Отомстила рассказ

Беззаботное пробуждение, как в детстве, под запах подгоревшей манной каши. Вдруг скрип-стук. Двигают другую кровать. Вкатывают затёртое инвалидное кресло с массивной подножкой. Под руки вводят благообразного вида даму. 

Метёлкина прикидывается спящей, как всегда, когда хочет проследить за медсестрой или нянечкой. Их она подозревает в кражах и в перекладывании вещей, чтобы досадить ей – постоянно проживающей в пансионате для стариков и инвалидов. Что ещё за развлечения? Посещением врач не балует. Плановый обход раз в неделю.
 
Чаще приходится выслушивать наставления от улыбчивой директрисы: «Надо беречь нервы и уважительно относиться к людям. Вот зачем Вы, Искра Лаврентьевна, бумажки от конфет в окошко выбрасываете? Мусорите» Метёлкина не совестится, идёт сначала в отказ, а затем – в наступление: «Это не я, Римм Анатольна. Кто Вам сказал? Это Петрович. Он сам. А на слабую женщину валит»

Претензий же у физически крепкой Метёлкиной, 95-ти лет отроду, накопилось столько, что специальная книга лежит не на сестринском посту, а в спальне на подоконнике и пополняется записями: «Алёна больно колет. Ума у ней нет», «Потаповна не подметала, а сразу мыла», «Полотенцы два дня не сменяются», «В жару топят только идиоты», «Купать меня по четверьгам», «Не храпеть! Не хрюкать! Что за лось там за стеной?»

Терпеливая Римма Анатольевна заинтересована в выгодной жилице, чей потенциальный наследник исправно вносит плату на содержание двоюродной тётки. Претензий не предъявляет. Нервов администрации не мотает.

Метёлкинская же деменция прогрессирует небыстро. Из запросов – клюквенный морс да овсяное печенье.  Скромно. Да телевизор весь день. В книге жалоб напишет и тут же забудет.

Ходячая Метёлкина крайне недовольна соседством с лежачей.  Привыкла блаженствовать в просторном номере со всеми удобствами.

Семидесятисемилетнюю же Антонину Афромееву готовили к небывалой генной терапии, чтобы блокировать мутацию белка – убийцы нейронов. У первых добровольцев уже улучшились когнитивные функции и двигательная активность. Удачно пройдёт – больная сможет справляться с элементарным в повседневной жизни. Пребывание в пансионате перед операцией оплачено. Там же планируется реабилитация.

И вот 95-летняя и 77-летняя женщины вынужденно сошлись на одной территории. Под действием препаратов Антонина Кондратьевна всё спала. Утром ей досталось от невыспавшейся Метёлкиной: «Зачем храпела? Не потерплю!»
 
В книге жалоб появилась запись: «Зачем эту дуру ко мне подселили? Спать невозможно. Обкричалась я ей. А она храпит во всю»

Директриса явилась без вызова, по собственной инициативе, и увещевала:
– Наш дом очень хороший. «Отрада» – название говорящее. Дом. Он нужен всем. Для радости. Вот Вы, Искра Лаврентьевна, у нас давно. И мы Вас давно любим. Антонина Кондратьевна только что вселилась. Временно.  А все номера заняты. А ваш двухместный. Бюджетный, так сказать. Родственник ваш одно место оплачивает. Потерпеть можно и нужно. Совсем немного. Вас же никто не обижает. Поговорите. Расскажите друг другу о себе. Кто чем занимается. Увлекается чем. Вот и Ваше любимое, – кулёк с печеньем положила на столик, где уже стоял кувшин с морсом. – Познакомьтесь.

Не собиравшаяся делиться сладостями, Метёлкина тем не менее заговорила:
– Ты Кондратьна. Я Лаврентьна. То-то няньки вокруг тебя прыгают… чтоб не пришлось постель застирывать? Ссысься?

Афромеева пересела в кресло. Самостоятельно.  Зябко повела плечами:
– У меня на ночь подгузник. Его утром выбрасывают. А во сколько здесь подъём?
– Когда проснёсься, тогда и споём, – издевалась Лаврентьевна. – Нянька обозначится – здрасьте, божий день. Ешь свою кашу. Вот только личность твоя мне чтой-то знакомая. Напоминает кого. Ты в механическом работала? – и на отрицательный ответ продолжала допытываться. – А на Транспортной жила?
 
– Нет. Я в школе работала. Завучем. Биологию вела. А живу в центре, на Героев стратосферы. Кажется. Я здесь ненадолго. Дочка сказала, пока в моей комнате ремонт, – и Афромеева с сомнением спросила. – Ты моя дочка?

– Какая дочка? Я твой кошмар, мамаша. Не ждали – не гадали. Ещё дашь храпака – отметелю. Фамилия у меня такая – Метёлкина.  Знаешь, как, бесстыжая, храпишь? Святых выноси! Сама дрыхнешь и днём, и ночью. А людям покою нет, – и продолжила вполне миролюбиво. – Пойду прогуляюсь. Подышу (как его?) воздухом.

Вернулась хозяйка положения быстро: дверь во двор была заперта. Отрадный дом собирался отойти ко сну.

Пришла нянька. Проследила за вечерним туалетом. Где надо в чем надо помогла. И, выключив телевизор и свет, удалилась: «Спокойной ночи» И как в воду глядела. Ночь прошла с покойной Афромеевой.

Не сама преставилась Антонина Кондратьевна.  По глухоте перестала сначала отвечать на назойливые вопросы: «Где да что? Да как?»
 
Следом приставучая Метёлкина, приноровившаяся при медсестре прятать пилюли под языком, а потом выплёвывать, чтобы не травиться зазря, озлобилась:

– Я тя вспомнила, тварь! Это ты маво Кольку увела. Он из армии ко мне вернулси. А ты, глядь, юбку задрала пред йим – вот он и приделал тебе ребёночка. Женился дурак. Так ты потом от него гуляла по-страшному. А он на заводе вкалывал, ораву твою от разных мужиков корми. Падла ты законченная и есть! Тебя ко мне ыщё и подложили! – выкрикнула Метёлкина с остервенением.
 
На беду, несчастная Афромеева захрапела. Смачно так. Протяжно. С придыханием и паузами. С ржавыми хрипами и надрывными детскими всхлипами.
Метёлкина обиды не снесла. В изощренно подлом сознании это был двойной удар – мозг выкорчёвывавший храп и воспоминания о какой-то стерве (уж точно не об Афромеевой: когда Колька вернулся из армии, той и в проекте не было).

Сердце у Риммы Анатольевны как чувствовало неладное. Первым делом утром решила заглянуть в двухместный номер. Ожидался профессор для осмотра Афромеевой. А вызывать пришлось полицию для осмотра криминального трупа. Бездыханного тела изувеченной Афромеевой. В крови и с проломленным виском.

На вопросы Метёлкина отвечала охотно, с осознанием собственной значимости:
– Я её. Она маво Кольку увела. А я что терпеть должна? – последовала та же тирада насчёт давно прошедшего, а может, и не бывшего никогда. – Она вот и на Петровича глаз положила – прошмандовка сраная, – грязно довершила паранойю.
   
– Да как же Вы отважились? Откуда у Вас столько силы взялось оторвать подножку от кресла-каталки? Да лупить так, что шанса выжить не было, – допытывался молодой-зеленый страж порядка.
 
– Вот чего не скажу, того не скажу. Кто управил? Темно было. Спотыкнулась я об энту самую коляску. Подножка чертова сама бух и на пол. Видать, срок ей вышел. А дальше, милай, руки помнять. Я ж формовщицей в литейном была. Болванки тягала. У меня и надбавка за вредность, – ухарски хвасталась убийца. – Крепость в руках такая! Хошь проверить? – Задрала рукав. –  Само собою оно и вышло. А чаво она маво Кольку увела? Я и не простила. Неча тута храпеть. Разлеглась скотина здеся.

До суда самой возрастной преступнице в городе определили домашний арест тут же, в пансионате «Отрада», но в инфекционном боксе.  В тот же день жалобная книга пополнилась директивой: «Энту ко мне не селить. Она у меня печенье украла и морс весь выпила. В постели уделалась сука. Падлы кусок»

Учинившей смертоубийство прописали инъекции. Для уверенности, что препарат попадёт в организм, а не в унитаз, как пилюли. К Алёне приставили Петровича. Одна входить в бокс медсестра отказывалась. Боялась мести за болезненные уколы.