Глава 10. Опять завод

                *Текст опубликован после смерти автора
                в соответствии с его желанием

Новые времена
Глава 10. Опять завод


Группа факультета МТД (механическая технология древесины), куда я попал, по составу отличалась от мехфака тем, что добрую её половину составляли девчонки. В остальном разницы я не почувствовал. Занятия по математике, физике проходили в самой большой аудитории института. В той самой, где скамейки и столы располагались амфитеатром. Там после войны вплоть до пятидесятых «крутили» кино. На лекциях сидели студенты-механики всех отделений. У них была единая учебная программа по общеобразовательным дисциплинам.

Отличием и неприятной неожиданностью стала химия. На мехфаке химию изучали два семестра, а на МТД – четыре! Если помните из моих рассказов про школу – с химией были проблемы, и образ Дуры Павловны опять замаячил на горизонте.

Определяющим был новый режим обучения: занятия начинались в 18.10. В каждом семестре в течение двух лет сдавали по два экзамена и четыре зачёта – один дифференцированный.

Студентов МТД-шников распределили по деревообрабатывающим цехам предприятий города. Кто-то попал на мебельные, некоторые на предприятия, выпускающие столярку, и т.д. Меня и ещё четырёх студентов направили на Воронежский вагоноремонтный завод им. Тельмана (ВРЗ). Располагался он на левом берегу реки Воронеж (по географии – почти напротив СХИ по прямой), а проживали мы на правом берегу, институт же стоял на правом.

Это стало большой головной болью. Для не воронежцев поясню: в те времена с левого берега на правый можно было добраться через два автомобильных моста. Первый трамвайный маршрут шёл по дамбе, другой – из центра города, по Чернавскому мосту. Район же Лесного располагался в пятнадцати километрах севернее.

Самая короткая дорога на ВРЗ пролегала через Чернавский мост – один из символов Воронежа, ему немногим более ста лет (1909 г. постройки, до него стоял деревянный мост). Чернавским называется по имени луга перед мостом, который в народе именовали Чернавым, то есть красивым. (Синоним «чернявый». Чернавка – девушка со смуглой кожей и чёрными волосами).

Чтобы попасть на ВРЗ, приходилось ехать на трамвае в центр, затем пересаживаться и на другом трамвае доезжать (километров пять-шесть) до Ленинградского проспекта на левом берегу, опять пересаживаться на третий трамвай и добираться до вагоноремонтного завода. Нужно было потратить два-два с половиной часа времени! А оно у нас было?

Мы шли напрямки: от института через дорогу и лес по тропинке вниз с горы к старому кладбищу, спускались на луг, переходили речку, четверть ширины переплывали, держа шмотки одной рукой, чтобы не замочить, и попадали на левый берег, а там уж оставалось полкилометра до завода. И таким же макаром обратно. Зимой добирались на лыжах. Нас к тому времени знал почти весь завод. Никто, кроме нас, не использовал такой экзотический транспорт! А вот в межсезонье речку не перейдёшь. Мы прорывались по железнодорожному мосту. Его охраняли, и нам приходилось расплачиваться бутылками Солнцедара.

Деревообрабатывающим цехом руководил Андрей Михайлович Карцев. Это был больной человек, с желтушным цветом лица, постоянно жующий какие-то таблетки и порошки. Он со старанием подошёл к обучению студентов: решил, что поставит их сроком на два месяца к каждому станку, начиная с заводской пилорамы. Таким образом предполагалось, что за год каждый студент отработает на каждом имеющимся в цехе станке, а затем на постоянную работу закрепит по способности выполнять план.

Я мгновенно влился в коллектив цеха. Видимо потому, что профессионально работал на токарном станке по металлу.

На старой пилораме Р75 меня сразу признали рабочим человеком. Менял поставы, пил и частенько вообще работал за старшего, но, как ни крути, всё равно называли студентом. Сразу вспомнил «Приключения Шурика». Моя святая обязанность – лазить через забор в магазин за водкой. Бетонный забор был невысокий – метра два, собранный из панелей, которые стыковались сварной арматурой. По этим стыкам нетрудно было перелезть, что я постоянно и делал. Только однажды решил ускориться, спрыгнул с него на территорию завода и отшиб пятку, неудачно приземлившись на рельс. Пролежал дня три, а потом ещё долго ощущал боль в пятке.

Второй случай вообще был чреват… Однажды я с напарником менял постав, а к нам привели на экскурсию пионеров. Они расположились вдоль рельсового пути, а двое пацанов зашли в тыльную сторону, и я их не видел. В старых рамах пилы в пильной рамке крепились стальными клиньями через деревянный вкладыш. Первым делом надо кувалдой выбить клинья. Я от гордости, что на меня смотрят, звезданул по клину – тот выскочил пулей прямо в лоб пионеру. Хорошо, он был в шапке (дело происходило зимой), но, несмотря на это, пацан рухнул, как подкошенный. Слава Богу, обошлось, но меня сняли с пилорамы и поставили к фрезерному станку.

Травмы на деревообрабатывающих производствах были нередки, а у студентов случались совершенно дурацкие. На занятиях вечером частенько приходилось видеть перебинтованные руки студентов. А у нас Володя Т. (он позже возглавит Гузирипльский леспромхоз) умудрился отрезать палец на ноге!

Он поспорил, что выключит ленточнопильный станок ЛС80, затормозит шкив сапогом за полминуты. У этого станка не работал электродинамический тормоз. Вовка раскрыл нижнее ограждение и, держа конечник, нажал на грибок, выключив тем самым станок, а ногу в сапоге засунул за ограждение, пытаясь притормозить ею шкив. Нога соскользнула вверх и ленточной пилой срезала носок кирзового армейского сапога вместе с фалангой большого пальца!

Вообще-то совершенно дурацкие случаи на производстве не являются диковиной. Один наш торцевал на ЦПА 40 заготовки и тут же, не отходя от «кассы», договаривался с девушкой, тоже станочницей, о свидании. Скалил зубы, а левой рукой подавал заготовку на пилу. Неожиданно, когда рука была в зоне реза, он нажал ногой на педаль подачи пилы. Отхватил два пальца.

А Рыжий (Володя Плотников), разбитной парень, пришёл на работу в свободном вязаном свитере с воротником «углом». Он работал на большом фуганке и когда, прижимая, провожал заготовку по столу, болтающийся свитер попал на ножевой вал. Мгновенно вал распустил шикарный свитер на составляющие, и Рыжий на глазах изумлённых баб (на станках работало много женщин) стал голым. Но когда дело дошло до воротника, положение «поплохело»: станок размотал поперечные нитки легко, не причинив Рыжему травм, а вот когда пошли нити ворота вдоль, Володю притянуло мордой в стол станка и не изуродовало лишь потому, что в те годы на многих станках устанавливались плоские, а не клиновые ремни.

Плоский ремень проскользнул и соскочил со шкива, а Рыжий стащил остатки ворота и голым по пояс вбежал в курилку. Его била мелкая дрожь. А по цеху среди баб мгновенно разнеслось: Рыжего перемололо и унесло в циклон. Мы тоже пришли в курилку и дали Володьке папиросу. Вскоре ворвался мастер Макеич, здоровенный мужичище, и сходу врезал Рыжему по зубам…

А уж совсем идиотский, из ряда вон выходящий, случай произошёл в цехе с дураком-практикантом из ремесленного училища. Все называли его Фузуюшником (ст. от ФЗУ). Он подобрал на улице большущую гайку от путей и крутил её, не зная, что с ней делать. В курилке, подбросив, не поймал. Она упала на палец большой ноги токарю Петровичу, обутому в сандалии. Петрович крякнул и отвесил подзатыльник Фузуюшнику:
–  Бестолочь, – бросил он, – не знаешь, куда деть, так накрути её себе на хрен, осёл!
Перекур закончился, и мы разошлись к станкам, а Фузуюшнику, видать, очень понравился совет, и он действительно накрутил… И побежал хвастать. Мужики выражались матерно, вращали пальцем у виска, а бабы визжали. Фурор в цехе превзошёл все ожидания Фузуюшника. Он прославился!

Всё бы ничего, да случилось непредвиденное. Почуяв отёк, Фузуюшник побежал в курилку и попытался отвинтить гайку, но не тут-то было. Гайка держалась крепко и сниматься не хотела. Тут Фузуюшник запаниковал, засуетился и упал в обморок. Бригадир пошёл докладывать о происшествии начальнику цеха Карцеву.

Карцев вытаращил глаза и разинул рот. Потом, когда очухался, приказал позвать Ивана Семёновича, старого слесаря-лекальщика, и приказал ему срезать гайку. Тот, пожевав губами, мрачно ответил:
– Ладно, но премия за тобой, Михалыч! Работа эта не моя – гайки с хрена убирать, мне деньги за это не платят!

Вскоре Иван Семёнович появился в курилке с чайником, небольшими тисками, ножовкой по металлу и напильниками. Желающие посмотреть набились в курилку, бросив работу. Семёныч, набрав в чайник воды, вручил его первому в рядах зрителей и сказал:
– Лей засранцу на гайку, а я спиливать буду.

Короче, спилил Семёныч гайку, а Фузуюшника отвели в медпункт. Наш цех прославился на весь завод. Даже в заводской газете прописали. Жалко, я не сохранил!

Уставали здорово. После смены надо было ещё добраться домой, поесть и бежать на занятия. На лекциях спали вповалку, а если не спали, то ни черта не соображали. Кукурузника кляли нещадно. Попробовал бы встать в шесть, отстоять смену у станка, потягать несметное количество досок и заготовок, а потом ещё отсидеть на занятиях!

У станочников была нормальная зарплата: в среднем двести-двести пятьдесят и выше рублей. Кроме всего, мы имели разовый билет на железнодорожный транспорт в любой конец СССР. Завод входил в систему Министерства Путей Сообщения. До сих пор жалею, что не прокатился во Владивосток, а мысли такие возникали! Ездил к тёте в Ленинград.

В октябре 1962 года разразился Карибский кризис. Спросите, какое к нему отношение могли иметь мы, студенты второго курса? Практически никакого – где кризис и где мы? Однако некоторые «штрихи» времени запомнились.

Похолодало, переходить речку по пути на работу стало некомфортно. На перерыв в столовую мы ходили гурьбой. Заводская столовая была лучше студенческой и дешевле. На шестьдесят копеек можно было вполне прилично поесть. Обед на выбор из двух-трёх блюд. Например, на первое – борщ или рассольник, или суп лапша с курицей – без курицы. Иногда молочный рисовый суп. На второе – котлеты или поджарка с гречкой или макаронами, а бывало, и с картофельным пюре. Но мы, как правило, выбирали либо гречку, либо макароны. Были ещё тефтели, но они ничем не отличались от котлет. На десерт – оладьи с яблочным вареньем и чай или компот из сухофруктов.

Пообедав, наши пошли к цеху, а мы с Рыжим решили завернуть на спортплощадку. Оставалось с полчаса от перерыва, и мы решили поиграть в настольный теннис. Ещё на подходе почуяли неладное: туда валом шёл рабочий люд.

Прямо под баскетбольными щитами мы увидели столы, накрытые красной материей, стулья. На них восседало заводское начальство, которого мы не знали. Народу было порядочно. Две спортплощадки битком. Приладили микрофон, и лысый плотный мужик начал вещать что-то про Кубу, остров свободы и дальше в этом ключе. Мы спросили у крайних, что тут происходит? Тётка в зелёном платке серьёзно ответила:
– Война, наверное, будет… С Америкой!

Мы обалдело раскрыли рты, но мурашки пробежали. А тем временем, митинг заканчивался. Лысый объявил:
– Кто добровольцем на Кубу, прошу пройти к столу и записываться. 

Стали подходить мужики. Я обратил внимание на их лица – угрюмые и сосредоточенные. Рыжий дёрнул меня за рукав: «Пошли отсюда на хрен, а то, не дай Бог, запишут!».

 Мы смылись по-быстрому и залезли в сушилку отдохнуть после обеда. На заводе были старые кирпичные сушильные камеры со смешным названием Грум-Гржимайло. У ворот не жарко – в самый раз, и мы частенько зимой полёживали на тёплых досках. Там никто нас не искал.

В пятницу секретарь деканата сказала мне, чтобы шёл в актовый зал. Там готовят сборный концерт, который будет посвящён Кубе. Готовились в субботу провести мероприятие.

Ответственный за художественную самодеятельность по институту, ассистент кафедры истории КПСС Анатолий Иванович Токмаков, руководил парадом, держа в руке сценарий. Над потолком сцены уже висел огромный портрет Фиделя Кастро, а под ним плакат: «Свобода Кубы под угрозой!».

Справа прикрепили большой портрет Хрущёва с тремя седыми волосинками на лысой голове с оттопыренными ушами в паре с красавцем Фиделем в берете. Они сплели поднятые вверх руки на фоне флагов Кубы и СССР, а под ними большими буквами текст: «Куба не одинока!».

По центру сцены повесили белый экран. Предполагался показ кинохроники без звука, а на сцене готовился концерт с кубинской тематикой. Мослу дали четыре песни. Две – мужские, две – женские. Я побежал за Ларисой – мы практически не расставались. По дороге заскочил в общагу предупредить Васю Кондрашова, что он поёт Магомаевскую песню «Куба – любовь моя».


Сейчас уже не припомню, кто и что пел, но ноты набрасывал Эдик Ахтырский. Лариса пела одна и в группе. Одна мелодия в ритме самбы мне очень нравилась. Задорная, звонкая и мелодичная. Голос Ларисы звучал замечательно, а у меня был отличный проигрыш на кларнете во второй октаве, которым начиналась песня, затем Ахтырский вставил его в середину, и им же уходили на коду. Концерт прошёл на ура! Всё, что было связано с Кубой, воспринималось с большим энтузиазмом. Вообще Фиделя в нашей стране очень любили. Мне позже рассказывал приятель из циркового оркестра о посещении Фиделем Воронежа летом 1972 года в сопровождении А.Н. Косыгина. Его встречали цветами, как родного.

Город пестрел лозунгами на испанском и русском языках: «Братский привет трудящимся Республики Куба, строящим социализм!», «Добро пожаловать, дорогой товарищ Фидель Кастро!».

Кубинский лидер пробыл в Воронеже два дня. За это время побывал на Нововоронежской АЭС, в сборочном цехе Воронежского авиационного завода и на других предприятиях. Толпы людей выходили на улицу, чтобы встретиться с Фиделем Кастро и сфотографировать его. Когда его кортеж проезжал по центральным улицам города, он приветствовал жителей и махал рукой. Некоторым удалось даже обнять кубинского лидера и пожать руку. Он неоднократно подходил к людям, стоящим за ограждением.

Позже я узнал, что, оказывается, единственный сын Фиделя Кастро – Фидель Кастро Диас-Баларт, сопровождавший отца во время поездки в Воронеж в 1972 году, в конце 60-х два года проучился на физфаке ВГУ под именем Хосе Рауль Фернандес (Фиделито), затем продолжил обучение в Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова и работал у нас в Дубне. В Институте ядерной энергии имени И.В. Курчатова защитил кандидатскую и докторскую диссертации.

И напоследок пикантная подробность: у сына Кастро в Воронеже проживала дама сердца, и сказывают, что он даже ночевал у неё в свой приезд. Охрана обыскалась! Об их дальнейших отношениях мне ничего неизвестно.

В начале зимы Лариса простудилась и тяжело заболела бронхитом. До сих пор она им периодически болеет. Видимо, перешёл в хроническую форму. Ухаживать за ней на квартире у Машки не представлялось возможным, и я забрал её к нам домой. Бабушка посмеивалась, но разрешила. К тому времени она хорошо знала Ларису и не возражала.  Она по-своему хорошо к ней относилась. Мы разместились втроём в одной комнате.

Дед никогда не лез к нам ни с чем. У него был кабинет, из которого он выходил летом в сад и в столовую на обед. И потом у нас к этому времени сложились очень-очень родные и тёплые отношения. Так что хоть его никто и не спрашивал, но он тоже не возражал.

Продолжение следует…