Старик и чужие боги

Никогда не думал, что мой собственный дом когда-то покажется мне чужим. Но с тех пор, как в него ворвались эти трое, я не хочу видеть ни свою старую печь, ни рыболовную сеть на стене, ни травы над окном, развешанные пучками для просушки.
Но и убежать я не могу. Дверь закрыта на щеколду, разбойники не сводят с меня глаз.
Вот уже часов пять как эти одичавшие спят, едят и играют в карты. Беглые солдаты, ставшие разбойниками, грязные, заросшие щетиной. Съели за один присест половину моих запасов на зиму, а потом еще и козленка из сарая притащили. Рады, что мой дом на отшибе, и никто никогда меня не хватится. А впрочем, деревня-то моя сгорела год назад, так что беспокоиться обо мне в любом случае некому.
Заставили меня убить и освежевать козленка, а потом разделать и положить на решетку. А я делал это и думал, что козленок похож на жертвоприношение. Но каким богам? Свои от меня отвернулись, а чужие …
Чужие боги глумятся надо мной. Ровно год назад день в день чужие боги появились в моей жизни. Можно сказать, свалились мне на голову, сломали мою жизнь, а теперь хотят окончательно отобрать её руками этих троих, но перед смертью еще и унизить меня. Потому что одичавшие, растерзавшие мой дом, рано или поздно убьют меня, но перед этим еще и поглумятся. Разве я не вижу, как их главарь поигрывает ножом, то втыкая его в стол, то вынимая? Разве не знаю, что значит звериный голод в его глазах?
Смерти я не боюсь, но растоптанным быть не хочу.
Интересно, это чужие боги, закопанные за моим домом, послали ко мне одичавших, или запах чужих богов просто притягивает к себе нечисть?
— Эй, дед, — зашевелил губами самый худой и злой из разбойников. — Ты чего всё время смотришь? Чего пялишься?
Я отворачиваюсь. Не хочу объяснять ему, что я глух от рождения и могу только читать по губам. Если я хочу понять, что мне говорят, я должен видеть лица. Даже их поганые рожи, и то должен видеть, если хочу выжить. До сих пор они не догадались, ну и незачем им знать.
Самый заросший из троих идет к двери с пустым ведром, открывает ее и сразу же закрывает. Холодно ему, что ли. Похоже, ветер принес похолодание, ранняя зима подкатила этим вечером.
Поворачивается ко мне.
— Иди воды принеси. А еще заодно возьми хлеб и брось в телегу. У нас там пленник.
Я тянусь за тулупом, но лохматый встает у меня на пути.
— Э нет. Сбежишь еще. Так иди, без тулупа. По холоду далеко не ускачешь, если чего удумаешь.
Еще как ускачу. За моим домом роща, а в роще узкая, но быстрая речка. На речке челнок с рыбацким снаряжением и одеялом, речка в два счета отнесет меня к дальней людной деревне.
Сердце у меня чуть не выскакивает из груди, такой близкой вдруг показалась свобода. Притворяюсь, что еле иду, спотыкаюсь о порог, как будто совсем немощен.
А как только дверь за собой закрываю, скатываюсь с крыльца. Холод режет как ножом, но я его не боюсь. Еще немного, и я спасен. 
По дороге кидаю хлеб в телегу. Не хочу смотреть, кто там, но все-таки не выдерживаю и поворачиваю голову. В телеге мальчишка, лохматый и грязный, сидит, завернувшись в какие-то мешки. Вот звери.
Мальчишка не старше моего внука. Не старше семи, а столько внуку и было год назад. Подбегаю к телеге, хочу схватить мальчишку на руки и бежать с ним к речке, но одна рука у него прикована цепью к телеге. Что же делать-то мне?
Мальчишку бросить никак не могу. Снова идти в дом к зверью, дождаться, пока они уснут и найти у них, спящих, ключ от цепи? Похоже, ничего другого не остается, но это почти что верная смерть.
Дверь распахивается, и тот же заросший разбойник грозит мне кулаком. Я подхватываю ведро и плетусь к колодцу. Почему я еще в прошлом году не ушел из этого дома? Неужели думал, что чужие боги оставят меня в покое?
Чужие боги … меня вдруг пронзает одна мысль. Как же я раньше-то не подумал об этом? Чужие боги просятся наружу из-под земли. Вот почему это все происходит. Всё, что мне нужно сделать, — это выпустить их на волю. Пусть сделают то, что им надо, а потом я снова их похороню.
Дверь закрывается, когда разбойник убедился, что я опускаю ведро в колодец, и я бросаюсь от колодца на огород за домом. Здесь под корнями вывороченного в прошлом году дуба и лежат боги.
Руки, стынущие на морозе, отчаянно роют землю, еще мягкую, хранящую осеннее тепло. Руки помнят то место, где я спрятал богов. То место, куда они упали, выворотив дуб. Наконец, пальцы натыкаются на грубую холстину мешка, в который боги завернуты. Долго смотреть на них нельзя. Это верная смерть.
Ровно год назад в этот самый осенний день случился небесный камнепад. Я почувствовал удары, земля содрогалась. Ветка упавшего дуба ударила по крыше, и я понял, куда упал камень. Выскочил из дома и увидел еще дымящуюся яму среди змеистых корней дерева, вырванных из земли. Небесный камень на дне ямы был большим, похожим на сгусток фиолетовой звездной ночи. Он как будто втягивал меня внутрь, а еще я почувствовал странное касание чего-то к моим мыслям. Это был шепот, голос, который что-то мне говорил. Но что — понять я не мог, я же только по губам читаю, настоящих звуков не слышу. Я тогда подумал: а вдруг чужие боги из камня, упавшие с неба, говорят что-то важное и хорошее?
Я прижимаю к себе мешок с вытащенными из земли чужими богами. Вытащенными заново. Это мне кажется или камень за год в земле стал больше, налился силой, злым колдовством? Я бросаюсь к дому в надежде, что разбойники еще не хватились меня.
В тот день год назад я также бежал, но в деревню, к старшине. Бежал, прижимая к груди завернутый в мешок говорящий камень. Думал, что несу драгоценность.
Добегаю со своей ношей до двери, в горле стоит запах пепла того дня год назад. Или это холод жжет горло? В дверях уже стоит разбойник, лицо кривится от гнева.
Выдыхаю из себя:
— Клад. Драгоценность.
Говорю я плохо, как каркаю. Или как собака лает. Внук надо мной посмеивался. Где уж глухому говорить научиться. Но разбойник меня понял, посторонился и впустил в дом, не ударив. Сейчас они узнают, что за драгоценность я им принес.
Выкатываю камень из мешка на стол, стараясь не смотреть на него. Вместо этого смотрю в глаза одичавшим, а в них пляшут сиреневые искры жадной радости. Они смотрят на камень, зачарованные, чужие боги уже тянут их внутрь своего каменного мира.
Когда я год назад принес камень в свою деревню, запыхавшийся и счастливый, все были в общинном доме, праздновали урожай. Как увидели камень, столпились вокруг него, не в силах оторвать глаз, слушая ласковые голоса. Вот как эти недоумки разбойники сейчас.
Так я их и оставил тогда, свою родню и соседей, склонившимися над камнем. Ушел домой, довольный, что доставил всей деревне радость. Внук мой смотрел на меня своими светлыми глазами, в которых серое на глазах окрашивалось сиреневым. Смотрел и улыбался. Таким я его и запомнил.
На следующий день вся деревня была мертва, и внук мой тоже. А я вспомнил, как когда-то в детстве мой собственный дед говорил мне о небесных камнях, несущих болезни и смерть. Вот такой злой камень я нашел год назад себе на беду и принес в деревню. А не погубил он меня только потому, что я сразу же от него избавился. Деревню я тогда сжег, от горя и ярости, вместе со всеми мертвецами, а чужих богов швырнул в ту же яму, откуда их вынул.
Потихоньку пячусь к двери. Тати молчат, меня не видят, припали к камню. Я даже тулуп свой успел прихватить, выскакивая за дверь.
Смотрите, нелюди, на свою драгоценность. Смотрите, пока чужой мир не увел вас за собой, в свои чертоги. Чужие боги, которых я проклинал, пришли за своей добычей.
Закрываю дверь, выдыхаю. А вам, одичавшие, за эту дверь уже не выйти. Спускаюсь с крыльца и иду к телеге. Иду спокойно, словно гора свалилась с моих плеч.
Накрываю мальчишку тулупом, а себе из сарая приношу старое одеяло, которым в холодные ночи кутал козленка. Сначала просто сижу в телеге, потом не выдерживаю, ложусь.
— Завтра свежей рыбы тебе нажарю, — говорю мальчику. ¬— У меня сеть на речке стоит. А потом освобожу тебя. Ты не смотри, что я старый, я слово знаю колдовское.
Мне не ведомо, ответил он мне или нет. Темно, лица его уже не разглядеть. Завтра первым делом заберу из дома камень с чужими богами и спрячу его в то гнездовье, которое он, падая, сам для себя в земле сделал. Потом найду ключ, чтобы освободить мальчика от цепи. Дом с мертвыми одичавшими сожгу, пусть пеплом накроет то место, где спрятаны боги. Мы сядем в лодку и уплывем в людные места, туда, куда не приходят разбойники. Нельзя рисковать жизнью мальчишки.
По тому как мальчик немного придвигается ко мне, чтобы согреться, понимаю, что он меня слышал и доверяет мне. Сон то накатывает на меня волной, то отпускает, но я уже знаю, что кошмар, который снился мне каждый день целый год, ушёл и больше никогда не вернется.