Роман с жизнью...

Ангелина стояла на краю обрыва, и ветер рвал с неё всё, что было лишним - тревоги, условности, бледные оттенки будней. Внизу билось о скалы море, и каждый всплеск был как вздох — то ли отчаяния, то ли восторга. Именно в такие моменты она чувствовала себя наиболее живой.

Мысль, которая пришла к ней еще в университетские годы на лекции по экзистенциализму, стала ее личным манифестом: «Не имея возможности жить вечно, мы имеем возможность жить ярко». Для неё это было не красивой цитатой, а операционной системой.

С точки зрения психологии, у Ангелины был диагноз — «тревожное расстройство». Она знала о конечности всего. О том, что время утекает сквозь пальцы, как песок. Эта мысль могла парализовать, заставить свернуться калачиком под одеялом и бояться любого выхода за порог. Но Ангелина пошла от противного. Если песок утекает так быстро, значит, нужно сделать каждую крупицу драгоценной. Её тревога, словно злой джинн, была заключена в лампу и превращена в топливо. Топливо для яркости.

Её философия была простой и безжалостной. Вечность — иллюзия, придуманная для утешения слабых. Боги, загробные миры, перерождения — всё это, возможно, лишь сказки, чтобы сладким сиропом залить горькую пилюлю небытия. Ангелина отказалась от этого сиропа. Она предпочла принять пилюлю, как есть, и в этой горечи обнаружила невероятную остроту вкуса настоящего момента.

Психология ее поступков была полем битвы между страхом и жаждой. Выйти на сцену и спеть свою песню? Страх шептал: «Тебя осудят, ты не идеальна». Но жажда жизни кричала: «Ты почувствуешь электричество в воздухе, увидишь отклик в глазах незнакомцев! Это будет реально!». И она выходила.

Поехать одной в незнакомую страну? Страх рисовал картины катастроф. Жажда жизни шептала о запахах чужих рынков, о чувстве полной потерянности, которое обостряет каждое ощущение до предела. И она покупала билет.

Любить, зная, что сердцу предстоит боль? Страх умолял построить крепость вокруг души. Но жажда жизни настаивала: «Боль — это плата за интенсивность чувств. За те моменты, когда кажется, что твоё сердце способно осветить целый город». И она открывала дверь.

Её жизнь не была сплошным карнавалом. Были и падения, и слёзы, и ночи, когда казалось, что все краски потускнели. Но в этом и заключалась её глубокая, экзистенциальная психология — принимать тьму, как необходимый контраст для света. Без ночи не ценишь день, без боли не ценишь радость. Она не бежала от негатива, она вплетала его в общий узор, делая его частью картины, а не дырой в холсте.

Однажды её спросили: «Ангелина, разве ты не боишься, что, проживая жизнь так ярко, ты быстро ее «износишь»? Что когда-нибудь ты исчерпаешь себя?»

Она улыбнулась, и в её глазах плескалось тот самое море, что билось о скалы.
«Свеча, которая горит с двух концов, возможно, живёт недолго, — сказала она, — но она дарит невероятно много света. Я предпочитаю быть яркой свечой, чем вечной, но тлеющей головешкой. Энергия не исчезает, она лишь преобразуется. И я надеюсь, что мой свет, моя яркость, превратятся в чье-то воспоминание, в чью-то улыбку, в чью-то смелость изменить свою жизнь. В этом и есть моё бессмертие. Не в длительности, а в интенсивности и в отзвуке».

Ангелина сделала шаг вперед, не в бездну, а на узкую тропинку, ведущую вниз, к воде. К новой стихии, к новому ощущению. Она не верила в вечность. Она верила в текущую секунду, в солёные брызги на лице, в стук сердца, заглушающий шёпот страха. Её жизнь была не попыткой убежать от смерти, а страстным, полным любви романом с самой жизнью. Романом, в котором каждая страница была написана жирными, сочными, нестираемыми чернилами….