руках уже несколько увесистых пакетов.

— А теперь — тебе, — он решительно взял ее под локоть и повел мимо блестящих витрин, не спрашивая направление. Он любил это делать. Любил выбирать наряды лично и только для нее. Это был его особый ритуал.

Он мог пройти мимо десятков манекенов, скользнуть взглядом по сотням вешалок, и вдруг его рука уверенно тянулась к одной-единственной вещи. —Вот. Примеряй. —Никит, да она такая... яркая, — робко замечала Маргарита, глядя на платье цвета спелого граната. —Другого я тут не вижу, — отрезал он, и в его тоне была не грубость, а непоколебимая уверность знатока. — Это — твое. Идет к волосам и глазам.

Она шла в примерочную, а он ждал снаружи, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Когда она выходила, смущенно поправляя ткань, он внимательно, по-хозяйски оглядывал ее с ног до головы. —Я же сказал. Сидит идеально. Больше ничего не надо. И он шел платить,а она останавливалась перед зеркалом. И понимала, что он прав. Он видел в ней ту женщину, которую она сама в суете забывала, — яркую, достойную красивого платья.

Они вышли на улицу, и холодный воздух ударил в лицо, как благословение. Никита сделал глоток из фляжки и выдохнул. —Поедем к Ленке? — спросил он уже более спокойно.

Маргарита кивнула. В руках у нее был пакет с тем самым платьем. Оно было тяжелее других покупок. Не физически, а по ощущению. Оно было напоминанием о его любви, странной, сложной, но такой острой и конкретной. И в то же время — еще одним кирпичиком в стене его контроля, его желания строить ее жизнь по своему усмотрению.

Вечер. В квартире пахнет жареной картошкой и смирением. Никита спит в комнате. Маргарита вешает новое платье в шкаф, рядом с другими его подарками. Она проводит рукой по ткани — дорогой, мягкой. Потом берет свою шкатулку с камнями. Новый кусок яшмы лежал рядом, холодный и немой. Два подарка. Два проявления его любви. Одна — горячая, шумная, требующая ответа. Другая — вечная, молчаливая, просто бывшая частью мира. И ей были нужны обе.

---


Глава 4. Тишина после грома

 Утро после одного из дней «праздника». В квартире стоял кисловатый запах вчерашнего застолья, смешанный с ароматом остывшего кофе. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь неплотно задернутые шторы, освещал крупинки пыли, танцующие в воздухе. Было тихо, непривычно тихо после недавнего гама. Никита, уже пришедший в себя после вчерашнего, но все еще осунувшийся, молча пил чай на кухне. Казалось, самый тяжелый период позади, и вот-вот начнется тот светлый промежуток, ради которого все и затевалось.

Маргарита мыла посуду, спиной к нему, и думала о том, что нужно проветрить комнату, купить свежего хлеба, начать постепенное возвращение к нормальной жизни. Она услышала, как он отодвинул стул, чтобы налить себе еще чаю. Потом — странный, глухой звук. Не стук, а скорее мягкий, тяжелый шлепок, как падает на пол мешок с крупой.

Она обернулась. Никита лежал на полу между столом и плитой.Его лицо было пепельно-серым, глаза закатились, изо рта вытекала тонкая струйка слюны. Чашка разбилась рядом, по линолеуму растекалось темное пятно чая.

В первые секунды в голове у нее была абсолютная, звенящая пустота. Потом, сквозь накатывающую волну леденящего ужаса, прорвался крик. Но не внешний, а внутренний, тот, что сжимает горло и не дает дышать. «Всё.Конец».

Но этот паралич длился всего мгновение. Годы тянуть «вагон», годы быть опорой, годы принимать решения за всех сработали как кнопка перезагрузки. Страх отступил, уступив место холодной, четкой ясности действий.

Она бросилась к нему, на колени, щупая пульс на шее. Он был — неровный, слабый. —Никит! Никита! Слышишь меня? — она хлопала его по щекам, но он не реагировал. Телефон.Где телефон?

Она вскочила, руки тряслись, пальцы скользили по стеклу экрана. «Скорая». Набрала номер. Свой голос в трубке она услышала как бы со стороны: ровный, четкий, без истерики. Адрес. Состояние. Возраст. «Не дышит? Дышит. Пульс есть».

Пока ждала, она накрыла его пледом, подложила под голову подушку, продолжая говорить с ним, хотя понимала, что он не слышит: —Держись. Все будет хорошо. Держись, слышишь?

Потом позвонила Лёве. Голос снова изменился, стал твердым, материнским, не допускающим паники: —Лёва, домой. Немедленно. С Никитой плохо.

Скорая приехала быстро. Мужики в форме с сумками, резкие, профессиональные вопросы. Они переложили его на носилки. Маргарита схватила свою сумку, документы, и в последний момент, машинально, — его толстовку, пахнущую им. Лёва примчался запыхавшийся, с широкими от страха глазами. Он молча взял ее за руку. Впервые за долгие годы он искал не отстранения, а контакта.

Длинный, вылизаннный до блеска коридор пах антисептиком и страхом. Лампы дневного света отбрасывали безжалостный, синеватый свет, в котором все люди выглядели больными. Маргарита сидела на жесткой пластиковой скамье, сжимая в руках его толстовку. Лёва молча сидел рядом, положив руку ей на плечо. Мир, который еще утром казался таким прочным — с его «праздниками», камнями, новыми платьями — рассыпался в прах, оставив после себя только эту бесконечную, тревожную тишину, изредка прерываемую шагами медсестры. Она смотрела на закрытую дверь реанимации и понимала: сейчас решается не просто его судьба. Решается их общая жизнь. И ей снова, как и всегда, предстоит ее тянуть. Но на этот раз груз был невыносимо тяжел.

---

Глава 5. У постели

 Полутемная двухместная палата в кардиологическом отделении. Воздух насыщен запахами антисептика, лекарств и сладковатым духом болезней. За ширмой у окна тихо постанывает пожилой сосед. Основной свет — лишь тусклый ночник над головой Никиты и мерцающие экраны мониторов, выводящие бегущие строки его давления и пульса. Тишину нарушает ровное, навязчивое шипение кислородного аппарата.

Маргарита сидела на жестком табурете у кровати, не выпуская из своей руки его холодную, безвольную ладонь. Казалось, она заряжала его своим теплом, своей упрямой жизненной силой. За окном медленно сгущались сумерки, окрашивая небо в грязно-лиловый цвет. Сутки? Двое? Она потеряла счет времени. Мир сузился до этой палаты, до звуков аппаратуры и до его лица, такого непривычно беззащитного и старого.

Дверь скрипнула. В палату вошла Елена, дочь Никиты. Она несла в руках термос и пакет с едой. Ее лицо, обычно мягкое и улыбчивое, было осунувшимся и строгим. —Маргарита Николаевна, вам нужно поесть и отдохнуть, — тихо сказала она, ставя термос на тумбочку. — Я побуду. —Я не могу его оставить, — голос Маргариты был хриплым от усталости и слез, которые она не позволяла себе пролить. —Он под медикаментами, он спит. Вы ему не поможете, если сами сляжете.

Взгляд Елены, психолога по профессии, был полон не упрека, а трезвой жалости. Она видела, как вся жизнь этой женщины снова сошлась в одной точке — у больничной койки. Та же история, что и с ее вторым мужем-инвалидом? Эта мысль витала в воздухе, не произнесенная вслух.

Маргарита сдалась. Она вышла в коридор, чтобы сделать глоток горячего чая. И тут же наткнулась на Лёву. Он пришел после тренировки, в спортивном костюме, от него пахло ветром и подростковым потом. Он стоял в дверях палаты, не решаясь войти, смотря на Никиту испуганными глазами. —Он... живой? — глупо спросил он, и в его голосе прорвалась та самая детская незащищенность, которую он так тщательно скрывал. —Живой, сынок. Держится.

Лёва молча кивнул, сглотнул комок в горле и неуклюже обнял ее. Это был короткий, стремительный порыв. Потом он отступил, засунул руки в карманы и уставился на пол. —Я... я могу тут посидеть. Если что. В этот момент он был не бунтующим подростком,а просто сыном, который боялся потерять того, кто, несмотря ни на что, был частью его жизни все эти годы.

Позже приехали дочери Маргариты. Ольга, сдержанная и озабоченная, привезла денег. Настя, простая и чувствительная, расплакалась у нее на плече. —Мама, как же ты? Опять на тебя все... — всхлипывала она. А Маргарита уже пила чай и смотрела,как Елена, профессиональным движением поправляет Никите подушку, а Лёва, скрестив руки, молча сидит в углу, но — сидит. Не ушел.

 Ночь. Сосед за ширмой уснул, его храп сливался с шипением аппаратуры. Маргарита осталась одна. Она снова сидела у кровати, держа Никиту за руку. И вдруг его пальцы дрогнули. Слабо, едва заметно. Она замерла. Пальцы снова шевельнулись, пытаясь сжать ее ладонь. Он приходил в себя.

Она не стала звать врача. Она просто сидела и держала его руку, смотря, как на экране монитора ритмично бьется точка его сердца. Хрупкое, но упрямое. Как и их общая жизнь. В этой стерильной больничной тишине, пахнущей смертью, она вдруг почувствовала не страх, а странное, горькое спокойствие. Они прикипели друг к другу не только в радости, но и в беде. И это, возможно, была самая прочная прикипь из всех.

---


Глава 6. Хрупкое равновесие

 Ранняя весна за окном квартиры. Снег сошел, обнажив промокшую, темную землю. С крыш капала звонкая, неторопливая капель, а по утрам еще стоял легкий поземный туман, сквозь который пробивалось робкое солнце. В квартире было непривычно чисто и тихо. Пахло не едой и бытом, а лекарственными травами, которые Маргарита заваривала вместо чая, и слабым запахом болезни, который не выветривается еще долго после больницы.

Никита сидел в кресле у окна, закутанный в плед, который Маргарита связала ему еще прошлой зимой. Он был похож на тень самого себя. Его уверенная, немного развязная осанка исчезла, плечи были ссутулены. Он смотрел на улицу молча, подолгу, и в его глазах была непривычная для него самого отрешенность. Врачи сказали: «Положение серьезное. Полный отказ от алкоголя. Диета. Покой». Эти слова висели в воздухе, как приговор к пожизненному заключению в новом, тихом и пресном мире.

Маргарита ходила вокруг него по струнке. Но не из страха, а с той бережной осторожностью, с какой носят хрустальную вазу. Она готовила ему паровые котлеты и протертые супы, следила за приемом таблеток, читала вслух газеты. Ее «праздник» закончился, сменившись новой, еще более тяжелой работой — работой по спасению его жизни каждый день, каждую минуту.

— Душно тут, — хрипло сказал он как-то утром, глядя на капли, стекающие по стеклу. —Окно приоткрыть? —Нет. На улицу хочу. Постоять во дворе.

Это была его первая попытка вернуться к жизни. Маргарита сердцем екнула, но молча кивнула. Она помогла ему надеть пальто, обмотала шею шарфом, хотя на улице было уже почти тепло. Он шел по лестнице медленно, держась за перила, делая паузы на каждом пролете. Она шла следом, готовая подхватить.

Они вышли во двор. Он остановился, подставив лицо слабому солнцу, и закрыл глаза, вдыхая воздух, пахнущий талым снегом и мокрым асфальтом. Это был его первый глоток свободы после больничного заточения. —Жив еще, старый хрыч, — прошептал он сам себе, и в уголках его губ дрогнуло подобие улыбки.

В этот момент из подъезда вышел Лёва. Увидев их, он замедлил шаг. Не зная, как себя вести. Раньше он бы просто прошел мимо, демонстративно игнорируя. Теперь он подошел. —Ну что, оклемались? — спросил он, стараясь говорить своим обычным немного грубоватым тоном, но в глазах читалась неподдельная тревога. —Потихоньку, боец, — отозвался Никита. И в его голосе не было прежней иронии, была просто усталость. —Ладно... Не задерживайся тут, дует, — бросил Лёва и быстрым шагом направился к выходу со двора.

Но это было не бегство. Это была его странная, подростковая забота. Маргарита поймала взгляд Никиты, и они молча поняли друг друга. Стена между ними и мальчиком дала первую трещину.

 Вечер. Никита, уставший от короткой прогулки, уже спал. Маргарита разбирала шкатулку с камнями. Она взяла в руки тот самый кусок нефрита, что он привез с последней вахты. Гладкий, холодный, невероятно прочный камень. Символ выносливости. Она положила его на тумбочку рядом с его таблетками. Не как талисман, а как напоминание. Им обоим.

За окном совсем стемнело. Капель стихла, сменившись тишиной ночи. Но эта тишина была уже не зловещей, как в больнице, а мирной, полной тихой надежды. Борьба только начиналась, но первый, самый страшный рубеж они прошли вместе. И это «вместе» после всех испытаний обрело новый, гораздо более глубокий смысл.

---

Глава 7. Живая вода

 Субботний полдень. Квартира наполнена непривычным для последних недель шумом — звонкими детскими голосами и топотом маленьких ног. Солнечные зайчики пляшут на полу, гонимые весенним ветром за окном. Воздух пахнет свежей выпечкой, которую Маргарита спешно приготовила к приезду гостей, и сладковатым ароматом детской косметики.

Елена, как всегда спокойная и собранная, разливает по кружкам компот. Алина, ее девятилетняя дочь, с важным видом разложила на столе свои поделки из бисера — браслеты и фигурки животных. Дмитрий, непоседливый четырехлетка, уже успел обойти всю квартиру, как шустрый метеор, и теперь с интересом разглядывал Никиту, сидящего в своем кресле-троне.

Дед сидел непривычно прямо, стараясь скрыть остаточную слабость. На нем была чистая домашняя рубашка, и он смотрел на внуков таким теплым, смягченным взглядом, которого Маргарита не видела давно. В его больших, привыкших к жесткому цинизму глазах, таял лед.

— Деда, а это что? — Дмитрий ткнул пальчиком в монитор портативного тонометра, лежащий рядом. —Это, внучек, такая штука, чтобы деда слушать, — хрипло усмехнулся Никита. — Показывает, как мое сердечко стучит. —Дайте я послушаю! — мальчик прильнул ухом к его груди. — Стучит! Громко! Как барабан!

Алина, более сдержанная, подошла и молча положила ему на колени свой самый красивый браслет из зеленого бисера. —Это тебе. Это нефрит. Он для силы. У меня на уроке рассказывали. Никита взял браслет,и его пальцы, обычно такие уверенные, дрогнули. Он посмотрел на Маргариту, и в его взгляде было что-то беззащитное и благодарное. Эти дети не видели его сильным и властным «добытчиком» на празднике жизни. Они видели его больным, слабым, и их любовь была безусловной. Это стало для него лучшим лекарством.

Маргарита, наблюдая за этой сценой, чувствовала странную смесь радости и легкой грусти. Она была частью этой картины, но в то же время немного сторонним наблюдателем. Это была его кровь, его продолжение. Елена ловила ее взгляд и улыбалась своей мягкой, понимающей улыбкой. В ее присутствии не было и тени упрека или превосходства, лишь тихая поддержка.

Когда гости собрались уходить, Дмитрий на прощание крепко обнял Никиту за шею. —Выздоравливай, деда! Приезжай к нам на дачу, будем палки кидать в речку! Алина серьезно поправила его: —Не палки, а камушки! И смотреть, как круги по воде пойдут.

Дверь закрылась. В квартире воцарилась тишина, но теперь она была не гнетущей, а насыщенной, наполненной эхом детского смеха. Никита долго сидел молча, перебирая в пальцах зеленый браслет. —Умные у меня внуки, — тихо произнес он, и это прозвучало как признание гораздо более глубокое, чем просто дедовская гордость.

 Вечер. Никита уснул в кресле, укрытый своим пледом. На его лице застыло выражение непривычного покоя. Маргарита прибрала на кухне, моя кружки с детскими отпечатками. Она смотрела на засыпающий город за окном, на первые огни в окнах соседних домов. И понимала, что сегодняшний день стал переломным. Он не просто придал Никите сил. Он показал им обоим, что жизнь после болезни — не конец, а просто другая жизнь. Возможно, более тихая, но в ней есть место и для зеленых браслетов, и для звонкого смеха, и для простой, глубокой благодарности за каждый новый день, прожитый рядом.

---

Глава 8. Новый ритм

 Утро. Весеннее солнце заливает кухню жидким золотом. За окном уже не капель, а настоящая какофония из птичьих трелей и гулкого гула проснувшегося города. Воздух в квартире свеж, пахнет травяным чаем и вареной гречкой — основой новой, строгой диеты. На столе нет графика вахт, зато аккуратно разложены блистеры с таблетками на неделю вперед.

Их жизнь обрела новый, непривычно медленный ритм, похожий на плавное, осторожное движение по тонкому льду. Каждое утро начиналось с ритуала: Маргарита меряла Никите давление, а он, морщась, записывал цифры в специальную тетрадку. Потом — завтрак. Не яичница с колбасой, а пресная каша и омлет на пару.

— Как в санатории, — ворчал он поначалу, но ворчание это было уже беззлобным, почти ритуальным. —Зато живёшь, — парировала Маргарита, ставя перед ним тарелку. И в этих словах не было упрека, а была простая, железная правда.

Самым большим событием дня стала прогулка. Они выходили во двор, и Никита, опираясь на ее руку, медленно шел по асфальтовым дорожкам. Раньше он пробегал этот путь за пять минут, сейчас он занимал полчаса. Они останавливались у скамейки, сидели молча, глядя, как резвятся дети, как старушки выносят на солнышко кошек. Мир, который он всегда пролетал на скорости, теперь развернулся перед ним в мельчайших, неспешных деталях. Он заметил, что на березе под их окном набухли почки.

Как-то раз, вернувшись с прогулки, он не лег сразу в кресло, а подошел к серванту, где пылился их общий фотоаппарат. —Батарейка, наверное, села, — сказал он, беря его в руки с осторожностью, как будто боялся спугнуть что-то. —Купим новые, — просто ответила Маргарита.

Они еще не снимали. Но сам факт того, что он взял в руки камеру, был важнее любого снимка. Это была первая попытка вернуться не к старой жизни, а к тем ее частям, которые имели ценность.

Лёва привык к этой новой тишине. Он теперь громко не хлопал дверью, не включал на полную громкость музыку. Он как-то незаметно стал частью этого нового ритма. Однажды вечером он принес из школы распечатанную из интернета статью о правильном питании для сердечников. —Вот, почитайте, — бросил он, кладя листок на стол и тут же делая вид, что его срочно ждут дела в комнате. Никита взял листок, долго смотрел на уходящую спину пасынка, потом надел очки и стал читать.

Вечер. Они сидят вдвоем в гостиной. По телевизору тихо идет какая-то программа. На столе вместо графина с водкой стоит лоток с землей, где Маргарита проращивает лук на подоконнике. Никита смотрит не на экран, а в окно, на огни города. —Знаешь, — тихо говорит он, не поворачивая головы. — Раньше я из самолета на эти огни смотрел. Там, вверху, они как россыпи бриллиантов. А внизу — ты. А теперь вот сижу среди них и понимаю, что главный огонь — вот он, тут рядом. Он поворачивается и смотрит на нее.Не с страстью первой сауны, не с виной больного, а с глубоким, выстраданным спокойствием. Маргарита молча кладет свою руку на его.Никаких громких слов не нужно. Их новый ритм, их тихая, ежедневная работа друг о друге и была тем самым главным огнем. Они нашли его не в бурной страсти, а в тишине после грома. И это было прочнее любого камня.

---


Глава 9. Дорога

 Раннее майское утро. Воздух на автовокзале прохладен и прозрачен, пахнет бензином и свежестью. Солнце еще не поднялось высоко, и длинные тени от автобусов лежат на асфальте, как стрелки гигантских часов, отсчитывающих последние минуты. Вокруг царит привычная суета отъезжающих: хлопают дверцы, работают дизеля, слышны обрывки прощаний.

Никита стоял рядом с своим новым, скромным по размерам рюкзаком. В нем не было камней с Сахалина — на этот раз вахта была на Кавказе, поближе. И в нем не было места для бутылки. Он был одет не в рабочую робу, а в чистую, удобную куртку. Его лицо все еще хранило следы болезни, но взгляд был другим — не уставшим от жизни, а спокойным и очень внимательным.

Маргарита смотрела на него, и сердце сжималось не от страха, как раньше, а от щемящей гордости и какой-то новой, зрелой нежности. Он был похож на ученика, который сдает самый главный экзамен — экзамен на доверие к самому себе.

— Таблетки положил в карман рубашки, чтобы не рыться, — сказала она, поправляя ему воротник. Голос был ровным. —Положил. Расписание приема на листочке, под плёнку документов. Как ты велела. —Звони, как доедешь. Не важно, во сколько. —Обязательно.

Их диалог был лишен пафоса. Это были слова-ритуалы, слова-обереги, которые скрепляли их новое соглашение. Он уезжал не для того, чтобы забыться, а для того, чтобы обеспечить их общую, теперь уже более спокойную и осмысленную жизнь.

Из-за спины Маргариты вышел Лёва. Он стоял, засунув руки в карманы косухи, и смотрел куда-то поверх головы Никиты. —Ну, счастливо, — бросил он, казалось бы, небрежно. Никита повернулся к нему,улыбнулся. —Смотри за матерью, боец. Не балуйся. —Ага, — Лёва кивнул и неожиданно протянул руку. Не для объятий, а для рукопожатия. Мужского, равного.

Никита пожал ее, и в этом жесте был целый мир, который они построили за месяцы его болезни. Мир, где было место уважению вместо обиды.

Объявление о посадке прозвучало резко и громко. Никита взвалил рюкзак на плечо — движение уже более уверенное, чем несколько месяцев назад. Он посмотрел на Маргариту, и в его глазах она прочла все: и благодарность, и обещание вернуться, и ту самую, прорвавшуюся сквозь все испытания любовь. —Ну, я поехал... хозяйка.

Он обнял ее быстро, крепко, и пошел к автобусу, не оглядываясь. Оглянуться — значит показать слабину. А он был теперь сильнее, чем когда-либо.

Маргарита и Лёва стояли и смотрели, как автобус, помаргивая габаритами, выруливал на трассу и растворялся в утреннем потоке машин.
  Они шли домой молча. Во дворе цвела сирень, и ее густой, пьянящий аромат заполнял все вокруг. В квартире пахло кофе и одиночеством, но оно было не гнетущим, а ожидающим.

Маргарита подошла к окну. На подоконнике, рядом с ее шкатулкой, лежал один-единственный камень — тот самый нефрит, символ выносливости. Никита оставил его ей «на время командировки». Она взяла его в руку. Он был уже не холодным, а теплым от весеннего солнца.

Лёва включил в своей комнате музыку, но сделал ее тише. Впервые за долгое время в квартире не было громких голосов, но в ней не было и пустоты. Она была наполнена тишиной, в которой слышалось эхо недавнего прощания и предвкушение новой встречи.

Маргарита смотрела на дорогу, уходящую за горизонт. Он ехал. Но на этот раз она знала — он везет с собой не усталость от жизни, а ее вкус. И он обязательно вернется. Потому что они наконец-то по-настоящему прикипели друг к другу. Не из-за долга, не из-за страсти, а потому что стали одной единственно возможной друг для друга опорой. И это было самое прочное начало из всех возможных.

Конец повести.

---


Эпилог

 Прошло полгода. Золотая осень. Воздух прозрачный и звонкий, как хрусталь. Небо — высокое, синее-синее. Березы под окном стояли в лимонно-желтом уборе, и время от времени ветер срывал с них горсти листьев, осыпая землю золотом.

Маргарита сидела на той самой скамейке во дворе, где они с Никитой летом совершали свои первые робкие прогулки после болезни. На ней было то самое платье цвета граната, которое он когда-то выбрал для нее в торговом центре. В руках она держала открытку. Не электронную, а самую настоящую, бумажную, с видом на заснеженные кавказские вершины.

Почерк был крупным, уверенным: «Марго. Здесь холодно, но воздух — как шампанское. Пью только его. Работа спорится. Скучаю по твоим пирогам и по нашему подоконнику. В кармане лежит камень — похож на твои глаза, когда ты смеешься. Возвращаюсь к первому снегу. Твой Северный Ветер. Н.»

Она перечитала эти строки несколько раз, и по лицу ее расползлась медленная, счастливая улыбка. Он не звонил каждый день. Но эти редкие открытки, эти смс-сообщения перед сном значили куда больше, чем все прежние шумные «праздники». Это была уже не страсть, не привычка, а глубокое, спокойное чувство, прошедшее через болезнь и страх и закалившееся, как сталь.

Лёва, окончив школу, поступил в колледж на программиста. Уехал в соседний город, но приезжал каждые выходные с грязным бельем и аппетитом. Он теперь спокойно говорил по телефону с Никитой, советуясь о выборе ноутбука. Стенка рухнула окончательно.

Дочери обустраивали свою жизнь, внуки росли. Ее «вагон» был все так же полон, но теперь он ехал по ровным рельсам, а она могла не только тянуть его, но и смотреть по сторонам, видя красоту мира.

Она подняла лицо к солнцу, закрыла глаза. Северный Ветер сейчас был далеко, но она знала — он обязательно вернется. И принесет с собой запах горной свежести и новые истории. А она, Рыжая Марго, согреет его своим теплом, как всегда. Они нашли свой ритм. Свое равновесие. Они прикипели. Но теперь это слово звучало не как приговор, а как самая надежная в мире опора.

Конец.