Глава вторая, часть первая

     Корни, уходящие в вечность



  После того, как Эдгар вернулся домой, весь вечер он провел у постели отца. Старый Уилл совсем ослаб и с трудом мог подниматься с постели. Его нескончаемый кашель и хрипы - стали привычными для дома семейства Тауни.
  Наступило утро следующего дня и первое, что сделал Эдгар, это проверил состояние отца. Весь его разум занимали мысли о том, как ему помочь, чтобы хоть немного унять эту проклятую хворь, и ничего более не отвлекало его от заботы об отце. Каждый день он доил коз и поил отца теплым, парным молоком, готовил и подавал ему горячий бульон, сам молол муку на мельнице, замешивал тесто и пек свежий хлеб, разминал отцу руки и ноги, чтобы те не закостенели, обтирал теплым, влажным полотенцем, чтобы освежить дряхлую родительскую кожу. Эдгар искренне верил, что его забота не будет растрачена напрасно.
  Оливер без лишнего волнения отправлялся на службу, доверяя отца младшему брату. Но, как бы сильно мальчик не старался, в надежде поднять отца на ноги - все его усилия были тщетными. Старик Уилл по своей натуре был крепким человеком, но перед болезнью - все равны. Эдгар это понимал и со все большим усердием опекал отца.
  Отец видел это, но ни разу не произнес и слова благодарности. Вместо этого он лишь ворчал.
- Не стоит вечно крутиться возле меня, будто ты прислуга королевского отпрыска. Лучше бы  отправился в лес, да натаскал уток. Оливер сказал вчера, что кабанятина тоже заканчивается. Неужели ты решил бросить охотничье дело?
  Эдгар искренне удивился, услышав это от отца.
- Охотничье дело? Ах... да. Наверное, стоит мне подучиться пользоваться твоим ружьем.
  Старый Уилл скривил в настолько же искреннем удивлении лицо, после чего махнул костлявой рукой и уставившись в грязный потолок сухо ответил:
- Вразуми тебя Господь, глупый щенок. Совсем спятил, пока обо мне пёкся. Нечего ерунду болтать. Бери ружьё и ступай, поохоться. Иначе не ровен час, спятишь возле моей койки. А если смерть меня настигнет без твоего присутствия, так ничего не поделать. Знаешь ли, она не имеет ни терпения, ни жалости, ни смущения - заберет душу и в кругу семьи и в полном одиночестве.
  Эдгар неохотно кивнул и посмотрел в мутное, покрытое копотью окно. На улице похолодало и тащиться в лес ему искренне не хотелось. Но отцу перечить хотелось еще меньше.
  Мальчик взял отцовское ружье, проверил его, и, перекинув через плечо отправился в сторону леса. Ему казалось странным, что отец был удивлен тем, что он больше не охотится. Что тут говорить, старик из-за болезни выжил из ума. Позабыл, что Эд никогда этого делать не умел. Однако же мальчик был ещё больше удивлен тому, что пробежавший мимо заяц был подстрелен им с первой попытки. В ту секунду перед глазами мелькнуло странное видение леса, усыпанного изумрудным блеском, словно когда-то Эд уже это видел. Но сейчас он видел лишь увядающие, мрачные деревья и промозглый, влажный ветер, вьедавшийся в кости.
  Он направился в сторону зайца, который еще был жив и дергал в судорогах задней лапой, но когда мальчик ухватил его за уши и развернулся - в памяти снова ожило непонятное - не то ли воспоминание, не то ли фантазия,  в которой он четко слышал чей-то звонкий смех. Но стоило Эдгару сделать пару шагов, как всё растворилось.
- И чего я приперся сюда. Как бы ни ругал меня отец, а охота - это не по мне. - мальчик посмотрел на издохшего в его руках зайца и пошагал к дому. Хватит на сегодня охоты.
  Дни летели медленно и уныло. Их сменяли недели. От тепла остались лишь воспоминания. Нынче за окном царствовал холод и промозглые, нагоняющие еще большую тоску дожди. Солнце уже давно не выглядывало сквозь плотную свинцовую пелену туч и облаков. Блэкфилд, казалось, был мертв. Редкий раз можно было встретить на улицах людей. Если же и случалось такое, то встреча заканчивалась на произнесенном друг другу пожелании хорошего дня, хотя каждый знал, что желать подобного унылой зимой - глупо.
  В середине зимы Тауни старшему стало еще хуже. Отныне даже забота младшего сына не помогала ему. Эдгар же не опускал руки. Он запрягал в повозку уже постаревшую кобылу и каждую неделю ездил в Нордстоун в поисках доктора, способного помочь отцу, но ему удавалось лишь находить некоторые лекарственные травы, что советовали в лечебницах. Но и те не давали никаких шансов, когда речь шла о туберкулезе, который сопровождала еще и больная печень.
 Уилл понимал, что сын и сам рискует перенять болезнь и лишиться будущего в столь юном возрасте. Он не позволял тому притрагиваться к своим мискам,  но Эд не мог позволить отцу питаться из грязной посуды, подобно свиньям. Он постоянно приносил тазы с теплой водой и мыл отца, ответственно менял белье и постель,  а редкий раз ему даже удавалось усадить отца в повозку, чтобы отвезти на побережье и позволить бедолаге подышать свежим воздухом.
  Оливер не мог не замечать усердий и стараний младшего брата в уходе об отце, но не сочувствовал ему и не принимал участие в помощи. Он оправдывал это тем, что у каждого в семье должна быть своя роль. И если роль Эда заключается в уходе за отцом, то роль Оливера - содержание семьи.
  И так длилось до одного крайне важного дня в жизни семьи Тауни. Это была пятнадцатая весна в жизни Эдгара и последняя в жизни Уилла.
  Рано утром, когда Оливер, как обычно уехал на службу, Эдгар отправился доить коз и заметил, как у дороги за ночь расцвело жасминовое дерево. Он стоял и смотрел на него, не сводя взгляд. В эту минуту его отец и испустил дух. Это произошло так тихо и предсказуемо, что когда Эдгар зашел в дом с кувшином свежего молока - он лишь молча смотрел на упокоенное тело Уилла.
  Похороны проходили так же тихо и неприметно. Никаких эмоций среди немногочисленных собравшихся не исходило. Разве, что тихие, едва уловимые перешептывания женщин из соседних домов и поцокивание языками мужчин, являвшихся мужьями первых. Что еще можно было ожидать на похоронах палача, который с юных лет не расставался с топором?
  Эдгар наблюдал за тем, как местные мужчины небрежно бросают землю в могилу, спеша завершить дело, чтобы скорее надраться эйля по причине похорон. Вокруг же стояли люди, которые пришли вовсе не за тем, чтобы проводить старика Уилла в последний путь, а по той лишь причине, чтобы послушать сплетен от таких же, как они,  и добавить своих. Ведь не каждый же день из жизни уходит такой душегуб.
- Брат. - тихо обратился к Оливеру Эдгар. Тот еле слышно отозвался, не отводя отрешенного взгляда от могилы.
- Скажи. Когда настанет твой час, тебя будут хоронить с таким же пренебрежением? И неужели никто не вспомнит тебя хоть одним добрым словом? Если так, для чего тратить свою жизнь ради этого? Мне страшно подумать, что лишь ради жалования.
  Услышав вопрос брата, Оливер словно вернулся в сознание и резко посмотрел на брата.
- Каждый живет для самого себя. С каких это пор тебя беспокоит, кто и что подумает и скажет о тебе? Наша семья нашла свой кровно заработанный кусок хлеба и скоро ты продолжишь это дело. Такова была воля отца и ты должен подчиниться ей.
  Эд действительно подчинился. В его жизни не существовало ничего более, кроме службы, к которой он приступил намного раньше, чем планировал сам Оливер. Он отвез брата в Нордстоун. Он уверял его, что дело, которым Эдгару предстоит заниматься - священно, ибо руками палача правосудие творит сам Господь.  Эд сам поймет это, когда возьмет в руки топор, или же выбьет табурет из под ног приговоренного к повешению.
  Впервые Эд задумался над словами брата, когда тот привёз его в главную темницу Нордстоуна, которая уже издали всем своим мрачным видом доносила до увидевшего ее точное понимание того, что это за строение и для каких нужд возведено.
  У самого входа братьев встретил главный тюремный смотритель. Его звали Том Блэк - коренастый, высокий мужчина с холодным взглядом маленьких черных глаз и крупным носом.
- Я привел его. Покажи ему, Том. Покажи всё. - сказал Оливер в попыхах и погнал коня обратно, словно опасаясь, что Эдгар передумает и последует за ним.
  Стоило Тауни младшему по указу Тома сделать несколько шагов по холодному полу тюремной крепости, как кровь его, будто подчиняясь здешнему закону - стала холодеть. Он не мог отделаться от мысли, что каждый вошедший сюда - входит живым, но далеко не каждый возвращается таковым.
- Не думай лишнего. - привычным командным тоном пробасил Том и жестом глаз пригласил юного Эдгара в глубь крепости.
  Эд чувствовал, что, чем дальше он заходит,  тем тяжелее становится дышать. Воздух, пропитанный нескончаемыми муками, страхом  и беспомощностью - перекрывал дыхание, подобно жидкому свинцу. Откуда-то из бесконечных коридоров темницы эхо донесло протяжный стон узника, вынудивший юношу замедлить шаг. Это действие не было не замечено смотрителем, который незамедлительно сделал замечание:
- Все же я не думал, что вы с братом настолько разные. Помнится, когда Оливер впервые переступил порог крепости - первое, что он сказал, это - "Надеюсь, что я достоин находиться здесь, дабы не осквернить это место сомнением". И он ни разу не усомнился в правоте верховного суда и принимаемых им решениях. Вера в справедливость ведет его,  как и всех нас. Тебя же ведут сомнения и страх перед совестью. Но это лишнее. Сегодня они навсегда покинут тебя, мой мальчик.
  И Эдгар увидел всё то, чего никогда еще не видел и не мог даже представить, что однажды увидит.
- Ты не должен пугаться того, что увидишь. -  предупредил Том, когда они с Эдгаром приблизились к самой дальней решётке, откуда уже издалека доносился жуткий вой и рёв, которые могли принадлежать только дикому зверю.
- Поприветствуй гостя. - сказал Том и резко склонив голову над ухом Эдгара, тихо шепнул ему,  - Не смей приближаться к нему ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Иначе он разорвет тебя голыми руками.
- Именно... - прошипел из темноты узник и шагнул к железным прутьям решетки, между которыми тусклый свет лампы осветил жуткое, перекошенное вечной яростью и безумием лицо.
- Как вас зовут? - едва расслышав от волнения и страха собственный голос спросил Эд у узника, изучая отталкивающее лицо, рассеченное надвое глубоким шрамом.
  Полное отвращение наступило, когда узник злобно улыбнулся гнилым ртом, из которого прямо в лицо юноше повеяло смрадом.
- Нас? Хах! Нас! - узник вцепился в решетку огромными руками с черными, поломанными ногтями. -  Мальчик... в этой проклятой норе не может быть "нас", ибо, если бы они были - я уже порвал и сожрал бы их! Точно так, как я сделал это с женой и двумя детьми! А ещё с глупым проповедником и лавочником. Поэтому здесь только Джо! Но я бы не отказался вновь ощутить сырую, липкую и теплую плоть в своих руках. Пульсирующую кровь в венах еще живого человека. Звук рвущихся жил и мышц. О-о-о, Боже, как это навевает аппетит! А твои глаза я оставил бы на десерт! Обычно я высасываю их последними. Это слишком скоротечное удовольствие.
  После сказанного мужчина засмеялся громким, безумным басом, затряс головой и высунул язык, которым со смаком принялся облизывать прутья.
- Веселись, Джо. Сегодня твоя последняя ночь. - обратился к нему Том и ударил палкой по решетке. - Утром на рассвете ты будешь четвертован, а твои останки будут брошены на съедение тем свиньям, из которых однажды приготовят обед для постояльцев этой крепости.
- Это будет великое наслаждение! - в диком, безобразном экстазе прохрипел Джо закатывая глаза, словно и вправду испытывал удовольствие от своих мыслей и фантазий. - Приятно знать, что я продолжу существовать в желудках других людишек и стану частью их плоти. Хе-хе.
- Заткнись, мерзость! - рявкнул Том, и ударив палкой по пальцам узника увел Эдгара,  обращаясь к нему,  - Что ты думаешь об этом?
  Эдгар испугался заданного ему вопроса, ибо не желал даже понимать увиденное и услышанное.
- Разве это человек? Человек не способен на то, о чем поведал этот безумец. Это не может быть правдой. Разве можно использовать в пищу собственную семью? Нет, это невозможно. Поэтому я не знаю, что ещё можно подумать об этом.
  Том понимал состояние Эдгара и решив не задавать вопросов, увел его в соседнее крыло, которое предназначалось для женщин.
  Смотритель остановился возле одной из темниц и объявлил:
- Это Мэри. Глупышка Мэри. Только посмотри в эти глаза, полные боли и печали.
  Юноша всмотрелся в худощавое, бледное лицо с острыми скулами и ввалившимися глазами. Еще совсем молодая женщина, вернее то, что от нее осталось - несчастным, собачьим взглядом смотрела на него.
- Как она попала сюда? За что? - в недоумении спросил Эдгар и вопросительно посмотрел на Тома.
  Смотритель недовольно фыркнул и обратился к узнице:
- Мэри, дорогая, не хочешь рассказать гостю, почему ты оказалась здесь? Кажется, он считает, что ты по какой-то нелепой случайности оказалась в этом страшном месте.
  Поначалу Мэри опускала глаза, лишь робко бросая взгляд на смотревших на нее мужчин, но услышав вопрос она прижалась к решетке лицом и торопливо заговорила:
- Именно так, мистер! Я не должна быть здесь! Это они, они, а не я заслуживают места в этом аду! Но я решила эту проблему... больше мой муж не изменит мне! Он больше не сможет любить эту мерзавку Энн с ее выродком!
- О чем она говорит? - тихо спросил Эдгар у смотрителя, не отводя взгляд от странной женщины, которая все говорила и говорила.
- Мэри не могла иметь детей после неудачных родов. Ее супруг не захотел жизни без потомства и ушел к другой девушке, жившей неподалёку. Когда она родила ему долгожданного сына - Мэри обезумела. Зарубила бывшего супруга, бедняжку Энн и их младенца, будто он в чем-то виновен.
  От услышанного Эдгара резко затошнило. Его нетронутый жестокостью, девственный разум всячески отталкивал эти мерзкие рассказы, не желая верить в то, что такое безумие способно существовать в этом мире.
- Что ж, довольно на сегодня. - объявил смотритель и жестом руки предложил Эдгару покинуть это место. Однако, не успел он проделать и нескольких шагов, как путь ему перекрыла костлявая рука, которую одна из узниц просунула между прутьями.
- Грэйс! Немедленно убери руку, пока я не вырвал ее! - скомандовал Том и ударил по ней палкой. Женщина крякнула и поспешила убрать руку.
- Кто это? - Эд остановился и всмотрелся во мрак темницы, но едва ли рассмотрел потрескавшиеся дрожащие губы на сером лице и взъерошенную копну темных волос.
- Не беспокойся об этом. Это наша Грэйс. Сегодня ее ждет виселица. Она - ведьма.
  Эдгар замер, услышав последнее слово. Что-то теплое и родное в этот миг разлилось в его груди. Не понимая причины, юноша подошел к решетке и внимательно, еще раз попытался изучить женщину. Но увы, полумрак не позволил этого.
- Ты знаешь эту женщину? - с недовольным удивлением спросил Том, но Эд в ответ покачал головой.
- Нет, мистер. Не думаю. Лишь на мгновение мне так показалось.
- Это хорошо, что показалось. Ничего хорошего таким порядочным людям, как мы,  знакомство с ведьмой не предвещает. - Том кивнул своему высказыванию и предложил Эдгару удалиться, что юноша охотно сделал.
  Посещение тюремной крепости оставило в душе Эдгара очень тяжелый след. И всё же отец был снисходителен к нему. Он никогда не рассказывал таких страшных историй о своей работе. И это хорошо, ведь тогда разум Эдгара точно не выдержал бы всего этого ужаса. Мальчик рос в маленьком поселении, укрытом от всяческих, лишенных здравомыслия и умственного здоровья людей, несмотря на то, что жил в семье палачей.
  Сейчас же юный Тауни готовился к тяжелому испытанию в своей жизни. И он не имел никакого представления, что будет с ним, когда он возьмет в руки злосчастный топор. Вероятно, его руки просто не смогут сделать этого. Подняться над шеей жертвы, рассечь плоть и умертвить человека.
  В такие моменты он вспоминал того негодяя из темницы, позволившего себе применить в пищу собственную семью. Эдгар поставил себя на место судьи, которому было бы дано право самому решать, как наказать мерзавца. И душа кричала ему, что этот человек заслуживает того же, что он сам совершил.
  Таким образом, борясь с состраданием, Эдгар Тауни заставлял себя ненавидеть. Юноша старался убедить себя в том, что наказание смертью - единственное, что сможет пресечь жестокие дела людей, чьим сердцем и душой правил гнев и желание вредить.
  Всё чаще он появлялся в стенах тюремной крепости Нордстоуна. Всё больше память его наполнялась историями о страшных убийствах, безжалостных расправах, воровстве, насилии и колдовстве.
  Оливер делал всё возможное, чтобы заставить брата принять предстоящую службу. Он пытался убедить его в том, что дело палача - благословенно Богом и о совести не следует волноваться. Она должна быть чиста. Старший Тауни понимал, что нельзя силой заставить Эдгара принять свою службу. Он должен сам прийти к этому. Для этого Оливер решил издалека подойти к проблеме становления Эдгара служащим муниципалитета. Он часто встречался с надзирателем Томом, а также с могильщиком Бобом, беседуя с ними о том, как следует находить подход к Эдгару, ведь то чудо, что он уже решился посетить тюремную крепость - уже большой шаг. Нельзя допустить того, чтобы юноша отказался от службы.
  Сам Оливер, возможно, был бы равнодушен к выбору будущей работы для брата, если бы не глубокая обида на отца. В свое время, юный Оливер был таким же, как и его брат. Но под гнетом отцовской воли он был вынужден прогнуться. Когда-то же он мечтал стать рыбаком и жить у морского побережья. Старый Уилл был категоричен в решении сделать сына продолжителем рода палачей и если Оливер был вынужден становиться им, то и Эдгар обязан. Так мыслил Оливер. Сам не понимая этого, он через брата желал мести отцу и всему проклятому роду Тауни. Он был уверен в том, что если он был вынужден страдать, то и всё его близкое окружение должно страдать вместе с ним. И в этом решении Оливер поступал глупо и необдуманно, слепо исполняя волю затаившейся в душе обиды.
  Эдгар посещал темницу Нордстоуна всё чаще. И делалось это не для желания скорее приступить к выполнению государственной службы, а чтобы понять узников и их цели для совершения всех тех страшных преступлений. Он искренне надеялся найти объяснение и где-то даже оправдание для тех несчастных. Именно так он называл заключенных. Даже тех, кто творит по истине дьявольские деяния. Эдгар верил, что всех их наталкивали на преступление какие-то тяжелейшие, ломающие дух человека случаи и условия жизни. Но всё чаще он ошибался. По крайней мере его домыслы резко опровергал надзиратель. Том не мелочился с Эдгаром, ибо не любил и не уважал такого нежного подхода к делу. В его понимании - нельзя было проявлять даже мысленно снисходительность, жалость и сочувствие к заключенным - тем самым человек губил самого себя. Губил свое умственное и душевное здоровье, которые для служащего муниципалитета - важнейшие качества, без которых невозможно стать полноценным палачом.
- Пойми, Эдгар, - в очередной раз задев данную тему пытался донести суть вещей до юноши Том, важно вышагивая по каменному полу темницы, - Если не лишать жизни того, кто совершил порочящее имя Господа деяние, то как же иначе быть с ним? Как ему самому с этим справляться? Разве будет лучше, если этот человек остаток всей жизни проведёт здесь?
- О, нет. Это невозможно. Прожить всю жизнь в этих черных, пропитанных холодом, страхом и болью стенах - нельзя. Этого не позволит ни разум, ни здоровье. - честно поделился мыслями Эдгар.
- Разумеется, мой мальчик. - довольно кивая соглашался Том. - Именно поэтому верховный суд и принимает решение лишать жизни этих несчастных. Подумай сам, не лучше ли претерпеть несколько мнговений боли и стать свободным от мук этой жизни, нежели до самой смерти страдать здесь и заживо гнить, в этой преисподне? Когда ты поймешь эту истину, ты примешь и то, насколько же милосерден и снисходителен суд. И к тому же, все мы знаем, что через страдание смерти очищается и сама душа. Погибая - человек смывает с себя и все прегрешения, совершенные им в этом грешном мире, сынок. Помни об этом. Каждый палач, взяв в руки орудие смерти знает об этом.
- Я, кажется, тоже понял. Это честно. - согласился Эдгар.
  И как только юноша принял ту истину, которую ему поведал надзиратель, незамедлительно началось и его обучение.
  В первую очередь Эдгару предстояло познать медицину и анатомию человека. Всё это пригодится ему во время казней. Он должен был хорошо знать, где находятся промежутки между позвоночных костей, чтобы ударять точно в нужное место. Эдгар учился считать секунды и нужное их количество, чтобы знать, когда наступает гибель от утопления. Он должен был уметь расположить веревку на шее висельника так, чтобы приговоренный лишился жизни без лишних мук. Ему предстояло изучить расположение органов, важнейших в теле главных артерий, различать между собой по твердости и плотности кости и прочее, прочее.
  На освоение анатомических и медицинских основ у юноши было затрачено более полугода. Затем последовала практическая часть учения, которая проходила на животных. Для Эдгара это оказалась самая сложная часть, ибо лишать жизни ни в чем неповинных свиней и баранов он совершенно не желал. По этой причине он выразил свою готовность приступить сразу к работе, уверяя наставников, брата, поручившегося за него и самого надзирателя, что справится с любой задачей.
  Это были слова, которых от Эдгара все ждали долгое время. Новоиспеченный палач признал свою готовность и заключил договор в муниципалитете. Отныне он полноправный служитель Нордстоунской крепости. Осталось самое главное - первое испытание, которое было назначено на начало апреля. Для Эдгара это означало, что под первым испытанием подразумевается настоящее убийство. Но он старался не думать об этом с этой точки зрения. Он твердо верил в то, что предстоящее дело - это освобождение человека от вечных мук. Как прижизненных, так и тех, что ожидают его после смерти. Где-то в глубине своего сердца Эдгар допускал, что эти домыслы - всего лишь способ оправдать себя перед совестью. Способ успокоить израненное и напуганное, как озябший воробей сердце.
  Страх предстоящего испытания усиливался по мере приближения назначенного дня. И если Оливер становился всё более довольным, то с Эдгаром происходило всё наоборот.
  Унять волнение юный палач не мог никакими мыслями. Но в один день, проезжая на своем молодом жеребчике Форесте по улицам Нордстоуна он заметил неприметный трактир. Никогда ранее не имея опыта в посещении подобных заведений, Эдгар привязал лошадь к дряхлому столбу и направился внутрь. Душе было лихо и хотелось хоть немного отвлечься, что молодой Тауни и пожелал осуществить.
  Внутри было тихо, затхло и мрачно. Видимо, трактирщик экономил в светлое время дня на масле для лампы.
 Эдгар осмотрел невзрачное убранство небольшого помещения, расставленного в хаотичном порядке столами и косоногими лавками, да стульями. Единственное яркое, привлекающее внимание место - это дальняя стена, на которой пестрел британский флаг.
  Эдгар изучил взглядом помещение и направился к столу, за которым его усталым взглядом встречал трактирщик - полноватый, средних лет, невысокий мужчина с роскошными бакенами и проседью в них. Худоватое лицо делал выделяющимся крупный нос и маленькие, но добрые, как показалось Эдгару, глаза.
- Добрый день, юный гость. - поприветствовал мужчина и попытался улыбнуться, но вместо это вышла лишь сухая, усталая ухмылка. - Чего пожелаете? У нас сегодня отличный, свежий эйль. Или, может пожелаете стаканчик вина? Поверьте, у меня отличное вино! Но, эйль, честно говоря, лучше.
  Эдгар в ответ тоже попытался улыбнуться, но вряд ли из это вышло что-то годное.
- Спасибо за честность, мистер...
- Ал. Зови меня просто Ал, дружище. Здесь все свои. Тем более... я сразу заметил тоску в твоих еще совсем юных глазах. А тут - каждый второй с таким взглядом. Я тут, знаешь ли, не только трактирщик. Я еще и, вроде как, душевный лекарь. Надумаешь выговориться - я выслушаю тебя, сынок. - мужчина смутился, и почесав левый бакен добавил, - Ну ладно, довольно мне уже болтать. Так, что же пожелаешь?
- Раз у вас свежий эйль, то пусть он и будет.
- Пинту, я полагаю?
- Именно.
  Хозяин таверны, чьим полным именем было Алистер, засуетился над заказом. Тем временем Эдгар с не особо выраженным интересом наблюдал за ним, а порой, краем глаза - за одним стариком в конце зала, который, казалось, заснул над своей кружкой.
  Через несколько мгновений большая кружка эйля выросла перед юношей.
- Вот. Угощайся. У меня правило - кружка для гостя, явившегося ко мне впервые - за мой счёт.
- Это приятно. - снова попытался натянуть улыбку на лицо Эдгар.
- Не нужно пытаться улыбаться, если этого не позволяет душа, мой мальчик. - махнув пальцем заметил Ал и принялся протирать влажные кружки, принесенные пышногрудой девицей из глубин заведения.
- Никогда бы не подумал, что жизнь заставит меня лишиться возможности искренне улыбаться. - признался Эдгар, делая первый глоток. - И самое главное - так теперь будет отныне.
  Услышав слова юноши, Алистер поднял жидкие, едва заметные брови и приставил руку к краю стола. С претензией в голосе он ответил:
- Неужели ты из тех, кто так легко плывет по течению? Сынок, тебе на вид восемнадцати нет, а ты уже рассуждаешь, будто все в жизни повидал и смирился уже с ее правилами.
- Так и есть, мистер...
- Ал! - поправил тот. - Говори уже, что съедает тебя настолько, что ты, средь бела дня заявляешься в питейное заведение, желая скрыться от своих проблем в пьяном бреду?
  Эдгару показались слова мужчины какими-то знакомыми. Будто когда-то с кем-то он уже говорил о необратимости действий судьбы. Но нет, память густым пологом перегораживала ему дорогу к этим моментам из призрачного прошлого.
- Моя семья - семья потомственных палачей. - еле слышно сказал Эдгар, будто боялся, что стены услышат его тайну и разнесут по всему Туманному Альбиону.
  К удивлению Эдгара, сам трактирщик ничуть не удивился. Он лишь сокрушенно бросил тряпку на стол и чертыхнулся.
- Вот уж забота... И стоило ради этого напиваться?
- Увы, это меньшее, чем я могу отвлечь себя от угнетающих мыслей. Я заступил на ту же службу. Мой отец умер и был похоронен, как уличный пес - никто даже не вспомнит о нем. Так же будет и с моим братом, и со мной. И я не хочу подобного исхода, но в то же времяя готов к этому. Я... запутался, Ал. Скоро моя первая казнь, а я даже представить не могу, как я возьму в руки топор и отсеку голову живому человеку - из плоти и крови.
  К счастью Эдгара, или же наоборот, трактирщик оказался в какой-то степени сторонником деятельности муниципалитета и одобрял казни. Поэтому он хлопнул ладонью по столу и с возмущением ответил:
- Ох, вот, в чем твоя проблема, сынок, да? Боишься лишать жизни ублюдков и негодяев? Эх, им бы твою добродетель! Да твоей совестью можно начинить половину населения Лондона! А эти мерзавцы... почему ты решил, что убивать, грабить, развращать, колдовать, воровать, подстраивать аферы и прочую мерзоть - это позволительно, а справедливо наказывать за это - нет? Натворил дел - получи! Вот и вся логика, малыш. Знаешь ли, однажды в моей жизни случалось подобное. Некий юный докторишка, приехавший в Нордстоун с севера страны - устроился в местную лечебницу. Да не просто докторишка, а женский доктор. И что ты думаешь? Моя милая и нежная дочь Кэтрин отправилась к нему по причине неимения потомства, будучи уже третий год замужней женщиной. Так этот мерзавец, вместо того, чтобы обследовать ее и назначить лекарство - принялся трогать ее там, где не положено, и предлагать ей совершенно отвратительные дела! Вот же ублюдок! Такого я с удовольствием пристрелил бы собственными руками! Но исход его, после разрешения ситуации в муниципалитете - был не самым радостным. Появились и другие девушки, оказавшиеся жертвами его извращенного, гнилого нутра! Они рассказали, что вытворял с ними этот негодяй, после чего верховный суд назначил ему обвинение и приговорил к повешению! И поделом этой свинье, ха! Я лично ходил на площадь, чтобы убедиться в том, что эта скотина сдохла! Посягнуть на наших жён и дочерей! Немыслимо! Но без помощи палача - вряд ли бы удалось наказать мерзавца. Ты понимаешь, о чем я? С одной стороны я сочувствую твоей ноше, которая тяжелым грузом опустится на твои плечи, но с другой стороны завидую твоей свободе. Порой, я с удовольствием хотел бы стать на твоё место, чтобы очистить нашу священную землю от всяческой падали! Поэтому цени ту возможность и ответственность, которую на тебя возложили. За каждой гибелью не имеющих чувства жалости мерзавцев - стоят сотни благодарных людей, которых ты защитил от зла. Подумай об этом.
  Договорив, Алистер тяжело вздохнул и снова бросил тряпку на стол. Погрузившись в раздумия он смотрел на гладкий, дубовый стол перед собой и порой что-то тихо и неразборчиво бормотал себе под нос.
- Я понимаю, что предстоящая работа важна для общества. И даже полезна. Проблема, я считаю, во мне. - наконец заговорил Эдгар, вцепившись в кружку с эйлем, из которой он уже достаточно отпил. - Разум словно ставит палку в колесо моей воле. Он не дает мне смириться и принять решение, хотя я уже заключил договор с муниципалитетом. И я понимаю, что обратной дороги нет. Но, каждый раз, когда я вспоминаю о том, что совсем скоро я лишу кого-то жизни, без причины и личных побуждений, а по настоянию суда - это приводит меня в ужас. Я не убийца. Я осознаю, что многого хочу. Это страх. Страх осуждений и отчуждения. Все будут чураться меня лишь потому, что я вершу волю суда. Очень странно. Люди сами жаждят расправы над преступником, но того, кто исполняет их волю - боятся и презирают за спиной. И... как бы я хотел, чтобы все эти люди видели во мне не безжалостного карателя, а справедливо вершащего суд человека. Ведь я человек. Такой же, как и все...
- Эй, эй. Успкойся, мой мальчик. - Ал с сочувствием похлопал Эдгара по плечу. - Говоришь так, будто уже сгубил полсотни осужденных, а сам даже и боль никогда не причинял. Запомни одну простую истину, сынок. Она одна для всех, а не просто очередная бредня от вонючего трактирщика. Не старайся угодить всем и быть в их лице уважаемым. Общество, не имеет значения - из какого слоя оно имеет место быть - из простых трудяг-крестьян, или же из числа высшей, королевской знати - все будут думать о тебе что-то свое. Не имеет значения, чем ты занят в этой суетливой, скоротечной жизни. Каждый будет думать о тебе то, что ему хочется, а не то, что есть на самом деле. Зная это, ты должен понимать, что все усердия быть добрым и честным, или же наоборот - озлобленным и жестоким - теряют смысл. Не так ли? Даже если ты сама добродетель - всегда найдется умник, который найдет в тебе какую-то гниль, которую он сам и придумает. И если ты зло воплоти - возможно, найдется и такой, кто найдет оправдание твоим деяниям. Понимаешь?
- Да. Думаю да, мистер...
- Ал!
- Простите. Да, я понял вас.
- Именно так и ты поступаешь сейчас.
  Эдгар резко поднял глаза на мужчину.
- Я не понимаю. Что вы хотели этим сказать?
  Алистер засмеялся и подлил юноше эйля.
- Ты видишь людей в тех мерзавцах, которые не достойны в этой жизни ничего более, чем смерти. И порой - самой жестокой, самой хладнокровной смерти. Запомни. Я говорю это, чтобы немного успокоить тебя. Если, конечно, мне это удастся. Даже если весь мир станет считать тебя беспощадным тираном-душегубом - я, покуда я жив - всегда буду знать и помнить, кто такой Эдгар Тауни. Это человек с большой, чистой и светлой душой. И я верю, что ты останешься таким. Ведь с твоими братом и отцом всё было иначе.
- Так вы знаете их? - и вовсе удивился Эдгар.
  Алистер хитро улыбнулся и ответил:
- Семью палачей знает весь город. Нетрудно понять, кто ты. Делай свое дело, малыш. И при этом оставайся человеком. В этом поганом мире это качество самое важное.
  Эдгар почувствовал, как ему сразу стало легче.
- Спасибо вам, Ал. Я приду ещё, если позволите.
- Я всегда рад хорошим людям с открытой душой, дружок. Надеюсь, я не совершил глупость наговорив тебе всё это.
- О, нет! Наоборот, вы будто распахнули окно в затхлом подвале и впустили свежий воздух. - признался юноша и торопливо допил эйль, после чего махнул трактирщику рукой и удалился.
  Разговор с Алистером немного успокоил волнение в душе Эдгара. Он искренне хотел верить в то, что его предстоящая служба - это воля Бога, творимая руками человека. Следуя своей вере юноша и встал на эшафот в назначенный день первой его казни.
  Площадь была переполнена шумевшими, словно морские волны в бурю, обезумевшими от жажды зрелищ голосами людей. Эдгар, по совету Тома, надел на лицо черную мешковатую маску. Это было позволительно для начинающего мастера казней. Через отверстия для глаз, пока суд зачитывал приговор, юноша наблюдал за всем, что происходило вокруг него.
  Он смотрел на хладнокровный взгляд судьи, бледного, словно мраморная античная статуя, и его советников - упитанных угрюмых мужей. Через их лица, лишенные эмоций, словно через трещину в глиняном горшке сочилась мастерски прикрытая надменность и уверенность в своем решении. Судья был доволен своей властью, которая давала ему полное право распоряжаться жизнью человека, который скорчившись от ужаса предстоящей смерти, подобно жалкому псу прижимался к ногам Эдгара, как ребенок, просящий защиты у матери. Юноша чувствовал тепло его кожи на ногах и дрожь. Снова в голову прокрались ненужные в этот момент мысли о том, что совсем скоро этот человек будет холодным уже навсегда. У него уже не будет шанса исправить свои грехи. Всё, что у него есть, его жизнь - совсем скоро заберут у него, а над бренным телом будут издеваться и потешаться. Пинать и плевать.
  Эдгар зажмурился и собрался с духом. Он покрепче сжал в руке топор, словно ища в нем сил для предстоящего дела, покуда приговор не будет полностью зачитан. И вот посление строки -
- ...и посему, заключенный Фредерик Манкл приговаривается к казни через отсечение головы. Приговор считается окончательным с момента оглашения. Немедленно приступить к казни.
  Договорив, судья медленно подошел к раю балкона в ожидании исполнения указания. Толпа радостно заорала, кто-то засвистел, а кто-то с неподдельным чувством удовлетворения загоготал на всю площадь.
  Эдгар склонился над приговоренным и уложив его голову на толстый пень отошел на пару шагов.
  Шум толпы нарастал. Она ликовала в предвкушении, торопя палача скорее наказать негодяя.
- Во имя Господа и справедливости, ради очищения твоей души я убиваю тебя... - прошептал он и не медля обхватив топор двумя руками замахнулся и резко опустил.
  Тишина, словно плотное одеяло, укрыла площадь.