Обида

   Долготерпением испытывал Ольгу Господь. Ведь у кого бы что бы ни случилось, а у неё уже происходило. Детей бьют некоторые? Пожалуйста: бил её отчим с шести до четырнадцати лет. Ремнём, сапогом, поленом, да что под руку попадется… Простила.
   Насилие? Ну как же без этого? В пятнадцать лет попытался тридцатилетний квартирант её силой взять. Пнула между ног – слетел на пол и зажал то самое место. А она через него перескочила – и бежать. А в двадцать четыре года ничего не смогла сделать: парень и сильным, и ловким оказался. Только поплакала. А в милицию не пошла.
   Грабёж? Да вот шла с работы вечером с полной сумкой денег, выручкой за товар. Грабитель сначала за шею железными пальцами взял, а потом вежливо, почти ласково произнёс: «Дайте мне ваш кошелёчек, пожалуйста!» Она, трясясь от страха, так же ласково ответила: «Вот тебе, миленький, мой кошелёчек!» И протянула выручку. Грабитель и его напарник, стоявший в паре метров на стрёме, убежали в одну сторону, а она – в другую, к своему дому.
   Взлом? Вообще смех! Пришла домой с работы: косяк от двери на полу в коридоре лежит, дверь настежь, кот громадными от перенесённого стресса глазами глядит и мяукать боится. И ничего не взято! Ни-че-го! Видно, посмотрели взломщики, как она «богато» живет – искать ничего не стали.
   Кражи? На работе, в транспорте, да где только мыслимо, там у неё и воровали. И вещи, и документы, и деньги. Не раззява она, а просто воры ведь тоже разные бывают. Разве только у летчиков свои асы есть?
   Напраслина? И это кушали. Как-то семнадцатилетней девчонкой пришла на работу, а там на неё косятся и шепчутся. Кто-то слух пустил, что на базаре со знакомой говорила и сказала в числе прочего, что шеф-поваром работает. Умоляла сказать, кто её оговорил из коллектива. Никто имя обидчика не назвал зарёванной девчонке. Так и получилось у какой-то сволоты её подлое дело.
   Обман? Обвес? Да сходите за овощами к лотку на улице, и с вами так же поступят.
   Оговор? Вот это было ужас до чего обидно! А получилось так: уже отчим умер. Уже сестры выросли, которые от него родились. А бабушка и тётя отчима, совсем старенькие подружки, в деревне свой век доживали. Друг к другу каждый день чаевничать ходили. Ольга приехала к сестрам в город, но решила и старушек навестить. Как они обе заплакали от радости, её с детьми увидев! Бабушка, вытирая слезы фартуком, проговорила: «Олюшка! Хоть ты нас, старых, не забыла. Пройдись с нами, голубка, по деревне, пусть люди посмотрят, что нас тоже внуки любят и навещают. Ведь внучки ни разу не побывали. Стыдно перед людьми, на расспросы не знаем с Зиной, как отвечать. И поговори ты, ради Бога, с сестрами, посовести, чтобы хоть раз в год бабушек навестили…» Она пообещала. Достала гостинцы.
   Попили чаю и прошлись по деревне впятером, не торопясь, с остановками у каждой избы. Бабушка и тётя, радостно улыбаясь, говорили хозяйкам: «Вот, внучка Олюшка с ребятишками старых бабушек навестить приехала». И те отвечали: «А мы и не знаем, с кем вы идёте? Тебя, Оленька, поди, никто и не узнаёт?» Она только улыбалась. Все здесь её и узнали, и помнили. Посидели возле пруда с разговорами. Потом снова чаёвничать.
   Ребят рано уложили. А Оля ещё с бабушками посидела. Они уже зевали в ладошку, крестя рот, а сами всё задавали, задавали вопросы, конца им не было! Предложила на завтра беседу перенести, обе замахали руками: «Олюшка, да ведь и завтра что-нибудь нам расскажешь. У нас теперь разговоров с подружкой милой за чаем на год хватит из того, что у тебя расспросили. А выспаться успеем». И она отвечала на вопросы как можно подробнее. Старушки слушали, на их морщинистых личиках отражались то радость, то удивление, то переживание, то сочувствие. Хорошо было в избе…
   А потом в кухню ввалился пьяный парень. Рявкнул: «Бабка, я у тебя ночевать буду. А то мать зудеть начнёт, что напился». Хмуро глянул на гостью и, не поздоровавшись, ушёл в комнату. Бабушка виновато произнесла: «Младшего сына паренёк. Хоть и ездит, а толку нет. Пьяный, грубит. Позорит только перед людьми». Ольга бабушку понимала. Ей хотелось от людей уважения. А тут что? Пьянь ездит отоспаться, чтобы мать нервы не портила руганью. Она всё же уговорила старушек пойти спать. Обещала и завтра с ними поговорить, пока вопросы не кончатся.
   Утром парень уехал рано. А бабушка за чаем, виновато вздохнув, сказала: «Вот ведь внук у меня! Вся пенсия пропала ночью. А он на мой вопрос в твою сторону кивает и говорит: «Вон поройся у гостьи в кошельке, небось, приехала у тебя что выпросить, а не вышло – вот и украла!» И Оля поперхнулась чаем. Никогда она ни у кого чужого не брала! И так ей горько стало. Подумала: «Дать бабушке денег? А на что с детьми в городе чужом месяц жить? У сестёр тоже дети». Посочувствовала, но свой кошелёк не раскрыла. Бабушка, поняв, сразу и сказала: «Ты за меня не переживай, Олюшка! У меня запасы еды и в кладовке, и в подполе. С голоду не помру. Дурак он у нас, дураком и помрёт!» После обеда Ольга с детьми уезжали из деревни. Обе старушки стояли рядышком, утирали слёзы концами ситцевых платочков и махали вслед рукой. Больше она их не видела.
   На следующий год не стало тёти, за ней – бабушки. Только и осталось в воспоминании, что бездетная тётя Зина сказала: «Вот, всю жизнь до старости я думала, что неверна пословица: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей!» Кому, думала, нужны мы без денег? А сейчас, под восемьдесят лет, поняла: права пословица! И денег у меня нет, а друзей – вся деревня. И Наташа всегда рядом, поможет, поддержит, развеселит. Запомни, Олюшка, золотые это слова: не имей сто рублей, а имей сто друзей!» И она запомнила. Бережнее стала к друзьям относиться.
   А как-то прочитала в книжке заговор. Короткий. Называется: «Как заставить обидчика попросить прощение за своё злодеяние». Перечитала. И решила проверить, действует ли? Дождалась окончания поста. В среду с утра пошла в церковь, купила самую тонкую свечку. Поставила на столе перед иконой стакан, в котором воды из крана ровно половина. Спички приготовила. Помолилась: «Отче наш» прочитала. Села на стул.
   Потом, вспомнив, подошла и закрыла дверь на шпингалет. Зажгла спичкой свечу, которая была поставлена в накапанный воск в середине стакана перед тем, как воду в него тихонько налить. И стала повторять одни и те же слова: «Пока грешник не раскается, от моей свечи будет маяться. Аминь». Повторяла и повторяла, пока свеча до воды не догорела и сама не потухла. А потом, как в книге велено, на двадцать один день убрала огарок свечи в надёжное место. Через три недели отнесла его в церковь и положила туда, где огарочки собирают.
   И чудеса начались! Люди, которых она два, три, пять лет не видела, вдруг стали ей в автобусе, в магазине, на улице встречаться и говорить почти одно и то же: «Ты, Оленька, обиды на меня не держи. Господь прощает, и нам велел друг друга прощать». Или примерно так же. Сосед с нижнего этажа остановил у почтового ящика. Уж какой пьяница-нервотрёпщик, а сказал: «Оля, не обижайся на меня. Пойми ты: я ведь больной человек!» Ночью давно умершая соседка приснилась. Как-то суетливо поманила её во двор, подвела к траве и указала будто на маленькую могилку. Что там было зарыто? Не сказала. Только ладонью показала да произнесла: «Здесь!» И пропала. А Оля проснулась. До утра заснуть не могла.
   Узнала она и новости о тех, кто за свои злодеяния прощения просить не захотел. Директриса, что её с двумя малыми детьми из-за болезней ребёнка под сокращение штатов подвела, так ногу ушибла, что четыре месяца в кровати вылежала, ходить не могла. Потом весть пришла: сестра написала, что парень, который её летом перед бабушкой оговорил, тот самый пьяница, повесился! Она испуганно выронила письмо. Листки разлетелись по комнате…
   И вот сидит женщина возле окна, раздумывает. Ведь всё чужие люди обижали. А тут новая родня! Во время семейного праздника подвыпившая сватья ей на всё застолье ляпнула, все слышали: «Язык бы тебе отрезать!» А разве Оля кого оболгала, про кого напраслину сказала, на кого оговор возвела? Нет, нет и нет. Откровенная она. Спросят что, она и про себя, и про детей всё расскажет. А сватья злится: «Ишь, позорит нас, родня хренова! И на себя, и под себя наговорит!» А словами про язык так она Олю обидела, что у той сердце зашлось. Целую неделю обижалась.
   Села тогда у окошка и задумалась. Ну что ты будешь делать? Заговор, что ли, прочитать? Придёт сватья, скажет: «Оленька, прости, я тогда нетрезвой была, вот и вырвалось. Не держи на меня обиду. Ведь внуку нашему и ты, и я - любимые бабушки. Лады?» Ответит: «Да что уж там, конечно». И простит. А если не придёт сватья? Что тогда? Вспомнила Оля директрису, парня пьяного. Сидит и вздыхает. Как быть? А обида всё не проходит…
2003 г.