Глава 9. Боль

Зима вступала в свои законные права, снег лёг на поля, и мороз сковал реку. Мужчины готовились к долгим месяцам холода: чинили избы, запасали дрова, выставляли ловушки в лесу. Торвальд, несмотря на возраст и опыт, всегда был первым в работе и охоте. Его сила и решимость внушали уважение, и никто не сомневался: пока он стоит рядом — род в безопасности.
В один из дней он собрал охотников и взял с собой Ирдара.
— Ты уже стал охотником, — сказал он сыну, поправляя ремень на своём плече. — Теперь ты должен видеть не только кровь зверя, но и то, как человек держится в трудной минуте. Тебе сейчас это нужно, как никогда, сын.
Они шли в лес с рассветом. Мороз щипал щёки, дыхание клубилось паром, под ногами хрустел снег. Деревья стояли мрачные, как великаны, и тени их ложились длинными дорогами. Торвальд шагал первым. Уверенный, спокойный. А за ним — Ирдар и другие мужчины.
След привёл их к поляне, где часто бродили лоси. Снег был изрыт копытами, и следы были свежи. Торвальд поднял руку, и охотники рассредоточились. Тишина легла тяжело, лишь сердце Ирдара билось громко в груди.
Вскоре показался зверь. Огромный лось, с рогами, разветвлёнными, словно древо. Он стоял посреди поляны и ел кору с ветвей. Торвальд поднял копьё, но в этот миг случилось то, чего никто не ожидал. Из кустов выскочил медведь — голодный, разъярённый, ещё не ушедший в берлогу. Он бросился прямо на людей.
Всё произошло мгновенно. Мужчины закричали, копья поднялись. Медведь ринулся вперёд, сбивая одного из охотников с ног. Торвальд шагнул навстречу, выставив копьё. Удар был точен, но зверь силён — он рванулся, и древко треснуло. Медведь ударил лапой, и когти вспороли Торвальду бок.
Крик пронзил лес. Ирдар, увидев кровь отца на снегу, закричал и бросился вперёд, но мужчины оттащили его назад. Они добили медведя совместными усилиями, но Торвальд лежал уже в снегу, багровеющему от крови. Его лицо побледнело, глаза потемнели, и дыхание было тяжёлым.
— Отец! — воскликнул Ирдар, падая рядом.
Торвальд положил руку на плечо сына. Кровь текла между его пальцев, отпуская пары в морозный воздух.
— Не плачь, — сказал он хрипло. — Каждый воин уходит. Но я не уйду в битве... моя смерть не славна. Послушай, Ирдар. Ты должен жить так, чтобы нести наш род дальше. Сила — не только в оружии. Сила в том, чтобы не сломаться, даже когда судьба сильнее.
Ирдар рыдал, но сжимал зубы, чтобы слова отца вошли в него глубоко, навсегда. И не покинули никогда.

Мужчины отнесли Торвальда домой. Он лежал на постели, бледный и ослабевший, и рана его гноилась. В деревне шептались: коготь зверя занёс хворь. Никто не сомневался — это была печать смерти. Вопрос только во времени.
Дни тянулись медленно, и каждое утро становилось тяжелее. Ирдар сидел рядом, держал руку отца и видел, как жизнь покидает его.

Зима легла на деревню тяжёлым покрывалом. Снег укрывал крыши, трещал под ногами, а мороз сковывал дыхание. В избе Торвальда царила тишина, прерываемая лишь стонами больного.
На постели, под овечьими шкурами, лежал хозяин дома. Его лицо осунулось, глаза потемнели, а тело стало худым и слабым. Рана на боку, оставленная когтями медведя, не заживала. Она чернела, гноилась, и даже лучшие травы и настои знахарки не приносили облегчения.
Ирдар сидел у изголовья отца. Он держал его руку, чувствуя, как с каждым днём она становится холоднее. В сердце мальчика рвалась боль, но он сдерживал слёзы. Торвальд всегда говорил:
— Сын воина не плачет, он держится до конца. — и Ирдар держался, даже когда внутри всё кричало.
Ирдис ходила по избе, как тень. Её лицо побледнело, в глазах не было сна, а губы шептали молитвы Богам. Она приносила отвары, клала тёплые тряпки на рану, но всё было напрасно. С каждым днём она всё яснее понимала: Торвальд уходит. И эта мысль сжигала её душу.
Асгейр приходил к больному, садился рядом и говорил тихо:
— Ты прожил жизнь честно. Даже если смерть твоя не славна, память о тебе будет чиста. Ты оставляешь сына, и он продолжит твой путь.
Торвальд слушал и кивал, но голос его становился всё слабее. Иногда он звал Ирдара и шептал ему слова:
— Сын мой… я не поведу тебя больше за руку. Но дорога твоя началась. Будь твёрд, даже если мир рухнет. Береги мать. И помни: сила без чести — ничто.
Ирдар кивал, сжимая зубы, чтобы не закричать. Каждое слово отца он вырисовывал в памяти, словно руны на камне.
Ночи были особенно тяжёлыми. Торвальд метался в жару, звал то Богов, то предков, то Валькирий. Иногда он говорил, что видит белую женщину у изголовья.
— Она стоит здесь, — шептал он. — Ждёт меня…
Ирдис падала на колени и молила, чтобы Валькирия отвернулась, чтобы смерть отступила. Но смерть оставалась глуха к её мольбам.
Однажды утром Торвальд открыл глаза и посмотрел на жену и сына. Его взгляд был ясным, спокойным.
— Время пришло, — сказал он тихо. — Не бойтесь. Я иду туда, куда идут все.
Он сжал руку Ирдара в последний раз. Его дыхание прервалось, глаза продолжили смотреть в глаза Ирдару, но перестали моргать, и лицо стало неподвижным. В избе воцарилась тишина, лишь треск огня в очаге напоминал, что жизнь вокруг всё ещё есть.
Ирдис закричала, упав на тело мужа. Её крик был полон боли и безысходности, словно сама земля разверзлась. Ирдар сидел рядом, неподвижный, сжав кулаки так, что ногти впивались в ладони. Слёзы не текли, но сердце его разрывалось.
Так завершилась жизнь Торвальда. Не в бою, не под звоном мечей, а в постели, среди родных. Его смерть была тяжёлой и бесчестной по меркам воинов, но для Ирдара и Ирдис она стала бездонной раной.

После смерти Торвальда в доме повисла тьма. Огни в очаге горели всё реже, и даже дым казался тяжёлым, как камень. Ирдис ходила молча, словно душа её ушла вместе с мужем. Она не ела, не спала, только сидела у стены, глядя в пустоту. В её глазах не было слёз — они высохли, и осталась лишь пустота.
Ирдар пытался быть рядом. Он приносил ей воду, хлеб, помогал по хозяйству, говорил слова, что когда-то слышал от Асгейра и отца. Но Ирдис почти не отвечала. Её руки стали холодными, а лицо — неподвижным, будто вырезанным из камня.
Ночами Ирдар слышал её шёпот. Она звала Торвальда по имени, будто он всё ещё был рядом. Иногда он просыпался от её рыданий, но чаще — от тишины, которая была страшнее любого крика.

Однажды Ирдис попросила сына сопроводить её. Сказала, что хочет показать ему место, которое многое для неё значит. Ирдар согласился и направился с матерью.
Они прошли через лес, стали подниматься в покатые горные местности. Ирдар почувствовал неладное, когда они стали подходить к тому месту, куда строго запрещают ходить детворе — к Скалам Сокола, как их называли местные. Высокие, опасные скалы, что резко обрываются, словно сам Один отсёк их молнией вертикально до самой земли.
С этих скал открывался вид на небольшой пляж и широкое русло реки, по которой мужчины сплавлялись на своих лодках и драккарах в тёплые дни для сборов продовольствия, торговли или в набеги.
Ирдис обратилась к сыну. Её голос был тихим, но твёрдым:
— Отсюда открывается прекрасный вид. Видишь внизу пляж, Ирдар? Когда были молоды, мы с отцом часто встречались там. Твой дед, Тормар, хотел, чтобы сын стал воином, участвовал в набегах. Торвальд отвечал, что он нужен здесь, в деревне. Говорил, что он будет полезнее на охоте, чем в набегах. Может быть, он не хотел надолго меня оставлять. Может — действительно это была его судьба. В любом случае, ему требовалось не более двух часов, чтобы выследить крупную дичь. А после победы он говорил, что хочет отблагодарить земли за дары — и мы шли на этот тихий пляж. Я всегда любила это место. Как и всегда любила твоего отца. Теперь ты мужчина в доме. Ты должен жить и нести наш род. А я… — она тяжело вздохнула и глаза её намокли. Слёзы тут же застывали на холодном зимнем ветру. — Я больше не могу.
Ирдар вскочил, схватил её за руки.
— Нет! — закричал он. — Ты нужна мне! Я не смогу без тебя! Сперва меня покинула Сигрид, теперь отец. Если уйдёшь ты — я останусь совсем один.
Она погладила его по голове, улыбнувшись так, как не улыбалась с тех пор, как умер Торвальд.
— Ты сможешь, сын мой. В тебе его сила и моя любовь. Но сердце моё сломано. Без него я пустая.
Она отпустила Ирдара, повернулась, раскинула руки, словно птица — крылья, закрыла глаза — и нырнула со скалы, головой вниз, прямо на заснеженный пляж, где они провели свою молодость.
В голове Ирдара навсегда остался этот звук. Хруст, что ознаменовал прекращение жизни его матери. Звук, разделивший его жизнь на две части — когда у него было всё и когда не осталось ничего. Он не смог даже плакать, потому что и слёз не осталось тоже. Он не винил ни её, ни себя. Он не принимал, но понимал.
Её не стало. Она ушла тихо, не оставив крика, не оставив следа борьбы. Люди нашли её на пляже, заметённую снегом. Её тело было неподвижно, словно тень.
Деревня загудела от шёпотов. Одни осуждали: «Женщина не должна была бросать сына». Другие говорили: «Сердце не выдержало». Но для Ирдара все слова были пустыми. Он стоял у могилы матери, сжав кулаки, и молчал. Его лицо не выражало эмоций, но внутри всё горело и рушилось.
Асгейр подошёл к нему и сказал:
— Теперь ты один. Но одиночество — это кузница. Оно или сделает тебя крепче или сломает. Держись, мальчик. Ты должен.
Ирдар молча кивнул. В груди его билось сердце, тяжёлое и горячее, как железо в огне. Он понял: юность закончилось. Отныне он стоял один против мира.
Так Ирдис последовала за мужем, и жизнь Ирдара покрылась новой трещиной. Судьба, словно молот, ударила по нему трижды, чтобы закалить в пламени и боли.